Текст книги "Приключения Найджела"

Автор книги: Вальтер Скотт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 39 страниц)

Глава XIV

Эй, Бинго, Бинго, стой! Сюда! Ко мне!

Проклятый пес! Его и след простыл!

Такой упрямой, своевольной твари

Еще не видел свет! Меня он любит

Сильней, чем нищий любит подаянье.

Но если только на него найдет,

То сладить с ним, клянусь, ничуть не легче,

Чем вымолить улыбку у самой

Мадам Причуды, вашей дамы сердца.

«Учитель и его пес»

Ричи Мониплайз сдержал слово. На второе или на третье утро после того, как молодой лорд водворился в своем новом жилище, он явился к Найджелу, когда тот собирался одеваться, расставшись с подушкой значительно позже, чем было его обыкновение прежде.

Взглянув на своего слугу, Найджел заметил, что на его торжественном лице собираются тучи, указывавшие на особую важность предстоящего разговора, или на глубокое недовольство, или на то и другое понемногу.

– В чем дело, – спросил он, – что случилось, Ричи? Твое лицо напоминает одну из этих причудливых масок на водосточных трубах, – продолжал он, указывая на готическое здание церкви Темпла, видневшееся в окне.

Ричи повернул голову вправо с такой медлительностью, словно у него была вывихнута шея, и, быстро приняв прежнее положение, ответил:

– Маски здесь, маски там – не об этом я хотел бы поговорить.

– А о чем же ты хотел бы тогда поговорить? – спросил его господин, которого обстоятельства приучили относиться снисходительно к вольностям своего слуги.

– Милорд, – начал Ричи и внезапно закашлялся, как будто слова, которые он хотел произнести, застряли у него в горле.

– Я угадал твою тайну, – сказал Найджел. – Тебе нужны деньги, Ричи. Хватит тебе пока пяти золотых?

– Милорд, – сказал Ричи, – может быть, мне и пригодилась бы малость деньжат; мне и радостно и горько, что у вашей светлости их водится больше, чем прежде.

– Радостно и горько! – воскликнул лорд Найджел. – Ты задаешь мне загадки, Ричи.

– Мою загадку нетрудно отгадать, – сказал Ричи. – Я пришел, чтобы попросить у вашей светлости разрешения вернуться в Шотландию.

– В Шотландию! Да ты с ума сошел! – воскликнул Найджел. – Неужели ты не можешь подождать и вернуться на родину вместе со мной?

– Мои услуги не больно-то нужны вам, – сказал Ричи, – ведь вы собираетесь нанять еще одного пажа и грума.

– Ах ты ревнивый осел! – воскликнул молодой лорд. – Разве это не облегчит бремя твоих забот? Пойди позавтракай и выпей двойную порцию эля, чтобы выкинуть из головы все эти бредни. Я мог бы рассердиться на тебя за твое безрассудство, мой любезный, но я не забыл, как верно ты служил мне в несчастье.

– Несчастье, милорд, никогда не смогло бы разлучить нас, – сказал Ричи. – Я думаю, если бы дошло до крайности, я сумел бы умереть с голоду не хуже вашей светлости, а то и получше – ведь я, можно сказать, с малолетства к этому делу приучен; хоть я и вырос в лавке мясника, никогда в жизни не водил я близкого знакомства с бифштексом.

– Что значит весь этот вздор? – спросил Найджел. – Может быть, ты просто хочешь испытать мое терпение? Ты прекрасно знаешь, что если бы даже у меня было двадцать слуг, больше всех я ценил бы самого верного слугу, не покинувшего меня в беде. И совершенно незачем докучать мне твоими дурацкими причудами.

– Милорд, – сказал Ричи, – говоря о своем доверии ко мне, вы поступили как подобает благородному человеку, и, осмелюсь смиренно заметить, я думаю, что заслужил такое отношение. Тем не менее мы должны расстаться.

– Но почему же? – воскликнул лорд Найджел. – Какая может быть для этого причина, если мы оба довольны друг другом?

– Милорд, – сказал Ричи Мониплайз, – ваша светлость ведет такой образ жизни, который я не могу ни одобрить, ни поощрять своим присутствием.

– Что за вздор ты городишь? – гневно воскликнул его господин.

– С вашего позволения, милорд, – ответил слуга, – несправедливо одинаково обижаться на мои слова и на мое молчание. Если у вас хватит терпения выслушать, какие причины заставляют меня покинуть вас, мне думается, это принесет вам только пользу, как в настоящем, так и в будущем. А если нет, я молча выслушаю ваше разрешение на отъезд и не скажу больше ни слова.

– Будь по-твоему! – сказал Найджел. – Выскажи все, что у тебя на душе. Только не забывай, с кем ты говоришь.

– Слушаюсь, милорд, я буду говорить со смирением, – никогда еще лицо Ричи не выражало такой чопорной важности, как в тот момент, когда он произносил эти слова. – Уж не думаете ли вы, что игра в кости да в карты и беготня по тавернам да по театрам к лицу вашей светлости? Уж мне-то все это совсем не по вкусу.

– Уж не стал ли ты педантом или пуританином, болван? – смеясь, воскликнул лорд Гленварлох, с трудом подавляя негодование и стыд.

– Милорд, – ответил слуга, – мне понятен ваш вопрос. Может быть, я и правда немножко педант, и дай бог, чтобы я был более достоин этого названия; но не будем останавливаться на этом. Я служил вам верой и правдой, пока мне позволяла моя совесть северянина. Я никогда худого слова не скажу про своего господина или про свою родную страну, когда я живу на чужбине, хотя бы мне и пришлось малость покривить душой. И я готов помериться силами со всяким, кто осмелится поносить их. Но такая беспутная жизнь, игра в кости да шатание по театрам – это не по мне, я задыхаюсь здесь; и когда я слышу о том, что ваша светлость выигрывает деньги у какого-нибудь бедняка, который не может без них обойтись, клянусь честью, если бы это могло послужить вам на пользу, то уж чем выигрывать деньги у него, я бы скорее согласился выскочить вместе с вашей светлостью из-за изгороди и крикнуть «стой!» первому попавшемуся гуртовщику, возвращающемуся из Смитфилда с выручкой в кожаной сумке за своих эссекских телят.

– Ну и простак же ты, – сказал Найджел, почувствовавший, однако, угрызения совести. – Я никогда не играю на крупные суммы.

– То-то и оно, милорд, – продолжал неугомонный слуга, – и, с вашего позволения, это еще хуже. Если бы вы играли с людьми, которые ровня вам, греха было бы меньше, но чести было бы больше в такой игре. Ваша светлость знаете, или могли бы знать по собственному опыту – пока еще недолгому, всего несколько недель, что с маленькими суммами тоже нелегко расстаться тому, у кого нет более крупных; и должен сказать вам откровенно, люди замечают, что ваша светлость играет только со всяким отребьем, которое может проигрывать лишь маленькие ставки.

– Никто не посмеет утверждать это! – гневно воскликнул Найджел. – Я играю с кем хочу и буду играть так, как мне нравится.

– Вот это как раз все и говорят, милорд, – продолжал безжалостный Ричи, чья врожденная любовь читать наставления и прямота характера мешали ему видеть страдания, которые он причинял своему господину, – прямо слово в слово. Не дальше как вчера в той же самой ресторации вашей светлости было угодно выиграть у этого юнца в бархатном малиновом камзоле, с петушиным пером на шляпе – у того самого, хочу я сказать, который дрался на поединке с хвастливым капитаном, – пять фунтов или что-то в этом роде. Я видел, как он проходил по залу, и если вы не ободрали его как липку, значит я еще никогда в жизни не видел разорившегося человека.

– Не может быть! – воскликнул лорд Гленварлох. – Но кто же он? У него был вид состоятельного человека.

– Не все золото, что блестит, милорд, – ответил Ричи. – Вышивки да серебряные пуговицы опустошают кошелек. И если вы спросите, кто он, – может быть, я и знаю, да не хочу сказать.

– Во всяком случае, если я действительно разорил этого человека, – сказал лорд Найджел, – посоветуй, как исправить зло.

– С вашего позволения, не извольте беспокоиться, милорд, – сказал Ричи. – О нем хорошо позаботятся. Знайте только, что этот человек бежал в объятия дьявола и вы подтолкнули его. Но я остановлю его, если только он способен еще внять голосу рассудка, и вашей светлости нечего больше спрашивать о нем, так как вам совершенно бесполезно знать это, и скорее даже вредно.

– Послушай ты, болван, – сказал его господин, – до сих пор я терпеливо слушал тебя, на то были свои причины. Но не злоупотребляй больше моим добродушием – и раз уж ты непременно должен уехать, что ж, отправляйся с богом, и вот тебе деньги на дорогу.

С этими словами он высыпал ему в руку золото, которое Ричи пересчитал с величайшей тщательностью, монету за монетой.

– Ну что, все в порядке? Или, может быть, в них не хватает веса? Какого черта ты еще медлишь, когда всего пять минут назад так торопился уехать? – воскликнул молодой лорд, окончательно выведенный из себя самонадеянной педантичностью, с которой Ричи читал ему свои нравоучения.

– Счет правильный, – сказал Ричи с невозмутимой серьезностью, – а что касается веса, то хотя лондонцы очень щепетильны в этом отношении и строят гримасы при виде монеты, если она чуть легче обычной или у нее есть трещина на ободке, клянусь честью, в Эдинбурге на них набросятся, как петух на крыжовник. Жаль только, что там золотых монет днем с огнем не сыщешь.

– Тем больше твое безумие, – сказал Найджел, гнев которого мгновенно прошел, – покинуть страну, где их достаточно.

– Милорд, – сказал Ричи, – если говорить откровенно, милость господня дороже золотых монет. Если Бесенок, как вы называете этого мосье Лутина – вы с таким же успехом могли бы назвать его Висельником, ибо таков будет, несомненно, его конец, – порекомендует вам нового пажа, вам не придется выслушивать от него таких проповедей, какие вы выслушивали от меня. И если бы это были мои последние слова, – сказал он, возвысив голос, – я сказал бы вам, что вас опутали, что вы сошли с пути, проторенного вашим достопочтенным батюшкой, и, что еще хуже, вы, не в обиду будь сказано, погибнете с позором, ибо вы стали посмешищем для тех, кто совращает вас с пути истинного.

– Посмешищем! – воскликнул Найджел, подобно всем юношам более чувствительный к насмешкам, нежели к доводам разума. – Кто дерзнул смеяться надо мной?

– Милорд, это так же верно, как то, что я не могу жить без хлеба… Нет, еще больше – как то, что я правдивый человек: я думаю, ваша светлость никогда не слышали, чтобы с языка Ричи сходило что-нибудь, кроме чистой правды, разве только честь вашей светлости, благо моей родины или, быть может, иногда мои собственные мелкие делишки делали излишним обнародование всей правды… Так вот я и говорю, так же верно, как то, что я правдивый человек; когда я увидел этого беднягу в зале ресторации, будь она проклята богом и людьми – да простит мне небо мои проклятия! – со стиснутыми зубами и сжатыми кулаками, с беретом, надвинутым на лоб от отчаяния, Бесенок и говорит мне: «Начисто ощипал несчастного цыпленка твой господин; его светлость с петухами в драку не полезет». И сказать по правде, ваша светлость, все лакеи и кавалеры, а в особенности ваш названый брат, лорд Дэлгарно, все вас ястребом-перепелятником зовут. Я уж хотел было Лутину башку проломить за эти слова, да не стоило руки марать из-за такого пустяка.

– Они смеют так называть меня? – воскликнул лорд Найджел. – Проклятие! Дьявол!

– И дьяволица, милорд, – добавил Ричи, – они здесь все трое хозяйничают в Лондоне. А еще Лутин и его хозяин смеялись над вами, милорд, что будто бы вы – даже стыдно сказать, – что вы были слишком внимательны к жене почтенного человека, из дома которого вы только что выехали – нехорош он стал для вас при теперешней роскошной жизни, – и что вы, похваляясь ее благосклонностью, говорят эти беспутные насмешники, не имели достаточно смелости, чтобы вступить из-за нее в ссору, и что ястреб-перепелятник слишком труслив, чтобы наброситься на жену сыровара.

Он на мгновение умолк и устремил неподвижный взгляд на лицо своего господина, пылавшее от стыда и гнева, затем продолжал:

– Милорд, я справедливо судил о вас и о самом себе; если бы не Ричи, подумал я, он глубоко погряз бы в распутстве и в других пороках.

– Что еще за новый вздор ты выдумал, чтобы досадить мне? – воскликнул лорд Найджел. – Но продолжай, ибо тебе больше уже не придется изводить меня своими дерзостями, продолжай и не теряй напрасно времени.

– Клянусь честью, так я и сделаю. И раз уж бог дал мне язык, чтобы говорить и давать советы…

– И тебя никак нельзя упрекнуть в том, что ты зарыл свой талант в землю, – прервал его лорд Гленварлох.

– Совершенно справедливо, милорд, – сказал Ричи, снова сделав знак рукой, как бы призывая своего господина к молчанию и вниманию, – надеюсь, вы будете так думать через некоторое время. И раз уж я собираюсь оставить свою службу у вас, надо вам знать правду, чтобы вы могли заметить ловушки, в которые может завлечь вас ваша юность и неопытность, когда рядом с вами не будет уже рассудительных людей, умудренных житейским опытом. Тут кумушка какая-то все о вас расспрашивала, милорд, здоровая такая, красивая, лет под сорок, а то и больше.

– Что ей надо было от меня? – спросил лорд Найджел.

– Перво-наперво, милорд, – ответил мудрый слуга, – вижу я, женщина она воспитанная, любит умное общество, и я охотно вступил с ней в разговор.

– В этом я не сомневаюсь, – заметил лорд Найджел, – и ты так же охотно рассказал ей про все мои дела.

– Вот уж это нет, милорд, – сказал слуга. – Хоть она и расспрашивала меня о вашей жизни, о вашем богатстве, о ваших здешних делах, а я думаю, не годится мне говорить ей всю правду касательно этого.

– Никто не давал тебе права, – сказал лорд Найджел, – рассказывать этой женщине правду или ложь о вещах, которые ее совершенно не касаются,

– Я тоже так думал, милорд, – ответил Ричи, – и я не сказал ей ни того, ни другого.

– А что же ты тогда все-таки рассказал ей, несносный болтун? – воскликнул его господин, выведенный из терпения его болтовней, но с любопытством ожидавший, чем все это кончится.

– Я рассказал ей, – продолжал Ричи, – о вашем богатстве и о других вещах то, что не соответствует правде в настоящее время, но что было правдой раньше, должно было бы быть правдой сейчас и снова будет правдой, а именно – что вы владелец большого поместья, хотя пока у вас только права на него. Мы очень приятно беседовали об этом и о других вещах, пока она не сбросила маску и не стала рассказывать мне про какую-то девушку, которая, мол, очень благосклонно относится к вашей светлости, и ей очень хотелось бы договорить с вами об этом наедине. Но когда я услышал такие намеки, я понял, что она не многим лучше… н-да-а! – И он закончил свой рассказ тихим, но весьма выразительным свистом.

– И что же подсказала тебе твоя мудрость в таких обстоятельствах? – спросил лорд Найджел, несмотря на недавний гнев, едва удерживаясь от смеха.

– Я так взглянул на нее, милорд, – ответил Ричи, грозно нахмурившись, – что у нее пропадет всякая охота бегать по таким поручениям. Я ей напрямик сказал, что я думаю о всех этих гнусностях, и пригрозил ей позорным стулом; а она, в свою очередь, обозвала меня упрямым шотландским мужланом – и мы расстались, чтобы никогда больше не встречаться, как я надеюсь. И таким образом я спас вашу светлость от искушения, которое могло оказаться хуже всякой ресторации или театра, ибо вы прекрасно знаете, что говорит Соломон, царь иудейский, о чужой жене. Ну, думаю, мы уже пристрастились к игре в кости, и если мы теперь еще пристрастимся к шлюхам, одному богу известно, до чего мы дойдем.

– Твоя дерзость заслуживает наказания, но это последняя дерзость, которую мне придется прощать, во всяком случае в ближайшее время, и я прощаю ее, – сказал лорд Гленварлох. – И так как нам предстоит расстаться, Ричи, мне хотелось бы только сказать относительно твоих предостережений по моему адресу, что ты мог бы предоставить мне действовать по моему собственному усмотрению.

– Ну уж нет, – ответил Ричи, – ну уж нет. Мы слабые создания и лучше умеем судить о поступках других, нежели о наших собственных. А что до меня самого, если не считать этого дела с прошением, ведь с каждым могло случиться такое; я всегда замечал за собой, что я благоразумнее поступаю, когда делаю что-нибудь для вашей светлости, чем в делах, которые мне приходится вести в собственных интересах, – их я всегда откладывал, как и следует в моем положении.

– Не сомневаюсь в этом, – сказал лорд Найджел, – ибо ты всегда был верным и преданным слугой, И так как Лондон тебе не по душе, то мы вскоре распрощаемся; ты можешь отправляться в Эдинбург и ждать там моего возвращения, так как надеюсь, что ты вновь поступишь ко мне на службу.

– Да благословит вас господь, милорд, – сказал Ричи Мониплайз, подняв глаза к небу, – ибо за эти две недели я еще не слышал от вас такого милостивого слова. Прощайте, милорд.

С этими словами он протянул свою огромную костлявую руку, схватил руку лорда Гленварлоха, поднес ее к губам, затем резко повернулся на каблуках и поспешно вышел из комнаты, словно боясь проявить слишком большую чувствительность, не соответствующую его представлениям о приличии. Лорд Найджел, несколько удивленный его внезапным уходом, спросил вдогонку, хватит ли ему денег. Но Ричи вместо ответа лишь мотнул головой, поспешно сбежал вниз по лестнице, с силой захлопнул за собой дверь и зашагал по Стрэнду.

В течение некоторого времени его господин, стоя у окна, невольно провожал взглядом высокую, сухопарую фигуру своего бывшего слуги, пока она не скрылась в толпе прохожих. Найджел не совсем был доволен собой. Не очень-то хорошей рекомендацией его образу жизни (он не мог не признаться в этом себе самому) было то обстоятельство, что столь преданный слуга, видимо, уже не испытывал той гордости за свою службу и не чувствовал такой привязанности к своему господину, как прежде. Он не мог также отделаться от угрызений совести при мысли об упреках, брошенных ему Ричи, и испытывал чувство стыда и унижения, вспоминая о том, в каком виде выставляли окружающие его поведение, которое он сам назвал бы осторожностью и умеренностью в игре. Он мог извинить себя лишь тем, что ему самому это не представлялось в таком свете.

Затем гордость и самолюбие подсказали ему, что, с другой стороны, Ричи, несмотря на все свои добрые намерения, был всего лишь тщеславным, назойливым слугой, склонным играть скорее роль наставника, нежели лакея, который из любви к своему господину, как он уверял, присвоил себе право вмешиваться в его поступки и контролировать их, одновременно делая его посмешищем веселой компании своей старомодной церемонностью и навязчивой самонадеянностью манер.

Едва только Найджел отвернулся от окна, как его новый хозяин, войдя в комнату, подал ему записку, тщательно перевязанную шелковой ленточкой и запечатанную. Ее оставила женщина, сказал он, которая не хотела ждать ни секунды. В послании повторялась та же песня, которой Ричи уже терзал уши Найджела. Оно начиналось следующими словами:

«Для передачи в руки высокочтимому

лорду Гленварлоху

от неизвестного друга.

Милорд,

вы доверяете бесчестному другу и позорите доброе имя честного человека. Неизвестный, но истинный друг вашей светлости в нескольких словах расскажет вам то, что вы не узнаете от ваших льстецов за много дней и чего было бы достаточно, чтобы погубить вашу жизнь. Тот, в чьей преданности вы совершенно уверены – я имею в виду вашего друга лорда Дэлгарно, – обманывает вас и под предлогом дружбы стремится только к тому, чтобы лишить вас вашего состояния и унизить ваше доброе имя, при помощи которого вы могли бы приумножить его. Сердечное сочувствие, которое он проявляет по отношению к вам, опаснее хмурых взглядов принца, так же как выигрывать в ресторации Боже позорнее, чем проигрывать. Остерегайтесь того и другого.

На этом заканчивает свое письмо ваш верный, но безымянный друг.

Неизвестный».

Лорд Гленварлох смял письмо, потом расправил его и вновь внимательно перечитал, нахмурился, на минуту задумался и затем разорвал его на мелкие клочки, воскликнув при этом:

– Подлая клевета! Но я буду начеку… Я буду наблюдать…

Всевозможные мысли проносились в его голове, но в конце концов, недовольный результатами своих размышлений, он решил рассеяться и, надев плащ и шляпу, отправился погулять в парк.

Глава XV

Однажды, помню, старый пес Фингал

Злосчастного зайчонка повстречал.

Назад лет пять средь самых быстроногих

Ему под стать нашли бы вы немногих.

Породою – сошлюсь на знатоков -

Он славился меж сотен гончих псов.

Напрасно удирал зверек дрожащий,

Скрываясь в ямке, под кустом и в чаще;

Он прыток был, но был Фингал умен -

В конце концов настиг зайчонка он.

Вот так за мной охотилась столица:

Враждебные глаза, чужие лица,

И сквозь парадный звон и суету

Мне слышалось: «Ату его, ату!»

Я был затравлен яростью слепою,

Раздавлен, смят бездушною толпою.

Сент-Джеймсский парк, расширенный, обсаженный зеленеющими деревьями и всячески украшенный в царствование Карла II, уже в дни его дедушки служил местом увеселительных прогулок, и представители высшего общества нередко посещали его для развлечений и верховой езды.

Лорд Гленварлох направился туда, чтобы разогнать неприятные мысли, навеянные разлукой с верным оруженосцем Ричи Мониплайзом, обстоятельства которой не тешили его гордости и оскорбляли его лучшие чувства, а также упомянутым в конце предыдущей главы анонимным письмом, подтверждавшим намеки его бывшего слуги.

Когда он вошел в парк, там было много гуляющих, но так как его теперешнее состояние духа заставляло его избегать общества, он старался держаться в стороне от самых людных аллей, ведущих к Уэстминстеру и Уайтхоллу, и направился к северному концу ограды, или, как мы сказали бы сегодня, к Пикадилли, полагая, что там он сможет беспрепятственно предаться своим мыслям или, вернее, бороться с ними.

Однако ожидания лорда Гленварлоха не оправдались, ибо, когда он медленно прогуливался по аллеям, запахнувшись в плащ и надвинув шляпу низко на лоб, на него внезапно налетел сэр Манго Мэлегроутер, который, то ли потому, что он избегал людей, то ли потому, что люди избегали его, уединился или вынужден был искать уединения в том же самом укромном уголке парка.

Найджел вздрогнул, услышав резкий, раздраженный голос благородного кавалера, и его охватила тревога, когда он увидел ковыляющую навстречу ему высокую тощую фигуру, завернутую в потертый плащ, некогда алый, но утративший свою первоначальную окраску от множества покрывавших его разноцветных пятен. Голова кавалера была увенчана видавшей виды касторовой шляпой, о черной бархатной лентой вместо цепочки и с петушиным пером вместо страусового плюмажа.

Лорд Гленварлох предпочел бы уклониться от этой встречи, но, как говорится в нашем эпиграфе, нелегко зайчонку уйти от бывалой борзой. Сэр Манго, чтобы продолжить то же сравнение, давно уже научился подкрадываться к кроликам и хватать свою добычу мертвой хваткой.

Найджел вынужден был остановиться и ответить на избитый вопрос:

– Что нового сегодня?

– Кажется, ничего особенного, – ответил молодой лорд, пытаясь пройти дальше.

– О, вы, наверно, направляетесь во французскую ресторацию, – сказал благородный кавалер, – но еще слишком рано. А пока мы прогуляемся по парку; это возбудит ваш аппетит.

С этими словами он спокойно взял лорда Гленварлоха под руку, несмотря на сдержанное сопротивление, которое его жертва пыталась оказать ему, плотно прижав локоть к боку, и, вцепившись в свою добычу, потащил ее за собой.

Найджел был мрачен и молчалив, надеясь избавиться от неприятного спутника, но сэр Манго твердо решил заставить его по крайней мере слушать, если уж нельзя было заставить его говорить.

– Итак, вы направляетесь в ресторацию, милорд? – продолжал циник. – Что ж, лучше ничего не придумаешь. Там собирается избранное общество, как я слышал – специально подобранное, чтобы с ним было приятно встречаться молодым аристократам, и ваш высокородный отец был бы очень рад видеть вас в такой почтенной компании.

– Я думаю, – сказал лорд Гленварлох, считая, что он должен сказать хоть что-нибудь, – компания там не лучше, чем в других местах подобного рода, где дверь не закрывают перед носом тех, кто приходит туда, чтобы промотать свои деньги.

– Вы правы, милорд, совершенно правы, – сказал его мучитель и разразился довольным, но весьма неприятным смехом. – Эти неотесанные горожане и мужланы так и лезут к нам, стоит только приоткрыть дверь хотя бы на один дюйм. А какое существует против этого средство? А вот какое: раз их деньги придают им такую самоуверенность, надо облегчить их карманы. Нужно драть с них шкуру, милорд, травить их, как травят крыс на кухне, чтобы отбить у них охоту совать к нам свой нос. Да, да, нужно ощипать их, подрезать им крылья, чтобы неповадно было этим жирным каплунам залетать так высоко, милорд, наравне с соколами да ястребами.

При этих словах сэр Манго устремил на Найджела быстрый пронизывающий взгляд. Его серые глаза испытующе смотрели на юношу, наблюдая за действием сарказма, подобно тому как хирург во время сложной операции следит за движением своего скальпеля.

И хотя Найджел старался скрыть свои чувства, он все же вздрогнул во время этой операции, тем самым невольно доставив удовольствие своему мучителю. Он покраснел от досады и гнева, но, чувствуя, что ссора с сэром Манго Мэлегроутером сделала бы его невыразимо смешным, только пробормотал про себя:

– Наглый хлыщ!

На этот раз несовершенство слухового органа сэра Манго не помешало ему услышать эти слова и откликнуться на них.

– Да, да! Совершенно справедливо, – воскликнул язвительный старый придворный, – наглые хлыщи, которые вторгаются в высшее общество! Но ваша светлость умеете с ними расправляться – у вас есть к этому сноровка. Любо было смотреть, как вы в прошлую пятницу наголову разбили этого молодого лавочника, как вы сняли с него его spolia opima note 105Note105
  Доспехи (лат.).


[Закрыть] вместе со всей звонкой монетой, которая была при нем, и серебряными пуговицами на его плаще и отправили его пастись вместе с Навуходоносором, царем вавилонским. Честь и слава вашей светлости за это! Говорят, молодчик в припадке отчаяния бросился в Темзу. Этого добра еще хватит, хоть немало их полегло на Флодденском поле.

– Вам наврали про меня с три короба, сэр Манго, – сказал Найджел громким суровым голосом.

– Весьма возможно, весьма возможно, – продолжал невозмутимый и неустрашимый сэр Манго, – в этом обществе ничего, кроме лжи, не услышишь. Так, значит, этот молодец не утопился? Очень жаль. Да я никогда и не верил этой части рассказа – лондонские лавочники не так-то легко теряют голову в гневе. Готов поклясться, что этот малый взял хорошую метлу и метет сточные канавы в поисках ржавых гвоздей, чтобы снова открыть свою лавочку. Говорят, у него трое детей; они помогут ему рыться в помойных ямах. Если их поиски увенчаются успехом, ваша светлость сможете разорить его еще раз.

– Ну и здорово же он мне надоел! – вслух подумал Найджел, не зная, на что решиться – встать ли в гневе на защиту своей репутации или просто оттолкнуть старого мучителя. Но минутное размышление убедило его в том, что то и другое придало бы характер правдоподобия слухам, которые, как он начинал замечать, вредили его репутации как в высшем, так и в низшем обществе. Поэтому он быстро принял более мудрое решение и предпочел терпеливо выслушивать нарочитые дерзости сэра Манго, надеясь, если возможно, узнать, из каких источников исходили слухи, столь пагубные для его доброго имени.

Тем временем сэр Манго, как обычно, подхватил последние слова Найджела, или, вернее, отзвук этих слов, по-своему истолковав и разукрасив их

– Здорово везет?! – повторил он. – Да, поистине, милорд, я слышал, что вам здорово везет и что вы умеете обходиться с этой бездушной кокеткой, госпожой Фортуной. Как хитрый тихоня, вы хотите только греться в лучах ее улыбок, избегая ее хмурых взглядов. Это называется брать быка за рога.

– Сэр Манго Мэлегроутер, – сказал лорд Гленварлох серьезным тоном, поворачиваясь к своему спутнику, – соблаговолите выслушать меня.

– Если только смогу, милорд, если только смогу, – сказал сэр Манго, качая головой и показывая пальцем левой руки на свое ухо.

– Я постараюсь говорить как можно громче, – сказал Найджел, вооружаясь терпением. – Вы считаете меня завзятым игроком. Даю вам слово, что это не так; вас ввели в заблуждение. Вы должны дать мне некоторые объяснения, по крайней мере относительно источника, из которого вы получили такие ложные сведения.

– Я ни от кого не слышал, что вы великий игрок, и я никогда не думал и не говорил ничего подобного, милорд, – сказал сэр Манго, не считавший возможным уклониться от ответа на столь громко и ясно произнесенные слова Найджела. – Я повторяю, что никогда не слышал, не говорил и не думал, что вы завзятый игрок, как называют самых крупных из них. Видите ли, милорд, я называю игроком того, кто играет с людьми, обладающими равными денежными средствами и равным умением, и не спорит с судьбой, везет ему или не везет, и я называю завзятым, или первоклассным, игроком того, кто, не задумываясь, смело идет на риск. Но того, милорд, у кого хватает терпения и благоразумия играть только на мелкие ставки, не превышающие рождественских чаевых мальчика из бакалейной лавки, кто тягается с теми, которые не могут рисковать многим, и кто поэтому может, имея в кармане больше денег, всегда ободрать их, дождавшись того момента, когда удача вновь вернется к нему, и кто бросает игру, как только счастье отворачивается от него, – такого человека, милорд, я не могу назвать великим игроком, какой бы титул он ни носил.

– И вы хотите сказать, что я именно такой низкий, подлый негодяй, – ответил лорд Гленварлох, – который боится искусного игрока и обдирает неопытного, который избегает играть с равными себе, чтобы тем вернее грабить людей, стоящих ниже его? Так, насколько я понимаю, говорят обо мне?

– Нет, милорд, вы ничего не добьетесь от меня, если будете говорить со мной таким тоном, – сказал сэр Манго, чья язвительность находила поддержку в чисто животной смелости (к тому же он был совершенно уверен в своей безнаказанности, дарованной ему шпагой сэра Ральона Рэтрея и дубинками приспешников леди Кокпен). – А что касается правдивости этих сведений, – продолжал он, – ваша светлость прекрасно знаете, что вы никогда еще не проигрывали больше пяти золотых за один вечер, с тех пор как начали посещать заведение Боже, что вы почти всегда вставали из-за стола с выигрышем и что порядочные молодые кавалеры, посещающие ресторацию – я имею в виду юношей благородного происхождения и со средствами, – не имеют обыкновения играть таким образом.

– Мой отец был прав, – сказал лорд Гленварлох с горечью, – и его проклятие справедливо преследовало меня с того момента, как я впервые переступил порог этого дома. Сам воздух там насыщен заразой, и тот, кому удастся избегнуть разорения, потеряет свою честь и доброе имя.