Текст книги "Приключения Найджела"

Автор книги: Вальтер Скотт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 39 страниц)

– Он лжет! – запальчиво воскликнул лорд Гленварлох. – Мне он сказал, что послан мейстером Лоустофом. Надеюсь, этот великодушный джентльмен на свободе?

– Да, – ответил Гериот, – он отделался нагоняем от старшин корпорации за то, что ввязался в дела вашей светлости. В наши смутные времена при дворе хотят мира со студентами, а то бы ему несдобровать.

– Вот первое утешительное известие, какое я слышу от вас, – сказал Найджел. – Но возвратимся к той несчастной: она и ее сундук были поручены мною заботам двух носильщиков.

– То же говорит и мнимый лодочник, но ни один из молодцов, работающих на пристани, не желает подтвердить, что действительно был нанят. Я вижу, вас это беспокоит, милорд. Сейчас приняты все меры, чтобы установить, куда скрылась бедная женщина, если только она еще жива. Теперь, милорд, со всем, что относилось исключительно к вашей светлости, покончено. Остается дело, касающееся не только лично вас.

– Приступим к нему без промедления, – сказал лорд Гленварлох. – Я с охотой поговорю о чьих угодно делах, только не о своих.

– Вы, наверно, не забыли о той сделке, милорд, которая была совершена несколько недель тому назад в доме лорда Хантинглена и согласно которой вам была предоставлена крупная сумма для выкупа поместья вашей светлости?

– Прекрасно помню, – ответил Найджел, – и при всей вашей нынешней суровости я не могу забыть той доброты, какую вы тогда проявили.

Гериот чопорно поклонился и продолжал:

– Деньги эти были предоставлены в надежде на то, что они будут возвращены после получения вами денег по приказу за королевской подписью, выданному в уплату долга государственного казначейства вашему отцу. Надеюсь, вы, ваша светлость, поняли значение этой сделки тогда, понимаете смысл моего напоминания о ее важности теперь и согласны, что я правильно излагаю ее суть.

– Бесспорно, – ответил лорд Гленварлох. – Если сумма, обозначенная в закладной, не будет возвращена, мои земли отойдут тем, кто, купив закладную у ее прежних держателей, приобрел их права.

– Совершенно верно, милорд, – подтвердил Гериот. – Бедственные обстоятельства вашей светлости, как видно, встревожили кредиторов, и они, к моему огорчению, настаивают на выполнении того или иного условия – на передаче им поместья или уплате долга.

– Они имеют право на это. Поскольку я не в состоянии сделать последнее, я полагаю, они должны вступить во владение поместьем.

– Постойте, милорд, – остановил его Гериот. – Если вы перестали считать меня своим другом, то вы по крайней мере увидите, что я всей душой желаю остаться другом вашего дома, хотя бы в память о вашем отце. Если вы доверите мне приказ с королевской подписью, я думаю, что при теперешнем настроении во дворце мне, быть может, удастся выхлопотать для вас деньги.

– Я охотно сделал бы это, – ответил Гленварлох, – но шкатулки, в которой он спрятан, у меня нет. Ее отняли у меня, когда арестовали в Гринвиче.

– Ее вернут вам, – сказал Гериот, – ибо, как я понял, природный здравый смысл моего повелителя и какие-то сведения, уж не знаю откуда полученные, побудили его взять назад обвинение в покушении на его особу. Это дело прекратили, и теперь вас будут судить только за нападение на лорда Дэлгарно в пределах дворцового парка. Но и в этом обвинении, достаточно тяжком, вам трудно будет оправдаться.

– Ничего, я не пошатнусь под его тяжестью, – ответил лорд Гленварлох. – Но не о том теперь речь. Будь у меня шкатулка…

– Когда я шел сюда, в маленькой прихожей стояли ваши вещи, – сказал горожанин, – шкатулка бросилась мне в глаза. Я узнал ее сразу – ведь вы получили ее от меня, а мне она досталась от моего старого друга, сэра Фейсфула Фругала. Увы, у него тоже был сын…

Тут мейстер Гериот запнулся.

– Который, подобно сыну лорда Гленварлоха, – не делал чести своему отцу. Это вы хотели сказать, мейстер Гериот?

– Милорд, эти слова нечаянно вырвались у меня, – ответил Гериот. – Господь, может быть, все поправит, когда придет время. Скажу, однако, что я подчас завидовал моим друзьям, у которых были чудесные дети, преуспевавшие в жизни; но какие перемены мне приходилось видеть, когда смерть похищала главу семьи! Столько сыновей богатых отцов оказывалось без единого пенни, столько наследников рыцарских и дворянских фамилий оставалось без единого акра, что мое состояние и мое имя благодаря моим распоряжениям переживут, смею думать, многие знатные фамилии, хоть бог и не дал мне наследника. Но это к делу не относится. Эй, страж! Принеси сюда вещи лорда Гленварлоха!

Тюремщик повиновался. Печати, первоначально наложенные на чемодан и шкатулку, были сняты – по недавнему распоряжению из дворца, как пояснил тюремщик, – и заключенный мог свободно распоряжаться своими вещами.

Желая положить конец утомительному визиту, лорд Гленварлох открыл шкатулку и перебрал бумаги, сперва очень невнимательно, а затем еще раз, медленно и тщательно. Но напрасно! Приказ, подписанный королем, исчез.

– Я ничего другого и не ждал, – с горечью произнес Джордж Гериот. – Лиха беда начало. Полюбуйтесь, превосходное наследство потеряно из-за какого-нибудь нечестного метания костей или ловкого карточного хода. Вы отлично разыграли изумление, милорд. Приношу вам свои поздравления по поводу ваших талантов. Много я видал молодых драчунов и мотов, но никогда не встречал такого законченного молодого лицемера. Нет, нет, милейший, нечего хмурить брови. Я говорю с такой горечью, потому что у меня болит сердце, когда я думаю о вашем достойном отце. Если сыну не скажет о его испорченности никто другой, то об этом скажет ему старый золотых дел мастер.

Новое подозрение едва не вывело Найджела из себя, однако добрые побуждения и усердие славного старика, а также все таинственные обстоятельства дела служили таким превосходным оправданием для гнева мейстера Гериота, что лорд Гленварлох был вынужден обуздать свое негодование и после нескольких вырвавшихся в запальчивости восклицаний замкнуться в гордом и мрачном молчании. Прошло некоторое время, прежде чем мейстер Гериот возобновил свои нравоучения.

– Послушайте, милорд, – сказал он, – немыслимо, чтобы столь важная бумага пропала бесследно. Скажите мне, в какой темной лавчонке, за какую жалкую сумму вы заложили ее; еще не поздно что-нибудь предпринять.

– Ваши заботы обо мне весьма великодушны, – сказал лорд Гленварлох, – тем более что вы стараетесь ради того, кого вы считаете заслуживающим осуждения, но – увы! – заботы ваши бесполезны. Судьба разит меня со всех сторон. Пусть же она выигрывает сражение.

– Тьфу ты, пропасть! – в сердцах воскликнул Гериот. – Да с вами святой начнет браниться! Ведь я вам объясняю; если этот документ, утрата которого вас, по-видимому, так мало беспокоит, не будет найден, – прощай тогда прекрасные владения Гленварлохов, леса и рощи, луга и пашни, озера и реки – все, что принадлежало дому Олифантов со времен Вильгельма Льва!

– Что ж, я скажу им «прощай» и долго оплакивать не стану.

– Черт возьми, милорд, вы еще пожалеете об этой потере.

– Только не я, мой старый друг, – возразил Найджел. – Если я о чем-нибудь жалею, мейстер Гериот, так о том, что я потерял уважение честного человека, и потерял, должен сказать, совершенно незаслуженно.

– Ну что ж, молодой человек, – промолвил Гериот, качая головой, – попробуйте убедить меня в этом… А теперь, чтобы покончить с делами, – добавил он, вставая и направляясь к креслу, где сидела переодетая девушка, – ибо их у нас осталось уже не много, убедите меня также и в том, что эта переряженная фигура, на которую я отеческой властью налагаю руку, – французский паж, не понимающий по-английски.

Сказав так, он схватил мнимого пажа за плащ и, не обращая внимания на сопротивление, насильно, хотя и не грубо, вывел на середину комнаты переодетую красавицу, тщетно пытавшуюся закрыть лицо сперва плащом, а потом руками. Оба эти препятствия мейстер Гериот довольно бесцеремонно устранил и открыл лицо захваченной врасплох дочери часовщика и своей крестницы, Маргарет Рзмзи.

– Вот прекрасный маскарад, – продолжал он, не удержавшись, чтобы слегка не встряхнуть ее, ибо, как мы уже отмечали, он был человеком строгих правил. – Как это получилось, голубушка, что я застаю тебя в таком неприличном наряде и в таком недостойном месте? Нет, нет, стыдливость сейчас не ко времени, стыдиться надо было раньше. Говори, или я…

– Мейстер Гериот, – прервал его лорд Гленварлох, – какова бы ни была ваша власть над этой девицей, пока она здесь, она находится под моим покровительством.

– Под вашим покровительством, милорд? Хорош покровитель! И как давно, мистрис, вы изволите быть под покровительством милорда? Отвечай же в конце концов!

– Часа два, крестный, не больше, – пролепетала девушка, опустив голову и заливаясь краской. – Но я попала сюда против своей воли.

– Два часа, – повторил Гериот, – этого за глаза довольно, чтобы натворить бед. Милорд, я полагаю, это еще одна жертва, принесенная вами в угоду вашей репутации волокиты? Еще одно похождение, которым можно будет хвастаться в ресторации Боже? Мне кажется, что дом, где вы ее впервые встретили, мог бы уберечь ее от подобной участи.

– Клянусь честью, мейстер Гериот, – сказал лорд Гленварлох, – вы только теперь помогли мне вспомнить, что я встречал эту молодую леди в кругу вашей семьи. Лицо ее нелегко забыть, и вместе с тем я тщетно старался припомнить, где я его видел. Подозрения ваши несправедливы и оскорбительны как для нее, так и для меня. Я разгадал ее секрет лишь перед самым вашим приходом. Я убедился из всех ее поступков, что присутствие ее здесь в таком наряде вынужденно; сохрани бог, чтобы я воспользовался этим ей во зло.

– Красиво сказано, милорд, – заметил Гериот, – но всем известно, что искусный причетник может прочитать апокриф так же гладко, как писание. Откровенно говоря, милорд, вы теперь в таком положении, что слова ваши требуют доказательств.

– Быть может, мне не следовало бы говорить, – вмешалась Маргарет, которая при любых, даже самых неблагоприятных обстоятельствах не могла надолго утратить свою природную живость, – но я не могу молчать. Крестный, вы несправедливы ко мне и не менее несправедливы к этому молодому джентльмену. Вы говорите, что слова его требуют доказательств. Я знаю, где искать доказательства для некоторых из них, а остальным я и так глубоко и искренне верю.

– Благодарю вас, любезная леди, за доброе мнение обо мне, – сказал Найджел. – Не знаю, как это случилось, но я дошел, кажется, до того, что в любых моих поступках и помыслах отказываются видеть честные побуждения. Тем больше я обязан той, кто вопреки всеобщему мнению отдает мне справедливость. Будь я на свободе, дорогая леди, я со шпагой в руке защитил бы вашу честь.

– Ей-богу, ни дать ни взять, Амадис и Ориана! – воскликнул Джордж Гериот. – Боюсь, что рыцарь с принцессой мигом зарезали бы меня, да, спасибо, стражники стоят за дверью. Ну, ну, мадемуазель Ветреница, если хотите поладить со мной, извольте говорить начистоту, а не угощать меня речами из романов и пьес. Во имя неба, как ты здесь очутилась?

– Сэр, – ответила Маргарет, – раз вы требуете от меня, то я расскажу. Сегодня утром я поехала с монной Паулой в Гринвич, чтобы подать королю просьбу леди Гермионы.

– Боже милосердный! – воскликнул Гериот. – И эта туда же? Неужели она не могла дождаться, пока я приеду и займусь ее делами? Видно, известие, которое я ей послал, ее растревожило. Ох, женщина, женщина! Кто берется быть твоим компаньоном, должен обладать терпением на двоих, ибо ты его в общий капитал не внесешь. Ну ладно, но какую, к черту, связь имеет поручение, данное монне Пауле, с твоим дурацким переодеванием? Отвечай!

– Монна Паула боялась, – ответила Маргарет, – она не знала, как взяться за дело; вам известно, что она почти не выходит из дому. И вот… вот я и согласилась пойти с ней, чтобы придать ей храбрости. А этот наряд… Вы, наверно, помните, что я надевала его на рождественский маскарад, тогда вы не считали его неприличным.

– Я и сейчас считаю, что он хорош для рождества и гостиной, но не для того, чтобы бегать в нем напоказ всему городу. Конечно, я помню его, проказница, и узнал его теперь. Благодаря ему и твоему маленькому башмачку, да еще намеку, что я получил утром от одного друга, который по крайней мере себя так именует, я и вывел тебя на чистую воду.

Здесь лорд Гленварлох, не удержавшись, взглянул на маленькую ножку, которую считал достойной упоминания даже степенный горожанин, но взглянул украдкой, так как видел, что малейшее проявление внимания усиливает терзания и смущение Маргарет.

– Скажи мне, милая, – продолжал мейстер Гериот (приведенная выше немая сцена была лишь мимолетной интермедией), – леди Гермиона знала о твоей проделке?

– Ни за что на свете я не осмелилась бы признаться ей в этом, – отвечала Маргарет. – Она думает, что с монной Паулой поехал один из наших подмастерьев.

Следует отметить, что слова «наши подмастерья» имели в себе нечто чудодейственное, что нарушило для Найджела очарование несвязного, но занимательного рассказа Маргарет.

– А по какой причине он не поехал? На мой взгляд, он был бы куда более подходящим спутником для монны Паулы, – заметил горожанин.

– Он был занят другим, – еле слышно ответила Маргарет.

Мейстер Джордж бросил быстрый взгляд на лорда Гленварлоха, но увидев, что лицо его выражает полное неведение, пробормотал:

– Дело-то обстоит лучше, чем я думал. Итак, проклятая испанка, у которой, как у всех у них, голова забита переодеваниями, потайными дверями, веревочными лестницами и масками, эта негодная дура потащила тебя с собой выполнять сумасбродное поручение? И чем кончилось дело?

– Как раз когда мы подошли к воротам парка, раздались крики: «Измена, измена!» Не знаю, что стало с монной Паулой; я бросилась бежать и бежала, пока не натолкнулась на одного весьма порядочного королевского служителя по имени Линклейтер. Мне пришлось сказать ему, что я ваша крестница, и тогда он скрыл меня от преследователей и по моей просьбе предоставил мне возможность поговорить с его величеством.

– Вот единственное доказательство того, что в твоей глупенькой головке еще осталось немного рассудка, – заметил Гериот.

– Его величество, – продолжала девушка, – был так милостив, что принял меня наедине, хотя все придворные кричали, что это грозит для него опасностью, и хотели меня обыскать, нет ли при мне оружия, помоги мне боже. Но король запретил им; наверно, Линклейтер сказал ему, кто я такая.

– Хорошо, милая, я не спрашиваю, что было дальше, – сказал Гериот. – Мне не подобает совать нос в секреты моего повелителя. Вот если б ты беседовала наедине с его дедушкой, Рыжей Лисицей из Сент-Эндрюса, как прозвал его Дэви Линдсей, тогда, по чести говоря, у меня появились бы свои соображения на этот счет; но наш государь, благослови его бог, кроток и воздержан и настоящий Соломон во всем, кроме того, что касается жен и наложниц.

– Не знаю, о чем вы говорите, сэр, – отвечала Маргарет. – Его величество был очень добр и выслушал меня с сочувствием, но сказал, что мне придется поехать сюда, где жена коменданта, леди Мэнсел, позаботится обо мне и присмотрит, чтобы меня не обижали. Король обещал отослать меня сюда в крытой лодке под надзором известного вам человека – и вот я оказалась в Тауэре.

– Но почему, каким образом ты попала в эту камеру, красавица? Объясни, пожалуйста; мне сдается, что эта загадка требует разгадки.

– У меня нет другого объяснения, сэр, кроме того, что леди Мэнсел послала меня сюда, невзирая на мои неотступные просьбы, слезы и уговоры. Я, правда, не боялась, ибо знала, что буду под надежной защитой, но я едва не умерла, да и сейчас не знаю куда деваться от стыда и смущения.

– Ну, хорошо, хорошо, если твои слезы непритворны, они скоро смоют воспоминание о твоем проступке. А знает ли отец о твоих похождениях?

– Не дай бог, чтобы он узнал, – ответила Маргарет, – он думает, что я у леди Гермионы.

– Да, честный Дэви следит за своими часами куда лучше, чем за своей дочкой. Идем, проказница, я отведу тебя к леди Мэнсел и попрошу, чтобы впредь, когда ее попечению доверят гуся, она не отдавала его под присмотр лисе. Тюремщики, наверно, пропустят нас в покои леди Мэнсел.

– Подождите еще одно мгновенье, – сказал лорд Гленварлох. – Как бы плохо вы обо мне ни думали, мейстер Гериот, я прощаю вам; время покажет, как вы ко мне несправедливы, и вы первый пожалеете об этом и признаете свою неправоту. Но не оскорбляйте подозрениями эту юную девицу, за чистоту помыслов которой могут поручиться сами ангелы. Я запомнил каждый ее взгляд, каждый жест, и пока я дышу, я всегда буду думать о ней с…

– Не думайте о ней вовсе, милорд, – прервал его Джордж Гериот. – Это, по-моему, лучшее одолжение, какое вы ей можете сделать. Или думайте о ней как о дочери часовщика Дэви Рэмзи, особе, неподходящей для возвышенных речей, романтических похождений и высокопарных комплиментов в духе пастушеских романов. Прощайте, милорд. Поверьте, я сужу о вас не так уж строго, как может показаться из моих слов. Если я смогу помочь… то есть если я разберусь до конца в этом лабиринте… Но сейчас не к чему говорить об этом. Доброго вечера вашей светлости. Эй, тюремщик! Пропусти нас к леди Мэнсел.

Тюремщик ответил, что для этого ему нужно разрешение коменданта, и пока он ходил за распоряжениями, все трое продолжали стоять рядом, не произнося ни слова и только изредка украдкой обмениваясь взглядами, что, по крайней мере для двоих из присутствующих, было довольно тягостно. Сословные предрассудки – по тем временам существенная преграда – не помешали лорду Гленварлоху заметить, что Маргарет Рэмзи – очаровательнейшая из девушек; не помешали заподозрить, неизвестно почему, что и он ей небезразличен, и почувствовать уверенность в том, что он был причиной многих из ее теперешних неприятностей. Словом, восхищение, самолюбие, рыцарские чувства – все действовало вместе, одно к одному. И когда страж принес гостям разрешение покинуть камеру, Найджел поклонился прекрасной дочери механика так выразительно, что вызвал на ее лице румянец не менее яркий, чем много раз заливавший ее щеки в течение столь богатого событиями дня. Маргарет ответила на поклон робко и нерешительно, уцепилась за руку крестного и вышла из комнаты, которая, как ни была она раньше темна, показалась Найджелу еще мрачнее, когда за Маргарет закрылась дверь.

Глава XXX

Когда ты в час последних мук

Пойдешь к позорному столбу —

С тобою будет верный друг,

Чтоб разделить твою судьбу.

«Баллада о Джемми Доусоне»

Мейстер Джордж Гериот и его подопечная, как с полным правом можно назвать Маргарет, ибо привязанность к крестнице налагала на него все заботы опекуна, были проведены гвардейцем в покои коменданта, где они и застали его вместе с супругой. Оба приняли прибывших с учтивостью, какой репутация мейстера. Гериота и его предполагаемое влияние при дворе требовали даже от такого педантичного старого воина и царедворца, как сэр Эдуард Мэнсел. Леди Мэнсел обласкала Маргарет и объявила мейстеру Джорджу, что та более не пленница, а гостья.

– Ей разрешено вернуться домой под вашим присмотром, – добавила леди Мэнсел, – такова воля его величества.

– Очень рад слышать это, мадам, – ответил Гериот, – жаль только, что ей не вернули свободы до того, как она виделась с тем бойким молодым человеком. Удивляюсь, как ваша светлость допустили это.

– Любезный мейстер Гериот, – сказал сэр Эдуард, – мы исполняем приказания того, кто могущественнее и мудрее нас с вами. Приказы его величества должны точно и неукоснительно выполняться; нужно ли напоминать вам, что мудрость его величества служит лучшей порукой..,

– Мне хорошо известна мудрость его величества, – возразил Гериот, – только есть одна старая пословица про воск и пламень… Ну, да что говорить.

– Смотрите, к дверям дома подходит сэр Манго Мэлегроутер, – заметила леди Мэнсел. – Он шагает точно хромой журавль. Вот уже второй раз он сегодня является.

– Он принес нам указ о снятии с лорда Гленварлоха обвинения в измене, – сказал сэр Эдуард.

– И от него же я услыхал о том, что произошло; я только вчера поздно вечером вернулся из Франции, – сказал Гериот.

При этих словах в комнату вошел сэр Манго; он церемонно приветствовал коменданта Тауэра и его жену, удостоил Джорджа Гериота покровительственным кивком и обратился к Маргарет со словами:

– А-а, моя юная пленница, вы еще не распростились с мужским нарядом?

– Она не снимет его, сэр Манго, – громким голосом сказал Гериот, – пока не получит от вас удовлетворения за то, что вы, как вероломный рыцарь, выдали мне ее тайну. В самом деле, сэр Манго, когда вы сообщили мне, что она разгуливает в столь неподходящем одеянии, вы могли бы добавить, что она находится под покровительством леди Мэнсел,

– Король пожелал держать все в секрете, мейстер Гериот, – важно ответил сэр Манго, развалившись в кресле с меланхолическим видом. – Я сделал вам доброжелательный намек, как другу молодой девицы.

– Да уж, намек был истинно в вашем духе, – заметил Гериот, – вы сказали довольно, чтобы меня растревожить, и ни слова не проронили, чтобы успокоить.

– Сэр Манго все равно не услышит вашего упрека, – промолвила леди Мэнсел, – поговорим лучше о чем-нибудь другом. Что нового при дворе, сэр Манго? Вы были в Гринвиче?

– Вы могли с таким же успехом спросить меня, мадам, – отвечал кавалер, – что нового в аду.

– Помилуйте, сэр Манго, помилуйте, – остановил его сэр Эдуард. – Выбирайте свои слова получше, ведь вы говорите о дворе короля Иакова.

– Сэр Эдуард, если бы речь шла о дворе двенадцати императоров, я бы все равно стал утверждать, что там сейчас творится неразбериха, как в преисподней. Придворные, находящиеся на службе у короля сорок лет – к ним я причисляю себя, – разбираются в том, что происходит вокруг них, не лучше, чем пескари в Мальстреме. Одни поговаривают, что король недоволен принцем, другие – что принц косо взглянул на герцога, третьи – что лорда Гленварлоха повесят за государственную измену, а кое-кто прослышал, что за лордом Дэлгарно открылись такие делишки, которые могут стоить ему головы,

– Что же думаете вы, человек, прослуживший сорок лет при дворе? – спросил сэр Эдуард.

– Нет, нет, не спрашивайте его, сэр Эдуард, – сказала леди, выразительно взглянув на мужа,

– Сэр Манго так умен, – вставил мейстер Гериот, – что не станет говорить вещи, которые можно использовать ему во вред: это было бы все равно что вложить заряженный пистолет в руки первого встречного, кому придет охота его убить.

– Как? – воскликнул самоуверенный кавалер. – Вы полагаете, что я боюсь ловушки? Так вот же: у Дэлгарно больше хитрости, чем честности, у герцога больше парусов, чем балласта, у принца больше гордости, чем благоразумия, а король… – Тут леди Мэнсел предостерегающе поднесла палец к губам. – А король – мой добрый господин, который в течение сорока с лишком лет платит мне собачье жалованье костями и побоями. Ну и что тут такого – все так говорят, и Арчи Армстронг note 145Note145
  Знаменитый придворный шут. (Прим. автора.)


[Закрыть] каждодневно говорит вещи в тысячу раз хуже.

– На то он и шут, – сказал Джордж Гериот. – Впрочем, он не так уж неправ, ибо глупость заменяет ему ум. Но не советую вам тягаться в остроумии с дураком, сэр Манго, хоть он и придворный шут.

– Дурак, говорите вы? – подхватил сэр Манго, не расслышав всех слов Гериота и желая скрыть это. – Я и точно дурак, что прилепился к этому скупому двору, когда люди просвещенные и энергичные нашли свое счастье при других европейских дворах. Но здесь человек будет всегда нуждаться, если только у него нет большого ключа, – тут он бросил взгляд на сэра Эдуарда, – или если он не умеет барабанить молотком по оловянному блюду. Однако я должен как можно скорее возвратиться и доложить, что поручение выполнено, словно я наемный гонец. Сэр Эдуард, миледи, примите мои лучшие пожелания; мейстер Гериот, желаю вам всякого благополучия; что же касается беглянки, то послушайтесь моего совета – недолгое умерщвление плоти постом и умеренное применение розог послужат лучшим лекарством от припадков легкомыслия.

– Если вы имеете намерение направиться в Гринвич, сэр Манго, – заметил комендант, – то я избавлю вас от лишнего труда: король сейчас прибудет в Уайтхолл.

– Тогда мне понятно, почему Совет созывают так спешно. В таком случае я, с вашего позволения, навещу беднягу Гленварлоха и немного утешу его.

Комендант, казалось, был в нерешительности.

– Он нуждается в приятном собеседнике, который может рассказать о предстоящей ему каре и обо всем, с ней связанном. Я не покину его до тех пор, пока не докажу ему, что он увяз с головой, что его теперешнее положение плачевно и что надежд на избавление почти нет.

– Ну что же, сэр Манго, – сказал комендант, – если вы в самом деле считаете, что все перечисленное послужит утешением для заключенного, то я пошлю тюремщика проводить вас.

– А я, – сказал Джордж Гериот, – покорнейше прошу леди Мэнсел одолжить этой ветреной девице платье одной из служанок, ибо моя репутация погибнет, если я поведу крестницу по Тауэр-хиллу в таком виде. Хотя нельзя сказать, чтобы шалунье наряд был не к лицу.

– Я тотчас велю подать вам мою карету, – сказала обязательная леди.

– Если вы сделаете нам честь, мадам, оказав такую любезность, я с радостью приму ее от вас, ибо дела мои не терпят отлагательства, а утро у меня пропало без толку.

Поданная тут же карета доставила почтенного горожанина и его крестницу к нему домой на Ломбард-стрит. Там, как выяснилось, его с нетерпением ожидала леди Гермиона, только что получившая предписание явиться в течение ближайшего часа в королевский Тайный совет; известие это потрясло леди Гермиону, неискушенную в делах и давно отрешившуюся от мирской жизни, так, словно оно не было неизбежным следствием ее петиции, врученной королю монной Паулой. Джордж Гериот мягко пожурил ее за то, что она сама, не подождав его возвращения, начала такое важное дело, хотя в письме из Парижа, содержавшем нужные ей сведения, он просил ничего не предпринимать без него. Гермиона оправдывалась лишь тем, что ее немедленное вмешательство в события могло повернуть в лучшую сторону дела ее родственника, лорда Гленварлоха, так как ей было стыдно признаться, что она поддалась неотступным уговорам своей молоденькой приятельницы. Настойчивость Маргарет объяснялась, разумеется, ее опасениями за судьбу Найджела; впрочем, мы должны повременить с разъяснением того, в какой связи находилось дело Найджела с прошением леди Гермионы. А пока возвратимся к посещению, которым сэр Манго Мэлегроутер почтил удрученного молодого лорда, томящегося в темнице.

После обычных приветствий кавалер, разразившись предварительно потоком притворных сожалений по поводу бедствий, постигших Найджела, уселся на стул и, придав своему безобразному лицу погребальное выражение, принялся за свое карканье.

– Я благодарю небо, милорд, что именно, мне выпало удовольствие доставить коменданту милостивое повеление его величества, которым с вас снимается обвинение в покушении на священную особу короля. Если мы даже допустим, что вас будут судить за менее тяжкое преступление, а именно – за нарушение закона, запрещающего обнажать оружие во дворце и его окрестностях, и вы подвергнетесь наказанию usque ad mutilationem, note 146Note146
  Вплоть до отсекновения (лат.).


[Закрыть] то есть вплоть до отсечения руки, а скорее всего так и будет, то все-таки потеря руки – ничто в сравнении с казнью через повешение или с четвертованием заживо, постигающими государственных изменников.

– Стыд от того, что я заслужил такое наказание, был бы для меня мучительнее боли, которую мне пришлось бы перенести, – ответил Найджел.

– Без сомнения, милорд, – продолжал мучитель, – сознание, как вы говорите, того, что наказание вами заслужено, должно быть для вас пыткой, своего рода нравственным, умозрительным повешением, потрошением и четвертованием, что в какой-то степени равносильно физическому прикосновению веревки, железа, огня и тому подобного к телу человека.

– Послушайте, сэр Манго, – сказал Найджел, – прошу вас понять мои слова правильно: я не признаю за собой никакой вины, кроме той, что приблизился к государю, имея при себе оружие.

– Вы правы, милорд, что ни в чем не сознаетесь, – проговорил сэр Манго. – Старинная пословица говорит: «признайся…» и так далее. Что касается оружия, то его величество действительно питает редкое отвращение ко всякому оружию, а в особенности к огнестрельному, но, как я уже сказал, с этим обвинением покончено. note 147Note147
  Уилсон сообщает, что когда полковник Грей, шотландец, даже в мирное время не снимавший платья из буйволовой кожи, явился в таком военном наряде во дворец, король, завидев у него за поясом несколько пистолетов – зрелище, к которому он никогда не питал особой любви, – насмешливо сказал: «Он так укреплен, что, запасись он хорошенько провиантом, его нипочем не взять» (Уилсон, «Жизнь и правление Иакова VI» в «Истории Англии» Кеннета, т. II, стр. 389). В 1612 году, на десятый год царствования Иакова, разнесся слух, будто из Испании прислан корабль с грузом карманных пистолетов для поголовного истребления протестантов. В связи с этим был издан указ, запрещающий всем без исключения носить на себе пистолеты с дулом короче одного фута (там же, стр. 690). (Прим. автора.)


[Закрыть] Желаю вам так же удачно выпутаться из другого, хотя это и совершенно невероятно.

– Если на то пошло, сэр Манго, – сказал Найджел, – то в отношении этой истории в парке вы сами могли бы сказать что-нибудь в мое оправдание. Никто не знает лучше вас, что в ту минуту я был доведен до крайности гнуснейшими оскорблениями, нанесенными мне лордом Дэлгарно, и вы сами же раздули мой гнев, рассказав о многих из них.

– Да, да, какое несчастье! – заметил сэр Манго. – Я словно сейчас помню, как взыграла ваша желчь, несмотря на все мои старания убедить вас не нарушать святости парка. Ах, милорд, вы не можете сказать, что угодили в канаву, не будучи никем предостережены.

– Я вижу, сэр Манго, вы решили начисто забыть все, что могло бы сослужить мне службу, – заметил Найджел.

– Я готов вам служить с величайшей радостью, – ответил кавалер, – и лучшее, что я могу сейчас придумать, это описать процедуру наказания, которое вам, без сомнения, придется претерпеть. Мне посчастливилось видеть, как в царствование королевы ему подвергли сочинителя пасквилей. Я тогда состоял в свите лорда Грея, который вел здесь осаду, и так как я всегда был жаден до приятных и поучительных зрелищ, то не мог пропустить такого события.

– Я был бы поистине удивлен, – проговорил лорд Гленварлох, – если бы вы, наперекор своему доброму сердцу, пропустили такое представление.

– Э? Ваша светлость, кажется, приглашаете меня посмотреть, как будут приводить в исполнение приговор над вами? Что и говорить, милорд, это мучительное зрелище для друга, но я скорее соглашусь страдать, чем откажу вам в вашей просьбе. А зрелище, надо сказать, преинтереснейшее. Осужденный шел с таким бесстрашным видом, что одно удовольствие было смотреть на него. Он был одет во все белое – цвет кротости и смирения. Руку ему отрубили на эшафоте близ Уэстминстера – вам, вероятнее всего, отрубят в Черинге. Присутствовали шериф и лорд-маршал со своими людьми, и кого только там не было, а главное – палач с тесаком и молотком и его подручный с жаровней, полной горячих углей, и с железом для прижигания. Искуснейший малый был этот Деррик. Разве может так оттяпать сустав нынешний палач, Грегори? Не худо бы вашей светлости послать этого негодяя к лекарю поучиться хотя бы началам анатомии – от этого будет польза и вам и другим несчастным, а Грегори вы тем окажете любезность.