Текст книги "Комната с призраком"

Автор книги: Вальтер Скотт

Соавторы: Джордж Гордон Байрон,Перси Шелли
сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 29 страниц)

Д. Д. Бересфорд
МИЗАНТРОП
Перевод А. Бутузова

I

С тех пор, как я вернулся с острова и много раз пересказывал эту историю, я начал сомневаться, не обманул ли меня тот человек. В глубине души я чувствую, что он не мог так поступить, и тем не менее мне трудно противостоять вежливой иронии, с которой слушатели встречают мое повествование. Здесь, на твердой земле, все происшедшее кажется невероятным, тогда как на острове признание того человека звучало предельно убедительно. Однако все на свете определяет окружение, и я даже благодарен нынешним обстоятельствам за то, что они столь благотворно влияют на мой рассудок. Никто так не ценит тайн, что встречаются в нашей жизни, как я; однако когда такая тайна порождает обилие смутных раздумий, лучше забыть о ней. Естественно, я не очень-то верю всей этой истории. Иначе мне пришлось бы отыскивать в себе вместилище человеческих пороков. И самое страшное – я не знаю наверняка, какие это пороки.

Прежде чем начать рассказ, я бы хотел, чтобы вы отбросили удобное и весьма тривиальное объяснение, подразумевающее помешательство моего собеседника, и остановили свой выбор лишь на одном из двух: отвергнутая любовь или преступление. Увы, человек по натуре своей романтик, и во все времена ему было свойственно избегать излишне очевидного.

Много лет назад некий землевладелец пытался выстроить дом на скалистом островке под названием Галланд. Недружелюбная почва не приняла строение: не прошло и двух недель, как его усилия обратились прахом. Остатки фундамента увезли с острова и построили на берегу скромную церквушку; ее до сих пор можно увидеть там.

Однажды мы были проездом в городке Тревон и долго осматривали это место, вероятно, в слабой надежде, что один из нас, сам того не подозревая, раскроет причину столь поразительного недружелюбия островка.

Из этого визита мы не извлекли ровным счетом ничего, если не считать косвенного подтверждения некоторых психометрических теорий, уже набивших к тому времени изрядную оскомину. Мы сравнивали прежнюю, неудачную попытку покорить Галланд и нынешнее, успешное освоение.

Новоявленный мизантроп обосновался и провел на Галланде целую зиму – и поныне существовал там. Разумеется, теперь факт его проживания на груде безобразных камней вызывал толки и среди местных жителей, для которых отшельник был лишь на малую толику безумнее туристов, шумные компании которых специально прервали в этом году путешествие в Бедрутан, чтобы остановиться и поглазеть на едва различимую вдали хижину, как заплата прилепившуюся к рваной поверхности сгорбленного островка.

Мы все разглядывали этот странный клочок суши. Ничего примечательного, и все же… напряженные раздумья обуревали нас. Все, чего я неуемно жаждал тогда – какого-нибудь необыкновенного приключения, – привело меня как-то вечером на мыс Гунвер Хэд, откуда далекий свет неприметной хижины казался золотистым мхом, проросшим на сумрачной поверхности вод.

Что-то очень близкое, человечное почудилось мне в его мерцании и окончательно побудило решиться на вылазку. Возможно, сюда примешивалась некоторая симпатия к отшельнику, добровольно отрекшемуся от суетного общества людей. Был ли он безумцем, преступником или разочаровавшимся в жизни человеком – эти вопросы подтолкнули меня искать ответ в путешествии. Бушевала гроза, грохотал прибой, а я все стоял на берегу. Крохотное желтое пятнышко потухло, и только завеса брызг, скрывавшая черный Галланд, представала глазам всякий раз, когда его касался луч маяка.

Решиться было нетрудно, но пока я дожидался тихой погоды – чтобы море позволило лодке с припасами причалить к отстоявшему на две мили от берега островку, – меня переполняли неуверенность и сомнения. До завершения поездки я решил ни с кем не делиться ими, и пусть мои друзья счастливо полагают, что я отправляюсь на рыбалку, – я решил рассказать им обо всем, только когда вернусь.

Знакомый лодочник отыскал меня в гостиничной таверне и сообщил, что погода располагает к отплытию. Вовремя вложенная в ладонь монета предупредила его излишнюю словоохотливость, и вскоре мы были в пути.

Мое волнение нисколько не уменьшилось, когда мы приблизились к скале и увидели одинокую фигуру единственного обитателя, ожидавшего нашего прибытия. Должно быть, он уже успел заметить сверх необходимого нагруженную лодку, и я мысленно подыскивал приличествующие случаю извинения за непрошеное вторжение. Цивилизованные формы общения не смогли бы выразить моей симпатии, обнаружив лишь – так мне казалось – единственной причиной моего визита неуемное любопытство. Сидя на корме, я сумрачно размышлял, были ли до меня на острове посетители, и не решался спросить об этом у лодочника.

Волнение мое возросло еще более, когда мы подплыли ближе к единственной расщелине между скал, превращавшейся в крошечную гавань во время прилива. Я ощутил на себе взгляд стоявшего у самой водной кромки человека и неожиданно пал духом, решив, что я не вправе навязываться незнакомцу и будет лучше, если я останусь в лодке до завершения разгрузки, а там вернусь в Тревон. Я так утвердился в своем намерении, что, когда лодка коснулась носом края скалы, поспешно отвернулся, стараясь не смотреть на человека, из-за которого я и очутился в этих краях, и внимательно разглядывал сгорбленную спину мыса Тревоуз, представавшего в совершенно незнакомом ракурсе.

Из продолжительного созерцания меня вывел голос отшельника.

– Прекрасная погода, вы не находите? – заметил он с некоторой, как мне показалось, напряженностью.

Чуть раньше с этими же словами он обратился к лодочнику, который теперь переносил груз в хижину.

Я поднял голову и стоически выдержал его взгляд. Незнакомец рассматривал меня с видимым напряжением, словно старался запечатлеть в памяти черты моего лица.

– Да, – с готовностью отозвался я, – слава Богу, шторм кончился. За эти дни вы, вероятно, истратили последние припасы?

– Кое-что осталось, – ответил он. – Несколько дней ничего не решают… Вы остановились на берегу? – он кивнул в сторону залива.

– Так, небольшая экскурсия. Возле Тревона превосходные пляжи…

И мы принялись оживленно обсуждать виды окрестностей, словно два незнакомых джентльмена, сошедшихся за бокалом вина на скучном рауте.

– Полагаю, вам еще не приходилось бывать на Галланде? – отважился он наконец, когда лодочник уже управился с грузом и был готов отплыть.

– Нет. – Я колебался, чувствуя, что приглашение остаться должно исходить именно от хозяина.

– Для отдыха здесь довольно неподходящее место, но рыбалка просто непревзойденная. Как вы относитесь к рыбалке?

– О, превосходно, – с энтузиазмом откликнулся я.

– На другой стороне, в скалах, – продолжал он, – находится глубокая бухта. В хорошую погоду там ловятся крупные окуни. – Он помолчал и добавил: – Сегодня их должно быть небывалое скопище.

– К сожалению, мне еще предстоит возвращаться… – начал я, но тут в разговор вмешался лодочник.

– Вы можете вернуться и завтра, если хотите, – сказал он. – Прилив позволяет наведываться сюда хоть каждые двенадцать часов.

– Если вы надумаете остаться… – протянул отшельник.

– С удовольствием. Надеюсь, мое присутствие не слишком обременит вас.

И я остался, уверенный, что лодка придет и увезет меня завтра утром.

Но события развернулись иначе.

II

На первый взгляд действительно было много необычного в обитателе Галланда. Звали его, как он сказал мне, Уильям Конли, но выяснилось, что он не родственник тем Конли, с которыми я был знаком. Если бы он сбрил бороду, то выглядел бы как самый обычный англичанин на отдыхе. Возраст его я определил приближающимся к сорока годам. За время нашей рыбалки я заметил за ним всего две странности, привлекающие внимание. Его пронзительный взгляд изредка останавливался на мне, словно пытаясь проникнуть в суть моего существа, однако стоило мне обернуться, как он немедленно отводил глаза. Еще более необъяснимым было его поведение, когда обстоятельства требовали, чтобы мы шли друг за другом по тропинке, ведшей вдоль узкой прибрежной полосы. Ничто не могло заставить его обогнать меня. Он пропускал меня вперед даже во время краткой экскурсии, когда мы осматривали скромные достопримечательности островка.

Это было интригующее открытие. Глупо было пытаться объяснять все эти странности безумием Конли: манеры и речь незнакомца были убедительны и разумны. Но в мыслях я вновь и вновь возвращался к тем предположениям, которые сделал, впервые рассматривая с берега остров. Меня не покидало ощущение, что по какой-то непонятной причине он боится меня, и я до сих пор не мог решить, бежал ли он от правосудия или же от кровавой вендетты. Любое из предположений вполне объясняло его внимательный, изучающий взгляд. Возможно, он со страхом ждал, не окажусь ли я тайным посланцем, призванным завершить начатую вендетту. Интересно, раздумывал я, удастся ли мне убедить Конли в своей полной лояльности и получить объяснение всем странностям, которые я наблюдал в его поведении?

Однако объяснение последовало само собой, без малейших усилий с моей стороны.

Приближался вечер. Хозяин маленькой хижины занялся приготовлением ужина, между тем как я, не желая мешать ему, спустился знакомой тропинкой к обдаваемым брызгами скалам и стоял, наслаждаясь свежим морским ароматом и покоем. С некоторым сожалением вглядывался я в далекие, теплые огоньки, оставшиеся на противоположном берегу: казалось, мне больше не суждено вернуться к ним. Странное это было чувство…

Когда я вошел в хижину, Конли разливал в грубые глиняные миски дымящуюся уху. Чудесный запах щекотал ноздри, превращая скромное убранство стола в подобие царского пиршества. За едой мы только и говорили что о дневной рыбалке, однако чуть позже, когда аппетит поутих и мы закурили трубки, Конли неожиданно произнес:

– Не вижу причин, почему бы не рассказать вам эту историю…

Словно несмышленый школьник, я в нетерпении согласился, когда бы так легко мог остановить его…

– Все началось, когда я был еще ребенком, – сказал он. – Однажды моя мать нашла меня плачущим в саду: всхлипывая, я рассказал ей, что Клод, мой старший брат, испугал меня. После этого случая я не мог видеть его несколько дней, но так как я был вполне нормальным ребенком, то взрослые не придали большого значения этой ссоре. Они думали, что Клод состроил мне «страшное» лицо и напугал меня. Отец даже наказал меня за ябедничество.

Возможно, это наказание отпечаталось у меня в памяти. Я не рассказывал никому о странностях своего зрения, пока не достиг семнадцати лет. Можно сказать, я стыдился этого и до сих пор стыжусь.

Он замолчал и задумчиво рассматривал сложенные на столе руки. Любопытство завладело всем моим существом, но я боялся нарушить молчание и помешать ему. После минутного колебания он поднял глаза и снова взглянул на меня, однако на этот раз без прежнего изучающего выражения. Скорее, он смотрел с симпатией.

– Я рассказал об этом моему домохозяину, – сказал он. – Он был замечательный парень и очень хорошо отнесся ко мне: принял все совершенно серьезно и посоветовал обратиться к окулисту, что я и сделал. Придумав более разумное объяснение своих неприятностей, я вместе с отцом побывал у одного из лучших лондонских врачей. Он долго осматривал меня, и это доказывает, что тут повинно не одно только мое воображение: в моих глазах он нашел какое-то отклонение, нечто «совершенно непостижимое», как он сказал; нечто, если я правильно запомнил, связанное с неодинаковым преломлением или отражением лучей в различных сечениях светового пучка. Для краткости он назвал это новой разновидностью астигматизма и тут же сокрушенно развел руками, говоря, что никакие стекла не смогут помочь мне.

– И что же это было? – я был не в силах дольше сдерживать свое любопытство.

Конли нерешительно опустил глаза.

– Как вы можете прочитать в Медицинской энциклопедии, – сказал он, – астигматизм – это дефект, «порождающий зрительное невосприятие линий, расположенных в определенной плоскости, тогда как линии, перпендикулярные означенным, в отличие от них, видны совершенно отчетливо». Однако мой случай интересен тем, что этот дефект возникает лишь тогда, когда мне приходится смотреть вполоборота или через плечо.

Он взглянул на меня почти умоляюще, словно надеясь, что все остальное я пойму без дальнейших объяснений.

Признаюсь, его рассказ озадачил меня. Как мог этот ничтожный дефект заставить его поселиться на Галланде? Я нахмурился в затруднении.

– Не вижу, однако, что могло бы… – протянул я.

Конли выбил свою трубку и принялся чистить ее при помощи перочинного ножа.

– Пожалуй, мой случай можно назвать своего рода моральным астигматизмом, – произнес он. – Мне кажется, что я вижу изнанку человеческой души. Боюсь, что это и в самом деле душа. Несколько случаев доказали это.

Он замолчал и с углубленным видом продолжал чистить свою трубку. Прошло какое-то время, прежде чем он заговорил вновь.

– Обычно, вы понимаете, когда я смотрю людям прямо в лицо, я вижу их, как все. Но когда я оглядываюсь через плечо, я вижу… О! Я вижу все их пороки и недостатки. Их лица остаются в общем-то прежними – узнаваемыми, я хочу сказать, но искаженными… невероятно.

…Таким был мой брат Клод – он был хорошим парнем, но когда я увидел его… таким… у него был нос, как у попугая, и вид у него был прожорливый и злобный. – Конли слегка вздрогнул, словно воскрешая в памяти пережитое. – А теперь все знают, что он такой и есть. Совсем недавно он с треском пролетел на фондовой бирже. Дутые векселя, рискованные сделки…

Потом был Денисон, классный наставник. Очень благовоспитанный человек. До самого окончания школы я не пытался взглянуть на него: у меня стало привычкой не оборачиваться и не смотреть через плечо. Но иногда я забывал об осторожности. И это был как раз такой случай. И играл в школьной сборной по регби, и однажды, во время матча, Денисон окликнул меня: «Удачи, старина!» – как раз в тот момент, когда я бежал вперед. Забыв об осторожности, я оглянулся…

Я ждал, затаив дыхание, но он молчал, и я отважился подсказать ему:

– Он тоже был… не такой?

Конли кивнул.

– Бедный дьявол. Его глаза выкатывались из орбит, и выражение их просто невозможно описать словами. Стоило мне окончить школу, как из-за Денисона разразился крупный скандал, и только его отставка спасла положение.

Если вам нужны еще примеры, следующим был окулист – прекрасный парень. Естественно, он заставил меня оглянуться и посмотреть через плечо – чтобы удостовериться в моем дефекте. Затем он спросил меня, что я видел, и я рассказал ему. Он был жизнерадостным и веселым малым, но, когда я смотрел на него, он выглядел как старый, обрюзгший боров.

Окончательно сломил меня, – продолжил Конли после томительной паузы, – разрыв помолвки с Элен. Мы были влюблены друг в друга, и я решил рассказать ей о своем несчастье. К сожалению, ее подвела сентиментальность. Она уверила себя, будто на мне лежит проклятье и ей суждено его разрушить. Само собой, она настояла на такой попытке. Я не сопротивлялся – наверное, я потерял голову от любви. Она казалась мне совершенством, в котором невозможно обнаружить изъян. Я согласился и взглянул на нее…

Он подавленно замолчал, словно пересказ этой трагедии отнял у него последние силы.

– Я посмотрел, – продолжал он, – и увидел существо без подбородка, с водянистыми, слабоумными глазами: преданная слюнявая тварь, бр-р! Я не мог… Больше я никогда не разговаривал с ней.

Моя способность видеть то, чего не видел никто, угнетала меня, – произнес он, чуть погодя, – но после этого случая мне стало все равно. Я не сопротивлялся своему гибельному дару и вскоре был вынужден искать убежища от общества людей. Я жил в лесу, в мире бессловесных тварей: все они выглядели такими, какими и были на деле. Сильные были преступными и злобными, а слабые были отвратительны мне. Я не мог жить среди них, и в конце концов мне пришлось укрыться здесь.

Внезапно меня осенило.

– А вы не пробовали посмотреть на себя в зеркало? – спросил я.

Конли кивнул.

– Я не лучше, чем все остальные, – сказал он, – поэтому я и отпустил бороду. В хижине нет зеркал.

– Вы могли бы не оборачиваться, и проблема решилась бы сама собой, – заметил я.

– Искушение было чересчур велико, – Конли тряхнул головой, – и становилось все сильнее. Это не просто любопытство, скорее, мне нравится то ощущение превосходства, которое мне дает мой дар. Когда видишь изнанку человеческой души, забываешь о собственных недостатках. Со временем, к сожалению, даже такое развлечение утомляет.

– Вы не могли… – нерешительно начал я: желание знать истину боролось во мне со страхом. – Вы не могли бы… взглянуть на меня… так?

– Только не сейчас, – сказал он.

– Вы полагаете…

– Ничего нельзя утверждать наверняка. Все, на кого я смотрел, внешне тоже выглядели совершенно обычными людьми.

– А как, по вашему, я могу выглядеть?

– Даже не представляю себе. Когда-то я пытался угадывать, но из этого ничего не получалось.

– Тогда, может быть, стоит попробовать?

– Нет, не сейчас, – отрезал он. – Возможно, перед отъездом?

– Вы уверены, что тогда?..

Он кивнул с плохо скрываемым отвращением.

В этот вечер я лег спать с тяжелыми мыслями и долго ворочался, не в силах заснуть, размышляя над последними словами Конли.

III

Лодка пришла за мной на следующее утро, около одиннадцати. Я сбросил с себя остатки суеверных страхов, которые цепко держали меня всю ночь, и не стал повторять своей просьбы Конли. Он тоже не обмолвился ни словом о вчерашней беседе. Мы вместе спустились к пристани, дружески простились, и я сел в лодку.

Как только мы отчалили, он повернулся и медленно начал взбираться по склону. На полпути к хижине он остановился, словно раздумывая. Прошло несколько секунд, а он все стоял, не решаясь обернуться.

– Постойте, – скомандовал я лодочнику и привстал на сиденье. – Э-гей, Конли! – прокричал я.

Он медленно обернулся, и я увидел, как разительно изменилось его лицо. Выражение глубокого отвращения и ненависти переполняло его; нечто похожее я наблюдал у одного ребенка-идиота.

Я опустился на сиденье и повернулся спиной к нему. Вскоре осталась лишь точка, отмечавшая положение проклятого острова.

Иногда я раздумываю, каким он видит собственное отражение.

Но с этого времени меня больше занимает мысль, что же он увидел во мне.

И у меня нет мужества вернуться и спросить его.