Текст книги "Комната с призраком"

Автор книги: Вальтер Скотт

Соавторы: Джордж Гордон Байрон,Перси Шелли
сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 29 страниц)

Уильям Мадфорд
ЖЕЛЕЗНЫЙ САВАН
Перевод А. Бутузова

Замок принца Толфи венчал вершину скалистой, неприступной Сциллы. С высоты его открывался прекрасный вид Сицилии. Во времена, когда враждующие кланы опустошали плодородные земли Италии, в замке-содержались пленники, за которых был обещан богатый выкуп. И здесь же, в подземелье, глубоко уходящем в гранитную скалу, томились жертвы кровавой мести – темной, злобной и безжалостной мести итальянского сердца.

Вивенцио – благородный и достойный, бесстрашный в сражении, гордость Неаполя в солнечные часы мира, – юный, отважный Вивенцио пал жертвой безжалостного коварства. Узник Толфи, он был заперт в каменной темнице, двери которой не раскрывались для живого дважды.

Изнутри темница походила на огромную клетку; потолок ее, пол и стены были сделаны из железа. Высоко под потолком располагались семь зарешеченных окон, пропускавших воздух и свет. Кроме них и высоких створчатых дверей, ни единый выступ, ни щель не нарушали матово черневшую поверхность. В углу стояла железная кровать, покрытая охапкой соломы, рядом – сосуд с водой и грубая миска, наполненная еще более грубой едой.

Даже неустрашимый Вивенцио содрогнулся в ужасе, когда ступил в мрачное узилище и услышал, как с грохотом затворяют массивные створки дверей молчаливые злодеи, приведшие его сюда. Молчание их казалось пророческим и обещало погрести его заживо в пугающей тишине. Его просьбы и угрозы, оскорбленный призыв к правосудию и нетерпеливые расспросы о будущем были бесплодны. Они слышали его, но не отвечали. Достойные соучастники преступлений, о которых некому будет поведать!

Как жуток был звук их удалявшихся шагов! И только слабое эхо умерло в извилистых переходах, страшное предчувствие выросло в душе: отныне ничто – ни голос, ни взгляд – не нарушит его одиночества, в последний раз видел он человеческое существо! В последний раз видел он яркое небо над улыбающейся землей, и в последний раз видел он тот прекрасный мир, что был так любим им и что так любил его! Здесь суждено ему завершить свои дни, ему, едва начавшему жить. Но какая же смерть уготована ему? Будет ли он отравлен? Или убит? Нет – для этого незачем было заключать его. Возможно, голод – тысяча смертей в одной! Об этом страшно думать, но еще страшнее – рисовать картину долгих затворнических лет, когда мысль, не находя спасения от одиночества, либо тонет в безумии, либо замирает в идиотическом оцепенении.

Побег из темницы был бы возможен, если бы руки его вмещали достаточно сил, чтобы раздвинуть железные стены. На милость врага не оставалось надежды. Толфи не желал ему мгновенной смерти, иначе жестокость его давно бы нашла выход. Очевидно, ему сохранили жизнь в угоду более изощренному плану мести; но что же избрал в своей дьявольской злобе утонченный мучитель: медленную смерть от голода, или же во сто крат более медленную смерть от одиночества, когда гаснет последняя искра жизни, или же, когда рассудок изменит ему и не остается ничего другого, как добить безумное тело?

Был вечер, когда Вивенцио вошел в темницу; наступила ночь, пока он ходил взад и вперед, перекатывая в мозгу ужасные предположения. Звон колоколов замка или близлежащего монастыря не долетал до его окон и не мог указать ему, который час. Он часто останавливался и прислушивался; не раздастся ли звук, указывающий на присутствие другого человеческого существа, но одиночество пустыни, могильная тишина не были столь плотны, сколь плотно было то угнетающее уединение, что окружало его. Сердце его упало, и в отчаянии он бросился на соломенную подстилку своего ложа. Очищающий сон стер печали минувших суток, и приятные грезы заново расцветили его существо; в радужном забытьи он забыл, что является пленником Толфи.

Когда он проснулся, наступил день; но как долго длился его сон, он не знал. Теперь могло быть и раннее утро и могла быть середина дня; время для него текло чередою света и темноты. Прошедший сон вернул ему друзей и подруг, и потому, пробудившись, он не сразу вспомнил, где он лежит. Он огляделся, недоумевая; поднял горсть соломы, как бы спрашивая себя: что все это значит? Но память очень скоро развеяла туман, заволокший события вчерашнего дня; услужливое воображение ослепило его, обрисовав зловещее будущее. Контраст ошеломил его. Некоторое время он оставался неподвижен, открывшаяся истина стерла яркие образы ушедшего сна, ужасы настоящего облекли его, подобно пропитанному ядом платью.

Когда волнение его улеглось, он осмотрел свою мрачную клеть. Увы! Дневной свет подтвердил то, что приоткрыла вчера мрачная неясность сумерек, – совершенную невозможность побега. Однако, когда глаза его скользили вдоль стен, два обстоятельства поразили его. Первое, так думал он, могло оказаться игрой воображения, но второе было несомненно. Пока он спал, кто-то переменил кувшин с водой и миску, и теперь они стояли около дверей.

Даже если бы он усомнился, полагая, что спутал место, где видел их накануне, то убедился бы в обратном, так как кувшин в его камере теперь был совсем другой формы и другого цвета, чем вчера, а еда была заменена и выглядела гораздо лучше. Значит, сегодня ночью в камеру к нему входили. Но как? Неужели он спал так крепко, что не слышал грохота железных дверей? Нельзя сказать, чтобы такое не было возможно, но, допуская, что в камеру к нему входили, Вивенцио должен был предположить наличие еще одного входа, о существовании которого он не подозревал. Тогда получалось, что голодная смерть не была его предопределением, а загадочный способ, каким его снабжали едой, явно указывал на то, что его хотят лишить самой возможности общения с внешним миром.

Другим обстоятельством, привлекшим его внимание, было исчезновение одного из семи зарешеченных окон, выстроившихся под самым потолком его камеры. Он был уверен, что вчера видел и пересчитал их, так как его несколько озадачили их странная форма и число, а также то, что располагались они на неравных друг от друга расстояниях. Однако тут проще было допустить, что вчера он ошибся, в противном случае пришлось бы искать объяснение тому, куда за ночь мог испариться внушительный кусок железной стены; и вскоре Вивенцио вообще выбросил эту мысль из головы.

Без всяких подозрений он принялся за еду. Ее могли отравить, но если это и было так, он знал, что не в его силах избегнуть смерти, в каком бы обличье ее ни приготовил ему Толфи, и скорая смерть для него означала скорейшее избавление.

День прошел вяло, хотя и родил надежду, что если не спать в эту ночь, то можно будет увидеть человека, приносящего пищу. Сама мысль увидеть живое существо, быть может, проведать о готовящейся судьбе, вернула узнику толику душевного спокойствия. К тому же, если пришедший будет один, можно будет напасть на него и убить. А может быть, сострадание проснется в его душе или щедрая награда зажжет его алчное сердце, и тогда Вивенцио вновь обретет утраченные свободу и могущество. Пусть даже он будет вооружен; худшее, что может произойти, если ни мольбы, ни подкуп, ни сила не возымеют действия, – смертельный удар, неизбежный в завязавшейся схватке, он принесет желанное избавление. Не было ни малейшей причины раскаиваться в любом из исходов схватки, тем более что она выглядела очень неплохо в сравнении со столь пугающей Вивенцио идеей полного одиночества.

Наступила ночь, и Вивенцио стал ждать. Наступило утро, когда он в тревоге вскочил со своего ложа. Должно быть, он заснул, даже не сознавая того. Сон подкрался к нему, когда усталость на миг сомкнула его отяжелевшие от бдения веки, и он провалился в горячечное забытье. Наполненный свежей водою кувшин и дневная порция еды стояли перед ним.

Но это было не все. Бросив взгляд на окна, он насчитал только пять! Зрение не обманывало его, и теперь он был убежден, что и вчера недосчитался одного из них. Но что же все это значит? Где он находится? Он вглядывался в матовую поверхность стен до тех пор, пока у него не зарябило в глазах, но так и не обнаружил ничего, что бы могло пролить свет на эту загадку. Все было именно так, чувства ему не лгали – это он знал точно. Но почему все обстояло так; он тщетно напрягал свой мозг в поисках ответа. Он осмотрел двери: одна деталь подсказала ему, что ночью их не открывали.

Пучок соломы, воткнутый между створок вечером накануне, когда он в раздумьях шагал взад-вперед по темнице, оставался нетронут, хотя малейшее движение одной из половинок должно было сбросить его на пол. Это было очевидно, и против этого было невозможно спорить. Тогда получалось, что в одной из стен находилось какое-то приспособление, при помощи которого человек мог проникать вовнутрь. Он внимательно осмотрел стены. Казалось, они сплошь отлиты из куска металла; если они и были собраны из металлических пластин, то столь искусно, что глаза не различали ни единого шва. Снова и снова осматривал он стены, пол, потолок и странный ряд окон: они почти осязаемо притягивали его; и он не находил ничего, абсолютно ничего, что могло бы разрешить его сомнения. Иногда ему начинало казаться, будто и сама клеть немного уменьшилась, но этот эффект он приписывал своему взбудораженному воображению и тому впечатлению, что породило в его мозгу загадочное исчезновение двух окон.

В смятении Вивенцио ожидал наступления ночи; когда же она пришла, он решил больше не поддаваться предательскому сну. Вместо того чтобы лечь на соломенный тюфяк, он продолжал расхаживать по клети до самого рассвета, напряженно вглядываясь в окружавшую тьму: с любой стороны могло показаться нечто и тогда дневные загадки были бы разрешены. Прошагав таким образом примерно до двух часов ночи (насколько он мог судить по времени, прошедшему после того до рассвета) Вивенцио неожиданно ощутил под ногами слабое подрагивание.

Он наклонился. Движение длилось минуту или около того, но было столь незначительно, что Вивенцио начал сомневаться, действительно ли он чувствует его, или же это игра воображения.

Он прислушался. Не раздавалось ни звука. Внезапно струя холодного, воздуха окатила его; бросившись в ту сторону, откуда, как показалось ему, она исходила, он споткнулся в темноте обо что-то, вероятно о кувшин с водой. Движение воздуха прекратилось; вытянув руки, Вивенцио уперся в стену. Некоторое время он стоял неподвижно, но больше ничего не происходило. За остаток ночи ничего не привлекло его внимания, хотя он и не оставил своей бессонной вахты.

Занимавшаяся заря тускло высветила квадраты зарешеченных окон. Неясно очерченные, их контуры выделялись во мраке, наполнявшем темницу. В страхе, почти бессознательно, Вивенцио обратил взгляд к окнам и впился в них горячечным взором.

Теперь их осталось только четыре! Но вдруг какой-нибудь предмет заслонил и сделал невидимым пятое окно? И Вивенцио терпеливо ждал, пока рассветавший день даст ему возможность удостовериться в этом. Наконец солнечные лучи осветили внутренность клетки, и ее убранство предстало глазам изумленного Вивенцио. Пол покрывали осколки кувшина, которым он пользовался накануне, а неподалеку от них, у самой стены стоял еще один, виденный им в первый день заключения, и рядом – новое блюдо с едой.

Теперь у него не оставалось никаких сомнений в том, что с помощью хитроумных механизмов дверь открывается в самой стене и что именно через эту дверь ночью дул воздух. Но, Бог мой, как тихо! Ведь упади тогда на пол перышко – он бы услышал. Он снова осмотрел замеченный участок стены; как на вид, так и на ощупь это была ровная, однородная поверхность; сколько ни стучал он по ней – удары не отзывались пустотою.

Эти занятия на время отвлекли его от окон; однако, повернувшись к ним, он увидел, что пятое окно исчезло таким же непостижимым образом, как и предыдущие два: без видимого изменения окружавшей его обстановки. Оставшиеся четыре располагались точно так же, как незадолго до того – семь; так же, отступая на неравные промежутки друг от друга, выстроились они под самым потолком на одной из стен. Входная дверь, врезанная в стену напротив, тоже, казалось, спокойно стояла точно посредине этих четырех, как до того – посредине семи окон. Но больше не оставалось сомнений в том, что еще вчера Вивенцио приписал бы оптическом обману.

Камера стала меньше. Потолок опустился, а противоположные стены сошлись как раз на то расстояние, которое занимали исчезнувшие окна. Тщетно он искал объяснения этому поразительному открытию. Какую-то жуткую цель преследовали открывшиеся ему метаморфозы, какая-то дьявольская пытка была уготована ему, попавшему в невиданную ловушку.

Подавленный увиденным, терзаемый неопределенностью, которую готовила ему судьба, Вивенцио размышлял, предполагая самое худшее. Час проходил за часом, а он все не уставал пожинать урожай возлелеянных ужасов. Наконец воображение отказалось дарить их ему. Страшное подозрение зародилось в его мозгу, и в ярости он вскочил на ноги.

– Да! – воскликнул он, дико озирая темницу и вздрагивая. – Да! Вероятно, все так! Я вижу это! Я знаю безумную истину – она в моем мозгу как факел! О Всемогущий! Помоги мне! Ведь это так! Да, да – таков мой рок! Потолок падет на меня! Стены обступят меня! – и медленно, медленно раздавят меня в железных тисках! О Господи! Взгляни на меня и в милости своей даруй мне мгновенную смерть! Дьявол, исчадие ада, так вот какова твоя месть?!

В отчаянии он бросился на железный пол; слезы душили его, пот крупными каплями выступил на его лице; он рыдал, он рвал на себе волосы, он катался в агонии, как будто нестерпимая боль пронизывала его; он был готов грызть железные стены клетки; ужасные проклятия сыпались с его уст на голову жестокого Толфи, и страстные молитвы он устремлял к небесам, желая мгновенной смерти. Наконец буря в его душе улеглась, и он лежал неподвижно и плакал как малое дитя.

Сгустившиеся сумерки наполнили мраком его узилище, когда Вивенцио перестал предаваться своей безудержной печали. За день он не прикоснулся к еде. Ни одна капля воды не смочила его обожженных слезами губ. Он не спал вот уже тридцать шесть часов. Он ослабел от голода и ночных бдений; выплеснутое в рыданиях горе опустошило его. Он попробовал принесенную пищу, он жадно выпил всю воду в кувшине и повалился на солому как пьяный. Он лежал и размышлял о своем страшном будущем, и неотвратимость его сводила Вивенцио с ума.

Он спал. Но сон не приносил ему облегчения. Всем естеством своим он противился ему, а когда уступил, жуткие видения посетили его; чудовищные фантазии терзали его мозг; он вскрикивал, звал на помощь, как будто массивный потолок уже надвигался на него; он тяжело дышал и извивался, зажатый между сближающихся стен. Он вскакивал на постели и дико озирался. Он простирал руки и убеждался, что осталось еще достаточно места для жизни, и вновь падал, и вновь утопал в цепкой паутине горячечных снов.

Разгорелось утро четвертого дня, но был уже полдень, когда сознание вернулось к оправившемуся от столбняка Вивенцио. Невозможно описать отчаяние, выразившееся на его лице, когда он взглянул вверх и увидел, что осталось только три окна! Только три! – они, казалось, отсчитывали оставшиеся ему дни. Не спеша оглядел он затем потолок и стены и обнаружил, что сегодня высота его клетки заметно уступает прежней, равно как и ширина ее.

Теперь сжатие его темницы было слишком очевидно и осязаемо, чтобы быть плодом его воображения. Все еще теряясь в догадках о причинах изменений, Вивенцио больше не мог обманываться относительно своей участи. Какой же дьявольский гений создал эти стены, потолок, окна – так бесшумно и незаметно для узника могли они передвигаться и сходиться в конце концов. Как это происходит, он не понимал, но он знал, что они так могут; и тщетно старался он убедить себя, что замысел создателя – пронзить несчастного сознанием грозящей опасности и в пик его агонии остановить адскую машину.

С радостью он ухватился бы за такую возможность, если бы только разум позволил ему. Однако он чувствовал ненужность этого обмана. Сколь бесчеловечно – обрекать узника на столь длительные мучения; сколь бесчеловечно, жестоко – день за днем подвигать его к жуткой кончине. Лишенного исповеди, не видящего ни одного живого существа, целиком предоставленного самому себе, лишенного всего, даже утешительной надежды на чудесное избавление, его ожидает смерть в одиночестве! В одиночестве он должен ждать медленной гибели, и самые сильные из его мук – одиночество и неспешная неотвратимость.

– Я боюсь не смерти! – воскликнул он. – Но смерть, что мне суждена! Думаю, и ее я смог бы встретить лицом к лицу со всем ее ужасом, если бы она взяла меня тотчас же. Но где обрести мне сил дожидаться, пока она придет! Как проживу я те долгие три дня и три ночи, что мне осталось прожить? Ведь не в моей власти запретить появляться ее призраку! Кто?! Кто может примирить меня с мыслями, кто может заставить меня вытерпеть все до конца? Если я не смогу? Вдруг я сойду с ума, наблюдая приготовления? О! если бы сон, глубокий сон охватил меня! Я встретил бы смерть уже мертвым, мне больше не пришлось бы пить из чаши отравленное вино!

Прервав свою жалобу, Вивенцио заметил, что еда и кувшин с водой, как и раньше, доставлены в его камеру. Но это больше не вызвало его удивления, мозг его был занят другим. В нем все еще теплилась слабая надежда на избавление; ведь не существует надежды слабой настолько, чтоб оказаться не в силах поддержать отчаявшееся сердце.

Он решил не спать в эту ночь и ждать тех изменений, которые заметил за день до этого. Как только он почувствует дрожание пола или движение воздушной струи из таинственной двери, он станет кричать и звать на помощь. Кто-нибудь может оказаться рядом и услышать его, и, может быть, этот кто-то почувствует жалость к нему. Даже если не почувствует, то, может быть, скажет, сколь справедливы его опасения, действительно ли его судьба так ужасна, как он нарисовал ее. Любой ответ будет лучше повисшей над ним неизвестности.

Наступила ночь, и пришло время, когда Вивенцио рассчитывал заметить то, что так потрясло его раньше. Затаив дыхание, он замер на месте и ожидал, неподвижный и молчаливый, как статуя. Однако, простояв так некоторое время, он решил, что лучше почувствует загадочное движение, если вытянется на железном полу.

Он улегся, и прошло совсем немного времени, когда – да, в этом он был уверен! – пол тронулся под ним! Тотчас же он вскочил на ноги и громко закричал; слезы душили его. Он перестал кричать – пол замер и не двигался больше. В этот раз он не ощутил холодного дуновения; все стихло, и никто не ответил ему. Рыдая, он опустился на железный пол.

– Господи! – с болью повторял он. – О Господи! Только ты можешь спасти меня, так дай же мне силы вынести дозволяемое тобой до конца.

Еще одно утро забрезжило в темнице несчастного узника, и гибельная судьба предстала его взору. Два окна! Два дня – и все будет кончено! Свежая вода и новая пища! К нему опять приходили, и тщетно он пытался это заметить. Но, Боже! какой ужасный ответ принес его молитвам день! Потолок темницы находился теперь всего в нескольких футах от его головы. Стены по обе стороны от окон сблизились настолько, что шести шагов оказалось достаточно, чтобы перейти от одной к другой. Вивенцио задрожал, обходя и осматривая свое узилище.

Рыдания больше не облегчали душу. Скрестив на груди руки, сжав челюсти, с красными от недосыпания глазами он несколько часов молча вымеривал шагами оставшееся ему пространство. Чей разум способен постичь, чей язык или чье перо способны описать ужас и мрак его мыслей! Подобно року, вдохнувшему в них жизнь, изведать эти чувства можно только в момент смерти. Внезапно он перестал шагать и впился глазами в участок стены, приходившийся над его железным ложем. Там проступала надпись! Надпись, сделанная рукой человека! Он бросился к стене, но кровь застыла у него в жилах, когда он начал читать.

«Я, Людовико Сфорца, прельстившись золотом принца Толфи, трудился три года, создавая сей дьявольский триумф моего искусства. Когда работа была завершена, вероломный Толфи, более дьявол, чем человек, однажды утром привел меня сюда, чтобы, так он сказал, посмотреть на работу. Он бросил меня в машину и обрек стать первою жертвой пагубного творения. Иначе, сказал он, я мог бы раскрыть тайну или повторить свое гениальное произведение. Быть может, Господь смилуется над ним, как смилуется он надо мной, служившим столь кощунственной затее! Несчастный, кто бы ты ни был, читающий эти строки, пади на колени и молись, как молился я, ибо только Его всепрощение, Его милость могут поддержать тебя, дабы достойно встретить месть вооруженного страшным орудием Толфи. Через несколько часов стены раздавят тебя, как раздавят они своего проклятого создателя».

Стон вырвался из груди Вивенцио. Окаменевший, с расширившимися глазами стоял он; ноздри его трепетали, губы кривила судорога, когда он читал предсмертное послание. Как будто загробный голос вострубил в его ушах: «Готовься!»

Надежда оставила его. Прочитанная надпись была приговором. Будущее развернуло покровы и открылось в пугающей наготе. Ужас объял его – треск костей и предсмертные хрипы мерещились ему, сжатому в мощных объятиях железных стен! Не сознавая, что делает, он принялся ощупывать карманы, отыскивая какой-нибудь предмет, с помощью которого он мог бы уйти из жизни. В отчаянье он сжал рукой собственное горло, желая задушить себя. Но вдруг он посмотрел на стены и вопросил:

– До конца ли они исполнят то, что предначертано им? Неужели даже смерть моя их не остановит? – Истерический хохот сотряс его, и он воскликнул: – Но для чего? Он был первым, и он погиб как мужчина, он не бежал жутких объятий! И я не уступлю ему!

Вечернее солнце заиграло в одном из окон, и радость охватила Вивенцио, когда он увидел лучи его! Хрупкая нить на миг соединила его с миром, раскинувшимся за стеной. Приятные мысли проплывали в его мозгу, и в какой-то момент ему показалось, что окна за ночь опустились достаточно низко и, привстав, он сможет выглянуть в них. Одним прыжком он достиг стены, еще прыжок – и он приник к прутьям решетки. Было ли то злое намерение – поселить безумное отчаяние в душе обреченного прекрасным видом, открывавшимся за стеной, или нет, – но зелень долины, пролегшей между скалистых вершин, небо, заходящее солнце и океан, оливковые деревья и тенистые тропки и далеко вдали – ослепительный отблеск милой Сицилии; краски взорвались в его глазах. Как восхитителен был холодный бриз, обдувавший его лицо и наполнявший его ноздри восхитительными ароматами. Он вдыхал запах жизни. Рокот спокойных волн, божественная прелесть ландшафта падали на его измученное сердце, как капли росы падают на иссушенную зноем землю.

И пока он смотрел, к нему возвращалось мужество! То одной, то другой рукой он схватывал прутья решетки, он не желал отпускать райские видения, открывшиеся ему. Наконец он устал, руки его затекли и онемели; без сил он упал вниз и некоторое время лежал, оглушенный падением.

Когда он пришел в себя, чудесные видения исчезли. Его снова окутывала непроглядная тьма. Он уже сомневался, не виделся ли ему сон, но постепенно события прошедшего вечера всплыли в его мозгу. Да! В последний раз он наяву видел великолепие и пышность природы!

Мысли вновь заметались в его голове, когда он, опустив веки, представил себе глухой шепот неиссякающих волн и покойный сон под оливковыми деревьями. О, как он хотел бы быть моряком, отдавшимся на милость бури; он был бы проклятым, зачумленным, пусть бы тело его покрыла проказа, но если бы ему было суждено кончить дни в сени зеленых деревьев, если бы участь переменилась для него!

Тщетные мысли терзали мозг помимо его воли; но они не могли вывести его из оцепенения, которое овладело им и не отпускало всю ночь, подобно тому, как не выпускают своих жертв цепкие когти опиума. Ни голод, ни жажда не мучили его, хотя шел уже третий день с тех пор, когда он в последний раз ел. Он то садился, то снова укладывался на железном полу; иногда тяжелое забытье завладевало им; но все остальное время он мрачно раздумывал о грядущем. Порою безумие поселялось в его душе, и тогда он выкрикивал бессвязные мольбы, грозил и звал, и все смешивалось в его мозгу.

Жалкий, раздавленный, встретил он шестой и последний рассвет, если это можно было назвать рассветом; неясный серый отблеск едва пробивался сквозь оставшееся окно. Возможно, он не сразу заметил зловещий знак, но слабый луч коснулся его глаз, и немая судорога исказила его лицо, когда он понял, как мало ему осталось ждать.

Пока он спал, его кровать подверглась чудовищной метаморфозе; это была не кровать более: перед Вивенцио стояло нечто, напоминавшее похоронные дроги. Увидев их, он поднялся с пола и неожиданно ударился головой о потолок клетки: теперь потолок был так низок, что не позволял ему выпрямиться в полный рост.

– Да исполнится воля Господня! – все, что смог выговорить потрясенный Вивенцио, наклоняясь и протягивая руки к дрогам.

Механический гений Людовико Сфорца изрядно потрудился над ложем; сближаясь, стены касались его подножия и изголовья, и в действие вступали скрытые пружины – они-то и производили представшую взору узника трансформацию. Дьявольский замысел преследовал единственную цель: породить новую волну отчаяния и страха, без того переполнявших душу несчастного. Для этой же цели последнее из окон было устроено так, чтобы свет, проникавший в него, не рассеивал наполнявшего клеть сумрака и тем усугублял ожидание смерти.

Вивенцио опустился на колени и горячо молился, слезы бежали по его щекам. Воздух казался густым и необычайно плотным, и Вивенцио с трудом вдыхал его. Может быть, это казалось ему, зажатому в сузившемся нутре клетки; теперь он не мог ни стоять, ни лежать, выпрямившись в полный рост.

Подавленный дух и уничтоженный рассудок больше не досаждали ему. Больше он не надеялся, и страх отпустил его. Желанным был сейчас решающий удар мстительного врага, ибо чувства почти оставили Вивенцио и боль не пугала его. Но дьявол Толфи учел и этот летаргический сон души, долее не сопротивляющейся страданиям. Павший первою жертвой, исполнитель чудовищной воли до конца продумал свой план.

Удар гигантского колокола сотряс распростертого на полу Вивенцио! Он вскочил на ноги. Колокол ударил вновь. Близость его была ошеломляющей; казалось, он в щепки раскалывал мозг; как гром он рокотал в скалистых переходах. Колоколу вторил ужасный скрежет стен и полов, как будто они готовились упасть и раздавить несчастного в сей же миг. Вивенцио закричал и протянул руки, упираясь в сдвигавшиеся стены, как будто бы его сил хватило, чтобы удержать их. Стены стронулись и замерли, вдруг.

Вивенцио взглянул вверх: потолок почти касался его головы, хотя он сидел, поджав под себя колени. Еще несколько дюймов, и придет конец ужасным мучениям. Он не двигался. Тело его сотрясала мелкая дрожь; ему пришлось согнуться, сложившись почти вдвое. Локти его упирались в противоположные стены; коленями, поджатыми под себя, он упирался в стену напротив. В таком положении он оставался около часа, затем адский колокол ударил снова, и вновь раздался скрежет приближающейся смерти. Удар в этот раз был так силен, что сбросил Вивенцио на пол.

Он извивался и корчился среди обступавших его стен, когда колокол ударил еще. В этот раз он бил чаще и громче; звон опережал и заглушал скрежет, и дьявольская машина неотвратимо подвигалась к цели, пока, наконец, приглушенные стоны Вивенцио стали не слышны более! Его раздавили массивный потолок и сошедшиеся стены; и смятые дроги плотно облекли его тело в ЖЕЛЕЗНЫЙ САВАН.