355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Вальтер Скотт » Комната с призраком » Текст книги (страница 19)
Комната с призраком
  • Текст добавлен: 30 октября 2016, 23:39

Текст книги "Комната с призраком"


Автор книги: Вальтер Скотт


Соавторы: Джордж Гордон Байрон,Перси Шелли

Жанр:

   

Ужасы


сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 29 страниц)

Затем чародей пожелал леди Босуэл доброй ночи и, освещая путь, проводил сестер до прихожей; войдя туда, он поспешно накинул поверх своего странного одеяния черный плащ, открыл дверь и препоручил знатных посетительниц заботам их слуги. С большим трудом довела леди Босуэл сестру до кареты, стоявшей в каких-нибудь двадцати шагах от дома чернокнижника. Как только они вернулись домой, леди Форестер понадобилась врачебная помощь. Домашний врач явился и, пощупав ей пульс, озабоченно покачал головой.

– Судя по всему, – сказал он, – вы пережили тяжкое нервное потрясение. Я должен знать, что случилось.

Волей-неволей леди Босуэл должна была рассказать, что обе они побывали у чародея и сестра узнала от него дурные вести о своем супруге, сэре Филипе.

– Буде этому преступному знахарю суждено остаться в Эдинбурге, – сказал ученый медик, – я составил бы себе состояние. Это седьмой случай такого тяжкого потрясения, который я врачую по его милости, и все они – результат сильнейшего испуга. – Затем он рассмотрел успокоительное питье, которое леди Босуэл, сама того не сознавая, захватила с собой, отведал его и заявил, что оно весьма полезно для данного случая и вполне может заменить снадобья, которые приготовляются в аптеке. Помолчав, он многозначительно взглянул на леди Босуэл и прибавил: – Я полагаю, мне лучше не задавать вам, миледи, вопросов о том, как действует колдун-итальянец?

– Вы правы, доктор, – ответила леди Босуэл, – по моему мнению, то, что произошло, не подлежит огласке; пусть даже этот человек – мошенник, все же, раз мы были столь неразумны, что обратились за советом, мы, думается мне, должны быть столь же честны, чтобы выполнить его условия.

– Пусть даже он мошенник, – повторил за ней врач, – я рад слышать, что ваша милость допускает такую возможность в отношении чего бы то ни было, вывезенного из Италии.

– Вывезенное из Италии, доктор, может быть ничуть не хуже того, что вывозится из Ганновера. Но мы с вами останемся добрыми друзьями, а для этого давайте не будем спорить о вигах и тори.

– Хорошо, не буду, – сказал врач, получив свое вознаграждение и берясь за шляпу. – Гинея мне всегда одинаково приятна, будет ли на ней изображен Каролус или Вильгельмус. Но мне хотелось бы знать, почему старая леди Сент-Ринган и все эти дамы выбиваются из последних сил, расхваливая до небес этого иностранца.

– Ах, лучше всего было бы счесть его иезуитом, как сказал Скраб.

На этом они расстались.

Несчастная пациентка, у которой необычайное напряжение нервной системы сменилось столь же необычайной расслабленностью, пребывала во власти суеверного страха, и страх этот, как она ни пыталась его побороть, становился все сильнее, когда из Голландии прибыли страшные сообщения, совпавшие с самыми мрачными ее предчувствиями.

Эти сообщения, присланные графом Стэйром, содержали печальный отчет о дуэли между сэром Филипом Форестером и сводным братом его жены Фолконером, капитаном шотландско-голландских, как их тогда называли, войск. Дуэль закончилась гибелью капитана, а причина столкновения придала этой истории еще более скандальный характер. По-видимому, сэр Филип оставил армию внезапно, из-за того, что не мог заплатить весьма значительную сумму, которую проиграл в карты другому добровольцу. Под чужим именем он поселился в Роттердаме, где сумел приобрести расположение некоего богатого бургомистра, а своей приятной наружностью и изящными манерами – покорить сердце единственной дочери старика, совсем молоденькой девушки, в будущем – наследницы огромного состояния. Очарованный обманчивым обликом претендента на руку его дочери, старик купец, так высоко ставивший национальный характер британцев, что ему и в голову не пришло предосторожности ради собрать сведения об общественном положении и жизненном пути жениха, дал свое согласие на брак. В тот день и час в кафедральном соборе города должно было состояться венчание, но этому помешало престранное обстоятельство.

Незадолго до того капитан Фолконер был послан в Роттердам с поручением привести оттуда часть расквартированной в этом городе бригады шотландских войск. И вот однажды некое значительное в городе лицо, с которым он и раньше был знаком, предложило ему, чтобы развлечься, сходить в собор поглядеть на свадьбу его соотечественника-англичанина с дочерью богача бургомистра. Капитан Фолконер согласился и в обществе голландца, его приятеля и еще двух-трех офицеров шотландской бригады отправился в собор. Можно представить себе его изумление, когда он увидел, что не кто иной, как его собственный шурин, женатый человек, ведет к алтарю невинную очаровательную девушку, намереваясь сделать ее жертвой низкого, подлого обмана. Фолконер тут же во всеуслышание заявил о его злодействе, и, разумеется, венчание не состоялось. Но, вопреки мнению советчиков более рассудительных, считавших, что сэр Филип Форестер сам себя исключил из числа людей чести, капитан Фолконер, признав за ним право, этим людям присвоенное, принял сделанный им вызов и в ходе поединка был смертельно ранен. Таковы неисповедимые для нас пути Господни. Леди Форестер никогда уже не оправилась от вызванного этой страшной вестью жестокого потрясения.

– И неужели, – спросил я, – трагедия разыгралась именно в то время, когда в зеркале была показана сцена венчания?

– Жаль портить историю, которую сама рассказываешь, – ответила тетушка, – но, правду сказать, событие это произошло на несколько дней раньше, чем сестры его увидели.

– Стало быть, – продолжал я, – не исключена возможность, что путем каких-либо тайных, быстро осуществляемых сношений хитрец мог сразу об этом проведать?

– Люди скептически настроенные так и говорят, – ответила тетушка.

– А что сталось с чернокнижником? – спросил я.

– Ну что ж, вскоре после этой истории был отдан приказ арестовать его по обвинению в государственной измене, как тайного агента шевалье Сен-Жоржа; и леди Босуэл, вспоминая намеки, которые вырвались у ее врача, ярого сторонника наследования престола протестантской династией, припомнила также, что колдуна наиболее восторженно восхваляли престарелые матроны, придерживавшиеся тех же политических убеждений, что и она сама. Поэтому представлялось вероятным, что новости с континента, без особого труда переданные агентом деятельным и располагавшим влиятельными связями, могли дать ему возможность подготовить ту фантасмагорию, очевидицей которой она стала. И все же попытки дать всему этому разумное объяснение наталкивались на такие трудности, что до самой своей смерти леди Босуэл пребывала в большом сомнении и была весьма склонна разрубить этот гордиев узел, допустив существование сверхъестественных сил.

– Но все-таки, дорогая тетушка, – упорствовал я, – что сталось с этим мастером на все руки?

– Ах, он был слишком искусным прорицателем, чтобы не предусмотреть, что его собственная судьба примет трагический оборот, если он будет дожидаться прихода человека с серебряной борзой на рукаве. Он с той поры, что называется, в воду канул. Ходили слухи, будто в его доме были найдены какие-то бумаги или письма, но эти слухи постепенно затихли, и вскоре доктора Баттисту Дамьотти стали поминать не чаще, чем Галена или Гиппократа.

– А что, сэр Филип Форестер тоже навсегда сошел со сцены?

– Нет, – ответила моя долготерпеливая собеседница, – он напомнил о себе однажды весьма примечательным образом. Говорят, будто мы, шотландцы, еще с тех времен, когда были независимой нацией, храним в большом, туго набитом мешке наших добродетелей одно или два крохотных зернышка порока. В частности, утверждают, что мы редко прощаем обиды и никогда их не забываем; что мы творим себе кумир из своего злопамятства так же, как бедная леди Констанция – из своего горя, и склонны, как сказано у Бернса, «свой гнев распалять, чтоб больнее он жег». Это чувство отнюдь не было чуждо почтеннейшей леди Босуэл, и думается мне, ничто на свете, за исключением разве восстановления на престоле династии Стюартов, не было бы для нее сладостнее возможности отомстить сэру Филипу Форестеру – отомстить ему за тяжкую, двойную обиду, отнявшую у нее и сестру, и брата. Но в течение долгого времени о нем не было ни слуху ни духу.

Через много лет, в последний день масленицы и канун начала поста, на большом балу, где в полном блеске было представлено все высшее общество Эдинбурга, один из лакеев шепнул сидевшей среди дам-патронесс леди Босуэл, что некий джентльмен хотел бы поговорить с ней наедине.

– Наедине? Во время бала? Это какой-то умалишенный! Скажите ему, чтобы он завтра утром пришел ко мне домой.

– Я так ему и сказал, миледи, – ответил лакей, – но он настоял на том, чтобы я передал вам вот эту записку.

Леди Босуэл взяла записку, как-то странно сложенную и запечатанную. В ней было всего несколько слов: «Дело идет о жизни и смерти», написанных почерком, совершенно ей незнакомым. Ей вдруг пришло в голову, что эти слова могут иметь касательство к безопасности кое-кого из ее друзей-единомышленников; поэтому она последовала за лакеем в небольшую комнату, где были приготовлены прохладительные напитки и куда широкая публика не имела доступа. Там находился старик, который, как только она приблизилась, встал и низко ей поклонился. Его вид свидетельствовал о расстроенном здоровье, а одежда, покроем, правда, вполне соответствовавшая этикету балов избранного общества, была поношена, вся в пятнах и мешком висела на его изможденном теле. Предположив, что небольшая милостыня избавит ее от докучливого посетителя, Леди Босуэл хотела было вынуть кошелек, но смутное опасение совершить этим ошибку удержало ее, и она решила дать неизвестному возможность изложить свое дело.

– Я имею честь говорить с леди Босуэл?

– Я леди Босуэл. Позвольте мне сказать вам, что здесь не время и не место для долгих объяснений. Что вам угодно от меня?

– У вашей милости, – сказал старик, – некогда была сестра.

– Верно: сестра, которую я нежно любила.

– И был брат.

– Самый храбрый, самый добрый, самый любящий из братьев, – ответила леди Босуэл.

– Обоих этих горячо любимых вами родственников вы потеряли по вине некоего несчастного, – продолжал неизвестный.

– Да, по вине изверга, проклятого убийцы! – воскликнула леди.

– Ваш ответ вполне ясен, – сказал старик и поклонился, видимо, намереваясь уйти.

– Стойте, сэр, я вам приказываю! – воскликнула леди Босуэл. – Кто вы, что в таком месте, при таких обстоятельствах, воскрешаете эти страшные воспоминания? Я должна это знать.

– Я не желаю сделать леди Босуэл зло; напротив, я хотел дать ей возможность выказать истинно христианское милосердие, которое изумило бы свет и было бы вознаграждено на небесах; но я вижу, что она не склонна принести ту жертву, о которой я намеревался ее просить.

– Скажите все до конца, сэр; что именно вы имеете в виду? – спросила леди Босуэл.

– Несчастный, причинивший вам такое великое горе, – начал неизвестный, – сейчас лежит на смертном одре. Его дни проходили в терзаниях, бессонные ночи – в угрызениях совести, но он не может умереть, не получив от вас прощения. Вся его жизнь была непрерывным искуплением – и все же ему страшно расставаться с этой тяжкой ношей, покуда ваши проклятия тяготеют над его душой.

– Посоветуйте ему, – сурово ответила леди Босуэл, – просить прощения у того, кого он так тяжко оскорбил, а не у смертного существа, заблуждающегося, как и он сам. Какая, ему польза от моего прощения?

– Очень большая, – ответил старик. – Оно будет залогом того, что мольбы, с которыми он затем дерзнет обратиться к Творцу, давшему жизнь и мне, и вам, досточтимая леди, будут услышаны. Помните, леди Босуэл, вам ведь тоже придется лежать в мучениях на смертном одре; вы тоже, подобно всем нам, будете трепетать при мысли, что предстанете перед Высшим Судией с совестью запятнанной, изглоданной, неумолчно вас упрекающей, – каково вам будет тогда при мысли: «Я не была милосердна, как же я могу уповать на милосердие Господне?»

– Кто бы ты ни был, старик, – воскликнула леди Босуэл, – не пытайся убедить меня столь жестокими доводами! Кощунственным лицемерием было бы, если б уста мои произнесли слова, против которых сердце мое восстает каждым биением своим! От этих слов земля разверзлась бы, и люди узрели бы изможденный облик моей сестры, окровавленные черты злодейски убитого брага. Простить его? Никогда, никогда!

– Великий Боже! – простонал старик, воздев руки к небу. – Вот как черви, вызванные Тобою из небытия, исполняют веления Того, кто их сотворил! Прощай, надменная, неумолимая женщина! Можешь торжествовать: ужас умирания в нищете и горе ты еще усугубила отчаянием, обуревающим тех, кто утратил надежду утешиться религией. Но никогда уже не дерзни оскорбить небеса мольбами о прощении, в котором ты отказала другому человеку.

С этими словами он повернулся, чтобы уйти.

– Стойте! – воскликнула она. – Я попытаюсь, да, да, я попытаюсь простить его.

– Милостивая леди, – сказал старик, – вы освободите душу, изнывающую под тяжким гнетом, душу, которая не решается расстаться со своей грешной земной оболочкой, покуда не пребудет в мире с вами. Кто знает, не продлит ли ваше милосердие жалкие остатки несчастной жизни, которые пройдут в молитве и покаянии!

– Ах! – вскричала леди Босуэл. Ей внезапно открылось все. – Да это же он сам, злодей! – И, схватив за шиворот сэра Филипа Форестера, ибо то был он и никто другой, она завопила: – Убийца! Убийца! Держите убийцу!

Услышав столь странные в таком месте возгласы, участники празднества поспешили туда, откуда они доносились, но сэра Филипа Форестера там уже не было. Он вырвался из рук леди Босуэл и выбежал из комнаты, выходившей на площадку лестницы. Казалось, ему никак не спастись: несколько человек подымались по лестнице, другие спускались с нее. Но злосчастный старик был готов на все. Он перелез через перила и, спрыгнув с высоты пятнадцати футов, очутился в прихожей, где, целый и невредимый, встал на ноги и, выбежав на улицу, мгновенно исчез во мраке ночи. Несколько мужчин из рода Босуэлов пустились за ним в погоню и, возможно, убили бы, попади он в их руки – ведь в те времена в жилах людей струилась горячая кровь. Но правосудие в это дело не вмешалось, преступление было совершено много лет назад, к тому же за границей. Да и вообще весьма многие были убеждены в том, что столь необычайное происшествие, в сущности, было не чем иным, как ловко разыгранной лицемерной мистификацией, посредством которой сэр Филип хотел узнать, может ли он вернуться на родину, не опасаясь мщения семьи, которой причинил столь тяжкое горе. Поскольку результат нимало не соответствовал его надеждам, он, по слухам, возвратился на континент где и умер в изгнании.

Так закончилась повесть о таинственном зеркале.

Томас Пекетт Прест
ДЕМОН ХАРТЦСКИХ ГОР, или ТРОЕ УГОЛЬЩИКОВ
Перевод А. Бутузова

Пустынное уединение Хартцского леса в Германии, особенно окрестности гор, называемых Блокберг (нередко – Блокенберг), – излюбленное место действия историй о колдунах, демонах и привидениях. Характер повседневных занятий местных жителей, по большей части углекопов и хуторян, весьма поощряет их необычную склонность к суевериям; природные явления, которые им случается наблюдать в их полуотшельнической жизни, в их устах нередко получают сверхъестественное объяснение. Среди множества легенд, пересказываемых в этом дремучем крае, есть одно замечательное поверье о духе-охранителе Хартцского леса: при встречах с людьми он принимает вид дикого человека огромного роста, с головой, увенчанной дубовыми листьями (ими же прикрыты его бедра), – он держит в своей руке сосну, вырванную с корнем. Многочисленные очевидцы утверждают, что им доводилось видеть его пересекающим гигантскими шагами удаленную горную гряду, которую в этих местах разделяет узкая лощина. Достоверность видения признается всеми, так что современный скептицизм может приписать призрак единственно оптическому обману.

Раньше встречи местных жителей с демоном были обычным делом, и, согласно преданиям Хартцского леса, капризный и своенравный, как и все порожденные землею силы, дух часто вмешивался в дела смертных, иногда к выгоде и достатку последних. Было, однако, замечено, что дары его по продолжении некоторого времени приносили несчастье или гибель тем, кто принимал их, и для пасторов, заботящихся о своей пастве, стало привычным сочинять длинные проповеди, предостерегающие от общения, прямого или косвенного, с демоном Хартцских гор. И теперь, когда старикам приходится слышать, как кто-то шутит над опасностью, подстерегающей духовидца, они рассказывают своим непослушным детям давнюю историю о судьбе Мартина Вальдека.

Один странствующий монах-капуцин, все имущество которого состояло из деревянной кафедры в крытой соломой церквушке деревни Моргенбродт, что расположена в окрестностях Хартца, проповедовал против испорченности нравов местных жителей, против их сношений с дьявольскими силами, с ведьмами и феями и в особенности с лесным гоблином Хартца. Так как описываемые события происходили в годы правления Карла V, среди крестьян имели хождение учения доктора Лютера, и потому они только смеялись над теми вещами, о которых им толковал со свой кафедры святой человек. Преподобный отец сильно горячился, встречая столь явное противление, но неудовольствие прихожан росло вместе с его пылом. Местным жителям было очень неприятно слышать, что демона их гор, к которому они уже привыкли и который уже много поколений жил в Брокенберге, сравнивают с Баал-пуром, Аштаротом и даже с Белзебубом, и им совсем не нравилось, что его называют порождением преисподней. К боязни, что дух отомстит за то, что они слушают неугодные ему речи, примешивалась еще и заинтересованность в его дарах. «Странствующий монах, – говорили крестьяне, – сегодня здесь, а завтра его нету, и потому он может проповедывать все, что ему вздумается, но нам-то здесь жить, и нам не след оставаться на милость оскорбленного демона, да еще и расплачиваться за все». Возмущенные такими мыслями, крестьяне от неуважительных слов перешли к делу и изрядно поколотили камнями священника, после чего прогнали его из прихода проповедывать где-нибудь в другом месте. Среди участвовавших в изгнании священника из деревни были три молодых человека, зарабатывавших на жизнь выжиганием угля для плавильных печей. Когда они возвращались в свою хижину, их разговор естественно коснулся демона Хартца и проповеди капуцина. Максимилиан и Георг Вальдеки, два старших брата, хотя и допускали, что капуцин, осмелившийся осудить нрав и повадки духа, был несколько невоздержан в своих речах и потому заслуживал порицания, все же говорили, что принимать от демона какие-либо дары и вообще поддерживать с ним какое-либо общение в наивысшей степени опасно. Демон обладает огромной силой, утверждали они, но он себе на уме и чересчур своенравен, поэтому все люди, которые когда-либо общались с ним, редко заканчивали свои дни в спокойствии и достатке. Разве не он подарил отважному рыцарю Экберту фон Рабенвальду знаменитого черного коня, принесшего ему победу на большом турнире в Бремене? И разве не этот же конь бросился потом вместе с наездником в пропасть столь глубокую и ужасную, что ни коня, ни наездника больше не видели с тех пор? Разве не он сказал фрау Гертруде Тродден заклинание для сбивания сливочного масла? И не ее ли сожгли как ведьму по приговору электоратского суда, когда она попыталась воспользоваться полученным подарком? Однако эти и многие другие примеры, которые братья приводили в доказательство гибельности даров хартцского духа, не производили на малейшего впечатления на младшего из братьев, Мартина Вальдека.

Мартин был молод, горяч и порывист; обладающий всеми качествами, которые отличают жителя гор, отважный и неустрашимый, он не боялся близкого знакомства с опасностями, окружавшими его. Он только смеялся над робостью братьев: «Не рассказывайте мне чепухи, – сказал он им. – Этот демон – неплохой парень, он живет с нами, как будто он – простой крестьянин, как и мы; ходит среди дальних скал и расселин, как простой охотник или пастух – он любит Хартцский лес и потому не может оставаться равнодушным к тяжелой судьбе простых людей. И если этот демон так злобен, как вы говорите, то каким образом, скажите мне, он забирает столь гибельную власть над душами смертных, когда те попросту извлекают выгоду из его даров, не связывая себя при этом никакими соглашениями? Когда ваш уголь попадает в печь, разве деньги, заплаченные за него богохульником Блейзом, старым нечестивым старостой, отличаются от денег, которые вам заплатил бы за этот уголь пастор? Вовсе не подарки гоблина оказываются причиною ваших неудач; то, как вы их используете, служит объяснением этому. Появись этот демон сейчас и укажи мне золотую или серебряную жилу, я стал бы раскапывать ее еще до того, как он повернулся бы ко мне спиной; и я бы чувствовал себя защищенным несравненно более могущественным духом, нежели он, когда бы стал извлекать пользу из указанных мне богатств».

На это его старший брат заметил, что богатство, нажитое дурным путем, редко расходуется хорошо и еще реже приносит счастье, ибо сильно меняет человека, Мартин отвечал ему, что даже обладание всем Хартцским лесом не произведет ни малейшей перемены ни в его привычках, ни в его характере.

Брат тщетно пытался образумить Мартина и, чтобы тот не отзывался столь безрассудно о предмете их спора, с трудом, но перевел разговор на приближавшуюся ярмарку и поросячьи бега. Так, беседуя, они подошли к своей хижине – жалкому шалашу, стоящему на краю пустынной и узкой лощины в уединенном и романтическом распадке Брокенбергских гор. Они сменили сестер, наблюдавших за обжигом дров – делом, требовавшим постоянного присмотра, и разделили между собой ночные дежурства согласно своему обыкновению: один из братьев должен был бодрствовать, пока остальные спали.

Макс Вальдек, старший из братьев, нес вахту первые два часа ночи и был сильно встревожен, заметив на другой стороне лощины огромный костер, который окружали странные фигуры, метавшиеся и кружившиеся вокруг него. Сначала Макс подумал о том, чтобы разбудить братьев, но вспомнил безрассудный характер младшего; к тому же он обнаружил, что разбудить среднего не удастся, не потревожив Мартина. Догадавшись, что виденное им есть не что иное, как призрак демона, посланный, вероятно, в наказание за необдуманные слова, которые накануне вечером говорил Мартин, Макс решил препоручить заботу о своей душе святым молитвам и стал нашептывать их, с ужасом вглядываясь в жуткое видение. Огонь несколько раз вспыхнул и пропал в темноте, и остаток дежурства Макса не беспокоило ничего, кроме воспоминаний о пережитых им страхах.

Средний брат, Георг, сменил Макса, который улегся спать в хижине. Видение гигантского пылающего костра на другой стороне лощины снова предстало глазам наблюдателя. Как и раньше, неясные тени кружились вокруг красных сполохов пламени. Острожный Георг был все же смелее своего старшего брата. Он решил пристальнее рассмотреть поразившее его видение; перейдя протекавший в долине ручей, он взобрался на противоположный берег и подошел на полет стрелы к ярко полыхавшему костру.

Вид существ, окружавших костер, напоминал призраков, что являются нам в кошмарных снах, и сразу подтвердил мысль Георга о том, что это не люди. Среди странных фигур Георг Вальдек разглядел гиганта, заросшего волосами; в руке тот держал вырванную с корнями сосну, которой время от времени ворошил уголья в кострище. На нем не было никакой другой одежды, кроме дубовых листьев, оплетавших его голову и бедра. У Георга упало сердце, когда он узнал столь знакомый облик хартцского демона; именно таким его описывали старые пастухи и охотники, встречавшиеся с ним в горах. Георг повернулся и уже готов был броситься бежать, однако остановился; отругав себя за трусость, он мысленно прочел стих из Псалтиря: «Да восхвалят ангелы имя Господне!», который, как полагали в этих краях, обладал свойством заклинать духов, после чего снова обернулся к тому месту, где только что полыхал костер. Больше его не было видно.

Бледная луна уныло озаряла лощину, когда Георг со взмокшим от страха лбом и с волосами, вставшими дыбом под его углекопской шапочкой, неверными шагами приблизился к старому дубу, где недавно горел костер. Он не обнаружил ни малейших следов его среди густого вереска. Мох и полевые цветы были свежи, и ветви дуба, только что объятого языками пламени и дыма, были влажными от ночной росы.

Нетвердо ступая, Георг возвратился к своей хижине и, рассудив точно так же, как и его старший брат, решил ничего не говорить об увиденном, дабы не будить у Мартина непомерное любопытство, которое, как он считал, граничило с нечестивостью.

Пришел черед Мартина поддерживать огонь. Пропели первые петухи, и минула большая часть ночи. Проверив печь, в которой обжигались дрова, он сильно удивился, обнаружив огонь почти угасшим; это произошло оттого, что во время своей прогулки Георг напрочь забыл об основном предмете своего дежурства. Первой мыслью Мартина было разбудить спящих, но, видя, что оба брата крепко спят, он решил не тревожить их и самостоятельно разжечь печь. Охапка хвороста, которую он положил сверху, была, по-видимому, сырой, и костер более затухал, чем разгорался. Тогда Мартин направился к поленнице набрать крупных сучьев, обрезанных и высушенных специально для таких случаев; однако когда он вернулся, то обнаружил, что огонь совсем погас. Это была серьезная неприятность, грозившая им потерей торговли больше чем на один день. Рассерженный и досадующий, Мартин принялся высекать огонь, чтобы заново разжечь костер; но трут за ночь отсырел, и все его попытки были безуспешны. Видя такое дело, он уже собирался будить братьев, когда в окне и в многочисленных щелях грубо построенной хижины внезапно засверкали сполохи пламени, побудившие его выйти наружу и наблюдать видение, до того потревожившее его братьев. Сначала он подумал, что Мюллерхауссеры, их конкуренты в торговле, с которыми они часто ссорились, захватили принадлежащую им землю и крадут их лес; он решил разбудить братьев, чтобы отомстить наглецам. Но недолгое размышление и наблюдение за поведением тех, кто, как казалось ему, «поддерживал огонь», заставили его отбросить эту мысль. Настроенный довольно скептически к подобным вещам, он вынужден был признать: увиденное им – сверхъестественное явление. «Будь они люди или дьяволы, – сказал бесстрашный угольщик, – пусть себя пляшут и колдуют у костра, а я пойду и попрошу у них огня, чтобы разжечь нашу печь». На этот раз он решил не будить братьев. Приключение, которое он отваживался предпринять, не требовало участия больше чем одного человека; к тому же он опасался, что братья с их сомнениями и страхами могут помешать ему. Сняв со стены пику, неустрашимый Мартин Вальдек в одиночку отправился испытать судьбу.

Как и его брат Георг, однако превосходя отвагой последнего, он пересек ручей, взобрался на холм и подошел так близко к призрачному собранию, что смог разглядеть в верховодящей фигуре хартцского демона. Первый раз в жизни Мартина пробила холодная дрожь, но воспоминание о том, что вдали от призрачного костра он был смел и даже шутил о предстоящей встрече, задело его самолюбие, и в результате к нему вернулось его обычное мужество; с изрядным самообладанием он подошел к костру – фигуры, окружавшие его, казались еще более фантастическими и жуткими, по мере того как он приближался к ним. Взрыв демонического хохота, зловещее эхо которого не походило ни на один из земных звуков, приветствовал его.

– Кто ты? – спросил гигант, стараясь заставить свои крупные безобразные черты сохранять степенное и важное выражение, в то время как изнутри их сотрясали взрывы подавляемого им смеха.

– Я Мартин Вальдек, угольщик, – отвечал отважный юноша, – а кто ты?

– Король этих лесов и самого себя, – сказал призрак. – Зачем ты пришел? Выведывать мои тайны?

– Я пришел, чтобы взять огня и разжечь мой костер, – смело отвечал Мартин и в свою очередь спросил: – А что за тайны вы празднуете здесь?

– Мы празднуем, – отвечало ему демоническое создание, – свадьбу Гермеса с Черным Драконом. Но забирай огонь, за которым ты пришел сюда, и уходи – ни один смертный не может долго смотреть на нас и после остаться живым.

Крестьянин воткнул свою пику в большой кусок горящего в костре дерева; с трудом он поднял его и двинулся к своей хижине. Взрывы жуткого хохота с утроенной силой возобновились за его спиной, когда он шагал через ручей и лощину. По возвращении, как ни был он поражен увиденным, первой его заботой была растопка потухшей печи; но после нескольких неудачных попыток, после бесплодной возни с мехами и ухватом, принесенный уголь потух, так и не воспламенив сухие ветви, наваленные в печи. Обернувшись, Мартин увидел, что костер все еще пылает на холме, хотя те, кто плясал вокруг него, исчезли. Вообразив, что призрак сыграл с ним злую шутку, угольщик дал волю природной необузданности своего характера и решил во что бы то ни стало завершить начатое предприятие. Он снова отправился к костру, из которого без позволения демона взял и принес еще один пылающий уголь. Однако и этот уголь не разжег его костра. Безнаказанность придала Мартину смелости, и он в третий раз решил испытать судьбу. Как и в предыдущие разы, он без помех добрался до кострища, взял новый кусок пылающего угля и уже повернулся, намереваясь уйти, когда внезапно услышал, как грубый, замогильный голос, до этого вопрошавший его, произнес такие слова:

– Не смей возвращаться в четвертый раз!

Попытка разжечь костер последним куском угля была столь же неудачной, как и все предыдущие; Мартин оставил безнадежное занятие и повалился спать на свое ложе из листьев, оставив до утра разговор с братьями о своем ночном похождении. Громкие крики радости и удивления пробудили его от глубокого сна. Его братья, найдя костер потухшим, весьма изумились и принялись ворошить уголья, чтобы снова разжечь его; они еще больше изумились, когда обнаружили среди золы и сучьев три огромных металлических слитка, которые они сразу и безошибочно (большинство крестьян в Хартце имеют дело с минералами на местных шахтах) определили как золотые.

Как ушатом холодной воды с их лиц смыло радость, когда они узнали способ, каким Мартин заполучил это сокровище; собственный опыт заставил братьев отнестись к его словам с полным доверием. Однако они не могли противиться искушению разделить богатство с братом. Поведя себя как глава дома, Мартин Вальдек купил земель и леса, построил замок, получил дворянский титул и, безмерно презираемый старинными дворянскими фамилиями, облекся всеми привилегиями человека знатного рода. Его отвага и доблесть в военных кампаниях и в междоусобицах, огромная армия слуг, нанятых им, поддерживали его некоторое время и помогали подавлять ненависть окружающих, раздраженных его внезапным возвышением и его высокомерными амбициями. И сразу стало видно по его делам, как и по делам многих других людей, сколь мало могут смертные предвидеть последствия своего неожиданного возвышения. Дурные стороны натуры, которые бедность сдерживала и подавляла, созрели и принесли непозволительный плод под влиянием различных искусов и вседозволенности. Одна дурная страсть пробуждает другую: дьявол скупости воззвал к дьяволу гордыни, а гордыню поддержали жестокость и угнетение. От природы смелый и отважный, характер Вальдека стал жесток и надменен из-за богатства и вскоре сделал его объектом ненависти не только дворян, но и людей низших сословий, которые с удвоенным недовольством наблюдали, как правами ленной знати столь бесцеремонно и жестоко пользуется один из тех, кто сам поднялся из самых низов общества. История его, хотя и тщательно скрываемая, уже передавалась шепотом среди крестьян. Духовенство клеймило несчастного как колдуна и пособника дьявола из-за того только, что он, добыв столь необычным способом огромное богатство, не прибег к защите Святой Церкви через пожертвование в ее пользу значительной части своего состояния. Окруженный врагами, явными и неявными, терзаемый тысячей дьяволов, под угрозой отлучения от Церкви, Мартин Вальдек часто горько сожалел об оставленных им трудах и развлечениях незавидной бедности. Однако природная отвага не изменяла ему и перед лицом этих трудностей; казалось, она возрастала соразмерно опасностям, сгущавшимся вокруг него. И так продолжалось до тех пор, пока один случай не ускорил его падения.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю