Текст книги "Приключения Найджела"

Автор книги: Вальтер Скотт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 39 страниц)

Глава IX

Судьба истца – жестокая судьба!

На поиски она ведет раба,

В которых, как свидетельствуют предки,

Потери часты, а находки редки.

Влюбленный и истец не зря твердят

Что ожиданье – это сущий ад:

Дни проводить без смысла и без цели,

И мучиться бессонницей в постели,

Одной надеждой жить, тощать, хиреть,

И, заблуждаясь, заблуждаться впредь,

Молиться, чтобы чудо совершилось

И повелитель гнев сменил на милость;

В конце концов смириться – и тогда

Годами ждать монаршего суда;

Выращивать в душе сомнений семя,

Нести на сердце подозрений бремя,

Ползти в пыли, бежать, скакать верхом,

Потратить все, остаться ни при чем.

«Сказки матушки Хаббард»

Легко себе представить, что утром того дня, когда Джордж Гериот готовился сопровождать юного лорда Гленварлоха во дворец в Уайтхолле, молодой человек, судьба которого, быть может, зависела от этого шага, был охвачен необычайным волнением. Он встал спозаранку, оделся с особенной тщательностью, и так как щедрость его менее родовитого соотечественника Дала ему возможность показать свою статную фигуру в наиболее выгодном свете, взглянув в зеркало, он сразу же получил одобрение от самого себя и услышал шумные и цветистые изъявления восторга своей хозяйки, решительно заявившей, что он перехватит ветер из-под паруса у любого придворного кавалера, – ибо она любила украшать свою речь поговорками моряков, с которыми торговал ее муж.

В назначенный час прибыла лодка мейстера Джорджа Гериота с бравыми гребцами, на славу снаряженная, с навесом, на котором были изображены его собственный вензель и герб его гостя.

Молодой лорд Гленварлох принял своего друга, проявившего такую бескорыстную преданность, с сердечной любезностью, свойственной его нраву.

Мейстер Гериот рассказал о щедром даре монарха и передал деньги своему юному другу, отказавшись взять сумму, которую он ранее ссудил ему. Найджел преисполнился благодарности к горожанину за его бескорыстную дружбу и не преминул выразить ее должным образом.

Тем не менее когда молодой высокородный дворянин сел в лодку, чтобы отправиться на прием к своему монарху под покровительством человека, высшее отличие которого состояло в том, что он был одним из выдающихся членов корпорации золотых дел мастеров, он почувствовал некоторое смущение или даже стыд при мысли о своем положении; и Ричи Мониплайз, спускаясь по сходням, чтобы занять свое место на носу лодки, не мог удержаться от того, чтобы не пробормотать:

– Да, времена-то изменились с тех пор, как почтенный батюшка мейстера Гериота жил в Крэмесе; да и то сказать, одно дело золотом да серебром звенеть, а другое дело оловом греметь.

Подгоняемая веслами четырех дюжих гребцов, лодка плавно скользила по Темзе, служившей тогда главным путем сообщения между Лондоном и Уэстминстером, ибо лишь немногие отваживались пробираться по узким людным улицам города верхом на лошади, а кареты в те времена были роскошью, доступной лишь самой высшей знати, и ни один горожанин, каким бы богатством он ни обладал, не осмеливался и мечтать о них. Любезный провожатый Найджела пытался обратить его внимание на красоту берегов, в особенности с северной стороны, где сады аристократических особняков спускались иногда к самой воде; но тщетны были все его старания. Юного лорда Гленварлоха осаждали мысли, далеко не самые приятные, о том, как он будет принят монархом, из-за которого его семья очутилась на грани разорения; и с тревогой, свойственной людям в его положении, он придумывал возможные вопросы короля и отчаянно напрягал ум, стараясь подыскать ответы на них.

Провожатый Найджела заметил его душевное волнение и решил не докучать ему своими разговорами; и после того как он вкратце описал ему церемонии, соблюдаемые при дворе во время таких приемов, остальная часть пути прошла в молчании.

Они причалили к пристани Уайтхолла и, назвав свои имена, вошли во дворец. Дворцовая стража оказала лорду Гленварлоху почести, соответствующие его высокому званию.

Сердце молодого человека сильно забилось, когда он вступил в королевские покои. Получив весьма скромное образование в чужих краях, он имел лишь самое смутное представление о великолепии придворной жизни; и философские размышления, учившие его с пренебрежением относиться к церемониям и внешнему блеску, подобно другим положениям чистой философии, оказались бессильными в тот момент, когда они столкнулись с непосредственным впечатлением, которое произвела на воображение неискушенного юноши представшая его взору роскошь. Пышные залы, через которые они проходили, торжественный церемониал, сопровождавший их, пока они шли по длинной анфиладе дворцовых покоев, богатая одежда лакеев, стражников и камердинеров – все это, казавшееся привычному придворному обыденным и не заслуживающим внимания, вызывало смущение и даже тревогу у тех, кто впервые знакомился с придворным этикетом и был полон сомнений относительно того, какой прием будет ему оказан при его первом посещении монарха.

Желая избавить своего юного друга от неожиданного замешательства, Гериот позаботился предупредить всех стражников, лакеев, камердинеров и прочих придворных, и никто не пытался остановить их. Они миновали несколько приемных, заполненных преимущественно стражниками, слугами и их знакомыми мужского и женского пола, одетыми в свое лучшее платье. Они с подобающей скромностью стояли у стен, как бы говоря этим, что они лишь зрители, а не актеры в придворном спектакле, и в их широко открытых глазах светилось жадное любопытство и желание увидеть как можно больше, пользуясь таким редким случаем.

Через эти наружные покои лорд Гленварлох и его лондонский друг проследовали в обширную, роскошно обставленную гостиную; она сообщалась с аудиенц-залом, и в нее допускались только лица, которые благодаря своему знатному происхождению, высоким государственным или придворным постам или по особому соизволению короля пользовались правом присутствовать на приемах во дворце, чтобы лично засвидетельствовать свое почтение монарху.

Среди этого избранного, привилегированного общества Найджел заметил сэра Манго Мэлегроутера; все те, кто знал, каким незначительным влиянием он пользовался при дворе, сторонились и избегали его, и он чрезвычайно обрадовался возможности завязать разговор с таким знатным лицом, как лорд Гленварлох, который был еще столь неопытен, что ему трудно было избавиться от назойливого придворного.

Мрачное лицо кавалера тотчас расплылось в жуткую улыбку; небрежно и покровительственно кивнув головой в сторону Джорджа Гериота и сделав аристократический жест, выражавший одновременно высокомерие и снисходительность, но затем совершенно забыл почтенного горожанина, у которого не раз обедал, и посвятил себя исключительно молодому лорду, хотя и подозревал, что тот находится в затруднительном положении и испытывает такую же потребность в собеседнике, как и он сам. Даже внимание этого чудака, несмотря на его странную и непривлекательную внешность, не было совершенно безразлично лорду Гленварлоху, ибо оно избавило его от абсолютного и несколько принужденного молчания его доброго друга Гериота, оставившего Найджела во власти мучительных и волнующих размышлений; с другой стороны, он с неподдельным интересом слушал резкие, саркастические замечания озлобленного, но наблюдательного придворного, для которого терпеливый слушатель, тем более потомок столь знатного и древнего рода, был настоящей находкой, а проницательный и общительный нрав кавалера делал его занимательным собеседником для Найджела Олифанта. Тем временем Гериот, забытый сэром Манго, уклоняясь от всяких попыток втянуть его в разговор, предпринимаемых из вежливости и благодарности лордом Гленварлохом, стоял поблизости с легкой улыбкой на лице; но была ли эта улыбка вызвана остроумием сэра Манго, или она относилась к его персоне, трудно было сказать с достоверностью.

В то время как наше трио стояло возле самой двери, ведущей в аудиенц-зал, которая все еще оставалась закрытой, в приемную быстрыми шагами вошел Максуэл с жезлом церемониймейстера; при его появлении все присутствующие, за исключением лиц знатного происхождения, расступились, чтобы дать ему дорогу. Он остановился возле знакомой нам компании, бросил беглый взгляд на молодого шотландского лорда, слегка поклонился Гериоту и наконец, обращаясь к Манго Мэлегроутеру, стал торопливо жаловаться ему на нерадивость офицеров и стражников дворцового караула, которые позволяют всякого рода горожанам, просителям и ростовщикам, не соблюдающим никакого почтения и приличий, прокрадываться в наружные покои дворца.

– Англичане, – сказал он, – возмущены, ибо при королеве никто не посмел бы и думать о таких вещах. Все время двор был для черни, а дворцовые покои для дворян; эти беспорядки бросают тень также и на вас, сэр Манго, ибо вы ведь тоже служите при королевском дворе.

На что сэр Манго, охваченный, как это часто бывало с ним в таких случаях, одним из своих обычных приступов глухоты, ответил:

– Неудивительно, что чернь позволяет себе вольности, если происхождение и манеры тех, кого она видит при королевском дворе, немногим лучше ее собственных.

– Вы правы, сэр, совершенно правы, – сказал Максуэл, коснувшись рукой потускневшей вышивки на рукаве старого кавалера. – Когда эти молодчики видят придворных, одетых в поношенное платье, словно жалкие комедианты, не приходится удивляться, что в королевском дворце нет отбоя от назойливых просителей.

– Вы, кажется, похвалили мою прелестную вышивку, мейстер Максуэл? – сказал кавалер, видимо судивший о смысле замечания церемониймейстера больше по его действиям, нежели по словам. – Это старинная вышивка с богатыми узорами, сделанная отцом вашей матушки, старым Джеймсом Ститчелом, прославленным портновским мастером из проулка Мерлин, которому я счел нужным дать работу, о чем я счастлив сейчас вспомнить, принимая во внимание, что ваш батюшка соизволил сочетаться браком с дочерью столь важной особы.

Максуэл бросил на него свирепый взгляд, но, сознавая, что от сэра Манго нельзя получить никакого удовлетворения и продолжение спора с таким противником может только сделать его смешным и разгласить тайну мезальянса, которым у него не было никаких оснований гордиться, он скрыл свое негодование под насмешливой улыбкой и, выразив сожаление по поводу глухоты сэра Манго, мешающей ему понимать то, что ему говорят, проследовал дальше и встал у двухстворчатой двери в аудиенц-зал, где он должен был исполнять обязанности церемониймейстера, как только дверь откроется.

– Дверь в аудиенц-зал сейчас откроется, – шепнул золотых дел мастер своему юному другу. – Мое положение не позволяет мне сопровождать вас дальше. Держитесь смело, как подобает потомку столь знатного рода, и подайте ваше прошение; надеюсь, король не отвергнет его и даст благосклонный ответ.

Тем временем дверь в аудиенц-зал отворилась и, как всегда в таких случаях, придворные направились к ней и стали входить медленным, но неудержимым потоком.

Когда Найджел, в свою очередь, подошел к двери и назвал свое имя и титул, Максуэл, казалось, был в нерешительности.

– Вас никто не знает, милорд, – сказал он. – Мне приказано не пропускать в аудиенц-зал ни одного человека, которого я не знаю в лицо, если за него не поручится кто-нибудь из высокопоставленных придворных.

– Я пришел с мейстером Джорджем Гериотом, – сказал Найджел, несколько смущенный столь неожиданным препятствием.

– Имя мейстера Гериота – вполне достаточный залог для золота и серебра, милорд, – ответил Максуэл с учтивой улыбкой, – но оно не может заменить родословную и титул. Моя должность вынуждает меня быть неумолимым. Я не могу пропустить вас. Я очень сожалею, но вашей светлости придется отойти в сторону.

– В чем дело? – спросил, подойдя к двери, старый шотландский дворянин, беседовавший с Джорджем Гериотом, после того как тот расстался с Найджелом, и заметивший препирательства между последним и Максуэлом.

– А это церемониймейстер Максуэл, – сказал сэр Манго Мэлегроутер, – выражает свою радость по поводу неожиданной встречи с лордом Гленварлохом, отец которого помог ему получить эту должность; во всяком случае, мне кажется, он говорит что-то в этом роде – ведь ваша светлость знает о моем недуге.

Приглушенный смех, каковой допускался придворным этикетом, пронесся среди тех, кто слышал этот образец сарказма сэра Манго. Но старый дворянин подошел еще ближе и воскликнул:

– Как?! Сын моего доблестного старого противника Охтреда Олифанта? Я сам представлю его королю.

С этими словами он без дальнейших церемоний взял Найджела под руку и собирался провести его в Зал, когда Максуэл, все еще преграждавший вход своим жезлом, сказал, правда с некоторой нерешительностью и замешательством:

– Милорд, никто не знает этого джентльмена, и мне приказано быть непреклонным.

– Та-та-та, любезный, – сказал старый лорд, – я ручаюсь за то, что он сын своего отца. Я вижу это по изгибу его бровей. А ты, Максуэл, достаточно хорошо знал его отца и мог бы не проявлять свою непреклонность. Пропусти нас, любезный!

С этими словами он отстранил церемониймейстера и вошел в аудиенц-зал, все еще держа под руку молодого лорда.

– Я должен познакомиться с вами, молодой человек, – сказал он, – я должен познакомиться с вами. Я хорошо знал вашего отца, дорогой мой, и не раз нам случалось ломать копья на турнирах и скрещивать наши шпаги. И я могу гордиться тем, что я еще жив, чтобы похваляться этим. Он был на стороне короля, а я – на стороне королевы во время Дугласовых войн – мы оба были молоды тогда и не страшились ни огня, ни меча; и кроме того, между нами существовала старая родовая вражда, переходившая по наследству от отца к сыну вместе с нашими перстнями, тяжелыми мечами, доспехами и гребнями на наших шлемах.

– Слишком громко, лорд Хантинглен, – шепнул один из камердинеров. – Король! Король!

Старый граф – ибо таков был титул лорда Хантинглена – понял намек и замолчал.

Иаков, вошедший через боковую дверь, поочередно отвечал на поклоны стоявших рядами посетителей, время от времени обращаясь к окружающей его небольшой свите придворных фаворитов. Он был одет с несколько большей тщательностью, чем в тот раз, когда мы впервые представили монарха нашим читателям, но ему от природы была присуща некоторая неуклюжесть, отчего одежда никогда не сидела на нем красиво, а из предусмотрительности или по робости характера он, как мы уже говорили, имел обыкновение зашивать в свой камзол множество монет для защиты от удара кинжалом, что придавало его фигуре еще большую мешковатость, являющую странный контраст с его резкими и суетливыми движениями, которыми он сопровождал свою речь. И все же, хотя в манерах короля не было ничего величественного, в его поведении было столько мягкости, простоты и добродушия, он был настолько неспособен маскировать или скрывать свои собственные слабости и относился с такой терпимостью и сочувствием к слабостям других, что его обходительность в сочетании с ученостью и некоторой долей проницательности неизменно производила благоприятное впечатление на всех, кто имел с ним дело.

Когда граф Хантинглен представил Найджела монарху – ибо почтенный пэр взял на себя выполнение этой церемонии, – король принял юного лорда весьма милостиво и заметил, обращаясь к представившему его графу, что он «очень рад видеть их обоих вместе, стоящими бок о бок».

– Ибо я полагаю, лорд Хантинглен, – продолжал он, – ваши предки и даже ваша светлость и отец этого юноши встречались лицом к лицу со скрещенными шпагами, а это менее дружелюбная поза.

– До тех пор, пока ваше величество, – сказал лорд Хантинглен, – не заставили лорда Охтреда и меня скрестить пальмовые ветви в тот достопамятный День, когда ваше величество устроили пир для всех дворян, враждовавших между собой, и заставили их обменяться рукопожатиями в вашем присутствии…

– Я прекрасно помню это, – сказал король, – я прекрасно помню! Это был благословенный день – девятнадцатое сентября, самый благословенный из всех дней в том году. Вот была потеха, когда эти молодцы, злобно ухмыляясь, пожимали друг другу руки! Клянусь спасением своей души, я думал, что некоторые, из них, в особенности молодые горцы, затеют ссору в нашем присутствии, но мы заставили их подойти к кресту рука об руку – мы сами шли впереди – и выпить кубок доброго вина за примирение, за прекращение родовой вражды и за вечную дружбу. В тот год старый Джон Андерсон был лорд-мэром. Он плакал от радости, а судьи и члены Совета от восторга прыгали в нашем присутствии с непокрытыми головами, словно жеребята.

– Поистине, это был счастливый день, – сказал лорд Хантинглен, – и он никогда не будет забыт в истории царствования вашего величества.

– Я не хотел бы, чтобы его забыли, милорд, – ответил монарх. – Я не хотел бы, чтобы о нем умолчали в наших анналах. Да, да, beati pacific! note 46Note46
  Блаженны миротворцы (лат.).


[Закрыть] Мои английские вассалы должны высоко ценить меня, и мне хотелось бы напомнить им, что они обрели в моем лице единственного миролюбивого монарха, который когда-либо вышел из моего рода. Что было бы с вами, если бы к вам пришел Иаков с Огненным Лицом! – сказал он, окинув взглядом присутствовавших. – Или мой прадед, стяжавший вечную славу при Флоддене?!

– Мы отослали бы его обратно на север, – прошептал один из английских дворян.

– Во всяком случае, – сказал другой таким же еле слышным голосом, – нашим монархом был бы мужчина, хотя бы это был всего лишь шотландец.

– Итак, мой юный друг, – сказал король, обращаясь к лорду Гленварлоху, – где вы провели свои отроческие годы?

– Последнее время в Лейдене, с позволения вашего величества, – ответил лорд Найджел.

– Ага! Ученый! – воскликнул король. – И, клянусь честью, скромный и чистосердечный юноша, который, в отличие от большинства наших путешествующих вельмож, не разучился краснеть. Мы будем обращаться с ним должным образом.

Затем, выпрямившись и окинув взглядом всех присутствующих с сознанием превосходства своей учености, причем все придворные, как понимающие, так и не понимающие латынь, с нетерпением стали проталкиваться вперед, чтобы послушать его, просвещенный монарх слегка откашлялся и продолжал свои расспросы следующим образом:

– Хм! Хм! Salve bis, quaterque salve, Glenvarlochides noster! Nuperumne ab Lugduno Batavorum Britanniam rediisti? note 47Note47
  Дважды и даже четырежды желаю тебе здоровья, наш Гленварлохид! Ты, кажется, недавно вернулся из Лейдена в Британию? (лат.).


[Закрыть]

Молодой лорд ответил с низким поклоном;

– Imo, Rex augustissime – biennium fere apud Lugdunenses moratus sum. note 48Note48
  Да, ваше величество, я почти два года жил в Лейдене (лат.).


[Закрыть]

Иаков продолжал:

– Biennium dicis? Bene, bene, optume factum est… Non uno die, quod dicunt, – intelligisti, Domine Glenvarlochiensis? note 49Note49
  Два года, говоришь? Хорошо, хорошо, это в высшей степени хорошо. Не в один день, как говорится, – понял меня, владыка Гленварлоха? (лат.).


[Закрыть] Ага!

В ответ на это Найджел почтительно поклонился, и король, повернувшись к стоявшим сзади него придворным, сказал:

– Adolescens quidem ingenui vultus ingenuique pudoris. note 50Note50
  Юноша благородной внешности и благородной скромности (лат.).


[Закрыть] – Затем он продолжал свою ученую беседу: – Et quid hodie Lugdunenses loquuntur? Vossius vester nihilne novi scripsit? – Nihil certe, quod doleo, typis recenter edidit. note 51Note51
  А что сейчас говорят лейденцы? Ваш Воссиус, разве он ничего не написал, нового? Печально, что в последнее время он, безусловно, не издал ничего (лат.).


[Закрыть]

– Valet quidem Vossius, Rex benevole, – ответил Найджел, – ast senex veneratissimus annum agit, ni fallor, septuagesimum. note 52Note52
  О милостивый король, Воссиус здравствует, но, если не ошибаюсь, почтенному старцу идет уже семидесятый год (лат.).


[Закрыть]

– Virum mehercle, vix tarn grandaevum crediderim, note 53Note53
  Я с трудом поверил бы, клянусь Гераклом, что этот человек столь стар (лат.).


[Закрыть] – ответил монарх. – Et Vorstius iste? – Arminii improbi successor aique ac sectator – Herosne adhuc, ut cum Homero loquar, Zwoc eoti kai eпi Хgovi deрkwv? note 54Note54
  А этот Ворстиус – преемник и последователь нечестивого Арминиа? Все еще этот герой, как я сказал бы вслед за Гомером, «живет и видит свет»? (лат. и греч.).


[Закрыть]

По счастливой случайности Найджел помнил, что Ворстиус, богослов, только что упомянутый его величеством при расспросах о состоянии литературы в Голландии, вел с Иаковом полемику, которая сильно задела короля, и тот в своей публичной переписке с Соединенными провинциями дал наконец понять, что было бы хорошо, если бы гражданские власти вмешались и приостановили распространение ереси? приняв строгие меры по отношению к особе этого ученого проповедника; однако, несмотря на некоторые затруднения, принципы всеобщей терпимости побудили высокомощных господ уклониться от исполнения этой просьбы. Зная все это, лорд Гленварлох, хотя он стал придворным всего лишь пять минут назад, проявил достаточно находчивости, чтобы ответить:

– Vivum quidem, baud diu est, hominem videbam – vigere autem quis dicat qui sub fulminibus eloquentioe tuoe, Rex magne, jamdudum pronus jacet, et prostratus? note 55Note55
  Если у кого-нибудь из читательниц или читателей зародится подозрение, что латинские предложения содержат какую-то тайну, они будут рады узнать, что это всего лишь несколько обычных фраз, относящихся к состоянию литературы в Голландии, которые не представляют особого интереса и не поддаются дословному переводу. (Прим. автора.) Жив. Недавно я видел этого человека. Но кто назвал бы живым того, кто уже давно лежит низвергнутый и распростертый молниями твоего красноречия, о великий король? (лат.).


[Закрыть]

Услышав эту похвалу своему полемическому искусству, Иаков, весьма довольный уже тем впечатлением, какое произвела на присутствующих его ученость, почувствовал себя на вершине блаженства.

Он потирал руки, прищелкивал пальцами, суетился, радостно смеялся, восклицал: «Euge! Belle! Optime!» note 56Note56
  Хорошо! Прекрасно! Великолепно! (лат.).


[Закрыть] и, повернувшись к епископам Эксетерскому и Оксфордскому, стоявшим позади него, сказал:

– Вы видите, милорды, неплохой образчик нашей шотландской латыни. Мы хотели бы, чтобы все наши подданные в Англии были так же хорошо знакомы с этим языком, как этот молодой лорд и другие – знатные юноши в нашем старом королевстве; мы также сохраняем подлинное римское произношение, подобно другим просвещенным народам на континенте, и мы можем поддерживать сношения с учеными мужами всего мира, говорящими на латинском языке, тогда как вы, наши просвещенные английские подданные, ввели у себя в университетах, весьма ученых в других отношениях, манеру произношения, напоминающую косноязычную невесту из сказки, которой «пристемили носку»; а такой разговор – не обижайтесь на меня за откровенность – не может понять ни один народ на земле, за исключением вас самих; и поэтому латынь quoad Anglos note 57Note57
  Что касается англичан (лат.).


[Закрыть] перестает быть communis lingua note 58Note58
  Общим языком (лат.).


[Закрыть] – всеобщим драгоманом, или толмачом, между всеми мудрецами на земле.

Епископ Эксетерский поклонился, как бы молчаливо соглашаясь с королевским порицанием, но епископ Оксфордский стоял прямо, не склонный уступать в том, на что распространялась власть его престола, готовый стать добычей пламени костра, защищая как университетскую латынь, так и любой догмат своей веры.

Король, не дожидаясь ответа от прелатов, продолжал расспрашивать Найджела, но теперь уже на родном языке:

– Итак, мой дорогой питомец муз, что делаете вы вдали от своей северной отчизны?

– Я приехал, чтобы засвидетельствовать свое почтение вашему величеству, – сказал юный лорд, став на одно колено, – и подать вам, – прибавил он, – мое смиренное прошение.

Направленный на короля Иакова пистолет несомненно испугал бы его больше, но едва ли (если не считать страха) привел бы беспечного монарха в большее смущение.

– Так вот в чем дело, мой любезный! – сказал он. – Неужели ни один человек, хотя бы в виде исключения, не может приехать из Шотландии, как только ex proposito – с определенной целью, чтобы посмотреть, нельзя ли чем-нибудь поживиться от своего любимого монарха? Всего только три дня тому назад мы едва не поплатились жизнью и не повергли в траур три королевства из-за опрометчивости неуклюжего мужлана, сунувшего нам в руки какой-то пакет, а сейчас нас осаждают с такой же назойливостью в нашем собственном дворце. Отдайте эту бумагу нашему секретарю, милорд, к нашему секретарю с этой бумагой.

– Я уже подавал свое смиренное прошение секретарю вашего величества, – сказал лорд Гленварлох, – но, кажется…

– Он не пожелал принять его, не так ли? – перебил его король. – Клянусь спасением своей души, наш секретарь лучше нас выполняет эту часть королевских обязанностей, он лучше нас умеет отклонять прошения и читает только те из них, которые нравятся ему самому. Мне кажется, я был бы лучшим секретарем у него, чем он у меня. Да, милорд, вы желанный гость в Лондоне; я вижу, вы смышленый и ученый юноша, и я советую вам при первой возможности повернуть нос вашего корабля на север и пожить некоторое время в Сент-Эндрюсе, и мы будем очень рады услышать, что вы преуспеваете в науках. Incumbite remis fortiter. note 59Note59
  Сильно налягте на весла (лат.).


[Закрыть]

Говоря это, король небрежно держал прошение молодого лорда, словно он только ждал того момента, когда посетитель повернется к нему спиной, чтобы бросить его челобитную на пол или просто отложить в сторону и никогда не читать ее. Найджел, который понял это по его холодному, равнодушному взгляду и по тому, как он крутил и мял в руках прошение, встал с горьким чувством обиды и разочарования, отвесил низкий поклон и собирался поспешно удалиться. Но лорд Хантинглен, стоявший рядом с ним, предотвратил его намерение, слегка коснувшись полы его плаща, и Найджел, поняв намек, отошел всего лишь на несколько шагов от короля и остановился.

Тем временем лорд Хантинглен, в свою очередь, встал на одно колено перед Иаковом и сказал:

– Может быть, вашему величеству будет угодно вспомнить, что однажды вы обещали мне исполнять мою просьбу каждый год вашей священной жизни?

– Я прекрасно помню это, мой друг, – ответил Иаков. – Я прекрасно помню, и на то есть основательная причина. Это было тогда, когда вы разжали клыки вероломного Рутвена, сжимавшие наше королевское горло, и вонзили в грудь предателя свой кинжал, как подобало верному подданному. И тогда мы, как вы напомнили нам – что было лишним, – вне себя от радости по поводу нашего спасения, обещали каждый год исполнять одно ваше желание, каковое обещание, вступив в наши королевские права, мы вновь подтвердили restrictive и conditionaliter note 60Note60
  Ограничительно и условно (лат.).


[Закрыть] – при том непременном условии, что просьбу вашей светлости мы сочтем приемлемой, согласно нашему королевскому усмотрению.

– Истинная правда, всемилостивейший государь, – сказал старый граф. – И я осмелюсь еще спросить, не перешел ли я когда-нибудь границ вашего королевского благоволения?

– Клянусь, нет! – воскликнул король. – Я не помню, чтобы вы когда-нибудь просили слишком много для себя, разве что гончую, сокола или оленя из нашего Теобальдского парка или что-нибудь в этом роде. Но к чему все это предисловие?

– Я хочу обратиться к вашему величеству с просьбой, – сказал лорд Хантинглен, – чтобы ваше величество соизволили безотлагательно взглянуть на прошение лорда Гленварлоха и, не передавая его вашему секретарю или кому-нибудь из ваших советников, поступили с ним так, как подскажет вам ваше справедливое королевское сердце.

– Клянусь честью, милорд, это непостижимо! – воскликнул король. – Вы просите за сына вашего врага!

– Того, кто был моим врагом до тех пор, пока ваше величество не сделали его моим другом, – ответил лорд Хантинглен.

– Золотые слова, милорд, – сказал король, – достойные истинного христианина. А что касается прошения этого молодого человека, я отчасти догадываюсь, о чем там речь, и по правде говоря, я обещал Джорджу Гериоту быть благосклонным к этому юноше. Но вот в чем беда: Стини и малютка Чарлз терпеть его не могут, так же как и ваш собственный сын, милорд; и мне кажется, лучше бы ему отправиться обратно в Шотландию, пока по их милости с ним не случилась какая-нибудь беда.

– Что до моего сына, с позволения вашего величества, так не ему указывать мне, как поступать, – сказал граф, – и не кому-нибудь из этих сорванцов.

– Мне они тоже не указ, – ответил монарх. – Клянусь душой своего отца, я никому из них не позволю помыкать мной как пешкой. Я буду делать то, что хочу и что должен делать, как подобает свободному королю.

– Значит, ваше величество исполнит мою просьбу? – спросил лорд Хантинглен.

– Да, черт возьми, исполнит… разумеется, исполнит, – сказал король. – Но пройдемте сюда, милорд, здесь нас никто не услышит.

Он поспешно провел лорда Хантинглена через толпу придворных, с любопытством взиравших на эту необычную сцену, как это бывает в подобных случаях во всех дворцах. Король прошел в маленький кабинет и сначала попросил лорда Хантинглена запереть дверь на ключ или на щеколду, но в следующее мгновение отменил свое приказание со словами:

– Нет, нет, нет; клянусь святым причастием, милорд, я свободный король и буду поступать так, как хочу и как должен поступать; я Justus et tenax propositi, note 61Note61
  Справедливый и твердый в испытании (лат.).


[Закрыть] милорд. Тем не менее стойте у двери, лорд Хантинглен, на тот случай, если войдет этот сумасшедший Стини.

– О мой бедный государь! – простонал граф Хантинглен. – Когда вы были у себя на холодной родине, у вас в жилах текла более горячая кровь.

Король бегло просмотрел прошение, или петицию, поминутно вскидывая глаза на дверь и снова поспешно опуская их на бумагу, стыдясь того, что лорд Хантинглен, которого он уважал, заподозрит его в робости.

– Говоря по правде, – сказал он, торопливо закончив чтение, – это весьма серьезное дело, более серьезное, чем мне его рисовали, хотя я уже раньше догадывался об этом. Так значит, Хантинглен, этот юноша желает уплаты денег, которые мы ему должны, только для того, чтобы выкупить свою вотчину? Но ведь тогда у юноши появятся другие долги, и зачем ему обременять себя такими обширными бесплодными землями? Не говорите мне про эти земли, милорд, забудьте про них; наш шотландский канцлер обещал их Стини. Там самая лучшая охота во всей Шотландии, а малютка Чарлз и Стини хотят поохотиться там на оленей в будущем году. Они должны получить эти земли, они должны получить эти земли; а наш долг будет выплачен молодому человеку до последнего пенни, и он сможет истратить эти деньги у нас при дворе. А если уж у него такой аппетит на землю, ну что ж, милорд, мы набьем ему живот английской землей: она в два раза, да что там – в десять раз ценнее этих проклятых холмов и скал, болот и мхов, до которых он так падок.

Все это время король шагал взад и вперед по кабинету в жалком состоянии нерешительности, а манера волочить ноги, как бы загребая воздух, и дурная привычка вертеть в руках пучки лент, украшавших нижнюю часть его одежды, придавали ему еще более смешной вид.

Лорд Хантинглен выслушал его с величайшим спокойствием и затем ответил:

– С позволения вашего величества, когда Ахав домогался виноградника Навуфея, тот дал ему такой ответ: «Сохрани бог, чтобы я отдал тебе наследие моих отцов».

– Эх, милорд, эх, милорд! – воскликнул Иаков, покраснев от досады. – Уж не собираетесь ли вы учить меня священной истории? Вам нечего бояться, милорд, что я буду несправедлив к кому-нибудь; и так как ваша светлость не желает помочь мне уладить это дело более мирным путем, что, как мне кажется, было бы лучше для молодого человека, как я уже говорил раньше, ну что ж, если уж так нужно, – черт возьми, я свободный король, дорогой мой, – так пусть же он получит свои деньги и выкупит свои владения, и пусть он строит там церковь или мельницу, если хочет.

С этими словами он поспешно написал распоряжение шотландскому казначейству о выплате требуемой суммы и затем прибавил:

– Не знаю только, как они смогут выплатить ее, но ручаюсь, что под этот приказ он достанет денег у ювелиров, которые могут найти их для кого угодно, но только не для меня. И теперь вы видите, лорд Хантинглен, что я не вероломный обманщик, отказывающийся выполнить вашу просьбу, как я обещал вам, и не Ахав, домогающийся виноградника Навуфея, и не пешка, которую фавориты и советники могут водить за нос, как им вздумается. Я думаю, теперь вы согласитесь, что я не принадлежу к их числу?