Текст книги "Встретимся на Черной речке (СИ)"
Автор книги: Варвара Федченко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)
ГЛАВА 2
В Академии, после вчерашнего просмотра, было непривычно тихо. Еще буквально сутки назад коридоры альма-матер заполняли толпы беспокойных студентов, пытавшихся за пару часов успеть то, что нужно было делать весь семестр.
Кто-то пытался смухлевать, и поменять местами работы, выставив свою раму на, как ему казалось, более благоприятное место. Кто-то пытался исправить неровный, давно высохший, мазок. Кто-то пытался успокоиться, и призывал всех пойти в рюмочную за углом – традиционное место сбора практически всех поколений студентов Академии.
Последние, кстати, были правы – это единственное верное решение за день до просмотра.
Сейчас же толстые стены старого, благородного здания бывшей
Александровской гимназии спасали от жары забредших на консультацию студентов, пожилых преподавателей, случайных горожан и учеников художественных школ – они пришли посмотреть на работы "взрослых художников". Я, посмотрев на стайку худеньких девочек с огромными папками (видимо, идут с занятий в художке), скользнула мимо них к тому углу, где вчера оставляла свои рамы. На портрете пловчихи стояла размашистая «5», частично перекрывавшая фон темно-синего цвета.
На графике, в углу, стояла скромная, маленькая «4». На пейзаже (что, в прочем, неудивительно) стояла закорючка моего «любимого преподавателя»-«О».
Я попыталась критично оценить работу: разнообразие ландшафтного проявления, цветовая гамма, композиция – все прекрасно. Лесистость, водоем, антропогенная нагрузка (рыбак на озере) – везде ставлю галочки. Может рыбак не к месту? Но нас просили внести в пейзажную работу человека… И что ему опять не понравилось?
– Вот баран, – еле слышно прокомментировала я.
– И вам доброе утро, Сурикова, – послышалось из-за спины. – Баран вас ждет в своем кабинете.
Раздались медленные шаги, каждый из которых звучал, как стук забиваемых в мой гроб гвоздей…
В кабинете преподавателя, невзлюбившего меня с первой пары, было темно.
Высокие оконные проемы были закрыты черными холщовыми обрезами ткани.
Высокое кресло, с резной барочной спинкой, походило на кресло судьи в зале заседаний. И сам он был похож на судью.
Я беззастенчиво рассматривала мужчину. Ему, вероятно, 55 лет. Но точно определить возраст мешали, во-первых, балахоны, в которые он одевался, во-вторых, густая борода и длинные, спутанные волосы, в-третьих, затемненные очки, нелепая оправа которых закрывала пол-лица. Я ненавидела эти мешковатые вычурные кардиганы, эту заросшую бородой морду, и еще больше я ненавидела очки с темным стеклом.
Мы мало знали про нового преподавателя. Я просила Катерину расспросить отца, но оказалось, что наш ректор Борис Таисович и мой мучитель-хорошие друзья, и раскрывать тайны друга папа Кати не спешил. За полгода мы изучили все статьи о биографии нового преподавателя в рунете, и перекинулись на глобальную сеть.
Информации было крайне мало, не было даже даты и места рождения. Зато было много его статей по искусствоведению (которые я из принципа читать не стала). Но кое-что удалось узнать. Мой мучитель, Кирилл Робертович, к удивлению, не был Заслуженным художником РФ («А гонору…»-подумала я), но зато преподавал в одной из лучших Академий живописи в Великобритании. Его выставки вызывали большой фурор за рубежом, но в России он давно не показывал своих работ. Еще мы узнали, что он против публикации своих картин в интернете и то, что с предыдущего места работы он был уволен после какого-то крупного скандала. Но вот найти подробности не удалось, ссылки вели на какие-то местные газеты, которые, по всей видимости, тоже были против публикации своих материалов в интернет-сети – и это в ХХ1 веке…
Кирилл Робертович молчал, и, видимо, ждал, что я сама начну разговор. Но мне даже нравилась эта тишина-по крайней мере, меня и мои художественные способности никто не критиковал. Я принялась рассматривать носки своих туфель и мечтать о том, что он уедет обратно в Англию.
– Сурикова, мне тяжело это говорить, но я сдался под напором остальных членов комиссии, и допустил тебя до экзаменов…
Я не выдержала:
– А давайте вы лучше объясните мне, что именно вас не устроило в моих работах?
– Я тебе тысячу раз объяснял, но ты слышишь только то, что хочешь… – Кирилл
Робертович поправил свои безвкусные очки. – Твои работы – хорошее пособие по живописи для начинающего рисовать. Всё правильно, но как в учебнике. Даже ваш Паленков рисует более живо, чем ты, а он, извини, полная бездарь. Но с фантазией.
Ты зациклилась на масле и портретах. Надо пробовать что-то новое.
– Нет, подождите, – я настырно повторила. – Что именно вас не устроило, к примеру, в пейзаже?
– К примеру, в пейзаже, – эхом повторил мужчина, – меня не устроило все.
Цветовая гамма паршивая, у тебя как будто украли все краски, оставив только охру, ландшафт скудный, а водоема слишком много, рыбак не к месту… – монотонно перечислял преподаватель. – И самое главное-тебе не нравится это место, не нравится это озеро, не нравится эта кривая гора с левого края, не нравится мужчина с удочкой…. А свою натуру надо любить.
– Я ненавижу ваши пейзажи! – взорвалась я.
– Сурикова, именно поэтому я настаиваю на том, чтобы ты поехала на пленэр.
– Места, где нет интернета, горячей воды, и прочих благ цивилизации меня не интересуют. Я не поеду.
– Значит, можешь отчисляться. Мой экзамен ты не сдашь, – спокойно сказал преподаватель, откинувшись на спинку кресла.
– Тогда прощайте, – я показательно хлопнула дверью, и прижалась спиной к холодной бетонной стене.
Я всегда была импульсивным человеком: действовала на эмоциях, на секундных порывах. В этот раз я попыталась сдержать себя, постояв сначала перед кабинетом преподавателя, затем, еще дольше, перед дверью деканата. отчисляться мне не хотелось. Да и нельзя было… Но злость победила, и я вошла в приемную декана. По несчастью (или к счастью?), у него в кабинете сидел ректор. И то, что я упрямо написала заявление на отчисление, ничего не изменило – Борис Таисович порвал его, и как котенка выставил за дверь со словами «Еще раз такое услышу-будешь все мастерские в Академии отмывать до конца обучения». Это было самое страшное наказание в жизни студента-художника: отмывать казенные мольберты, пол, стены от краски. Не знаю, подписали бы мое заявление, не будь я подругой дочери ректора, но по итогу мы имеем следующее: мне надо сдать сессию, Кирилл Робертович, по всей видимости, дал клятву на крови не пропускать меня на следующий курс, он же принуждает меня ехать на проклятый пленэр, о котором я думаю со слезами.
Ну, не мое это – деревня… У меня все пасторальные картины вызывают тоску. Конечно, мне приходилось выезжать на пленэр. Но во время обучения в художественной школе нас выводили только в городские парки – с вывозом на природу, слава богам, не сложилось. После первого курса Академии, в июне, я, к великому счастью, заболела ветрянкой и избежала выезда на практику. На втором курсе, благодаря маминому знакомому, получила справку об аллергии на пыльцу.
Правда через пару месяцев все узнали, что никакой аллергии у меня нет, и поэтому в прошлом году пришлось придумывать новую отмазку…. От безысходности я была готова сломать себе ногу (кто возьмет на пленэр загипсованную?). Но не успела… В общем, пришлось ехать.
Эти 10 дней мне до сих пор снятся в страшных снах, а именно: комары, клещи, пауки (и паутина), жесткая вода из колодца, деревянный туалет на улице (и ночные походы, точнее побеги, к нему), проблемы с желудком из-за местных натуральных продуктов (а затем из-за обилия сухой пищи и лапши быстрого приготовления), чрезмерная «натуральность» (конский навоз на улицах, дикие крики птиц по ночам, дебильный петух из соседнего двора и прочие ‹<прелести»), отсутствие стабильной сотовой связи и интернета, горячей воды и вообще возможности помыться в выбранное тобой время (было 2 варианта: либо озеро за деревней, либо баня, которую я ненавижу). Когда я вернулась домой, то два часа просидела в ванне – мне казалось, что такой чистой, как прежде, до поездки в деревню, я не стану никогда. И я обещала себе, что больше, не при каких условиях, я не поеду в сельскую местность.
И вплоть до сегодняшних событий мне удавалось держать данное себе слово.
Я вышла из здания Академии, и опустилась на ступени нашей знаменитой мраморной лестницы-она была достроена позже, уже в советское время, но оказалась идеально вписана в общую концепцию улицы и дополняла архитектурный облик старого особняка. В западной культуре есть традиция обедать на ступенях высоких зданий, и мы с одногруппниками, на первом курсе, подражали героям некоторых зарубежных сериалов. Но затем выяснилось, что мрамор не особо подходит для таких посиделок – холодно, знаете ли. «Голый, холодный мрамор бедер новой Сусанны…»-эти строки Бродского стали пророческими для моей дорогой подруги Катерины. Ее бедра (простите за подробность, в частности задняя их часть) после очередного обеда на ступенях стали настолько холодными, что она попала на прием к нефрологу.
К счастью, обошлось легкими антибиотиками и официальным запретом «жрать на ступенях» от отца Катерины – нашего ректора. Питаться здесь перестали, а вот посидеть здесь, подумать, прислонившись к широкой, прохладной мраморной колонне осталось в традиции.
Мне нужно было разработать план: как избежать поездки? "По дороге подумаю", – решила я, и пошла к автомобильной стоянке.
Вечером я обещала бабушке привезти ей кое-что из городской квартиры. Бабуля около года жила в пригороде – при переезде она сказала, что устала от постоянного ощущения присутствия: соседей, других пассажиров метро, идущих рядом прохожих». Не понимаю ее: да пусть другие люди на мне хоть танцуют, лишь бы это происходило в центре крупного мегаполиса. А ее домик рака-отшельника вызывал у меня одно желание – побыстрее сбежать. Но я исправно выполняла бабушкины просьбы, так как больше помогать ей было некому – моя мама со свекровью не общается, а отец уже два года как не был в России.
От города и прямо до дома бабушки шла идеальная ровная дорога, и машин в зто время суток было мало, поэтому я позволила себе превысить скорость. По словам моего друга-гаишника, в этом районе еще не поставили камеры, и в ближайшее время очередь вряд ли дойдет до юго-западного направления. Поток машин был низким, так как в этой стороне, кроме нескольких деревень и Марийского поселка больше ничего не было – дорога вела в Марийский бор, и там же «тонула» в череде небольших озер.
Марийский поселок… Я вспомнила ту карту, которую цыганка отказалась мне продать. Потрясающая филигранная работа! Глаза Короля были как живые!
Я включила поворотник, и поехала в Марийский. Очнулась уже на первой улице поселка.
Дом цыганки по-прежнему выделялся на местности, и я без труда нашла дорогу к нему. Ворота были гостеприимно распахнуты, а во дворе стояли празднично одетые люди. «Хотя когда цыгане непразднично одеты? – с улыбкой подумала я, но тут же одернула себя, как придя в сознание. – Что я тут делаю?!. Зачем меня понесло в Марийский поселок? Опять карты выпрашивать? Я, злясь на саму себя, закатила глаза, и повернулась обратно к машине – надо ехать к бабушке, а не околачиваться у чужих дверей. Но не успела открыть дверь автомобиля, как услышала радостный окрик.
– Эй! – я обернулась, узнав в окликнувшей меня, молодую цыганку.—
Передумала мой дом рисовать?
– Добрый день, – я растерянно замерла, рассматривая игривое смуглое лицо. – Я сама не знаю, зачем приехала.
– Я же тебя звала, вот ты и приехала, – уверенно ответила женщина.
К моему невероятному удивлению оказалось, что цыганка родила буквально несколько дней назад. Но сама женщина спокойно отнеслась к тому, что меня как магнитом притянуло к Марийскому именно сейчас: мол, я же звала тебя именно после родов, вот ты и приехала.
Я вошла следом за цыганкой во двор. Новорожденного ребенка, совершенно не боясь инфекций или грязи, передавали с рук на руки: слышались громкие мужские слова одобрения и женские улюлюканья на цыганском наречье. Молодая мать что-то сказала, хрипло рассмеявшись, и остальные цыганки внимательно посмотрели на меня. Я услышала обрывки фраз, среди которых разобрала только:
– Бахталы…
– Пойдем, подруга, – женщина завела меня в дом, усаживая за стол.—
Раскину на тебя.
– Что такое «бахталы»?
– Счастливая, значит, – перевела цыганка, и карты заплясали в ее смуглых, с тонкими запястьями, руках.
– А Мамми больше не гадает? – спросила я, вспомнив ту старушку, в которой мы приезжали с Кариной.
– Мамми никогда не гадала, – не отрываясь от карт, ответила моя знакомая. – Гадаю я.
– А зачем тогда она?
– Для антуража, – рассмеялась женщина. – Тяни карту.
Пока я выбирала карту, цыганка открыла мне эту маленькую семейную тайну:
– Кому больше доверят? Мне, молодой, такой же, как те, что просят деньги на улице, или седой, пожившей роме? Мамми гадать не может, она только играет, а я и без карт все вижу. Но карты – они надежнее.
Я послушно выполнила просьбу, и с плохо скрываемой радостью увидела выбранную мною карту – черные глаза короля смотрели на меня с картинки.
– Узнала?
– Он мне снится каждую ночь, как не узнаешь, – тихо ответила я.
– Смотри, – цыганка начала быстро бросать карты по разные стороны от короля. – Вот твой король. Он скоро придет к тебе. И будет у вас всё: любовь, дети, удача… Ты на карты смотри, а не на меня. Удача, дом – полная чаша. А вот дорога. Дорога длинная, – протянула женщина, – но зато ведет к твоему королю.
– Знаю я, что за дорога, – забубнила я. – Не надо мне вашего короля.
Вообще ничего не надо…. Лишь бы не ехать никуда.
– Нет, милая, ехать надо обязательно! Я по картам вижу – без этой дороги у тебя дальше все наперекосяк пойдет, никакого житья не будет. А в дороге силы обретешь, опыт, мудрость.
– Да к черту! – даже мысль о поездке на Черную речку вызывала у меня злость.
– Нет-нет, – замахала руками цыганка, и покрутила перед моим лицом королем. – Надо ехать! Обязательно!
Черные глаза с карты, как мне показалось, будто бы хитро сощурились. С тех пор, как в раннем детстве я услышала стихотворение Киплинга «Серые глаза – рассвет», оно стало моим любимым. Я всегда гадала, какими будут глаза у мужчины, которого я полюблю так же, как Киплинг любил всех своих женщин. У карточного короля глаза были иссинячерными.
«Черные глаза – жара,
В море сонных звезд скольженье,
И у борта до утра
Поцелуев отраженье».
– Короля только в дороге встретишь. Иначе всю жизнь сниться будет. Это я тебе говорю-Мира, – сказала цыганка, закинув карты под настольную салфетку. – А теперь иди.
Уже у машины женщина зачем-то полезла обниматься, и я неуклюже поддержала эту суетную ласку от незнакомого человека, прижав подбородок к кудрявым черным волосам. После, отъехав на приличное расстояние, я проверила карманы – все было на месте, и устыдилась своей подозрительности и подверженности стереотипам.
«Я все ровно никуда не поеду», – подумала я, поворачивая к бабушкиному дому.
Всю ночь мне снились эти проклятые черные глаза. Я встала, и тут же опустилась обратно на кровать: будто бы и не было 7 часов сна.
Казалось, что все это время я пролежала с открытыми глазами, и глянцевый натяжной потолок «показывал» мне бесконечный ролик, в котором уже до боли знакомый (исключительно по снам) мужчина пристально разглядывает меня.
– Ты неважно выглядишь, – мама окинула меня взглядом.
– Я очень плохо сплю, – я прислонилась лбом к холодной поверхности кухонного шкафа. – Может, Феназепама>> у бабушки выпросить?
– Рано тебе еще Феназепам Просто нужно почаще бывать на свежем воздухе.
Мама оставила меня в одиночестве, уехав на встречу. Я пошаталась по квартире, и по итогу заперлась в мастерской. Мужчина с картины смотрел на меня зияющей пустотой в районе глаз. Я решительно взялась за кисть, и за час закончила портрет: теперь иссиня-черные глаза карточного короля, которые я по памяти нарисовала, гипнотизировали меня. Села на пол напротив мольберта, положив подбородок на согнутые колени.
– А ты красивый… – мужчина молчал, иронично приподняв уголок рта.
В Академии по – прежнему царила тишина. Экзамены начинались через неделю. Мы договорились с Катериной встретиться на ступенях, но из-за невыносимой жары я решила спрятаться внутри здания. У деканата, на доске объявлений, был вывешен лист с именами предварительно записавшихся на пленэр. Список был мрачно озаглавлен уже набившим мне оскомину топонимом «Черная речка». Я пробежалась взглядом по фамилиям: кое-кто из преподавателей, часть моих одногруппников, конечно же, Катерина, почти весь состав параллельной группы, весь первый курс… Хм, что-то многовато народу. Всех явно не возьмут.
– Заинтересовалась-таки? – над ухом раздался бас Бориса Таисовича.
– Поедут не все, да? – как можно более равнодушно спросила я.
– Конечно, не все, – подтвердил мои догадки ректор. – Будет отбор.
– По работам? – с надеждой спросила я.
– Да. Но не по тем, что выставляли на просмотре. Нужно что-то новое или что-то из закромов.
– Пейзаж? – уже практически с улыбкой спросила я.
– Пейзаж, – не понял моего восторга Борис Таисович.
– Понятно, – промурлыкала я, и с победным видом ретировалась.
Катя ждала на улице, и была рада моему цветущему виду.
– Ты знала, что будет конкурс на места в эту «чудесную» поездку?
– Ну, да. Только в первый день записались почти 50 человек, – Катя смешно округлила глаза.
– Отлично. Я тоже запишусь.
– Ринка, вот это ты молодец! – подруга сжала мою руку. – Надо переступить через себя!
– Ты права, – с приторной улыбкой ответила я.
«Я все ровно не пройду отбор. Но зато Кириллу Робертовичу не к чему будет придраться. Я принесу самый отстойный в мире пейзаж, и на законных основаниях избегу двухнедельного тура в ад».
Дома я самозабвенно махала кистями и мастихином, злобно хихикая.
Через пять часов «кропотливой» работы свету было явлено ОНО: густое масляное месиво, в очертаниях которого лишь пытливый зритель сможет разобрать очертания реки. «Шедевр» был назван в честь участи, которой я рассчитывала избежать, – «Черная речка».
ГЛАВА 3
Сны не покидали меня, и с каждым днем становились всё более реалистичными и живыми: я просыпалась посреди ночи с уверенностью, что рядом с кроватью стоит герой моих снов. В какой – то момент я даже начала путать реальность со сновидениями. Однажды на длинном экзамене, в душной аудитории, я задремала, дожидаясь своей очереди выступать, и проснулась только когда Катерина потрясла меня за плечи – оказалось, во сне я разговаривала. После экзамена подруга сказала, что я несколько раз, достаточно четко произнесла: «Встретимся на Черной речке». Это вызвало улыбку у преподавателя и разные эмоции у студентов: от хмурых взглядов до смеха. Однако содержание сна я не запомнила, но, по всей видимости, у нас состоялся диалог с мужчиной из сновидения.
В день конкурса я, впервые за долгое время, не волновалась – сегодня мне нужно было именно то, чего я обычно боялась. Критики.
Комиссия расхаживала по залу, рассматривая работы желающих поехать на пленэр. Одним из условий было отсутствие подписи автора работы – это добавляло отбору объективности и, на мое счастье, лишало Кирилла Робертовича возможности из вредности выбрать мой рисунок.
В отличие от просмотров сейчас никто не ставил оценки, не обсуждал композицию и свет. Ректор и пара преподавателей просто что-то молча записывали в блокноты. За десять минут до окончания конкурса явился Кирилл Робертович, поразив, как обычно, всех своим растрепанным видом, мельком глянул работы. Он, как мне показалось, даже не удосужился посмотреть все представленные наброски. «А ведь кто-то на самом деле хочет поехать, а преподаватель пейзажистики даже не соизволил вовремя явиться», – с отвращением подумала я. Но его невнимательность была лично мне только на руку.
Комиссия ушла совещаться. Мы с Катериной сели на широкий подоконник, и я с воодушевлением начала рассказывать о своих планах на лето. Я собиралась закончить пару портретных работ, взяла три заказа на семейную картину, мама предложила слетать в июле на море, возможно, папа соизволит приехать в гости…
– Подожди, – прервала мой поток мыслей Катя. – А если тебя выберут?
Если ты пройдешь конкурс?
– Не пройду, – улыбнулась я, откусив яблоко.
– С чего ты взяла?
Я ткнула пальцев в черную мазню, висевшую в верхнем ряду выставки.
– Марина, – Катя зажала рот ладошкой. – Это твое? С ума сойти!
– Отвратительно, да? – рассмеяласья.
– Наоборот! – я настороженно прислушалась к подруге. – Я когда увидела, подумала: вот это экспрессия! Вот это эмоции у автора! Даже не думала, что ты можешь так рисовать… Это… – Катя запнулась, подбирая слова. – Очень искренне, открыто. Ты будто бы стоишь перед этой рекой, когда она злится, бушует, крушит все на своем пути. Твои рисунки обычно очень правильные, композиционно верные, в общем, идеальные. Аэта…Эта особенная.
– Что ты мелешь? – со злобой в голосе спросила я. – Я просто масла накидала на холст, и размазала его мастихином. Здесь вообще никакой композиции, и никаких эмоций. Я просто ненавижу Кирилла Робертовича! И черт я поеду в эту вашу глушь!
Я спрыгнула с подоконника, отошла к противоположной стене, присев на корточки. «Так, это только мнение одного человека. Она всегда меня хвалит. Другие-то увидят, что это мазня».
Борис Таисович, возглавляя комиссию, уже начал зачитывать список фамилий тех, кто через три дня отправляется на пленэр.
Сочное зеленое яблоко, едва надкушенное мной, выпало из мгновенно одеревеневшей руки после того, как, прорезая гудешь студентов, было произнесено: «Автор картины «Черная речка».
Катерина победно улыбнулась, и отошла к толпе студентов, выбранных только что из десятков других. Я же торопливо посеменила за ректором.
– Борис Таисович! Это какая-то ошибка! Вы точно мою ман…эм-м, работу имели в виду?
– Выбирал не я, – спокойно ответил ректор, – а Кирилл Робертович.
Кирилл Робертович, тряся своими патлами, прошел мимо, бросив:
– Сурикова, эта работа – лучшее, что ты нарисовала за все время, – мужчина усмехнулся, – Ты помнишь, что я тебе говорил? Привезешь мне с пленэра три пейзажа. Удачной поездки.
Я в ступоре простояла пару минут, глядя в спины уходившим преподавателям. И что это было?
Я не остановилась около одногруппников, которые радостно обсуждали будущий пленэр. Хотелось осмыслить произошедшее – гениальный план не сработал. Я переходила дорогу с мыслью: «Господи, дай мне знак! Дай знак, что мне действительно стоит туда ехать!. Где-то в середине парка меня накрыло осознание неизбежности поездки, и я тяжело опустилась на скамью, сжав голову руками. Я ревела настолько редко, что неожиданно образовавшийся ком в горле меня даже испугал. Я воровато оглянулась, и, убедившись, что поблизости никого нет, позволила себе пару раз всхлипнуть. Полезла в сумку в поисках платка, перерывая все содержимое.
Помада, косметичка, записная книжка, пудра, кисть, банка с высохшими белилами, запасные ключи от квартиры, недочитанная книга «Грозовой перевал» с множеством закладок, телефонная зарядка, оторванная пуговица от пальто, запасные колготки, несколько тюбиков с маслом…Ну был же платок! – подумала я, вытирая непрошенные слезы рукавом рубашки.
Достала все из косметички, затем проверила внутренние карманы рюкзака, потрясла за корочку книгу: на асфальт посыпались закладки, визитки, пачка Цитрамона>> и Карта с черноглазым королем.
«А вот и знак», – эта мысль пульсировала в виске, хотя я прекрасно понимала, что карту мне «подложила» цыганка. Мне и тогда показалось странным, что она обняла меня… Но теперь все встало на свои места: она же четко сказала «Цыганские карты не продаются», но не отрицала, что их дарят. Видимо, она сама искренне верит в свое гадание, и решила мне «помочь» – еще раз подтолкнуть к этой поездке.
– Да пошли вы все к черту! – злобно выкрикнула я в пустые аллеи парка, и пошла домой.
Собирать сумку.
В 5:25 3 июля электричка до Мишайского района отбыла, заполненная людьми с рюкзаками и мольбертами. Основная часть вещей была увезена вчерашним вечером на грузовой машине. Сегодня с собой были взяты только ценные вещи, документы и сухпаек.
Катерина пыталась заставить всех петь старые бардовские песни, однако, ее тоску по романтичным бО-м никто не разделял – часть студентов хотела спать, вторая – есть.
Я не хотела ничего. Если только чуть-чуть умереть.
Так, как я собиралась на этот выезд, никто никогда и никуда не собирался. В моем рюкзаке, помимо всего того, что было у всех, так же уместилась гора репеллентов, полноценная аптека, годовой запас влажных салфеток, книга «Как выжить на природе», икона, положенная бабушкой, баночки антисептика (в перерасчет на литры – около 2 л.), москитная сетка.
И карта с королем. Ее наличие успокаивало меня, даря надежду на благополучный исход этой авантюры.
По дороге выяснилась еще пара интересных моментов:
1) Деревня Черная (названная в честь реки) находится на острове.
2) Имеются «некоторые проблемы с освещением».
3) В деревне проживает «немного человек».
4) В деревне нет магазина – есть лабаз (Господи, я даже не знаю что это!>>).
5) В деревне нет врача, только медик, принимающий на дому.
б) Жить мы будем у местного населения на основании договора аренды помещения (Помещения… Брр»).
И Несмотря на это, Катерина предлагала хором петь Окуджаву.
По прибытию эти факты приобрели иную коннотацию.
1) Это полуостров. Но я буду звать его островом, так как с него все ровно не выбраться. С одной стороны он прижимается к суше, однако, место прижатия – Непроходимый бор, с другой – отрезан от большой земли рекой, переправа через которую осуществляется посредством парома. Раз в сутки. Если повезет. И вообще это зависит от настроения паромщика деда Максима.
2) Из-за островного расположения населенного пункта в нем с большими перебоями работает центральное электричество. В каждом доме есть генератор на бензине, и все привыкли к частым проблемам со светом.
З) Немного?! 60 человек! 60! Да мы всей своей компанией можем основать новую колонию на острове и ассимилировать местное аборигенное население. Если захватить здание школы, местного медика и паром (вместе с дедом Максимом), то нас вообще с этого острова ни одна власть не выселит.
4) Как оказалось, лабаз – это такая себе сельская продуктовая лавочка. Из продуктов есть все, кроме быстро портящегося (то есть всего вкусного), особым почетом пользуются крупы, консервы, свечи и бензин. И это основной ассортимент этого магазина. На мой праздный вопрос:
«Сколько стоит бензин?>>, мне ответили неожиданным: «Смотря какой… То есть хлеба и пива нет, зато топливо в изобилии – на вкус любого генератора.
5) Как оказалось, «медик»-это студент старших курсов медицинского вуза. И он не ведет прием болезных, его вынуждают это делать. Парень просто приезжает отдохнуть к бабушке, а на деле его тут практически берут в оборот и заставляют помогать хворым.
б) Вопрос с проживанием решался долго и нудно. Участники сельского схода пристально рассматривали нас, и по итогу этого «отбора» была составлена карта расселения: 1 курс и зам. декана по ВР заняли небольшое здание начальной школы, ректор Борис Таисович и декан нашего факультета отправились к местному батюшке, кое-кто из преподавателей «попал» к директрисе (она же и учительница) школы, остальных хаотично раскидали по домам местных жителей. Мы с Катериной очнулись уже за столом, покрытом белой скатертью, на который бабка Марья ставила кринку молока.
Отлично. Хождения по мукам начались.
