Текст книги "Драконье Солнце (СИ)"

Автор книги: Варвара Мадоши

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)

Показалось мне, или нет, что этот странный голос, когда-то так легко ставший мальчишеским, теперь почти идеально имитировал надтреснутое контральто Сумасшедшей Хельги?.. Показалось или нет?..

–Хельга?.. – удивленно спросил я.

–Не только, – глазами Вии на меня смотрела вечность.

–Но как?!

–Как только Хельга проводила вас, она пошла на утес Скотья Погибель – там есть такой. И бросилась вниз.

Я услышал, как за стенами таверны пошел дождь. Сразу и вдруг, как будто отворили заслонку в плотине. Капли шуршали в соломенной крыше, бились о деревянные рамы и ставни...

Вот странно, одна капля падает совершенно незаметно. Не услышать. А когда их много...

–Хотите, я все вам расскажу?.. – почти сердито сказала Вия. Она села по-другому, подтянув к себе колени и обхватив их руками. – Вот честное слово, до того достало это все в себе держать... – всхлипнула. Я подумал, что ей, небось, здорово хочется, чтобы я ее снова обнял, но она скорее даст себе язык вырвать, чем в этом признается.

–Все ты мне все равно не расскажешь, – усмехнулся я. – Спорим, не знаешь, где раки зимуют?

–Отчего ж не знаю, я там сколько раз бывала... – она поддержала попытку пошутить, но не улыбнулась. – Все и в самом деле не расскажу. А вот причину сегодняшнего рева – извольте. Если вам, конечно, интересно.

–Все равно я должен тебя слушать, – я пожал плечами. – Видимо, судьба у меня такая.

–Судьбу вашу истолкую вам не я, – серьезно сказала шаманка. – Можете считать это предсказанием. А вот начало своей – пожалуйста...

–Поучительно, должно быть, – я отодвинулся от нее и оперся на спинку кровати, благо, она оказалась неожиданно подходящих для этого габаритов. И почему-то мне стало вдруг очень удобно. Да, телу удобно, а душе тоскливо – я предчувствовал, что услышу что-то весьма неприятное. Но не слушать, из-за обострившегося чувства сопричастности с шаманкой, тоже не мог.

–Только вы не перебивайте, – попросила Вия, но не тоном вопроса... как будто условие ставила. Или нет, даже не условие... ей как будто было бы все равно. – Иначе мне будет труднее. Если вы не станете ничего переспрашивать, я постараюсь представить, что вас и вовсе здесь нет.

Я молча кивнул. Почему-то не сомневался – она в темноте разглядит.

Дождь падал...

3.    Записки Безымянной

Моя жизнь началась семь лет назад. Я очнулась среди ночи, слизывая с пальцев кровь Сестры – именно этот соленый вкус привел меня в сознание. Такого я до того не пробовала. Я убила ее тогда. И не только ее – еще четырех человек: троих моих дядьев, родных и двоюродных, и нашего шамана.

Впрочем, я забегаю вперед. Это все менестрель: он никак не может успокоиться, все ему надо рассказать историю поглаже и покрасивее, да так, чтобы захватить внимание. Он тоже мертв уже три года... может быть, потому и старается. Был бы живым, небось, не просыхал бы от вина да эля, позабыв про все истории на свете...

Так вот, надо начать по порядку. Мою мать звали Биртильда фон Цварфхаут... нет, вы ничего не путаете, милорд Ди Арси. Цварфхаут означает на лагарте "Черный Лес", а мы так и звались – семья из Черного Леса. Я просто перевела фамилию на наречие Империи, потому что именно там мне и довелось жить.

Как-то моя мать с подругами и слугами отправилась на охоту. Они забрели слишком далеко – моя мать была очень своевольной женщиной, и ни в коем случае не стала бы слушать чужих советов. На охотников напали гули, похитили женщин и перебили мужчин. В наших краях гули довольно часто похищают женщин, но знатных, как правило, хорошо охраняют, до них добраться сложнее. Моя мать стала редким исключением.

Ее отец – мой дед и глава рода – казнил главного грума и одну из ее служанок за недосмотр, объявил мою мать погибшей и запретил кому бы то ни было искать ее. Однако Биртильда была не только своенравна, но и добросердечна, мягка душой и располагала к себе. Таким образом, несмотря на отцовский запрет, пятеро ее родных братьев и четверо двоюродных – последние все надеялись получить ее в жены в случае успеха – отправились на выручку. Их миссия увенчалась успехом, хотя из всех их слуг и грумов, которых они взяли с собой, не вернулся ни один, а из них самих вернулось только четверо. Но мать они с собой привезли... Единственный оставшийся двоюродный брат поспешил сочетаться с Биртильдой браком, хотя она явно была не в себе. Никто не посмел ему отказать. Когда оказалось, что Биртильда беременна, все очень радовались, и думали, что брак принес свои плоды. Она же только молчала – вероятно, она слегка повредилась умом после плена, потому что стала весьма угрюмой и неразговорчивой. По истечении семи месяцев Биртильда родила, и умерла в мучениях, потому что ребенок оказался слишком крупным. А еще у ребенка были когти на руках и ногах, которыми он повредил родовой канал, красная кожа и круглые уши... Нет-нет, не смотрите на мои руки, милорд: когти эти сточились довольно скоро после рождения.

Муж Биртильды в ужасе отказался от этого создания, да всем и так было ясно, что ребенок никак не мог быть его. Сперва глава рода хотел убить девочку, но шаман возражал: ему хотелось как следует изучить ребенка. В конце концов за дитя вступилась младшая, любимая дочь главы рода. Ей тогда было меньше, чем мне сейчас, но она не побоялась пойти и против отца, и против шамана. Она заявила, что будет заботиться о бедной девочке, которая ни в чем не виновата, в память в возлюбленной сестре, а если ей не позволят этого, то она наложит на себя руки. Глава рода души в ней не чаял, и потому, хоть и вспылил поначалу, в итоге согласился. Был назначен испытательный срок в год и один день. Если в клане не случалось никаких несчастий, значит, ребенок достоин жить.

Эта девушка – а звали ее Фьелле, Виола, если перекладывать на шпрахст – сама ухаживала за ребенком весь год. Девочка росла нормально, разве что мало кричала и плохо ела для своего возраста. Хоть она родилась крупнее, чем прочие дети, но росла медленнее их, и, вероятно, должна была всю жизнь оставаться крохой. Видя это, глава рода решил, что ребенок все равно долго не протянет, и успокоился, и позволил дочери сохранить свою игрушку. Девочка никому больше не причиняла вреда, но научить ее ходить оказалось очень трудно, а говорить – так и вовсе невозможно. Вскоре всем стало ясно, что у ребенка были проблемы с головой. Например, она не могла запомнить имя своей воспитательницы, и называла ее "сестрой". В лагарте слова "сестра" и "тетя" похожи.

Но злости в этом существе, в отличие от гуля, не было.

И тем не менее, выжившие из той спасательной экспедиции четверо во главе с мужем Биртильды настаивали на смерти ребенка. Они говорили, что рано или поздно сущность гуля прорвется наружу. Виола защищала малышку сколько могла, но отец ее начал стариться и сдавать, он уже не мог так хорошо приглядывать за своими сыновьями и племянником... да и ему, вероятно, начало казаться, что проще всего избавиться от звереныша.

Тогда Виола придумала спрятать ребенка в уединенном домике посреди леса. Она приходила к девочке каждый день, приносила ей еду, играла с ней. С глаз долой, из сердца вон – никто не мешал ей выхаживать ребенка, о нем просто не вспоминали. И все же на всякий случай Виола договорилась с лесными духами и запутала тропы, потому что очень боялась за свою подопечную. Пару раз все-таки ночью родичи Виолы приходили к дому посмотреть на ребенка, но не убили. Испугались мести.

Но однажды, когда отец Виолы умер, ее братья пришли в домик вместе с шаманом, среди бела дня. Шаман расплел тропы, ибо теперь его уже не удерживала верность главе рода. Они хотели убить девочку, Виола кинулась ее защищать... Думаю, у них бы все получилось, если бы они держали себя с юной Виолой так, как до сих пор, боясь обидеть младшую сестренку – ведь они были вовсе не плохими людьми. Но они находились в подпитии, и вдовец Биртильды – впрочем, к тому времени он уже был заново женат – ударил Виолу наотмашь по щеке. Удар был не слишком силен, но все же Виола пошатнулась и схватилась за щеку. Ее никогда прежде не били.

И тут дитя разозлилось. Природа гуля взяло верх, и девочка за несколько минут в порыве ярости убила всех, кто находился в комнате. В том числе и свою тетку. Думаю, в своем ужасе она просто не видела разницы между напуганными и разгневанными существами. Как у нее это получилось?.. Не знаю, милорд. Это всегда получается. Убивать совсем не трудно. Легче, чем что-либо еще.

Что?.. Почему я говорю в третьем лице?.. Нет, это не просто фигура речи... Понимаете, милорд, этот детеныш не был мной. А я... не знаю, что я. Меня, наверное, просто никогда не существовало. То существо, которое пришло в себя над истерзанными телами, меньше всего понимало, что оно такое. В его голове, не привыкшей к мыслям, роились тысячи образов, слов, поступков, воспоминания о многих годах жизней, принадлежащих не ему, вопящие и корчащиеся от боли личности, разлученные со своими телами... Оно завыло по-звериному, проорало что-то бессмысленное – оно знало теперь несколько языков, но губы его еще не умели произносить человеческие слова – и кинулось из избушки прочь... Оно долго бежало по лесу среди ночи... удивительно, как не погибло!.. пока не набрело на какую-то пещеру в скалах... смутно помнится, что было потом. Кажется, оно долго лежало там, может быть, несколько дней, может быть, несколько месяцев, может быть, даже дольше... питалось, чем придется, и пыталось не думать. Не получалось. Все думалось и думалось.

А потом меня нашел отшельник. Он поил меня какими-то отварами, помогал думать. Я его очень плохо помню – жила, как во сне. Там у меня и начало складываться что-то вроде личности. У меня ведь не было опыта управлять таким количеством памятей, они тянули в разные стороны... Я чувствовала себя то Виолой, то мужем Биртильды, то старым шаманом... в последнем случае я просто сходила с ума, потому что духи чуяли меня и стремились ко мне, а я духов видеть не могла.

Да, милорд Ди Арси, вы правильно поняли: мне удалось забрать части личностей тех людей, которых я убила. Это произошло совершенно независимо от меня – таково уж свойство моего тела. Поверьте, мне хотелось бы не делать этого, но здесь я не властна. Как вы видели сейчас, порой это происходит даже тогда, когда я сама не вонзала кинжал и не сворачивала шею. Достаточно, чтобы существовала связь. Вот и с менестрелем так же было...

Ах, этот менестрель был очень тщеславен – он все время желает говорить только о себе... Ну что ж, его же память подсказывает мне, что стоит продолжать по порядку. И я продолжаю.

Так вот, тот отшельник собрал еще нескольких, таких же, как он, и они посвятили меня в шаманы. Я не имею права рассказывать о том, как это было, да вам и не к чему. Но с их помощью я научилась справляться с видениями. Я даже придумала себе имя. Точнее, взяла в наследство.

Но вот, мало-помалу я поняла, до чего ужасную вещь я совершила. Сперва до меня не доходило это: я просто боялась, и пряталась, и старалась выжить, как умела. Однако через какое-то время я поняла, что я убила свою тетю, единственного человека, который любил меня и которого я любила, и еще прикончила троих своих дядьев и шамана. Убить шамана – великий грех, ибо это чревато большими бедами. Нашу местность еще семь лет после того преследовали несчастья: всякого рода неурожаи, катастрофы... Наш род из сильного и богатого стал бедным и захудалым. Я явилась причиной гибели множества людей.

Когда я осознала это до конца, мне стало понятно еще кое-что. Слово "я" в моем отношении – это по-прежнему бессмысленный звук. Меня, как таковой, до сих пор нет... Потому что не умевший говорить звереныш, кажется, умер в ту ночь. На его месте не появилось ничего. Мое дальнейшее существование бессмысленно, как было вредным существование предыдущее... Если только я не придумаю, как исправить причиненные беды.

Но я плохо понимала, что делать. Два года назад мое обучение у отшельника окончилось, и я спустилась с гор. Не показалась в родных местах, обошла их десятой дорогой, и сразу направилась в Империю. Надеялась разузнать там что-нибудь. Мне было все равно, чем я буду жить. Попрошайничала, воровала. Прятала лицо, но, конечно, все равно попала в неприятности почти сразу... Один человек напал на меня – он был менестрелем, а заодно агентом Тайной службы императора. Он увидел, как я выгляжу на самом деле, и решил попробовать продать меня своим господам. Я защищалась слишком яростно, и убила его... вы понимаете, что было потом. Около суток пролежала пластом. Сперва в какой-то придорожной канаве – еле успела отойти подальше от трупа. Мне повезло: мимо проходил странствующий целитель. Он сразу понял, что я не пьяна, и у моего состояния есть какие-то непростые причины. Он помог мне оправиться. Мне пришлось ему все рассказать. Тогда он предложил мне следовать за ним, быть его помощницей и ученицей. Сперва я опасалась его, но он оказался очень хорошим человеком. Шаман, убитый мною, разбирался в травах, да и отшельники учили меня, так что наука целительства давалась мне легко. Зарабатывать этим было легче, чем побираться, хоть и медленнее.

Мое новое имя на языке Империи звучало как "Виола". Старик-целитель говорил, что имя "Виола" слишком длинное для меня – ведь я небольшого роста. Он так шутил. Поэтому стал называть меня "Вия".

Из памяти того менестреля, когда я разобралась в ней, я узнала о Драконьем Солнце, которое заполучил астролог Гаев. Менестрель был в курсе всех самых свежих сплетен Континента. Тогда же я решила разыскать астролога, но у меня не было возможности странствовать по своей прихоти – я понимала, что одной мне не выжить. Я могла положиться только на судьбу. Все эти, внутри меня, верят в судьбу.

Уже в Адвенте моего учителя убили. В первый день осады. Он не сумел вылечить женщину от родильной горячки. Когда она умерла, ее муж впал в ярость и заколол лекаря ножом. Я попыталась выбраться из города, но попалась страже. Они сперва решили, что я подсыл Хендриксона, и привели к бургомистру Фернану. А он, насколько я поняла, читал кое-что о древних силах... а может быть, и сам сталкивался с ними – я слышала, он был купцом, а купцы с чем только не сталкиваются. Он понял, что я шаманка, и знал, что обученный шаман может многое. Он попытался заставить меня колдовать для города. Остальное вам известно.

Вы только не знаете, почему я вам это все рассказываю. Или догадываетесь?.. Ну ладно, если не догадываетесь, скажу. Я сразу, как увидела вас, поняла, что мы с вами в одной лодке. В одной и той же дырявой, прохудившейся лохани, если вы понимаете, о чем я... а уж вы-то понимаете.

10.              Вместо эпилога

Интерлюдия саламандры

...и вообще в Средние века жилось несладко. Потому что детство кончалось очень рано. Практически сразу.

А. Егорушкина. "Настоящая принцесса и снежная осень"

В Чертовой крепости была собственная мастерская, где изготавливали хорошие восковые свечи. В некоторые даже добавляли ароматические масла – такие свечи потом очень хорошо пахли, прогорая. Но даже обыкновенные, без масел, горели ровно и света давали много. Господин Бурже, учитель Стара, настаивал, чтобы мальчик зажигал как минимум две свечи, а лучше три. Стар вообще-то особым послушанием не отличался, но в этом отношении не спорил.

Агни лежала на подушке кровати и наблюдала за мальчиком из-под полуприкрытых век. Саламандра очень любила вот так просто смотреть на него, когда он работал. Люди иногда могут быть очень красивыми. Красивее, чем деревья, красивее, чем камни, и даже красивее, чем лепестки огня. Не все, но иногда на них нисходит некий сорт вдохновения, освещая изнутри.

Стар, чертящий карту Весского княжества, был чудо как хорош: он злился, досадовал на нудное задание, на непослушное перо, которое так и норовило зацепиться за пергамент и поставить кляксу, на герцога, зачем-то обязавшего его слушаться громогласного пьяницу Бурже, но держал эти чувства в себе. Эмоции прорывались наружу чудными, бледно-лиловыми, почти осязаемыми и необыкновенно вкусными языками. Агни наслаждалась. Она уже знала, что далеко не все люди умеют думать так же вкусно, как ее собственный, личный человек.

–Слушай, прекрати на меня таращиться! – вдруг вспылил Стар. Действительно, вдруг: хотя Агни и наблюдала за тем, как он чувствует, она никак не ощутила прорыва.

–Я тебе мешаю? – удивилась ящерка, приподняв голову. – Я ничего не делаю!

–Ты меня прямо взглядом сверлишь! Я же чувствую! Я из-за тебя вот-вот кляксу поставлю! Тогда все с начала!

–Ты сам виноват, – резонно заметила Агни. – Зачем дотянул до вечера? Можно было еще до захода солнца все сделать.

–Я с его светлостью на инспекцию ездил! Сама же знаешь!

–Ездил, а меня не взял!

–Ах, так вот оно что... Ты же сама не захотела в бутылку лезть!

–А толку тогда?.. Когда я в этом пузырьке, я ничего не чувствую и ничего не вижу.

–Слушай, огонечек, ну не мог же я тебя просто на плечо посадить, верно? Там же люди были! Что они сказали бы, если бы в свите герцога оказался мальчик с саламандрой?

–О тебе и так по всему замку судачат. Сплетней больше, сплетней меньше...

Стар замер. Лопатки его напряглись, обращенная к Агни спина дрогнула.

–Дождешься, огонечек, – пообещал он мрачным голосом. – Водой плесну.

–Увернусь, – пообещала саламандра в ответ.

Стар замолчал. Агни ругала себя за то, что снова завела разговор о сплетнях. Освоить человеческий юмор, сарказм и все такое прочее было делом пары часов, но вот понять, когда и над чем шутить можно, а когда и над чем нельзя... Вроде бы, они эту тему обсудили раз и навсегда и решили больше ее не касаться, ан нет, время от времени все равно проскальзывало. Наверное, Агни просто хотелось побольнее задеть Стара: она действительно сердилась, что он не взял ее с собой на инспекцию, хотя был такой замечательный солнечный денек, и вообще...

Кроме того, когда он сердился, у него действительно мысли становились еще вкусней...

Но не стоит забывать, что люди не саламандры. Если их обижать, они на это реагируют. Это забавно, но ведь у них тогда жизнь становится короче. Агни может видеть это. А ей хочется, чтобы Стар жил долго. Долго-долго. По-возможности, оставаясь Старом, а не превращаясь в какое-то идиотское божество.

Самым трудным было понять, что такое день, а что такое ночь.

Зрение саламандры устроено не так, как человеческое – смотрите, у них и зрачков-то нет. Сплошная синь. Строго говоря, это и не глаза вовсе, а... ну, в общем, много чего. И глаза, и уши, и нос. Потому что кроме глаз и маленькой клыкастой пасти на треугольной мордочке ничего нет.

В общем, как нетрудно догадаться, саламандры света белого не видят. Темной ночи тоже. Зрение у них есть, но все им кажется совсем другим. Так что Агни стоило большого труда понять, почему время от времени люди начинают вести себя как деревья зимой – почти не шевелятся и молчат (ну, во всяком случае, не говорят членораздельно). Единственное различие: люди, в отличие от деревьев, во сне росли. По крайней мере, десятилетние мальчики.

Да, еще трудно было научиться откликаться на собственное имя. У нее ведь сроду имени не было. И привыкнуть к тому, что время так быстро несется мимо – до сих пор Агни время вообще измерять не приходилось. Она просто жила и жила... только иногда становилось холодно и приходилось залезать в деревья, чтобы дождаться тепла. Некоторых саламандр деревья не терпели, выгоняли прочь. Такие сбивались в стаи, но все равно чаще всего в итоге погибали. Агни повезло – то ли она деревья выбирала хорошо (ящерка особенно любила клены: они все были самолюбивые, но в глубине души добрые), то ли умела нравиться, но с ней ни разу такого не случилось. Хотя холодов Агни пережила множество. Может быть, сто. Может быть, двести. Счет – это была еще одна захватывающая штука, которой саламандра научилась от людей. Она очень любила считать – тем более что при желании могла восстановить в памяти все, что угодно, и сосчитать, скажем, количество съеденных ею за всю жизнь мышей – и всякий раз получала немного разный результат.

Определенно, все эти вещи – смена дня и ночи, имена, счет – делали жизнь людей осмысленной. Агни никогда не понимала, зачем им за это цепляться, когда можно просто всласть поноситься по мягкой траве или вздремнуть в каком-нибудь дереве, но мирилась с тем, что им это непременно надо, а то они сходят с ума и постепенно хиреют. Кроме того, если подумать, ей люди по-настоящему помогли...

Это случилось, когда Агни поняла, что стареет.

Саламандры, как уже было сказано, времени не чувствуют. Но однажды они понимают: все, конец. Воздух перестает быть сладким, огонь – вкусным, а мыши – забавными. Никуда не хочется бежать, ничего делать, и даже превращаться в Праздничную Ночь в человеческое существо или, скажем, в белую лань, и заманивать путников в лес на жертвоприношение тоже не очень хочется, хотя, казалось бы, что может быть веселее?.. Тогда одно из двух: либо ты не найдешь ранней осенью, пока они еще сговорчивые, дерева на зиму, останешься одна-одинешенька и тебя заметет снегом, либо ты попадешься на зуб лисе, потому что тебе даже сдачи этой животине давать не захочется. А, ну еще единорог какой может наступить из жалости, чтоб не мучилась. Но это редкость. Единороги, вообще, довольно флегматичные, лишний раз не вмешаются... только людей они ненавидят лютой ненавистью.

Ну вот, саламандра чуяла, что именно такое с ней и происходит. Она прекрасно понимала, что это смерть, но... какая разница? Если раньше она завопила бы от ужаса, повстречавшись в лесу с агрессивно настроенным роем феечек, то теперь, наверное, только слабо вильнула бы хвостом.

В тот год она даже в Ламмасе не участвовала и яиц не откладывала: муторно. Заботиться о них еще потом, выхаживать... Хватит с нее. Зачем вообще все?

Саламандра, лежа у корней старого дуба, – кажется, именно его желудь она в свое время, любопытствуя, зарыла передними лапками в землю, когда была в этих краях, хотя кто знает, – наблюдала за неспешным течением мыслей в собственной голове. Мысли были привычными, спокойными, имели откатанную временем форму. Они походили на дубовые листья, плывущие вниз по реке. Вы ведь знаете, что листья – это мысли дерева?.. Оно зачинает их зимой, пока спит, потом выкидывает весной наружу в едином порыве, все лето доводит до ума, потом наконец сбрасывает и отпускает прочь, чтобы снова остаться легким и свободным. И отрастить новые – а как без этого?

Ящерка чувствовала: вот-вот что-то случится. Например, выпадет снег. Его предчувствие жило в воздухе еще с тех самых пор, когда солнце показалось из-за края земли. Хотя в небе не было скоплений пара, заграждающих тепло, Агни знала, что уже к тому моменту, когда солнце пройдет половину пути, станет гораздо холоднее. И снег начнет рождаться из воды в небесах.

Это будет знаком: зима приходит, жизнь уходит...

А потом был глухой топот подкованных копыт по опавшим листьям и звук голосов в отдалении.

"Люди", – подумала Агни.

Давным-давно, до того, как жизнь изменилась, и саламандр стало больше, люди не боялись приходить в лес даже по ночам. Сейчас они даже днем никогда не появлялись поодиночке. Осенью, правда, слегка смелели, и не зря.

Охота промчалась мимо, даже не заметив прикорнувшую под деревом ящерку. Она уловила: три лошади. Два жеребца и кобыла. На одной ехал большой человек, на других – не такие большие. Может, взрослый и двое детей. Может, мужчина и две женщины.

Лошади ускакали, и довольно долго ничего не происходило. Потом все-таки пошел снег. Он падал маленькими такими звездочками...

Люди появились снова. На сей раз их было только двое, они вели лошадей в поводу и переругивались. Саламандре стало ясно, что это действительно дети, кажется, мальчики... Причем один старше, чем другой. Или нет?.. Ну, во всяком случае, выше.

Тот, который ниже ростом, ругал того, который выше: выходило, что именно из-за старшего они упустили "отца". Саламандра смутно помнила, что "отец" – это, вроде бы, почти то же самое, что "мать", а мать – это тот, кто отложил яйцо, из которого ты вылупился. Хотя... секунду, ведь люди не откладывают яйца. У них это как-то по-другому происходят. Так зачем им матери и отцы?..

Мальчики, очевидно, думали, что зачем-то нужны. Ящерка не прислушивалась к их разговору, но уловила, что они собираются возвращаться к "остальным", и ждать отца. Ах да, еще они думали, что может быть, отец уже там, и тогда они получат от него нагоняй.

И тут на сцене появился бог.

Он возник почти незаметно – среди падающего снега, среди шепота засыпающих деревьев. Попытался войти в тишину, как входит нота арфы в журчание ручья. Не получилось, хотя почти, почти...

Саламандре не было страшно – ведь в последнее время она разучилась бояться. Однако ей все равно захотелось поглубже зарыться в опавшие листья – просто по привычке. Не стала. Толку... Зато она отлично могла его разглядеть.

Вон, люди тоже заметили бога. Остановились. Даже слишком резко остановились, сказала бы она. И что это с их глазами?.. Почему они отводят их и прячут? Разве бог так страшен? Разве он сияет?.. Подумаешь... Просто большой человек в странной просторной одежде и огненным мечом в правой руке.

Бог сказал:

–Не ищите вашего отца. Он у нас.

Люди ему ничего не ответили. А бог продолжил:

–Я забрал его, потому что один из вас совершил грех. Один из вас. Один из вас пустил в себя Нашего врага. Я дам второму меч. Если он убьет грешника, значит, я верну вашего отца.

Люди все так же молчали. Снег падал.

–Вы меня поняли? – раздраженно спросил бог.

–То есть... – вдруг с дрожью в голосе произнес один из мальчиков. – Вы хотите, чтобы мы убили друг друга?! Но мы ведь ничего плохого не сделали!

–А вот и нет! – расхохотался бог на пол-леса, и саламандра почти увидела, как бросились в разные стороны разные мелкие зверьки, напуганные звуком его голоса. – Я хочу, чтобы ты, – указующий перст ткнул в одного, – убил вот его, – во второго. – Это будет не так-то просто, потому что отступник дал ему силу. Но я одолжу тебе свой меч.

–Не может быть! – мальчик, которого должны были убить, молчал и даже не двигался, это говорил второй. – Он же мой брат!

–Ну и что? – пожал плечами бог. – Какая разница? Я – твой бог. Ну, пусть не точно твой, но мы, Семерка, превыше всех остальных богов! И вот Я тебе говорю, что он – грешник. Что его надо убить. Это твой высший долг. И отца твоего я тогда верну. Правда, я хорошо придумал? Разве это не твой долг перед отцом твоим и господином, а?

Тот мальчик, что говорил, теперь замолчал и только облизывал губы. Мысли его казались очень странными и все время менялись – саламандра так и не поняла, то ли он что-то рассчитывал, то ли с чем-то смирялся, то ли притворялся чем-то перед самим собой. Люди вообще странные.

–В чем он виновен? – спросил старший.

Младший тотчас попятился назад... о, не более чем на полшага. Но вот это саламандра уже поняла. Тот, второй, спросил – "виновен". Значит, подыскивал оправдания. Значит, действительно готов был уже исполнить божью волю.

–Он впустил в себя бога-отстуника, – сказал бог. – Еще лет шесть-семь – и тот пробудится. И тогда мало никому не покажется. Ты, юный рыцарь, всего лишь окажешь услугу всем, если убьешь его сейчас. То для тебя не грех, но величайший подвиг.

–Я этого не сделаю... – сказал старший. Но не слишком уверенно. Как будто раздумывал.

И тут младший кинулся бежать.

Агни не знала, почему он это сделал. Ничто в течении его чувств не говорило, что он готов броситься в бегство – он был ошеломлен, растерян, парализован внезапным ужасом... нет, в таком состоянии никто не бегает. Разве что олени кидаются в сторону, если их напугать, да птицы взлетают... люди устроены иначе. А этот побежал.

"Не иначе, бог внутри сработал, – подумала ящерка с некоторой меланхолией... а может быть, уже и с интересом. События перед самым ее носом начинали ей нравиться все больше и больше. – Или он просто хорошо знал второго, и знал, что от него ожидать?.."

Старший стоял, не понимая, что надо делать.

–За ним, – властно сказал бог. – Не то я убью твоего отца.

Человек снова облизал губы... затем сказал:

–Господин мой Шахреварxxxi... Если мой брат действительно бог... я же не смогу с ним ничего сделать! Если тебе надо что-то – доберись до него сам!

–Ну уж нет! – снова гулко расхохотался бог. – Если бы я мог, я бы уж, наверное, не стал бы тут юлить! Ну-ка, вытащи меч из ножен! – когда человек послушался, бог протянул руку к мальчику... и на мече вспыхнул огонь.

О, это был самый настоящий огонь, яркий и жаркий! Жара от него исходило столько, что саламандра еле усидела в своей норке – ей буквально физически захотелось вынырнуть из укрытия и рвануться к этому теплу. Она вдруг снова почувствовала себя молодой – ее ударило острое сожаление о Лугнассаде, Мабоне и Самхейне, которые она пропустила в этом годуxxxii. Ведь могла же, могла же кружить в хмельном хороводе вокруг истекающих кровью жертв, могла и влюбиться в молодой огонь, и... Ах, да что толку!

Не кинулась ящерка к загоревшемуся мечу по одной-единственной причине: ей стало очень страшно. Ужас проснулся вместе с прочими эмоциями. Она сидела в своем укрытии, каждый мускул ее был напряжен, хвост хлестал по бокам, а раздвоенный язык то высовывался из пасти, то втягивался обратно – она не в состоянии была контролировать напряжение. Хорошо хоть, благодаря маленьким размерам ее не заметили, а то бы совсем туго пришлось.

Старший мальчик как зачарованный смотрел на языки пламени, что плясали на тускло-серебристой стали, невесть чем питаясь.

–Это как ваш огненный меч, господин? – спросил он сдавленным шепотом: не дать не взять, молодое дерево, чей старший сосед только что упал, освободив поляну, и теперь можно разрастись к свету.

Шахревар рассмеялся снова, но ничего не прибавил. Саламандра сама поражалась своей отваге: оказывается, она осмеливалась смотреть даже на мысли бога. Они были страшными, но малоинтересными: каждая походила на такой же загоревшийся меч.

–Можешь идти, – милостиво разрешил бог. – Да, если будешь себя хорошо вести... я оставлю эту способность у тебя.

–Какую? – спросил мальчик пораженно.

–Горящий меч. Не огненный, как у меня, а всего лишь горящий. Тебе хватит. Враги в ужасе будут разбегаться от барона Ди Арси.

Старший по-бычьи наклонил голову и сорвался с места. Он будет очень торопиться. Он нагонит брата, который младше на четыре года, и убьет его, даже если внутри у того сидит бог-изгнанник. У него все получится – ведь правильный, правый бог дал ему часть своей силы.