355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Вальтер Скотт » Приключения Найджела » Текст книги (страница 22)
Приключения Найджела
  • Текст добавлен: 10 сентября 2016, 16:52

Текст книги "Приключения Найджела"


Автор книги: Вальтер Скотт



сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 39 страниц)

Глава XXI

Не проходи, о путник, торопливо!

Живет здесь тот, чьи бритвы крепче пива.

Путь от цирюльника до бочки недалек -

Тут сбреют бороду и срежут кошелек.

Вывеска на трактире, который держал цирюльник

Мы принуждены перенести наших читателей к жилищу Бенджамина Садлчопа, мужа деятельной и расторопной миссис Урсулы, который и сам исполнял разнообразнейшие обязанности. Помимо того, что он подстригал кудри и бороды и закручивал усы вверх на залихватский военный манер или опускал их книзу по моде горожан; помимо того, что по временам он пускал кровь ланцетом или оттягивал ее банками, удалял корни зубов и занимался прочим мелким врачеванием, почти не уступая в этом своему соседу, аптекарю Рэрдренчу, – он мог также при случае выдернуть затычку из пивного бочонка с такой же легкостью, как больной зуб, нацедить пива так же ловко, как пустить кровь, и ополоснуть добрым элем только что подстриженные им усы. Однако все эти занятия были у него строго разграничены.

Над его цирюльней на Флит-стрит выступала длинная загадочная вывеска, размалеванная цветными полосами, которые должны были изображать ленты, украшавшие эту эмблему в прежние времена. В окне красовались зубы, нанизанные рядами на нити словно четки, а также чаши с красным лоскутом на дне, напоминавшим кровь, в знак того, что клиентам здесь «вкупе с ценными наставлениями» отворяют кровь, ставят банки и прикладывают шпанские мушки. Между тем о более доходных, но менее благородных манипуляциях над головой и бородой упоминалось коротко и деловито. В цирюльне стоял протертый кожаный стул для посетителей и висела гитара, по-тогдашнему кифара, или цитра, которой мог развлекаться клиент, покуда Бенджамин трудился над его предшественником, и которая поэтому зачастую в переносном смысле терзала уши клиентов, в то время как бритва терзала их подбородки в буквальном. Словом, все в этом заведении говорило о том, что его двуликий хозяин с одинаковым успехом исполняет обязанности и хирурга и брадобрея.

Однако в доме была еще задняя комнатка, негласно используемая как распивочная, которая имела отдельный вход с глухой изогнутой улочки, посредством множества проулков и проходных дворов сообщавшейся обходным путем с Флит-стрит. С заведением Бенджамина, открытым для всех желающих, сей тайный храм Бахуса соединялся длинным узким коридором; в этой комнатке несколько старых пьяниц имели обыкновение пропускать утреннюю чарочку, а другие потягивали свою четверть пинты спиртного, стыдливо войдя в цирюльню якобы для того, чтобы побриться. Кроме того, из этого укромного уголка отдельный ход вел в покои миссис Урсулы, которая, как предполагали, пользовалась им для своих многообразных дел, когда ей самой требовалось выйти из дому незамеченной или приходилось впускать клиентов и заказчиков, не желавших навещать ее открыто.

Итак, после полудня, когда застенчивые и скромные забулдыги, лучшие клиенты Бенджамина, выпив свою рюмку или кружку, уходили восвояси, работа распивочной, по существу, на этом кончалась, и обязанность открывать заднюю дв<ерь переходила от одного из подмастерьев цирюльника к маленькой мулатке, смуглой Ириде миссис Садлчоп. И вот тогда-то одна тайна громоздилась на другую. Закутанные кавалеры и дамы в масках, переодетые на всякие лады, прокрадывались к дому по лабиринту переулков, и даже тихий стук, то и дело подзывавший к дверям маленькую служанку, наводил на мысль о чем-то таинственном, боящемся огласки.

Вечером того самого дня, когда состоялась продолжительная беседа Маргарет с леди Гермионой, миссис Садлчоп дала наказ юной привратнице «держать дверь на запоре так же крепко, как скряга – сундук, и если она дорожит своей желтой шкурой, то не пускать никого, кроме…» Имя было произнесено шепотом, и распоряжение сопровождалось многозначительным кивком. Служаночка ответила понимающим взглядом, отправилась на свой пост и через короткое время открыла дверь для знакомого уже нам городского щеголя, на ком так неуклюже сидело платье и кто так доблестно проявил себя в драке, случившейся при первом посещении Найджелом ресторации Боже. Мулатка ввела его к хозяйке со словами:

– Миссис, вас хочет видеть красивый молодой джентльмен, с ног до головы в бархате и золоте.

И, закрыв дверь, пробормотала себе под нос:

– Красивый молодой джентльмен, как же! Подмастерье у того старика, который делает тик-так, вот он кто!

И в самом деле, мы с сожалением в этом признаемся и надеемся, что читатели разделят наши чувства по этому поводу, это был честный Джин Вин. Покинутый добрым ангелом, он дошел в своем безрассудстве до того, что иногда переряжался и посещал в модном платье безнравственные увеселительные места, где для него было бы несмываемым бесчестьем появиться в своем истинном виде и качестве – в том случае, разумеется, если бы ему удалось проникнуть туда в собственном обличье. Сейчас лицо его было мрачно, богатое платье надето наспех и застегнуто кое-как, перевязь перекошена, так что шпага торчала вбок, вместо того чтобы с небрежным изяществом прилегать к ноге, а кинжал с прекрасной насечкой и позолотой был заткнут за пояс, точно нож мясника за синий фартук.

Кстати сказать, в прежние времена было легче отличить знатного от простолюдина, ибо чем для придворных дам были старинные фижмы и более современный кринолин, тем для дворянина была шпага – статья туалета, делавшая смешными тех, кто носил ее, не имея на то права и привычки. Шпага запуталась у Винсента в ногах, он едва не упал и в сердцах воскликнул:

– Пропади она пропадом! Вот уже второй раз она меня подводит! Точно знает проклятая палка, что я не настоящий джентльмен, и вытворяет свои штуки нарочно!

– Успокойся, успокойся, мой добрый Джин Вин, успокойся, мой славный мальчик, – ласково проговорила миссис Урсула. – Не обращай внимания на такие пустяки; честный, простосердечный лондонский подмастерье не хуже любого расфуфыренного студента.

– Я был честным и простосердечным лондонским подмастерьем, пока не познакомился с вами, миссис Садлчоп, – отрезал Винсент. – А чем сделали меня ваши советы, для этого уж вы подбирайте название сами, а мне и думать об этом стыдно, черт побери.

– Вон оно что, – протянула хозяйка, – ишь как тебя забрало. Что ж, я знаю только одно средство против твоей болезни.

С этими словами она подошла к небольшому угловому шкафчику, обшитому резной панелью, отперла его ключом, висевшим вместе с полдюжиной других ключей на серебряной цепочке у пояса, и достала длинную оплетенную бутылку тонкого стекла, а вместе с ней два пузатых фламандских кубка на высоких ножках. Один из них, предназначавшийся для гостя, она наполнила до краев, другой, для себя, налила более скромно, на две трети, приговаривая, в то время как драгоценный укрепляющий напиток струился ровным густым потоком:

– Настоящая Роза Солис без подделок, уносит хандру, промывает мозги. Хотя Джин Вин и осушил кубок одним духом, между тем как хозяйка чинно пила маленькими глотками, против ожидания лекарство не улучшило его настроения. Напротив, бросившись в кожаное кресло, в котором миссис Урсли имела обыкновение нежиться по вечерам, Джин Вин объявил, что он «самый разнесчастный малый во всем Лондоне».

– С чего это ты, дурень, забиваешь себе голову таким вздором? – спросила миссис Садлчоп. – Вот уж верно: дураки да дети никогда не знают, чего хотят. Ну скажи, разве кому-нибудь из тех, кто гуляет вокруг собора святого Павла в беретах и в шляпах с перьями, перепадает столько ласковых взглядов от красоток, сколько получаешь ты, пройдясь этаким молодчиком по Флит-стрит с дубинкой под мышкой и в шапке набекрень? Тебе очень хорошо известно, что от жены сборщика податей до последней жилетницы на твоей улице все женщины до единой готовы шею вывернуть, лишь бы взглянуть на тебя, когда ты проходишь мимо. И ты еще называешь себя разнесчастным малым! Да неужто мне каждый раз надо твердить одно и то же, словно я тешу песенками обиженного пай-мальчика?

Льстивые речи миссис Урсулы постигла одинаковая участь с ее напитком: они, правда, были проглочены тем, кому предназначались, и, надо сказать, не без удовольствия, однако не возымели успокоительного действия на взбудораженную душу юноши. Он было засмеялся, полупрезрительно-полуудовлетвореино, но тут же бросил недовольный взор на миссис Урсли и ответил:

– Вы и вправду обращаетесь со мной как с ребенком. И как вам не надоест без конца повторять одну и ту же дурацкую песню, которая занимает меня как прошлогодний снег?

– Ах вот что, – подхватила миссис Урсли, – другими словами, тебе нет дела, что ты нравишься всем, если ты не нравишься одной. Я вижу, ты настоящий влюбленный и тебе нет дела до всего Лондона, от моего дома до Уайтчэпела, лишь бы тебе добиться благосклонности твоей смазливой Пегги Рэмзи. Ну, ну, потерпи еще немного и положись во всем на меня – уж быть мне той веревочкой, которая вас наконец свяжет.

– Давно пора, – ответил Дженкин. – Покуда вы были клином, вбитым между нами.

К этому времени миссис Садлчоп покончила со своей порцией горячительного – не первой за этот день; и хотя почтенная жена цирюльника не так-то легко теряла голову и была если не воздержанной, то, во всяком случае, осторожной в своих возлияниях, все же терпеливость ее, как можно себе представить, не возросла от той диеты, которую она соблюдала.

– Ах ты злобный, неблагодарный бездельник! – воскликнула миссис Урсли. – Я ли не делала все, чтобы снискать для тебя благоволение твоей хозяйки? Эта спесивая, жеманная шотландка обожает дворян, как уэльсец – сыр, и происхождение ее отца от герцога Дьяволси, или как там она его называет, мило ей, как золото скряге, хотя она так же тщательно скрывает это в своем сердце, как тот – золото в сундуке. Подавай ей джентльмена, и только. Ну, так я и сделала из тебя джентльмена, Джин Вин, этого сам черт отрицать не может.

– Дурака вы из меня сделали, – отвечал бедняга, созерцая рукав камзола.

– Одно другому не мешает, – со смехом возразила миссис Урсли.

– А что того хуже, – продолжал Джеикин, внезапно повернувшись к ней спиной и ерзая в кресле, – вы из меня сделали мошенника.

– Однако ж и это не мешает быть джентльменом, – в том же тоне заметила миссис Урсли. – Ежели кто переносит свою глупость весело, а плутовство смело, то я еще посмотрю, сможет ли в нынешнее время скромный и честный человек равняться с ним. Да что там, дружок, это только во времена короля Артура или короля Лудда считалось, будто дворянин запятнал свой герб, если переступил границы благоразумия или честности. А в наши дни дворянином делают смелый взор, быстрая на расправу рука, красивое платье, крепкая брань да горячая голова.

– Мне лучше знать, – сказал Джин Вин, – кем я стал с той поры, как променял кегли и мяч на теннис и шары, добрый английский эль – на жидкое бордо и кислый рейнвейн, жаркое и пудинг – на вальдшнепов и рагу, дубинку – на шпагу, мою шапочку – на касторовую шляпу с высокой тульей, простую божбу – на модную клятву, ящик с рождественскими подарками – на ящик с игральными костями, заутреню – на бесовский шабаш, а мое честное имя… Да я способен тебе голову расшибить, злодейка, как подумаю о том, чьи советы довели меня до этого!

– Чьи же советы, чьи? А ну, договаривай, ничтожный, жалкий подмастерьишка! Отвечай, кто тебе советовал? – накинулась на него миссис Урсли, вспыхнув от негодования. – А ну-ка, мелкая душонка, говори, по чьему совету ты стал картежником, а послушать тебя – еще и вором? Избави нас господи от лукавого! – С этими словами миссис Урсли набожно перекрестилась.

– Потише, потише, миссис Урсула Садлчоп! – прервал ее Дженкин, вскочив с кресла и гневно сверкнув на нее черными глазами. – Не забывайте, что я вам не муж, а если б я им был, то вы бы у меня помнили, чей порог в последний раз обметала скиммингтонская процессия, когда ее устраивали в честь такой же крикливой карги, как вы. note 123Note123
  Род торжественной процессии в честь замужней женщины, чей деспотизм достигал такой степени, что обращал на себя внимание соседей. Такая процессия обстоятельно описывается в «Гудибрасе» (часть II, песнь II). По мере продвижения процессии некоторые из ее участников, специально на то уполномоченные, обычно обметали пороги тех домов, где хозяйки, по слухам, осуществляли тираническую власть над мужьями. Это было намеком на то, что их обитательницы, в свою очередь, могут подвергнуться в следующий раз подобной же участи. Скиммингтонские процессии, имеющие некоторое сходство с обычаем мумбоджумбо в африканской деревне, давно уже прекратились в Англии потому, видимо, что власть женщин то ли стала более мягкой, то ли реже встречается, чем во времена наших предков. (Прим, автора.)


[Закрыть]

– В другой раз, надеюсь, увижу процессию в твою честь, – огрызнулась миссис Урсли, позабыв с досады все свои медовые, приторные слова, – когда тебя повезут в Холборн с букетом на груди и со священником под рукой.

– Что ж, возможно, так и случится, – с горечью отозвался Джин Вин, – если я буду и дальше слушаться ваших советов. Но прежде чем настанет этот день, вы еще узнаете, что Джину Вину стоит свистнуть, и к его услугам будут дюжие молодцы с Флитстрит. Да, да, старая шельма, тебя еще посадят на телегу, как сводню и колдунью, вымажут красной краской и повезут в исправительный дом, колотя во все медные тазы, какие найдутся между Темпл-Баром и собором святого Павла, да так, будто сам черт бьет в них своими вилами!

Миссис Урсли побагровела как свекла и, схватив полупустую бутылку с вином, очевидно приготовилась, судя по первому движению, запустить ею в голову обидчику, как вдруг, с огромным усилием обуздав свою неистовую ярость, она нашла бутылке более законное применение, с удивительным хладнокровием наполнила бокалы и, подняв один из них, сказала с улыбкой, которая больше подходила к ее приятному, веселому лицу, нежели бешенство, искажавшее его несколько мгновений назад:

– За тебя, Джин Вин, за тебя, мой мальчик, от всей души, хоть ты и питаешь ко мне злобу – это ко мне-то, которая всегда была тебе матерью.

Английское добродушие Дженкина не могло устоять перед столь убедительным призывом. Он взял другой бокал, выпил за здоровье хозяйки ответную чашу примирения и принялся ворчливым тоном извиняться за свою запальчивость.

– Ведь вы сами, – сказал он, – уговорили меня приобрести все эти красивые вещи, ходить в ту нечестивую ресторацию да тереться там вокруг знати и докладывать вам обо всем, что там случится. Вы еще сказали, что если сейчас я важная персона в своем квартале, то скоро стану важной персоной в той ресторации и в десять раз больше выиграю в брелан и в примере, чем, бывало, в дурака и в «пусти по миру соседа», и что выкидывать дублеты в кости не труднее, чем сшибать девятки в кегельбане. Потом вы мне велели приносить вам из ресторации такие новости, которые всем нам помогут разбогатеть, стоит только умело воспользоваться ими. А теперь видите, что из этого вышло!

– Все это ты верно говоришь, мой милый, – сказала хозяйка, – но наберись терпения. Рим не один день строился. К придворному платью за один месяц не привыкнешь. Вспомни, каково тебе было, когда ты сменил долгополую куртку на камзол и штаны? Да и в карты тоже: если садишься играть, приготовься не все лишь выигрывать, но и проигрывать. Только усидчивый игрок уносит домой чужие денежки.

– Покамест чужие уносят мои денежки, – возразил Джин Вин, – чистят мои карманы кому не лень. Это бы еще куда ни шло, по ведь я задолжал за весь этот шик, а между тем день проверки счетов приближается, и скоро хозяин откроет, что у меня в выручке недостает двадцати золотых. Моего старика отца потребуют к хозяину, чтобы возместить недостачу, и тут мне останется избавить палача от работы и повеситься самому или сбежать в Виргинию.

– Не говори так громко, любезный, – прервала его миссис Урсли. – Скажи мне, отчего ты не займешь денег у твоего дружка? А когда придет день проверки его счетов, ты можешь вернуть ему эти деньги.

– Нет, нет, хватит с меня таких дел, – сказал Винсент. – Бедняга Танстол одолжил бы мне денег, когда б они у него были. Да, к несчастью, благородные нищие родственнички обобрали его до нитки, и теперь он гол, как береза на рождество. Нет, все кончено, участь мою составляют пять букв, и складываются они в слово «позор».

– Замолчи ты, простофиля, – прервала его собеседница. – Разве тебе не приходилось слышать, что когда нужда за плечами, подмога не за горами? Помощь тебе найдется, и скорее, чем ты думаешь. Уж поверь мне, я б ни за что не посоветовала тебе пускаться на такие дела, но ты до того влюбился в мистрис Маргарет, что меньшее тебе не подошло бы. Что мне оставалось, как не посоветовать тебе сбросить кожу горожанина и попытать счастья там, где люди находят богатство?

– Как же, как же, прекрасно помню ваш совет, – отвечал Дженкин. – Вы должны были представить меня ей после того, как я стану образцовым кавалером и разбогатею как король. А она должна была ахнуть, узнав во мне того самого беднягу Джина Вина, который, бывало, простаивал от утрени до всенощной, только бы она взглянула разок в его сторону. А вместо этого она теперь влюбилась в шотландского лорда-стервятника, будь он проклят, что выиграл у меня последний тестон. И вот я потерял любовь, богатство и доброе имя, не успев закончить учение, и все из-за вас, матушка Ведьма.

– Лучше не выдумывай для меня всяких прозвищ, сынок Джин Вин, – возразила Урсула тоном одновременно злобным и льстивым, – лучше не выдумывай, потому что я не святая, а всего-навсего грешная женщина и терпения моего только и достанет, чтобы вынести все несчастья, уготованные мне в жизни. Если я тебе причинила какое зло недобрым советом, то должна и поправить дело полезным наставлением. А что до денег, которые нужно положить на место ко дню проверки, то вот в этом толстом зеленом кошельке их ровно столько, сколько тебе надо. Я же берусь уговорить старого упрямца портного повременить пока и не требовать с тебя денег за платье. И мы…

– Матушка, да вы серьезно это говорите? – вскричал Джин Вин, не веря своим ушам и глазам.

– Вот тебе мое честное слово, – ответила хозяйка. – Будешь ли теперь называть меня матушкой Ведьмой, Джин Вин?

– Матушкой Ведьмой! – завопил Дженкин, в восторге заключая хозяйку в крепкие объятия и напечатлев на ее все еще свежей щеке сочный поцелуй, прозвучавший как пистолетный выстрел и принятый весьма милостиво. – Да вы матушка Святая, явившаяся вызволить меня из беды, матушка, что дороже мне родной матери. Та, бедняжка, произведя меня на свет, ввергла в мир греха и печали, а ваша благовременная помощь спасла меня от того и от другого.

Тут мягкосердечный малый откинулся на спинку кресла и, не таясь, провел рукой по глазам.

– Так ты не устроишь скиммингтонской процессии в мою честь, – продолжала хозяйка, – и не отправишь меня на телеге в исправительный дом под грохот медных тазов со всего квартала?

– Скорее меня самого повезут в Тайберн, – отвечал кающийся грешник.

– Ну, тогда сядь прямо, как подобает мужчине, вытри глаза, и коли ты доволен тем, что я для тебя сделала, то я скажу, как ты можешь отплатить мне сторицей.

– Что? – воскликнул Дженкин Винсент, выпрямляясь в кресле. – Так, выходит, вы опять потребуете от меня службы за вашу дружескую услугу?

– Вот то-то и есть, что потребую, – отозвалась миссис Урсли, – потому что, пусть будет тебе известно, золото это не мое, хоть я очень рада пособить тебе с его помощью; его вручили мне с просьбой отыскать надежное лицо для некоей цели, вот я и… Но что с тобой? Неужто ты такой глупец, что сердишься из-за того, что не можешь получить даром кошелек с золотом? Хотелось бы мне знать такое место, где дают золото даром. Уверяю тебя, мне никогда не случалось находить деньги на дороге.

– Нет, нет, миссис, – проговорил несчастный Дженкин, – я вовсе не то хотел сказать; видите ли, я бы с радостью стер до кости вот эти руки, лишь бы жить своим трудом, но… – И тут он умолк.

– За чем же дело стало, мой милый? – спросила миссис Урсли. – Ты согласен работать, чтобы приобрести то, чего тебе недостает; а когда я предлагаю золото, которое поможет тебе достичь цели, ты глядишь на меня, словно черт на Линкольнский собор.

– Не к добру поминать черта, матушка, – сказал Дженкин. – Я и сам только что о нем подумал, потому что, видите ли, я как раз дошел до того состояния, когда, как говорят, черт является к несчастным созданиям и предлагает им золото в обмен на душу. Но вот уже два дня, как я стараюсь убедить себя, что лучше вытерпеть горе и позор и искупить свои грехи, что меня все равно не минует, чем продолжать беспутную жизнь, хотя бы это и помогло мне выйти сухим из всех затруднений. А потому, миссис Урсула, не сбивайте меня с толку и не отвращайте от благого намерения.

– Ни от чего я тебя не отвращаю, милейший, – огрызнулась Урсула, – и раз уж ты, я вижу, начинен благоразумием, то я положу кошелек себе в карман и поищу кого-нибудь поблагодарнее, кто послужит мне с большей охотой. Можешь отправляться своей дорогой, бросай свое ремесло, разоряй отца, лишайся своего доброго имени и скажи «навек прости» распрекрасной мистрис Маргарет.

– Да постойте вы! – воскликнул Дженкин. – Чего вы торопитесь, точно пекарь, когда у него печь перекалилась? Прежде скажите, что вы хотите от меня.

– Да всего-навсего тайно переправить одного знатного, состоятельного джентльмена, попавшего в беду, вниз по реке на Собачий остров или куда-нибудь поблизости от него, чтобы тот мог скрыться, пока ему не удастся улизнуть за границу. Ты, я знаю, изучил каждое местечко вдоль Темзы, как дьявол – ростовщика или нищий – свою суму.

– Провалитесь вы со своими сравнениями, – сказал подмастерье. – Верно, что дьявол меня с рекой познакомил и не иначе как доведет до сумы. А что такого сотворил джентльмен, из-за чего он должен прятаться? Надеюсь, он не папист и не замешан, как Пирси или Кэтсби, в Пороховом заговоре?

– Фу, фу, за кого ты меня принимаешь? – ответила миссис Урсула. – Я такая же добрая протестантка, как пасторская жена, вот жаль только, важные дела не позволяют мне посещать церковь чаще чем один раз в год, на рождество, да простит меня бог. Нет, нет, папизм тут ни при чем. Просто тот джентльмен ударил другого джентльмена в королевском парке…

– Как! – перебил ее Винсент, подпрыгнув в кресле.

– А-а, ты, видно, догадался, о ком речь. Да, это именно он, о ком мы так часто говорим, – сам лорд Гленварлох и никто другой.

Винсент вскочил с места и взволнованно забегал по комнате.

– Ну вот, опять тебя забирает. Ты или лед, или уж прямо порох. Сидишь себе преспокойно в кресле, точно ракета на станке в праздничную ночь, но стоит поднести спичку – фр-р! – ты взвиваешься в небеса, и ничего уже не слышишь, не видишь, и забываешь о всяческом благоразумии. Когда тебе надоест шататься по комнате, ты, может быть, скажешь, каково твое решение – время не ждет. Станешь ты помогать мне в этом деле или нет?

– Нет, нет, тысячу раз нет! – отрезал Дженкин. – Разве не сами вы мне говорили, что Маргарет его любит?

– Она только воображает, что любит, – ответила хозяйка, – но это ненадолго.

– И разве я не сказал минуту назад, – продолжал Дженкин, – что этот самый Гленварлох вытянул из меня в ресторации все денежки до последнего гроша и сделал меня вдобавок вором, выиграв у меня то, что мне не принадлежало? Будь проклято золото, которое этот плут торговец шелками заплатил мне тогда утром за починку часов на колокольне святого Стефана! Не случись тогда при мне, на мою беду, этих денег, я остался бы с пустым кошельком, но зато не покрыл себя бесчестьем. И после того как меня обчистили все, кто там был, мне пришлось поставить последние пять червонцев против этой акулы среди пескарей.

– Святая правда, – заметила миссис Урсула. – Все это мне известно, и я допускаю даже, что, поскольку лорд Гленварлох был последним, с кем ты играл, ты вправе винить его за свою неудачу. Более того – я признаю, как уже было сказано, что Маргарет сделала его твоим соперником. Но, посуди сам, время ли вспоминать обо всем теперь, когда ему грозит опасность лишиться руки?

– Подумаешь, прах его возьми, лишиться руки! – промолвил юный горожанин. – По мне, так пусть его лишат заодно и головы. Его голова и его рука сделали из меня жалкого горемыку!

– А не лучше ли, король всех сорванцов, – сказала миссис Урсула, – свести теперь с ним счеты? И с помощью этого шотландского лорда, который отнял у тебя, по твоим словам, деньги и возлюбленную, вернуть то и другое в самом непродолжительном времени?

– Как же это ваша мудрость дошла до таком заключения? – спросил подмастерье. – Вернуть деньги – я еще могу понять, стоит только принять ваше предложение; но что касается моей прекрасной Маргарет, то как эта услуга лорду, которым только и занята ее глупенькая головка, может пойти мне на пользу, я не могу уразуметь.

– А это потому, что, говоря попросту, – сказала миссис Урсула, – ты разбираешься в женском сердце не лучше, чем норфолкский гусь. Послушай, любезный. Если я расскажу мистрис Маргарет, что молодому лорду не удалось спастись из-за твоего неучтивого отказа помочь ему, вот тогда ты опротивеешь ей навеки. Она возненавидит тебя так же, как того палача, что отрубит руку Гленварлоху, и она еще крепче влюбится в своего лорда. Лондон по меньшей мере недели три будет только о нем говорить, только о нем думать, и после всей этой кутерьмы его никакими силами не вышибешь у Маргарет из головы, ибо ничто не доставляет молодой девушке столько удовольствия, как быть причастной к делам того, о ком говорят все окружающие. Если и в самом деле он подвергнется такому наказанию, едва ли она его когда-нибудь забудет. В царствование королевы Елизаветы я видела, как вешали одного красивого молодого джентльмена по имени Бэбингтон, так на что я была тогда совсем девчонкой, и то потом целый год он не шел у меня из головы. Короче говоря, помилуют Гленварлоха или покарают, он останется в Лондоне, и присутствие его будет поддерживать безрассудную страсть глупой девушки. А вот если он скроется…

– А ну-ка, объясните, какая мне будет от этого польза? – подхватил Дженкин.

– Коли он скроется, – продолжала свое рассуждение хозяйка, – ему придется оставить королевский двор на долгие годы, если не на всю жизнь; а кто не знает старой поговорки: «с глаз долой – из сердца вон»?

– Правда, истинная правда, – сказал Дженкин, – вы говорите как оракул, мудрейшая Урсула.

– Ну вот, наконец-то образумился, – промолвила лукавая миссис Садлчоп. – Когда же мы избавимся от лорда раз и навсегда, то кто, я спрашиваю тебя, станет задушевным другом балованной красотки, кто заполнит пустоту в ее сердечке? Да кто, как не ты, краса подмастерьев?! Она увидит, что ты поборол собственные желания и подчинился ее желаниям, а это ценит любая женщина; ты подверг себя риску, выполняя ее приказания; а что больше всего нравится женщине, как не храбрость и беспрекословная преданность? К тому же в твоих руках ее тайна, ей поневоле придется относиться к тебе благосклонно и с уважением, оказывать тебе доверие и встречаться с тобой наедине, пока она не станет плакать уже только одним глазком по отсутствующему возлюбленному, которого никогда больше не увидит, и не подмигнет весело другим глазком тому, кто подле нее. И коли тут ты не сумеешь воспользоваться обстоятельствами, то ты совсем не тот проворный и ловкий малый, за какого все тебя считают. Ну как, хорошо ли я говорила?

– Вы говорили как королева, о могущественная Урсула! – воскликнул Дженкин Винсент. – Я повинуюсь вашей воле.

– Тебе, кажется, хорошо знаком Эльзас? – продолжала наставница.

– Недурно, недурно, – ответил он, кивая головой. – Я слыхивал там стук костей до того, как превратился в джентльмена и повадился ходить со светскими щеголями в ресторацию шевальера Боже, как его называют, – притон не хуже эльзасских, хотя перышки у этого понаряднее.

– И надо думать, к тебе отнесутся в Эльзасе с уважением?

– Ого, – ответил Вин, – как надену я опять свою бомбазиновую куртку да возьму под мышку шкворень, так смогу гулять по Эльзасу ночью, как по Флит-стрит среди бела дня. Никто не посмеет тронуть принца подмастерьев и короля дубинок. Все знают, что я могу нагрянуть к ним с самыми рослыми молодцами нашего квартала.

– А знаешь ли ты речную братию?

– Могу поговорить с каждым лодочником от Ричмонда до Грейвсенда на его наречии. Сверх того, знаком со всеми гребцами, от Джона Тейлора, поэта, до малыша Сверчка Зубоскала, который, когда гребет, всегда скалит зубы, словно остряк-самоучка.

– И ты можешь носить любое платье и выдавать себя за кого угодно, будь то лодочник, мясник или пехотинец? – продолжала Урсула.

– Лучшего комедианта не найдется во всем Лондоне, вы отлично это знаете, сударыня, – ответил подмастерье. – Я могу потягаться с настоящими актерами из «Глобуса» или из «Фортуны», если начну представлять любые роли, кроме джентльменов. Только снимите с меня эти проклятые тряпки, в которые меня засунул сам черт, и тогда одевайте во что хотите, всякое платье пристанет ко мне так, словно я в нем родился.

– Хорошо, мы еще как-нибудь поговорим о твоем превращении, – сказала миссис Урсула, – и платье тебе подберем и денег достанем – их немало понадобится, чтобы довести дело до благополучного конца.

– Но откуда вы возьмете столько денег? – спросил Джеикин. – Я хотел бы получить ответ на свой вопрос, прежде чем дотронусь до них.

– Какой же ты дурак, что спрашиваешь. Допустим, я сама охотно ссужу свои деньги, чтобы угодить молодой даме. Что тут худого?

– Ничего подобного и допускать не стану, – живо откликнулся Дженкин. – Я знаю, что у вас свободных денег не водится, да если б и водились, вы с ними не расстанетесь. Нет, вы меня не проведете. Должно быть, это деньги самой Маргарет.

– Ах ты недоверчивый щенок! А если и так, то что с того?

– А то, что я сию же минуту отправлюсь к ней и узнаю, честным ли путем попала к ней такая куча Денег; я скорее повешусь, чем допущу, чтобы она доставала их с помощью обмана. Хватит того, что я сам натворил, незачем впутывать бедную Маргарет во всякие подлости. Я пойду к ней и предостерегу ее; клянусь богом, я так и сделаю.

– Ты с ума сошел, – не на шутку встревожилась миссис Садлчоп. – Послушай меня. Не знаю, от кого именно она получила деньги, но твердо уверена в том, что ей дали их в доме ее крестного отца.

– Но мейстер Джордж Гериот не вернулся еще из Франции, – возразил Дженкин.

– Нет еще, – ответила Урсула, – но мистрис Джудит дома, а та странная леди, которую называют привидением мейстера Гериота, никуда не выходит.

– Это верно, миссис Садлчоп, – согласился Дженкин. – Я думаю, вы угадали. Говорят, у этой леди водятся-таки деньжата. Что ж, коли Маргарет может достать горсть волшебного золота, пусть себе тратит на здоровье.

– Ах, Джин Вин, – проговорила Урсула, понижая голос почти до шепота, – и у нас бы не было недостатка в деньгах, если б мы разгадали загадку этой леди!

– Пускай себе разгадывает кто хочет, – ответил Дженкин. – Я никогда не стану совать нос в чужие дела. Мейстер Джордж Гериот – достойный, именитый горожанин, который делает честь всему Лондону. Он может располагать собственным домом, как ему заблагорассудится. В позапрошлом году поговаривали, что какой-то сброд собирался вломиться к нему пятого ноября из-за того будто, что он завел монастырь у себя в доме, как старая леди Фолджамб. Но за мейстера Джорджа стоят горой все подмастерья, и если б у той сволочи хватило духу напасть, наши удалые молодцы разогнали бы их ко всем чертям.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю