Текст книги "Приключения Найджела"

Автор книги: Вальтер Скотт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 39 страниц)

– Помолчи немного, старый кудесник, – сказал Гериот, вошедший в комнату со спокойным и решительным выражением лица. – Твои вычисления верны и неоспоримы, когда они касаются меди и проволоки и механической силы, но грядущие события повинуются воле того, кто держит в своей деснице сердца королей.

– Все это так, Джордж, – ответил часовщик, – но при рождении этого джентльмена являлись знамения, указывающие на то, что жизнь его будет полна неожиданностей. Уже давно про него говорили, что он родился как раз в момент встречи ночи и дня, под влиянием враждебных друг другу сил, которые могут определить нашу и его судьбу.

 
Полнолуние с приливом -
Быть богатым и счастливым.
Тучи красные в закат
Смерть кровавую сулят.
 

– Нехорошо говорить такие вещи, – сказал Гериот, – особенно о великих мира сего; каменные стены имеют уши, и птицы небесные разнесут твои слова по всему свету.

Некоторые из гостей, видимо, разделяли мнение хозяина дома. Предчувствуя недоброе, оба купца поспешно распрощались. Мистрис Маргарет, убедившись, что ее телохранители подмастерья пребывают в полной готовности, дернула отца за рукав, вырвав его из власти глубоких размышлений (то ли относившихся к колесам времени, то ли к колесу фортуны), пожелала доброй ночи своей приятельнице мистрис Джудит и получила благословение крестного отца, одновременно надевшего на ее тонкий палец кольцо отменной работы и немалой ценности, ибо она редко покидала его дом без какого-нибудь знака его привязанности. После таких почетных проводов она отправилась в обратный путь на Флит-стрит в сопровождении своих телохранителей.

Сэр Манго еще раньше распрощался с мейстером Гериотом, когда тот вышел из задней комнаты конторы, но так велик был интерес, который он испытывал к делам своего друга, что, дождавшись, когда мейстер Джордж поднялся во второй этаж, он не мог удержаться от того, чтобы не войти в это sanctum sanctorum note 43Note43
  Святая святых (лат.).


[Закрыть] и не посмотреть, чем занят мейстер Робертс. Кавалер застал кассира за составлением выписок из огромных рукописных фолиантов в кожаных переплетах с медными застежками, наполняющих гордостью и надеждой сердца купцов и вселяющих ужас в души покупателей, срок платежа которых уже истек. Благородный кавалер облокотился на конторку и, обращаясь к кассиру, сказал соболезнующим тоном:

– Вы, кажется, потеряли выгодного заказчика, мейстер Робертс, и теперь выписываете ему счета?

Совершенно случайно Робертс, так же как и сам сэр Манго, был туговат на ухо, и, так же как сэр Манго, он прекрасно умел пользоваться этим преимуществом и потому ответил невпопад:

– Покорнейше прошу прощения, сэр Манго, за то, что я не прислал вам счета раньше, но хозяин просил не беспокоить вас. Сейчас я все подсчитаю.

С этими словами он начал перелистывать страницы своей книги судеб, бормоча при этом:

– Починка серебряной печати, новая пряжка для должностной цепи, позолоченная брошь для шляпы в виде креста святого Андрея с чертополохом, пара медных золоченых шпор… Ну, это Дэниелю Драйверу, это не по нашей части.

Он продолжал бы в том же духе, но сэр Манго, не собиравшийся терпеливо выслушивать перечисление своих собственных, мелких долгов и еще меньше жаждавший уплатить их немедленно, с надменным видом пожелал кассиру доброй ночи и без дальнейших церемоний покинул дом. Мейстер Робертс посмотрел ему вслед с вежливой усмешкой обитателя Сити и сразу же принялся за более серьезные дела, прерванные вторжением сэра Манго.

Глава VII

Мы запасаем пищу, а о том,

Что нам нужнее пищи, что в писанье

Поставлено превыше благ земных,

О том едином благе – забываем.

«Камергер»

Когда остальные гости покинули дом мейстера Гериота, молодой лорд Гленварлох тоже стал прощаться, но хозяин дома задержал его на несколько минут, пока не осталось никого, кроме священника.

– Милорд, – сказал почтенный горожанин, – мы приятно провели заслуженный час досуга среди наших добрых друзей, а сейчас мне хотелось бы задержать вас для другого, более серьезного дела; когда мы имеем счастье видеть у себя дорогого мейстера Уиндзора, он обычно читает вечерние молитвы, перед тем как мы разойдемся. Ваш достопочтенный батюшка, милорд, не ушел бы, не приняв участия в семейной молитве; надеюсь, ваша светлость поступит так же.

– С удовольствием, сэр, – ответил Найджел. – Ваше приглашение еще больше усиливает мою признательность вам, которой я и без того преисполнен. Если молодые люди забывают о своем долге, они должны быть глубоко благодарны другу, который напомнил им об этом.

Пока они беседовали таким образом, слуги убрали раздвижные столы и поставили вместо них переносный аналой и кресла с подушечками для ног, предназначенные для хозяина, хозяйки и благородного гостя. Еще один низенький стул, или, вернее, нечто вроде табуретки, был поставлен рядом с креслом мейстера Гериота, и хотя в этом обстоятельстве не было ничего необычайного, Найджел невольно обратил на него внимание, ибо, когда он собирался сесть на табурет, старый джентльмен знаком дал ему понять, чтобы он занял более высокое место. Священник встал у аналоя. Домочадцы – многочисленная семья, состоящая из клерков и слуг, включая Мониплайза, – уселись на скамейках, храня глубокое молчание.

Все уже сидели на своих местах с выражением благоговейного внимания, когда раздался тихий стук в дверь. Мистрис Джудит с беспокойством взглянула на брата, как бы стремясь угадать его желание. Он с серьезным видом кивнул головой и посмотрел на дверь. Мистрис Джудит быстро подошла к двери, открыла ее и ввела в комнату женщину необычайной красоты, появившуюся столь внезапно, что ее можно было бы принять за призрак. Если бы не смертельная бледность и отсутствие румянца, который мог оживить ее точеные черты, лицо ее можно было бы назвать божественно красивым. Никакие драгоценности не украшали гладко причесанные длинные черные волосы, ниспадавшие ей на плечи и на спину, что казалось весьма необычным в те времена, когда головной наряд, как его тогда называли, был широко распространен среди людей всякого звания. Белоснежное платье самого простого покроя скрывало всю ее фигуру, за исключением шеи, лица и рук. Роста она была скорее низкого, чем высокого, что, однако, скрадывалось благодаря изяществу и стройности ее фигуры. Несмотря на чрезвычайную простоту ее наряда, она носила ожерелье, которому могла бы позавидовать герцогиня – так ярко сверкали в нем крупные бриллианты, а ее талию охватывал пояс из рубинов, едва ли меньшей ценности.

Когда странная красавица вошла в комнату, она бросила взгляд на Найджела и остановилась как бы в нерешительности, словно не зная, идти вперед или вернуться. Этот взгляд скорее выражал неуверенность и нерешительность, нежели застенчивость или робость. Тетушка Джудит взяла ее за руку и медленно повела вперед. Однако ее темные глаза были по-прежнему устремлены на Найджела с печальным выражением, пробудившим в его душе смутное волнение. Даже когда она села на свободный стул, видимо специально для нее предназначенный, она снова несколько раз взглянула на него с тем же задумчивым, томным и тревожным выражением, но без всякой робости и смущения, которые могли бы вызвать хотя бы слабый румянец на ее щеках.

Как только эта странная женщина взяла в руки молитвенник, лежавший на подушечке возле ее стула, казалось, она немедленно погрузилась в благочестивые размышления; ее появление настолько отвлекло внимание Найджела от религиозного обряда, что он то и дело бросал взгляды в ее сторону, но ни разу не мог заметить, чтобы ее глаза или мысли хотя бы на одно мгновение отвратились от молитвы. Сам Найджел слушал молитву с меньшим вниманием, ибо появление этой леди казалось ему совершенно необыкновенным, и хотя отец воспитывал его в строгих правилах и требовал самого почтительного внимания во время богослужения, его мысли были смущены ее присутствием и он с нетерпением ждал конца службы, чтобы удовлетворить свое любопытство. Когда священник окончил чтение молитв и все остались на своих местах, как того требовал скромный и назидательный церковный обычай, в течение некоторого времени предаваясь благочестивым размышлениям, таинственная посетительница встала, прежде чем кто-либо двинулся с места, и Найджел заметил, что никто из слуг не поднялся со скамейки и даже не пошевельнулся, пока она не опустилась на одно колено перед Гериотом, который положил ей на голову руку, как бы благословляя ее, с печальной торжественностью во взгляде и жесте. Затем, не преклоняя колена, она поклонилась мистрис Джудит и, оказав эти знаки почтения, вышла из комнаты. Но, выходя, она снова устремила на Найджела пристальный взгляд, заставивший его отвернуться. Когда он опять посмотрел в ее сторону, он увидел только мелькнувший в дверях край ее белой одежды.

Затем слуги встали и разошлись. Найджелу и священнику были предложены вино, фрукты и различные сладости, после чего пастор удалился. Молодой лорд хотел сопровождать его в надежде получить объяснение относительно таинственного видения, но хозяин дома остановил его и выразил желание побеседовать с ним в конторе.

– Надеюсь, милорд, – сказал горожанин, – ваши приготовления к посещению дворца настолько продвинулись вперед, что вы сможете отправиться туда послезавтра. Быть может, это последний день перед перерывом, когда его величество будет принимать во дворце всех, кто по своему рождению, званию или должности может претендовать на его аудиенцию. На следующий день он отправляется в свой замок Теобальд, где он будет занят охотой и другими развлечениями, и не пожелает, чтобы ему докучали непрошеные гости.

– Что касается меня, то я буду готов к этой церемонии, – сказал молодой аристократ, – но у меня не хватит на это смелости. Друзья, у которых я должен был бы найти поддержку и покровительство, оказались бездушными и вероломными. Их-то я, уж конечно, не буду беспокоить по этому делу, и все же я должен признаться в своем ребяческом нежелании выйти на новую для меня сцену в полном одиночестве.

– Слишком смело для ремесленника, подобного мне, делать такое предложение аристократу, – сказал Гериот, – но послезавтра я должен быть во дворце. Я могу сопровождать вас до приемного зала, пользуясь своим положением придворного. Я могу облегчить вам допуск во дворец, если вы встретите затруднения, и указать, каким образом и когда вы сможете представиться королю. Но я не знаю, – прибавил он, улыбаясь, – перевесят ли эти маленькие преимущества неуместность того, что аристократ будет ими обязан старому кузнецу.

– Вернее, единственному другу, которого я обрел в Лондоне, – сказал Найджел, протягивая ему руку.

– Ну что ж, если вы так смотрите на это дело, – ответил почтенный горожанин, – мне не остается ничего больше добавить. Завтра я заеду за вами в лодке, подобающей такому случаю. Но помните, мой дорогой юный лорд, что я не желаю, подобно некоторым людям моего звания, переступить его пределы, общаясь с выше меня стоящими, и потому не бойтесь оскорбить мою гордость, допустив, чтобы в приемном зале я держался поодаль, после того как для нас обоих будет удобней расстаться; а в остальном я поистине всегда буду счастлив оказать услугу сыну моего старого покровителя.

Беседа увлекла их так далеко от предмета, возбудившего любопытство молодого аристократа, что в этот вечер к нему нельзя уже было вернуться. Поэтому, выразив Джорджу Гериоту благодарность, он распрощался с ним, пообещав, что будет ждать его в полной готовности послезавтра в десять часов утра, чтобы отправиться с ним на лодке во дворец.

Корпорация факельщиков, воспетая графом Энтони Гамильтоном, как характерная черта Лондона, в царствование Иакова I уже начала свою деятельность, и один из них, с коптящим факелом, был нанят, чтобы освещать молодому шотландскому лорду и его слуге путь к их жилищу: хотя теперь они знали город лучше, чем прежде, в темноте они все же могли заблудиться и не найти дорогу домой. Это позволило хитроумному мейстеру Мониплайзу держаться как можно ближе к своему хозяину, после того как он предусмотрительно продел левую руку сквозь рукоятку своего щита и ослабил в ножнах палаш, чтобы быть готовым ко всяким случайностям.

– Если бы не вино и не вкусный обед, которым нас угостили в доме этого старика, милорд, – промолвил рассудительный слуга, – и если бы я не знал по слухам, что он человек, видно, справедливый, коренной эдинбургский житель, я не прочь был бы посмотреть, какие у него ноги и не скрывается ли под его нарядными кордовскими башмаками с бантиками раздвоенное копыто.

– Ах ты мошенник! – воскликнул Найджел. – Тебя слишком хорошо угощали, а теперь, набив свое прожорливое брюхо, ты поносишь доброго джентльмена, выручившего тебя из беды.

– Вот уж нет, милорд, с вашего позволения, – ответил Мониплайз. – Мне только хотелось бы получше рассмотреть его. Я ел у него мясо – что правда, то правда, – и разве это не позор, что ему подобные могут угощать других мясом, тогда как ваша светлость и я едва ли могли бы получить за свои собственные деньги пустую похлебку с черствой овсяной лепешкой! Я и вино его пил.

– Оно и видно, – ответил его господин, – и даже больше чем следовало.

– Прошу прощения, милорд, – сказал Мониплайз, – это вы про то говорить изволите, как я раздавил кварту с этим славным малым Дженкином – так подмастерья этого зовут, – так ведь это я из благодарности за его доброту ко мне. Признаться, я им еще славную старую песню об Элси Марли спел, такого пения они никогда в жизни не слышали…

При этих словах (как говорит Джон Беньян), продолжая свой путь, он запел:

 
– Ты с Элси Марли не знаком,
С той, что торгует ячменем?
Она, брат, стала всех важней:
Уж нос воротит от свиней!
Ты с Элси Марли…
 

Тут хозяин прервал увлекшегося певца, крепко схватив его за руку и угрожая избить до смерти, если он своим неуместным пением привлечет внимание городской стражи.

– Прошу прощения, милорд, покорнейше прошу прощения, но стоит мне только вспомнить об этом Джен Уине – так, что ли, его зовут, – как я невольно начинаю напевать «Ты с Элси Марли не знаком». Еще раз прошу прощения у вашей светлости, и, если вы прикажете, я стану совершенно немым.

– Нет, мой любезный! – воскликнул Найджел, – уж лучше продолжай. Я ведь знаю, ты будешь говорить и жаловаться еще больше под предлогом того, что тебя заставляют молчать, так уж лучше отпустить поводья и дать тебе волю. Так в чем же дело? Что ты можешь сказать против мейстера Гериота?

Давая такое разрешение, молодой лорд, вероятно, надеялся, что его слуга случайно заговорит о молодой леди, которая появилась во время молитвы таким таинственным образом. То ли по этой причине, то ли потому, что он просто хотел, чтобы Мониплайз выразил тихим, приглушенным голосом свои чувства, которые в противном случае могли найти себе выход в буйном пении, как бы то ни было – он разрешил своему слуге вести дальнейший рассказ в том же духе.

– И поэтому, – продолжал оратор, пользуясь данной ему свободой, – мне очень хотелось бы знать, что за человек этот мейстер Гериот. Он дал вашей светлости уйму денег, насколько я понимаю, и, уж наверно, неспроста, как водится на этом свете. А у вашей светлости есть хорошие земли, и, уж конечно, этот старик, да и все эти ювелиры, как они себя называют, а по-моему, так просто ростовщики, рады были бы обменять несколько фунтов африканской пыли – это я золото так называю – на несколько сот акров шотландской земли.

– Но ты же знаешь, что у меня нет земли, – сказал молодой лорд, – во всяком случае, у меня нет никакой земли, которая могла бы пойти в уплату долгов, если бы я вздумал сейчас взять на себя такое обязательство. Я думаю, тебе незачем было напоминать мне об этом.

– Истинная правда, милорд, истинная правда, и, как говорит ваша светлость, понятно самому бестолковому человеку без каких бы то ни было лишних объяснений. Так вот, милорд, если только у мейстера Джорджа Гериота нет никакой другой причины, побуждающей его к такой щедрости, кроме желания завладеть вашими поместьями, да и то сказать, не очень-то ему много прибыли от пленения вашего тела, почему бы ему не стремиться к обладанию вашей душой?

– Моей душой?! Ах ты мошенник! – воскликнул молодой лорд. – На что ему моя душа?

– Почем я знаю? – промолвил Мониплайз. – Они с ревом рыскают повсюду и ищут, кого бы пожрать: видно, им по вкусу пища, вокруг которой они так беснуются; и люди говорят, милорд, – продолжал Мониплайз, придвигаясь еще ближе к своему господину, – люди говорят, что в доме мейстера Гериота уже есть один дух.

– Что ты хочешь этим сказать? – спросил Найджел. – Я проломлю тебе череп, негодный пьяница, если ты не перестанешь водить меня за нос.

– Пьяница? – воскликнул верный спутник. – Вот тебе на! Да как же мне было не выпить за здоровье вашей светлости, стоя на коленях, когда мейстер Дженкин первый подал мне пример? Будь проклят тот, кто посмел бы отказаться от такой чести. Я бы на мелкие куски изрубил палашом ляжки этому дерзкому негодяю и заставил бы его стать на колени, да так, чтобы он больше не встал. А что касается этого духа, – продолжал он, видя, что его смелая тирада не нашла никакого отклика у его господина, – так ваша светлость видели своими собственными глазами.

– Я не видел никакого духа, – сказал Гленварлох, затаив дыхание, как человек, ожидающий услышать какую-то необычайную тайну. – О каком духе ты говоришь?

– Вы видели молодую леди, что вошла во время молитвы, никому слова не сказала, только поклонилась старому джентльмену и хозяйке дома… Знаете, кто она?

– Право, не знаю, – ответил Найджел, – вероятно, какая-нибудь родственница хозяев.

– Черта с два… Черта с два! – торопливо ответил Мониплайз. – Ни капли кровного родства, если в ее теле вообще найдется хоть капля крови. Я рассказываю вам только то, что известно всем, живущим на расстоянии человеческого голоса от Ломбард-стрит; эта леди, или девица, называйте ее как хотите, уже несколько лет как умерла, хотя она является им, как мы сами видели, даже во время молитвы.

– Во всяком случае, признайся, что она добрый дух, – сказал Найджел Олифант, – ибо она выбирает именно это время для посещения своих друзей.

– Ну уж этого я не знаю, милорд, – ответил суеверный слуга. – Ни один дух, полагаю я, не выдержал бы сокрушительного удара молота Джона Нокса, которому мой отец помог в самые тяжелые для него времена, когда он впал в немилость при королевском дворе, которому мой отец поставлял мясо. Но этот пастор не чета дюжему мейстеру Роллоку или Дэвиду Блэку из Норт-Лейта и прочим. Увы! Кто знает, с позволения вашей светлости, не обладают ли молитвы, которые южане читают по своим дурацким старым почерневшим молитвенникам, такой же силой привлекать бесов, с какой горячая молитва, идущая от самого сердца, может отгонять их, как запах рыбной печенки выгнал злого духа из свадебных покоев Сары, дочери Рагуила? Что до этой истории, тут уж я не берусь утверждать, правда это или нет; поумнее меня люди, и те сомневались.

– Ладно, ладно, – нетерпеливо сказал его господин, – мы уже подходим к дому, и я разрешил тебе говорить об этом только для того, чтобы раз навсегда избавиться от твоего дурацкого любопытства и от твоих идиотских суеверий. За кого же ты или твои глупые выдумщики и сплетники принимаете эту леди?

– Вот уж насчет этого доподлинно мне ничего не известно, – ответил Мониплайз. – Знаю только, что она умерла – и через несколько дней ее похоронили, но, несмотря на это, она все еще блуждает по земле, все больше в доме мейстера Гериота, хотя ее видели также и в других местах те, кто хорошо знал ее. Но кто она и почему, подобно шотландскому домовому, она поселяется в какой-нибудь семье, я не берусь судить. Говорят, у нее есть собственные покои – прихожая, гостиная и спальня, но чтобы она спала в постели – черта с два! Она спит только в собственном гробу, а все щели в стенах, в дверях и в окнах плотно заделаны, чтобы к ней не проникал ни малейший луч дневного света: она живет при свете факела…

– А на что ей факел, если она дух? – спросил Найджел Олифант.

– Что я могу сказать вашей светлости? – ответил слуга. – Слава богу, мне ничего не известно о ее причудах и привычках, знаю только, что там гроб стоит. Пусть уж ваша светлость сами гадают, на что живому человеку гроб. Что призраку фонарь – так я полагаю.

– Какая причина, – повторил Найджел, – могла заставить такое юное и прекрасное создание постоянно созерцать ложе своего вечного успокоения?

– По правде сказать, не знаю, милорд, – ответил Мониплайз, – но гроб там стоит, люди сами видели, из черного дерева, с серебряными гвоздями и весь парчой обит – только принцессе в нем покоиться.

– Непостижимо, – сказал Найджел, чье воображение, как у большинства энергичных молодых людей, легко воспламенялось при встрече со всем необычным и романтическим. – Разве она обедает не вместе с семьей?

– Кто? Это она-то? – воскликнул Мониплайз, словно удивленный таким вопросом. – Длинной ложкой пришлось бы запастись тому, кто вздумал бы с ней поужинать, я так полагаю. Ей всегда подают что-нибудь в башню, в Тауэр, как они называют ее; там такая карусель вертится, одна половина с одной стороны стены, другая – с другой.

– Я видел такое приспособление в заморских монастырях, – сказал лорд Гленварлох. – Значит, ее кормят таким образом?

– Говорят, ей каждый день ставят туда что-нибудь для порядка, – ответил слуга. – Но, уж конечно, никто не думает, что она съедает все это, все равно как статуи Ваала и Дракона не могли есть лакомства, которые им приносили. В доме хватает дюжих слуг и служанок, чтобы начисто вылизать все горшки и кастрюли, не хуже семидесяти жрецов Ваала, не считая их жен и детей.

– И она никогда не показывается в семейном кругу, как только для молитвы? – спросил господин.

– Говорят, никогда, – ответил слуга. – Непостижимо, – задумчиво промолвил Найджел Олифант. – Если бы не ее украшения и особенно не ее присутствие на молитве протестантской церкви, я знал бы, что подумать, и мог бы предположить, что она или католическая монахиня, которой по каким-то важным причинам разрешили жить в келье здесь, в Лондоне, или какая-нибудь несчастная фанатичная папистка, отбывающая ужасную епитимью. Но тай я не знаю, что и подумать.

Его размышления были прерваны факельщиком, постучавшим в дверь почтенного Джона Кристи, жена которого вышла из дома «с шуточками, поклонами и любезными улыбками», чтобы приветствовать своего почетного гостя при его возвращении.