Текст книги "Встретимся на Черной речке (СИ)"
Автор книги: Варвара Федченко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)
ГЛАВА 8
Я попыталась незаметно пробраться в нашу с Катериной комнату, но была замечена бабкой Марьей.
– Девки, вы где шляетесь-то? Ночь-полночь! – зычный голос хозяйки огласил дом.
Мне в лицо ударил свет фонарика – на острове отключили свет. Я почувствовала себя маленькой девочкой («Еще и пьяненькой», – с ухмылкой добавил мозг), которую ругает бабушка.
– Ну ладно ты, но хромоножка-то куда пропала?
– Как «пропала»? – засуетилась я. – Она утром даже встать не могла!
– А вот обхитрила нас лиса, – хихикнула бабка. – Усвистала кудато.
– Так, я пойду ее искать, – я слишком резко повернулась, и тут же схватилась за косяк – вино давало о себе знать.
– Спать иди, пьянчужка, – буркнула баба Марья, выключая фонарь.
– Как ускакала, так обратно и прискочит. Тут деваться некуды. Вода кругом.
Я села на свою кровать, и тут же почувствовала, как на меня наваливается сон. Мозг еще порывался пойти искать подругу, но тело эти планы уже не интересовали.
Всю ночь мне снился художник. Теперь я была уверена, что это он: я слышала его голос, смех, и даже во сне ощущала свежий, как запах скошенной травы, аромат его парфюма. Бесконечный ночной поцелуй. Даже когда я проснулась, мне показалось, что у меня припухли губы.
На соседней кровати мирно спала Катерина. Из ее волос я вынула длинную соломинку. Девушка приоткрыла один глаз, и я быстро спросила:
– Ты, блин, где была?
– А ты? – парировала Катя, и закрыла глаз, показывая, что диалог закончен.
– Ты же вчера меня гоняла все утром: то ей чай, то пряник, то спинку почесать, прикидывалась немощной, а сама уперлась куда-то ночью, – возмущенно воскликнула я.
– Да с отцом я на лавочке сидела, – отмахнулась подруга, и перевернулась на другой бок.
«Упс… Надеюсь, они нас не видели», – подумала я, и мгновенно потеряла желание мучить Катерину.
– Ты видела Кирилла Робертовича? – девушка пробубнила это изпод одеяла.
– Нет, слава богу. Он вечером к костру не пришел. А весь день я на берегу была. Ты пойдешь сегодня на выход?
– Нет, поваляюсь еще. Нога ноет.
– А нечего скакать по ночам, – съехидничала я.
– Сама-то…. Прости Господи, – раздался с улицы, из-за приоткрытого окна, голос бабки Марьи.
Я не удержалась, и томно вздохнула, потягиваясь.
– Чё замерла-то? Околела что ль? – в окне показалось лицо бабы Марьи. – Пошли траву козам косить.
– Я не умею косить, – ответила я, опуская, наконец-то, руки.
– Тяму хватит, – выдала очередное незнакомое мне выражение бабка.
– Иди-иди, – захихикала Катя. – Приобретешь новый навык. Козу хоть увидишь, живую.
– Можно подумать я козу не видела, – буркнула я, натягивая протянутые хозяйкой дома вещи.
Мне было показано, как, где и какую траву рвать. Занятие не из приятных: комары, шмели, паутина, платок сползает на лоб, коза бодает меня в ногу, трава противно скрипит, когда по ней скользит тряпичная перчатка. Но, как оказалось, может быть и хуже: из-за угла соседнего дома вырулила банда гусей. Гуси были жирными, самоуверенными, и чувствовали себя хозяевами жизни. Проходя мимо нас с козой Майкой, они решили самоутвердиться: с шипением стали окружать нас, вытягивая шеи. Майка авторитет гусей не оспаривала, а я махнула на них зажатой в руке длинной травиной. И начала трусливо отступать. По крайней мере, у меня была такая возможность, в то время как коза была привязана веревкой к вбитому в землю колышку. Птицы уже практически загнали меня в угол между забором и сараем, как на горизонте появился мой будущий спаситель: он пока об этом не знал, но я дала это понять криками «Помогите! На меня напали гуси!
При ближайшем рассмотрении оказалось, что со спасителем я уже знакома. Достаточно близко. Вчера я пыталась его поцеловать.
Художник из строяка с умильной улыбкой оценил ситуацию: я жалко отмахивалась от шипящих птиц травой, прижимаясь к забору. При виде мужчины, гуси сами разошлись, сделав такие морды, будто и не пытались угрожать мне – так, проходили мимо, и решили посмотреть на городскую дурочку.
– Вы это видели? – я гневно взмахнула руками. – Они набросились на нас!
– Где второй пострадавший? – со смехом спросил художник.
– Она там осталась – она просто привязана, не смогла уйти, – выдохнула я. – У меня не было времени отвязать.
– Кто там у вас привязан? – нахмурился мужчина. – Катерина?
– Да какая Катерина?! Майка! – я на секунду замолчала. – Вы Катю знаете? Откуда?
– Кто не знает дочь ректора? А кто такая Майка?
В этот момент коза разразилась длинной гневной тирадой (хотя звучало это как Бее-е!>>)‚ и я указала на нее пальцем.
– Напугали меня. Я-то думаю, что у вас за игры со связыванием, -
ответил мужчина.
– Любите игры со связыванием? – я приподняла бровь.
– Я люблю игры с рисованием, – достойно парировал художник.—
Кстати, я шел к вам. Не хотите сегодня со мной выйти на натуру?
– Хочу, – прямо сказала я. – Только у меня со вчера не дорисован берег.
– Я договорюсь с Борисом Таисовичем.
– Это было бы хорошо, – я честно призналась. – Там скука смертная: волны, песок, паром, дед Максим мельтешит перед мольбертом.
– Договорились. Давайте через два часа встретимся на нашем месте?
Я кивнула, и после того, как мужчина ушел, вкусно, с растягиванием произнесла: «Наше место. Ммм…
Дома я посмотрела на себя в зеркало, и ужаснулась: платок, пока ерзал по моей голове, перепутал волосы, превратив их в мочалку, кое-где, на открьггые участки тела, прилипла трава, длинная монашеская юбка в цветок «тянулась» к полу – подол намок от росы, серая льняная рубашка облепила вспотевшее от работы и схватки с гусями тело. И после увиденного он позвал меня вместе рисовать? Это уже похоже на чудо.
Я была искренне рада, что мне не придется возвращаться на берег.
Во-первых, там скучно, во-вторых, рисовать воду – это хуже, чем убегать от гусей, в-третьих, хотелось поближе познакомиться с черноглазым.
– Трава-то где? – раздался с улицы голос бабы Марьи. – Маринка, итить твою, ты мешок там оставила? Сейчас его Варфаламеевы под шумок утащат! Они все, что плохо лежит, к рукам прибирают.
– На меня гуси напали, – жалостливо начала оправдываться я, выходя за ворота следом за бабкой.
Так начался очередной день пребывания на острове. Желание сбежать поубавилось.
После того, как мы принесли мешок обратно, а заодно отвязали Майку (бабка сильно боялась, что Варфаламеевы могут увезти козу), начался завтрак. Наша баба Марья, на протяжении предыдущих дней, внимательно следила за тем, что мы с Катериной едим, а что оставляем нетронутым.
Конечно, мы ей говорили, что она не обязана нас кормить, что мы можем сами готовить, или питаться со всеми в школе. Но она жутко обижалась на такие слова. После того, как мы в пятый раз это повторили, она стала угрожать, что выселит нас к Варфаламеевым, если мы еще раз такое скажем.
Мы ни разу не видели Варфаламеевых. Но отчего-то было страшно.
Сегодня на столе стояло все то, что вошло в мой рейтинг съедобных местных блюд: вареная картошка, жареные яйца, свежеиспеченный хлеб, творог, ягоды, и невероятно вкусный чай на листьях малины и черной смородины. Для Катерины на столе стояла ваза с пряниками. Бабка Марья степенно пила чай из пиалы с изображением розовощекой девицы, и внимательно следила за тем, как мы едим.
– Маринка! Ну-ка съешь еще картофелинку! Вон кака тощая.
Катька, возьми еще пряник! Я завтра новых куплю.
Немного грубоватая манера общения нашей хозяйки стала привычной, и даже вызывала ощущение некоего уюта: мне стало казаться, что это не чужой человек, а моя собственная бабушка. Всё в этом доме стало знакомым, я на ощупь, когда выключали свет, могла найти и свою кровать, и чан с питьевой водой, и коробку со свечами, и вазу с пряниками для Катерины.
– Катька, ты не ходи никуда, лыдки то береги.
– Нет, конечно, не пойду. Я еще пару дней полежу дома, – уверенно ответила Катя.
– А я пойду, – сказала я, вставая из-за стола.
– С собой возьми, – бабка торопливо начала заворачивать в белый платок картошку. – Не поела же ни черта!
– Ба, да не надо! – я замерла, осознав, что обратилась к бабке Марье, как к своей бабушке.
Хозяйка положила платок обратно, и, выпрямив спину, довольно заговорила:
– Ладно. Но если есть захочешь, тут же домой вернешься. Нечё нежрамши таскаться.
– Хорошо, – я пошла собираться в наш с Катериной пристрой, но остановившись, сказала. – Спасибо вам большое! Все очень вкусно!
Боковым зрением я видела, как приосанилась бабка Марья, и как заулыбалась Катерина.
Когда я подошла, черноглазый уже сидел на поваленном ветром дереве, перебирая в сумке кисти. Мужчина потрясающе выглядел: прядь челки выбилась, и частично перекрывала собой идеальный, ровный профиль, художник прикусил нижнюю губу, рассматривая что-то в сумке. Свободная рубашка с какими-то этническими узорами на стоячем воротнике, закатанные рукава. Все в нем говорило о внутренней свободе, уверенности в себе и своем деле, творческом заряде, который, при этом, не расплескивается, как у новичка, а направлен в одно русло, организован, оформлен.
– Можно я вас нарисую? – без приветствия начала я.
– Не люблю позировать, – ответил мужчина, не поворачиваясь. – В этом есть что-то от самолюбования.
– Ну, вы же не можете не знать, что у вас привлекательная внешность.
– К сожалению, это так, – мужчина повернулся. – Пойдемте.
Покажу вам фантастически красивое место.
Мы долго шли, и хотя мужчина взял все мои вещи, через какое-то время никакого фантастичного места уже не хотелось. Не люблю я эти прогулки по пересеченной местности… Но улыбки, которые мужчина посылал мне из-за плеча, давали силы идти дальше. Я старалась смотреть себе под ноги, чтобы не запнуться о сильно выступавшие корни деревьев, но понимала, что идем мы к той стороне острова, которая сопряжена с сушей.
– Долго еще?
– Да-а, выносливости у вас маловато… – констатировал художник.
– Как вы сексом занимаетесь…
– Это у меня получается гораздо лучше, чем ходить по лесу, – с ухмылкой ответила я.
– Да? – мужчина повернулся, сверкнув глазами. – А вы не боитесь гулять с незнакомым мужчиной по темным лесам?
– Смотря, какие у него намерения. У вас я пока вижу одно: вымотать меня длительными прогулками. К сожалению…
Мужчина рассмеялся, но ничего на мою провокацию не ответил.
– Все, пришли, – художник остановился, снимая с плеча треногу и сумки.
ГЛАВА 9
Мы оказались на краю острова. Между нами и тем берегом была непроходимая пропасть: скалистые склоны, низкие, тянущиеся по земле березы, поросшая мхом низина. До дна перехода можно было добраться если только с альпинистским снаряжением. Хотя, если жизнь тебе надоела, то можно попробовать сползти вниз на попе (или как там сложится, с учетом крутости спуска). Где-то внизу раздавались глухие, с эхом, всплески воды.
Я даже не решилась подойти к краю – всегда боялась высоты. Но даже с расстояния пяти метров было видно, что внизу только пропасть. И опасность, которую она таит в себе. Теперь понятно, почему нам строго запретили пытаться переправляться на тот берег.
Звуки из деревни отстали от нас на середине пути, и казалось, что на острове мы совершенно одни. Одни посреди дикой, нетронутой людьми природы. В кронах сосен, позади нас, выл ветер. Впереди рябили ряды берез и осин. Я запрокинула голову, и заметила, как с одного дерева на другое перелетела огромная птица.
– Кажется, что мы одни в целом мире, – сказала я, не опуская голову.
– И это прекрасное чувство, – отозвался мужчина.
Я чувствовала на себе его взгляд. И это возбуждало. Я облизнула пересохшие губы. Но когда я повернулась к мужчине, он тут же отвел взгляд. Хотя готова поклясться, что он рассматривал мою фигуру. Художник установил треногу, и выровнял для моего роста.
– Приступайте.
После того, как он бросил эту короткую фразу, он решительно пошел к самому краю обрыва, и беззаботно уселся, свесив ноги над пропастью.
– Вернитесь обратно! Вдруг берег «поплывет! – я шагнула к нему, но мужчина движением руки остановил меня.
– Вот это и нарисуйте.
– Я не буду рисовать! Вернитесь! Слышите, там камни посыпались!
– Значит, рисуйте быстрее, – усмехнулся художник, глядя вниз, в бездну. – Я хочу, чтобы вы рисовали интуитивно. Что вы сейчас чувствуете?
– Мне за вас страшно! Пожалуйста, вернитесь! – со слезами в голосе ответила я.
– Почему вам за меня страшно?
– Потому что там камни внизу, и спуск крутой. Вы что, не видите? Если вы упадете, то разобьетесь!
– Это и рисуйте. Человек, который вам нравится, оказался на краю обрыва, и это угрожает ему гибелью. Нарушайте правила! У вас нет времени на построение композиции и ожидание хорошего света.
– Пожалуйста, – заскулила я, и сделала шаг к художнику.
– Вы вынуждаете меня сделать ЭТО, – мужчина улыбнулся, и сдвинулся еще ближе к краю.
Я показала руками, что согласна, лишь бы он больше не делал движений. Начала по правилам строить центр композиции, но руки дрожали, и я довольно грубо высказалась.
– Вы идиот!
– Есть немного. Не отвлекайтесь.
Я снова подняла глаза, и заметила, как на фоне, вдалеке, кружит эта огромная птица. Не разбираясь в породах птиц, я почему-то сразу решила, что это хищник. Черная, в длинными крыльями, быстро планирующая. Она маячила на горизонте, как дурной знак. Руки, будто бы сами собой, без моего участия, начали быстро класть краску. Без наброска.
Без плана рисунка. Без концепции.
На фоне появилось огромное крыло, которое будто бы обхватывало фигуру художника. Как знак смерти, как символ опасности. На переднем плане разместилась беззаботная фигура мужчины, мне даже показалось, что он болтает ногами, сидя над самой пропастью.
– Кто вам внушил, что нужно рисовать «по правилам»?
– Никто. Это само собой разумеется, – не поняла вопроса я.
– Нет, кто-то поселил эту мысль в вашу голову. Вы учились в художественной школе?
– А нам обязательно сейчас это обсуждать? Чем меньше вы будете меня отвлекать, тем быстрее я закончу, и мы уйдем отсюда.
– Мы никуда не торопимся, – спокойно сказал мужчина.
– Да, я училась в художке.
– Вас хвалили?
– Не сразу. Первые года маме советовали не тратить время. И мое, и преподавателей.
– Вас считали бесталанной?
Я вздрогнула. Будто бы услышала голос Кирилла Робертовича, который отчитывает меня, обвиняя в бездарности.
– Да, – тихо призналась я, пытаясь не отвлекаться от мольберта.
– Почему? Вы не справлялись? – настаивал художник.
– Я уже не помню. Меня рано отдали учиться.
– У вас сохранились детские работы? Я бы посмотрел.
– Вряд ли. Может быть, мама хранит. Я никогда не интересовалась.
– Ну, у вас же есть какие – то детские воспоминания? Как вы рисовали?
– Ну, хватит, а? Вернитесь сюда. Я закончила.
– Нет, не вернусь, пока не расскажите.
Я вздохнула.
– Я не помню, как и что я рисовала. Помню только, что папа… – я запнулась.
– Продолжайте.
– Папа очень разозлился, что учителя мной недовольны. Он кричал,
что я должна рисовать правильно.
– А кто у нас папа?
– Скульптор.
– Теперь все понятно, – мужчина повернулся ко мне, заметив, что я сдерживаю слезы. – Идите сюда.
Я нерешительно сделала пару шагов, и вытянула голову, чтобы увидеть край обрыва.
– Идите сюда! Вы же не можете не доверять человеку, который вам якобы полгода снился, – улыбнулся художник, протягивая руку.
– «Якобы»? Вы мне не верите? – от удивления я даже перестала всхлипывать.
– Не верю, – честно признался художник.
– Я вам докажу! – упрямо сказала я. – Я вас нарисовала задолго до того, как мы встретились здесь, на острове.
– Ладно-ладно, – по интонации было ясно, что мужчина мне не верит, просто решил прекратить спор. – Идите сюда.
Я вытерла ставшую холодной на ветру слезу рукавом, и подошла к мужчине, подав свою ладонь. Он резко дернул меня к себе, и я, оглушенная собственным визгом, оказалась рядом с художником. Крепко зажмурила глаза, боясь увидеть, как лечу вниз.
– Мне кажется, что дело обстояло так: вы – одаренный художник, и в детстве, в консервативной художественной школе, выступали за рамки предписанных правил живописи. С ребенком, который иначе чувствует и отображает окружающую реальность, ну, к примеру, с будущим абстракционистом или кубистом, тяжело работать. Педагоги не смогли от вас добиться соблюдения правил, но вот отец, который ждал, что вы пойдете по его следам в творческой профессии (я полагаю, он успешный скульптор), повлиял на вас. истерикой, криками, угрозами… Чем угрожал, кстати?
– Что разведется с мамой, – шепотом сказала я, не открывая глаз.
– Ну, ясно. Манипуляция детской психикой. Он заставил вас думать, что если рисовать «по правилам», то, во-первых, педагоги будут довольны, во-вторых, папа будет рядом. – Мужчина помолчал. – Как вы думаете, я прав?
– Я не знаю… Наверное… Но в одном точно ошиблись: папа не стал успешным в профессии. Он живет заграницей, перебивается случайными заказами.
– Теперь еще яснее. Попытка самореализоваться через ребенка. Откройте глаза.
Я уже поняла, что мы не падаем, но все еще боялась обвала грунта.
Открыла один глаз, чем рассмешила художника, и посмотрела вниз…. И тут же попыталась дать мужчине пощечину.
– Вы ужасный человек! Я чуть не умерла от страха!
Оказалось, что прямо под тем местом, где мы сидим, находится совершенно плоский, широкий, скалистый выступ. И ноги художника стоят на нем. И отсюда даже не видно дна провала – только вид на березовый лес.
Мужчина рассмеялся, и я, в знак шуточной мести, навалилась на него, придавив своей грудью к теплой земле, укрытой плотным слоем мха.
Я хищно вцепилась взглядом в губы художника, пытаясь представить, как он целуется, и решила пошутить.
– Секса в лесу у меня еще не было.
Мужчина спокойно ответил:
– И сегодня не будет. Скоро начнется дождь.
Я так увлеклась, что не заметила, как тучи стали наползать на остров, нависая прямо над нами. Художник аккуратно поставил меня перед собой, подталкивая к краю скального выступа, при этом держа за талию. Я испуганно жалась к нему.
– Я боюсь высоты, – тихо сказала я, но все же шагнула к краю.
То, что мужчина держал меня, сказалось на моей уверенности. Я опустила голову, и, игнорируя головокружение, с восторгом всматривалась в пропасть.
– И если ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя», – художник процитировал Ницше, притягивая меня к себе.
Я впервые всмотрелась в себя. В свои детские страхи: боязнь не оправдать надежды отца. Где-то в глубине души я всегда знала, что папа оставил, после своего ухода, выжженную землю. Но не связывала свой страх перед экспериментами в творчестве с его угрозами мне, маленькой девочке.
Это было слишком давно, и я всю жизнь тщательно пыталась забыть это.
Конечно, я помнила, как рисовала в детстве. Помнила, как наша старая учительница брезгливо трясла альбомным листочком, смешивая еще не высохшие краски. Я забивалась в угол, в самом дальнем классе, и ждала маму. И было важно, чтобы за мной пришла именно мама… Старая Нина Сергеевна показывала родителям мои рисунки, и говорила, что у меня совершенно нет способностей к рисованию, но зато в наличии есть больное воображение. Я помню, как мне было обидно: ведь если нужно нарисовать два зеленых яблочка на белой салфетке, то почему мне нельзя добавить других красок? «Так будет красивее», – говорила я. «Так будет неправильно», – отвечали мне учителя и папа. А мама брала меня за руку, и вела в кафе-мороженое, где порция клубничного десерта частично снимала мой стресс. Но самое важное – мама ласково улыбалась, и говорила, что рисовать "надо сердцем".
А папа стоял рядом с учительницей, и неодобрительно кивал головой, мол, «где ты увидела на зеленом яблоке оранжевый блик? Он говорил:
– Мариночка, зайка, так нельзя! Если оранжевого на натуре нет, то и красочку «охра» брать не нужно. Так неправильно, так нельзя. Так ты никогда не станешь настоящей художницей!
Есть что-то долго и настырно доказывать ребенку, то он вам непременно поверит…
По дороге нас поймал дождь. Художник укрыл самое ценное– мольберты, и подтолкнул меня к кривой, слабо протоптанной дорожке, которая вела на другую сторону острова. Через несколько десятков метров дорожка начала разрастаться, и перешла в достаточно широкую поляну. На поляне стоял дом, за которым, в темных зарослях, пряталась баня и какие-то надворные постройки. Дом был достаточно большим, но несколько грубо сколоченным, будто бы впопыхах. А то, что он находился на волчьих Выселках, делало его особо загадочным. Думалось, что здесь живет ведьма из сказок, и вот-вот из печной трубы выскачет летающая метла.
Дождь расходился, и капли с исступлением отскакивали от крытой шифером крыши. Мужчина помог мне подняться на высокое крыльцо: из-за мокрых штанин и кроссовок я с трудом поднимала ноги. В сенях была непроглядная тьма, как, вероятно, и в самом доме – проводов, идущих к дому от общей электролинии, я не увидела. Художник смешно фыркнул, смахивая с мокрой челки влагу, и толкнул меня – я «приземлилась» на скамью. Меня трясло от холода. Мужчина наощупь стянул с меня кроссовки, насквозь мокрые камуляжные брюки и помог зайти в дом. Я сама сняла свитер, и наклонилась набок, чтобы отжать волосы, капли с которых падали на голые плечи. Мужчина молчал, и я физически чувствовала, что он рассматривает меня в тусклом свете, падающем на меня из узкого окна.
– Я хочу вас попросить мне позировать.
– Сейчас?! – удивленно воскликнула я, повернувшись к художнику.
– Да, вы очень хорошо стоите. И мокрые волосы… – мужчина задумался. – Но я хочу писать в родном для меня жанре.
– Это в каком? – насторожилась я.
– Ню.
