Текст книги "Встретимся на Черной речке (СИ)"
Автор книги: Варвара Федченко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)
ГЛАВА 12
После изнурительных водных процедур счастливая Катерина тщательно красилась, а я валялась как тряпочка на кровати. Но чем краше становилась подруга, тем сильнее разжигала и во мне желание нарядиться. За все время на острове я ни разу не красилась и даже перестала укладывать волосы.
Тот минимум косметики, который имелся в моем арсенале, все же позволил сделать скромный макияж. Но всегда, когда долго не красишься, даже привычная помада кажется очень яркой. Катерина оглядела меня, и несколько раз повторила:
– Ну, нельзя такой красивой девушке сидеть дома!
– А куда здесь идти? – я посмотрела на подругу в отражении зеркальца.
– На костер! – не растерялась девушка.
– «Красивую девушку – на костер»? Возвращаемся в Средневековье? – я ухмыльнулась, взяв в руки пачку салфеток.
– Эй, не смывай! Пошли, прогуляемся хотя бы. Проводишь меня, а потом можешь, как старая клуша, идти смывать макияж, надевать свои шерстяные носки и шаль, и ложиться спать.
Сопротивляться на что-то настроившейся Катерине было бесполезно, и я согласилась проводить ее до школы, где они должны были встретиться с Егором. Как только мы вышли на улицу, сразу же стало очевидно: можно было и не краситься, так как вокруг царила кромешная темнота. Только вдалеке светился костер, у которого собирались студенты каждый вечер. Я была у костра единожды, и не особо впечатлялась этим скудным развлечением.
Подруга без конца болтала, и даже перестала изображать больную.
Конечно, ведь никто не видит. Разговор, точнее монолог Катерины, шел только в двух направлениях: она и Егор, я и Кирилл Робертович. Я охотно поддерживала первую тему, и отмалчивалась, когда начиналась вторая. Мне просто нечего было ответить – я еще не разобралась в себе.
Если бы в такой ситуации оказалась не я, а другая, воображаемая девушка, то я бы посоветовала ей поговорить с мужчиной. Но, когда это происходит с тобой, всегда теряешься. Любой шаг кажется неверным, и Я измучила себя, анализируя сложившееся положение, просчитывая каждый вариант развития событий. Если плюнуть на все и уехать, то есть шанс жалеть всю оставшуюся жизнь о своем «побеге». Но если попытаться пересилить себя, пойти на диалог, то есть возможность узнать, что Кирилл Робертович просто развлекался, играя со мной. И тогда будет еще больнее, чем сейчас.
Егор уже шел навстречу, и мы не успели дойти до двора школы буквально десять метров – уже были видны спины стоящих у пламени. Катя прижалась к парню, что-то зашептав ему на ухо. Я с улыбкой посмотрела на пару, и уже собиралась пойти обратно, когда услышала, что у костра поют.
Точнее поет – Борис Таисович под яростный гитарный бой пел что-то незнакомое мне на языке, похожем на цыганский. По крайней мере, Мира, моя знакомая цыганка (впутавшая меня во всю эту историю с Черной речкой) говорила примерно на таком же наречье. Но привлек не голос ректора, а звуки гитары. Несколько парней из Академии играли, но до такого уровня им было далеко. Струны будто бы перебирали с нечеловеческой скоростью, отчего казалось, что играет сразу на нескольких инструментах. Мелодия походила на испанское гитарное безумие: страстное, мелодичное, агрессивно-властное. Под восторженные крики студентов ректор заводил новый круг таинственной песни, а гитара тут же подхватывала его. Я любопытно вытянула шею, рассматривая студентов: даже Витька, равнодушный к музыке, в такт хлопал себя ладонью по бедру.
– А кто там играет так хорошо? – Катя обвила руками шею Егора, выглядывая из-за его плеча. – Рина, сходи, посмотри.
– А ты? – мой вопрос остался без ответа, так как губы подруги уже были заняты поцелуем.
Я всегда была неравнодушна к музыке, особенно к струнной. В детстве я упрашивала родителей отдать меня еще и в музыкальную школу, но папа был непреклонен: «Ты хотя бы рисовать научись». Я даже чуть – чуть гуляла с одногруппником, который играл на гитаре. И, кстати, это была единственная причина, по которой я согласилась на пару свиданий. Сейчас он уже женат, и год как перевелся на графику. И раньше мне казалось, что именно он – лучше всех (кого мне доводилось слышать) владеет гитарой.
Однако тот, кто играл сейчас, у большого костра в школьном дворе, разубедил меня. Я, постоянно посещающая концерты гитарной музыки, и услышала, что он играет слэпом, когда струны ударяются о ладовые порожки. Но стоящие у костра загораживали мне обзор.
Я подошла поближе, положив руки на плечи Витьки. Парень еле повернул голову, сразу узнав меня. И в ответ сжал мои ладони. Из-за плотного кольца студентов мне было не видно гитару, и одногруппник пропустил меня вперед, уступая свое выгодное для обзора место. Но как только меня протолкнули вперед, так сразу же мне захотелось обратно в тень.
На гитаре играл Кирилл Робертович.
При этом, когда Витя поставил меня перед собой, до сих пор увлеченный только разглядыванием струн и медиатора Кирилл Робертович сразу поднял глаза. Это было сделано так по команде, и я растерялась, не смогла отвести взгляд. Мужчина был в той же черной мантии, что и с утра, только сейчас капюшон наполовину закрывал голову, и практически вся фигура тонула в сумраке. Только гриф гитары, струны и глаза выделялись блеском. Если бы Я была чем-то занята в момент этого зрительного контакта, то у меня бы все выпало из рук, настолько я не была готова. А вот Кирилл Робертович с нахальной улыбкой продолжил играть дальше, при этом ускорив ритм, чем вызвал восторг у собравшихся.
– Марина, а вы хорошо придумали, – рядом со мной стояла однокурсница Алла.
– О чем ты? – так же, как она, шепотом переспросила я.
– Вы с Ривманом настолько хорошо скрывали свои отношения во время учебы, что мы реально подумали, что он тебя тупо гнобит, – прошептала девушка. – Молодцы, что сказать. Тебе бы, Марина, еще на актрису поступить…
Алла ухмыльнулась, и кивнула головой на Кирилла Робертовича.
– Не-не, мы не пара, – я энергично отрицательно покачала головой, как бы придавая вес своим словам.
– Сейчас – то что скрывать? Все уже знают. Да вы и не особо скрываетесь: даже на конкурс подали портреты друг друга. Эм-м, я слышала, что он увольняется, и больше у нас не будет преподавать? Правда? – очевидно, с надеждой на обратное, спросила однокурсница.
– Алла, я не знаю, с чего ты взяла, что мы встречаемся…
Я хотела рассказать, что нас ничего не связывает, но девушка прервала меня, недовольно цокнув:
– Ой, все с тобой понятно, – Алла отвернулась, и вышла из круга, направившись к своим одногруппницам.
«Этого еще не хватало», – подумала я, с тоской оглядываясь на стайку девушек из параллельной группы. 404 группа славилась сплетницами.
Кирилл Робертович закончил играть и передал гитару Борису Таисовичу, который начал со своей знаменитой:
«Слепой закат догорел и замер,
И вновь, худобу кляня свою,
Зеленый поезд виляет задом,
А я с моста на него плюю.
Ему – на север, а мне – налево…»
Я против воли улыбнулась. Эту песню я узнала на 1 курсе, когда впервые оказалась на даче у Катерины, Борис Таисович тогда, по моей просьбе, пел ее пять раз подряд. Витя, защищавший мою спину от ветра, на секунду исчез, и снова встал позади. Я заворожено слушала ректора, и через плечо кинула Виктору:
– Всегда нравилось, как он ее поет! Особенно эти слова «ему – на север, а мне – налево».
– А у нас как? Тоже в разные стороны?
Голос принадлежал Кириллу Робертовичу, и от неожиданности я дернулась, запнулась, и неловко впечаталась в грудь преподавателя.
Мужские крепкие руки тут же сжали мои плечи, возвращая в вертикальное положение.
– Не трогайте меня. Я закричу!
Мой вскрик заглушил смех толпы студентов, отреагировавших на какую-то шутку всеми любимого ректора.
– Все-все, – Кирилл Робертович примирительно поднял руки.
Я сжала плечи руками, сохраняя на себе тепло мужских ладоней.
– Марина, я не хочу потерять ту нить, которую мы поймали. закрываясь,
ты снова возвращаешься к своим прежним установкам, к своим пресловутым правилам.
– Да какое вам дело?! – я прямо взорвалась от этого заявления. – Вы, вероятно, для того, чтобы раскрыть студентку Сурикову как художника, полгода выглядели, как чучело?!
– Воу, – мужчина искренне рассмеялся. – «Чучело»? Лестная оценка! Борис, когда увидел, более грубо высказался… Нет, маскарад был устроен не ради тебя, и придуман до знакомства с тобой.
– Зачем? – я попыталась изобразить равнодушие, но получилось не очень.
– То есть безразличие ты только изображаешь? – усмехнулся Кирилл Робертович.
– Меня, как и всех, – последнее я подчеркнула, – интересует, в чем причина тех фантастических метаморфоз, которые произошли с вами. Но это единственное, что заставляет меня с вами сейчас разговаривать.
– Единственное, значит? – показалось, что преподаватель воспринял мои слова, как вызов.
Меня будто бы резко выбросило из круга, и через секунду я осознала, что мужчина тянет меня за собой, держа за руку. Я не успела осознать, что происходит, все было быстро и будто бы в тумане. Ощутила, как сквозь свитер меня кольнула оплетка изгороди из ивы, как становится труднее дышать из-за давления мужчины, будто бы во сне увидела иссиня-черные глаза совсем рядом, и почувствовала прикосновение прохладных губ.
Описать этот поцелуй я не смогла бы, даже если сильно захочу. Не было нежности, ласки, заботы. Был эгоизм. Мне казалось, будто бы я истосковалась по этим губам, хотя ни разу не чувствовала их вкуса. Мне показалось, что температура моего дрожащего тела резко подлетела вверх, а давление, напротив, практически стало равно нулю – я не слышала ударов своего сердца, зато ощущала невероятный жар. Мне показалось, что мужчина хотел узнать меня, узнать все тайны, желания, страхи через этот единственный поцелуй. Так жадно, что, кажется, я забыла, как дышать. В голове, по кругу, вертелась строчка из любимого стихотворения: «Тебя любить – в пустыне воду глотать, не утоляя жажды».
Мужчина, будто бы с усилием, оторвался от моих опухших губ, и хрипло спросил:
– Так что, единственное?
Я отшатнулась, осознав, что мои руки только что сжимали его плечи. И ощутила, как наливается кровью то место на талии, где только что лежала рука мужчины.
Внутри боролись два чувства: дикое, острое возбуждение и злость. Я прижала тыльную сторону ладони к губам, успокаивая нежную кожу.
– Вы… Вы… – я задохнулась.
Горящие глаза с ожиданием смотрели на меня. Но в моей голове не было места мыслям, я слышала только пульс, который как родник бесновался в висках. И я не нашла ничего лучше, как просто ретироваться. Молча отвернулась от преподавателя, и решительно двинулась к тропинке, с которой он буквально пять минут назад стащил меня.
– Марина, ты для меня накрасилась? – крикнул преподаватель.
И потом, будто бы и не мне, мелодично запел:
– И занятой, и с улыбкой глупой
Я провожаю свою мечту.
Кому-на север, а мне – налево…»
ГЛАВА 13
Когда я добралась до ворот, плотно закрыв за собой калитку, я позволила себе выплеснуть эмоции. Прижалась спиной к шершавым доскам, и ритмично замахав руками, будто бы помогая себе взлететь, беззвучно закричала. Бабу Марью будить не хотелось, а накопившееся буквально за пять минут общения с Кириллом Робертовичем напряжение требовало выхода. Все тело было невероятно напряжено, и лишь когда я снова сделала глубокий вдох, смогло расслабиться. Я влюблена! Я безумно влюблена в него! Этот страстный, яростный, голодный поцелуй ответил на мой главный вопрос: да, я ему нравлюсь. И судя по тому, как он на меня набросился, весьма сильно. Но этот факт совершенно не объяснял его поведения: и здесь, на острове, и на протяжении полугода в Академии.
«Мара, деточка, нужно быть хитрой женщиной, чтобы выжить в современном мире», – излюбленное наставление моей бабушки, мамы отца.
Похоже, пора воспользоваться советом…
Катерина вернулась под утро. Что-то мурлыча себе под нос, девушка забралась в кровать, и тут же уснула, свернувшись в клубочек. Ее монотонное сопение помогло заснуть и мне: до ее прихода я беспокойно вертелась, не в силах побороть свое эмоциональное и физическое возбуждение.
Впервые за долгое время я проснулась первой. Подруга спала в той же позе, улыбаясь в лучах утреннего солнца, которому не нужно было преодолевать преграды – окно было открыто. Я провела ладошкой по огненно-рыжей копне волос Катерины, и, уже по привычке, достала из локона запутавшуюся соломинку. Пошла к окну, чтобы выкинуть ее, и заметила шикарный букет полевых цветов, лежавший на подоконнике.
«Вот Егор романтик! Даже завидно немного», – отвлеченно подумала я, рассматривая охапку цветов. Яркие васильки, алая гвоздика-травянка, невероятного сиреневого цвета иван-чай, солнечная пижма, цикорий (его аромат – мой любимый!)‚ эхинацея с огромной пушистой серединкой-и все они «утопали» в ромашках. А какой запах! Я, воровато оглянувшись на спящую подругу, сунула свою мордашку в букет и втянула чарующий запах луговых цветов. Мне всегда дарили розы… Но на самом деле я люблю полевое многоцветье. Его не так-то легко достать в городе, поэтому я не винила своих кавалеров. Да и сама обычно рассказывала им о себе тот факт, что ненавижу природу. Но когда-то давно, в детстве, когда меня оставляли с маминой мамой, я выучила все полевые цветы, которые росли в нашем регионе. Чтобы как-то развлечь ребенка, она приносила из леса (я никогда не ездила с ней за грибами и ягодами) цветы и веточки лесных растений, а я их срисовывала, раскрашивала. Затем искала в книге «Ботаника. Терминологический словарь: учебное пособие» аналогии и выписывала красивыми буквами название растений. Кстати, это была моя любимая книга в детстве. Да-да, именно «Ботаника.
Терминологический словарь: учебное пособие», а не сказки или детские рассказы. Затем веточка высушивалась в огромной книге «Сестра Керри» и приклеивалась рядом с рисунком.
И все эти воспоминания на меня навеял этот букет, лежащий на подоконнике, и его чарующий аромат. Где теперь те мои детские рисунки и гербарии…? Бабушка умерла, когда мне было 11 лет. Ее дом на окраине города снесли, построив на его месте уродливое многоэтажное здание из стекла и стали.
– Доброе утро-о-о, – с зеванием сказала Катя, заставшая меня на «месте преступления», в обнимку с ее букетом.
– Доброе! Извини, – я положила цветы на место. – Не удержалась, пахнет потрясающе.
– А я при чем? – беззаботно спросила подруга, сладко потягиваясь. – Это не мои цветы.
– А чьи еще-то? Егор, наверное, утром собрал. Молодец он у тебя„.
– Рина, я с Егором всю ночь была, и когда пришла, этот букет уже лежал на окне… – девушка замолчала, и тут же открыла рот, как немая рыба. – Ринка! Это тебе принесли! Это Кирилл Робертович!
– С ума сошла? Пошел бы он цветы собирать… – протянула я, но задумалась.
– Ну, а кто еще?! – Катя была в еще большем восторге, чем я.
Я отвернулась к окну, прижав букет к груди, и улыбнулась. В голове эхом зазвучали слова бабушки. «Мара, деточка, нужно быть хитрой женщиной…
Катерина из списка домашних дел выбрала прополку картошки.
Кстати, то ли из-за любовных переживаний, то ли из-за ночных побегов на свидания подруга заметно похудела. И в последнее время стала все более интенсивно помогать по хозяйству бабе Марье. Видимо, достигнутый результат ее не устраивал. Об этом же говорила пустующая вазочка– новая партия пряников не появлялась уже несколько дней.
Меня на подобные подвиги (и прополка, и похудение) не тянуло, и я валялась в гамаке перед домом, охраняя козу от Варфаламеевых – по словам бабушки, опасность не миновала, однако, я так ни разу и не видела этих загадочных вороватых соседей.
Солнце запуталось в кроне высокой липы. Тень навалилась на меня, а следом за ней – сон. Гамак мерно покачивался, ведомый волнующейся на ветру липовой веткой. Снилось что-то приятное, легкое, летнее… До тех пор, пока прямо надо ухом не раздался зычный голос бабы Марьи:
– Маринка, итить твою! Коза где? Где коза?!
Я поморщилась, протирая глаза. Но тут же их закрыла – луч солнца с силой ударил в левый глаз, отозвавшись болью в виске.
– Тут была… Только что, – я завертелась, чуть не вывалившись из гамака.
– Господи боже! Утащили все-таки козу, изверги, – запричитала бабка и пошла в сторону соседнего дома.
– Я тоже пойду! Подождите! – но запуталась в гамаке, и потеряла бабушку из вида.
Ворота соседского дома оказались заперты. Я попыталась обойти дом кругом, но он был окружен плотным забором. В заборе со стороны переулка обнаружилась щель, точнее отодвигающаяся доска, вероятно, оторванная сельскими детьми. Доска была достаточно отодвинута для того, чтобы внутрь смогла пробраться коза. С учетом того, насколько сильна конфронтация между Варфаламеевыми и бабой Марьей, даже страшно подумать, что будет, если наша мелкорогатая скотина потопчет грядки или обглодает капусту.
Я присела на корточки, засунув голову в щель.
– Сурикова! Ты с ума что ли сошла?! Куда ты? – гневный голос ректора огласил окрестность и заставил меня подпрыгнуть.
Воротник блузы зацепился за сучок, и я отчаянно дернулась вперед,
чтобы «сняться» с крючка. Но, кажется, я только плотнее застряла.
– Сурикова! Если ты мыслишь, как страус, то зря… Твоя филейная часть не стала невидимой, несмотря на то, что ты спрятала голову. Вылезь немедленно! – ректор явно злился.
– Я застряла… – жалобно забурчала я. – Я просто козу ищу.
– Вылезь немедленно!
– Да не могу я!
Под эти слова я услышала сдавленный смешок, а затем теплые руки осторожно коснулись кожи на шее, затем опустились на талию, и я почувствовала, что воротник освобожден. Выползла назад, потирая ушибленный затылок, и наткнулась на внимательный взгляд Кирилла ьРобертовича.
– Что тебе там нужно? – с улыбкой спросил мужчина.
Борис Таисович, стоящий за спиной Ривмана, скрестил руки на груди.
– Я знаю, что ей надо. Точнее знаю, чего не хватает. Работать надо, Марина. Рисовать! А не по пустым домам шариться.
– Я козу искала! Она отвязалась, но баба Марья считает, что ее Варфаламеевы увели, – серьезным тоном сказала я.
– Кто? – нахмурился ректор. – Варфаламеевы? Они уехали с острова тысячу лет назад. А в этом доме никто не живет. Не видишь, окна заколочены.
Я даже представила свое лицо в этот момент. Сказать, что я удивлена – ничего не сказать. Я настолько часто слышала про Варфаламеевых и их пакости, что уверовала, что эти злостные соседи портят жизнь бабе Марье и всей деревне. Да, я их ни разу не видела, но рассказы были настолько убедительны, что мы с Катей даже начали побаиваться этих людей.
– А почему тогда баба Марья о них постоянно говорит? Если они здесь не живут? – я растерянно перевела взгляд с ректора на Кирилла.
Борис Таисович печально вздохнул, отвел глаза, и махнул рукой в сторону дома бабы Марьи, мол, «кто ее разберет». И пошел в сторону школы. Я непонимающе посмотрела на Кирилла Робертовича.
– Долгая история… – Кирилл тоже не хотел говорить о Варфаламеевых. – Пойдем, помогу тебе.
Мужчина подошел к высокому забору, позвав меня за собой. Я, повторив за Борисом Таисовичем, сложила руки на груди, замерев на месте. Кирилл с улыбкой рассматривал меня, гипнотизируя. Кажется, под этим взглядом я теряю волю… Так как после того, как мужчина протянул мне руку, я послушно подошла, и тут же оказалась поднята на высоту забора – Кирилл меня поднял, обняв за бедра. Я заглянула в огород соседей (как оказалось, несуществующих). Сад действительно был заросшим, и ставни на окнах закрыты. Козы там не оказалось. А вот ощущать руки Кирилла, чувствовать, как мужчина, в ожидании моего вердикта, прислонился щекой к моей спине, было волнительно.
– Нет здесь никого, Кирилл Робертович, – констатировала я. – Ни козы, ни Варфаламеевых.
– Просто Кирилл, – мужчина аккуратно поставил меня, протягивая руку. – Значит, пойдем искать дальше.
– Хорошо. Кирилл… – я кивнула, показывая, что оставила отчество в прошлом. – Раз уж вы… Эм-м… Ты. Раз уж ты знаешь остров лучше меня, то я принимаю твое предложение помощи.
Звучало так официально, что я сама не удержалась и рассмеялась.
Мужчина прищурился, посмотрев на меня из-под выбившейся челки. Рука зачесалась – настолько сильно захотелось поправить эту прядь. Но еще сильнее хотелось задать вопрос, который мучил меня всю ночь.
– Ты увольняешься? Это правда? – даже мысль о том, что он уйдет из Академии давалась мне с трудом.
– Правда, – спокойно ответил мужчина. – Две недели назад заявление написал, Борис его одобрил.
– Почему?
– В Академию было приятно вернуться… Но это изначально был временный вариант.
– Зачем? Вспомнить юность?
– Нет, так было нужно, – ответил мужчина, и перевел разговор. – Здесь искала?
– Нет, остановись. Пока ты не ответишь на мои вопросы, я дальше не пойду! – я с серьезным видом забралась на верхнюю жердь изгороди, свесив ноги.
– То есть судьба козы тебя не интересует? – ухмыльнулся мужчина.
– Баба Марья найдет. Не перескакивай на другую тему.
– Хорошо, давай поговорим, – Кирилл прислонился плечом к крепкой балке, представив мне для обозрения свой профиль.
– Начнем с самого начала. Зачем был нужен спектакль с переодеванием в старика?
– Устал от внимания студенток, – прямо сказал мужчина.
– А с каких пор это плохо? – сыронизировала я. – «Жены стареют, а студентки 3 курса – никогда».
– Ммм, студентки 3 курса… – мечтательно протянул Кирилл, и рассмеялся, когда я толкнула его в плечо. – На самом деле, такое внимание бывает очень пристальным, и заканчивается прискорбно.
– Расскажешь?
– Да… – Кирилл помолчал. – Когда сформулирую. Я сам еще не осмыслил все произошедшее. Марина, я обязательно тебе расскажу, но чуть позже. Для меня это болезненная тема.
– Второй вопрос: ты действительно считаешь, что я плохо рисую?
– Такого я, кстати, никогда не говорил. Хорошо ты рисуешь… Но можешь рисовать еще лучше.
– Ты меня терроризировал! – я спрыгнула с изгороди. – Для меня каждый просмотр был пыткой! Я каждый раз перед твоей парой всерьез думала, не отчислиться ли мне?
– Прости, – искренне сказал Кирилл. – Но я же оказался прав. Если сравнить твои «правильные» работы, и то, что ты рисуешь на острове…
Это же небо и земля.
– Согласна, – мне и самой больше нравились мои последние рисунки.
– Но это было жестко. И ни черта не работало, кстати.
– Я уже понял, что ты ласковая девочка. Не азартная, – мужчина привлек меня к себе. – Просто ты казалась боевой, вечно спорила, грубила. Думалось, что у тебя мужской характер, и ты будешь заводиться от критики, пытаться доказать обратное… В Академии художеств, в Англии, на моем основном месте работы, студентки себя обычно именно так ведут. Там сейчас вторая волна эмансипации, как никогда актуальны идеи феминизма. Я бы даже сказал, экстремального феминизма.
– Это все очень интересно, – я не понимала, как это относится к нам.
– Но с чего ты решил, что можно прикинуться другим человеком? Я считала, что ты преподаватель из архитектурно – строительного.
– Так вот, продолжаю. Ты-не азартная, а я как раз таки очень.
Первое время мне казалось, что ты прикидываешься, будто бы не узнала, а потом остро захотелось узнать тебя с другой стороны. С воображаемым преподавателем ты была открытой, честной, искренней – я в Академии даже на сотую часть такой откровенности не рассчитывал… Ты раскрылась с другой стороны, и если до острова мне нравилась только твоя внешность, то здесь я увидел ранимую, трогательную, чувственную девушку, которая скрывалась под маской импульсивных поступков и вредности.
– Что-то не было похоже, что я тебе нравилась, – я недоверчиво посмотрела на мужчину. – «Сурикова, смени фамилию», «Сурикова, у тебя мазок кривой», «Сурикова, ты как до 4 курса доучилась?»
– А в голове: «Сурикова, пожалуйста, не пропускай мои пары, я скучаю», «Сурикова, больше никогда не надевай эту короткую юбку. Или нет, лучше надевай и почаще!>>, «Сурикова, ты мне сегодня снилась», – рассмеялся Кирилл.
– Снилась? – недоверчиво протянула я, вспоминая свои сны.
– Если долго думать об одном и том же человеке, то не удивительно, что он начинает везде мерещиться, и приходить по ночам, – отвлеченно прокомментировал мужчина. – А те сказки про то, как ты полгода видела меня во снах, еще актуальны? Или растаяли вместе с «преподавателем из архитектурно-строительного»?
– У меня есть доказательства. Пойдем?
В дворе нас встретила мирно жующая траву коза, которая, как показалось, никуда и не уходила отсюда. Дом был закрыт. Точнее, по деревенскому обычаю, на дверь просто был накинут замок.
Я достала из сумки портрет с героем моих снов, и поставила с победным видом перед Кириллом.
– Марина, – удивленно протянул мужчина. – Когда ты это нарисовала?
– Начала зимой. Закончила не так давно.
Кирилл достал из кармана смартфон. Сотовые телефоны были совершенно бесполезны на острове – связи практически не было, однако, все художники носили их с собой. И у каждого память была забита бесчисленным количеством фотографий: виды реки, закаты-рассветы, редкие виды растений, интересные сцены быта сельских жителей, неизвестные нам предметы, которые являли собой этнографические ценности, чьи-то яркие лица, проливные дожди, огромные грозди смородины прямо на ветках, необычной формы камни на южном берегу реки, эстетично сгнившие сараюшки и венцы изб, детские, измазанные краской лица, как будто светящиеся купола маленькой церкви… Мужчина долго листал снимки, а я из-за его плеча подсматривала, выхватывая из калейдоскопа фотографий самые яркие снимки. Фото с острова сменили совершенно другие: незнакомые мне пейзажи чужой страны, старые замки, идеальные лужайки с газоном, высокие дубы и чужие лица.
Наконец, Кирилл остановил прокрутку галереи, и открыл тот снимок, что искал.
Практически точная копия моего портрета. Волосы значительно короче, чем сейчас, схожая поза, мимика, тот же прищур.
– Ты не могла видеть эту фотографию. Она сделана за пару дней до отъезда из Англии. И это просто невероятно!
– Да-а, – протянула я, забирая из его рук телефон. – Если бы не я рисовала, то решила бы, что это портрет, срисованный с фотки. Кто снимал?
– Студентка 3 курса, – ухмыльнулся мужчина. – Из-за которой мне пришлось уехать из Королевства.
По выражению его лица я поняла, что говорить об этом он не хочет, поэтому, посмотрев Кириллу в глаза, я указала на свой портрет.
– А это рисовала студентка 4 курса, из-за которой тебе не придется уезжать с острова.
Мужчина благодарно кивнул, всматриваясь в свое собственное отражение на холсте.
Мы болтали несколько часов. Время пролетело настолько незаметно, ьчто я даже растерялась, когда поняла, что за окном темнеет.
Я узнала, что Кирилл так же как я поступил в Академию после художественной школы, и что это, так же как у меня, был сознательный выбор. Однако я никогда не задумывалась над тем, какие мысли мучают парней, поступающих в художественные вузы. Оказывается, что родители Кирилла твердили ему, что это не мужская работа, раз на ней нельзя «нормально зарабатывать», обеспечивать семью. Его родители, в отличие от моих, далеки от искусства, и даже в художку отдали сына не ради таланта, а «чтобы по улице не шлялся». А сейчас Кирилл обеспечивает родителей.
Во время обучения Борис Таисович, тогда еще заведующий кафедры, а не ректор, заметил талантливого парня и плотно занялся его развитием.
Они объехали весь край – Борис Таисович взращивал пейзажиста. Однако Ривман, однажды побывав в студии художника Ситаева (известного автора ню), навсегда определился со своей специализацией.
К моменту защиты выпускной работы (кстати, это все-таки была серия пейзажей – виды всей Западной Сибири вдоль основных рек) у Кирилла уже прошла одна персональная выставка, и было участие в двух выставках коллектива авторов заграницей. Естественно, что последовали предложения работы: в нашей Академии и в зарубежных учебных заведениях.
– И ты, конечно же, выбрал Англию?
– Не настолько быстро, как ты думаешь. В то время Борис не был ректором. Ректором был старый консерватор Егорыч. Ты его не знаешь, он уже ушел, когда ты поступила, – Кирилл улыбнулся. – Он категорически не признавал ню, считал, что эротике (он называл ее «буржуазная вульгарщина>>) нет места в живописи. И когда узнал, что я согласен вести пейзажистику на условии, что мне разрешат разработать авторский курс по жанру ню, то пришел в бешенство. Поэтому я принял предложение Джонса из Академии художеств.
– Тебе там нравится? «На чужбине»? – я спросила с интонацией бабы Марьи.
– В стране нравится. В Академии поначалу тоже все устраивало. Но последние лет пять… Понимаешь, студенчество меняется. Как и в принципе, каждое следующее поколение отличается от предыдущего.
Может быть, я раньше не замечал этого, так как больше времени проводил в мастерской, больше уделял внимания себе и своему развитию в профессии. Готовился к крупной выставке, она была в 2012 году. После я получил ученую степень, и меня стало тянуть на преподавание, хотелось поделиться навыками. И именно тогда я начал понимать, что студенты изменились„.
– В плохую сторону? – уточнила я.
– Есть плохие и менения, есть плохие. К примеру, появилась ориентированность на получение дохода. «Художник должен быть голодным», – такая установка жива, по моим наблюдениям, только в России. Там студенты, еще ничему не научившись, уже пытаются продавать свои рисунки. Но вместе с тем появилось равнодушие к уровню мастерства. Я понимаю, есть гений Малевич. Но я так же понимаю, что есть пародии на него. И доказать человеку, что его срисовки ничего не стоят, очень сложно. Там это называется «преподаватель мешает студенту развивать авторскую манеру», – Ривман подал плечами. – А там вместо авторской манеры – сплошное копирование.
– Может, консервативность нашей Академии – не так уж и плохо? – робко спросила я.
– Марина, это очень хорошо. Это понимаешь только тогда, когда видишь, к чему приводит чрезмерная свобода.
В комнату впорхнула Катерина, широко улыбаясь.
– 3драсти‚ Кирилл Робертович. А вас там папа ждет.
Мужчина дружелюбно улыбнулся рыжеволосой девушке, и вышел.
– Ааа, Маринкааа! Вы идеально смотритесь вместе! – Катя плюхнулась рядом со мной на кровать. – Ой, что-то голова закружилась.
– Эй, ты чего? – я подозрительно осмотрела девушку. – Ты ела сегодня вообще? Что-то я утром тебя за столом не помню.
– Ела я, у Егора, – подруга отвела глаза.
– Та-ак, – протянула я. – Катя, только не говори, что ты худеешь голоданием? Мы это уже проходили. Помнишь, как с гастритом две недели в больнице пролежала?
– Ну, Рина, – стыдливо отвела глаза Катерина. – Мне надо похудеть!
– Зачем? И почему такими кардинальными мерами?
– Потому… Потому что я стесняюсь.
– Чего ты стесняешься?
– Ну… – девушка мялась. – Я ради секса худею.
