Текст книги "Потомки Нэнуни"

Автор книги: Валерий Янковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц)

ПЛАТОН УХОДИТ

Весной, после долгой государевой службы в Уссурийском казачьем войске, вернулся на Сидеми Андрей Агранат; в просторных синих шароварах, с широкими – в ладонь – желтыми лампасами, в фуражке с околышем того же цвета, горбоносый, загорелый, с черным вьющимся чубом, ни дать ни взять – лихой уссурийский казак.

Михаил Иванович и Ольга Лукинична по очереди обняли своего воспитанника. Ведь они приютили Андрея, когда у них еще не было своих детей, кроме Шуры, а осиротевшему мальчику шел всего седьмой год. Теперь Михаил Иванович, как обещал, поставил Аграната старшим по охране полуострова от браконьеров и хищников, И в этой должности Андрею Алексеевичу суждено было прожить на Сидеми дольше всех…

А вскоре вышел из больницы Платон. Вернулся веселый и бодрый, но здоровался левой рукой. Правая была еще на перевязи. Вечером, наслаждаясь домашним чаем, подробно рассказывал, как доктор Кановер зашивал его раны, как спас от заражения, как он и его супруга Вера Ивановна были к нему внимательны.

– Оч-чень даже добрые люди, век их не забуду. Когда выписывал, потрепал меня доктор и говорит: «Богатырь ты, Федоров, а сердце у тебя как у льва. Другой бы только от страха богу душу отдал». Это, значит, когда мы с ём, с тигрой этой, два раз подряд кувыркались. А я ему отвечаю: это, мол, мои ребята меня выручили!

Михаил Иванович строго посмотрел на Платона и укоризненно покачал головой. Он не разрешал хвалить детей в их присутствии.

– Ладно об этом. Они были обязаны выручать. Иначе грош им цена. А я вот все думаю – как отблагодарить доктора за все добрые дела. Ведь от денег он всегда категорически отказывается. Что бы такое для него сделать, как ты думаешь, Оля?

– Мне кажется, нужно Вере Ивановне хорошего коня подарить. Она так любит верхом кататься. Признавалась мне как-то: всю жизнь мечтает иметь свою лошадь.

– Отличная мысль. Ну, брат Платон, подбирай-ка в табунах красивого, резвого, но ласкового четырехлетка. Вот и пошлем ей на память. – А отвести и вручить поручил Андрею.

Доктор уже ушел на службу, Вера Ивановна собиралась на прогулку, когда под окнами раздался стук копыт. Она вышла на крыльцо и увидела красивого верхового казака. Второго коня тот вел в поводу. Казак осадил лошадь и козырнул:

– Скажите, мадам, квартира доктора Кановера здесь будет?

– Да, а что?

– Мне бы его супругу, Веру Ивановну.

– Это я. В чем дело?

– Вот и хорошо. Окликните, пожалуйста, денщика, только сами не уходите.

Вера Ивановна вернулась в дом и позвала помогавшего ей по хозяйству драгуна:

– Семен, тут вас какой-то казак с лошадьми требует.

Они вместе вышли на улицу. Агранат спрыгнул на землю.

– Поклон вам от Михаила Ивановича и Ольги Лукиничны Янковских! И от Платона Федорова. Извольте принять их подарок с Сидеми. И владейте на здоровье. Конь добрый, ласковый. Вот, погладьте его своей ручкой.

Андрей протянул ей повод стоявшего рядом с его конем гнедого жеребчика.

Вера Ивановна еще не верила своим глазам, но уже ласкала доверчивую бархатистую морду с белой звездочкой на лбу.

– А ты, служивый, пристрой барынина коня на конюшню, только сразу не пои, а опосля, как остынет. Ну, мне пора. Бывайте здоровы.

Он легко вскочил в седло своей лошади.

– Постойте, куда вы? Оставайтесь у нас обедать! – заволновалась Вера Ивановна.

– Благодарю, обедать я уже буду дома. Имею честь! – Агранат поднес ладонь к козырьку, с места поднял своего коня в легкий намет и поскакал по главной улице военного урочища Барабаш, оставляя за собой облачко пыли.

* * *

Теплым солнечным утром Платон заглянул на кухню:

– Ольга Лукинична, можно?

– Чего спрашиваешь? Заходи, заходи. Садись.

Платон присел на табуретку.

– Хочу поговорить с Михаилом Ивановичем, а прежде с вами решил посоветоваться. Где хозяин-то?

– С утра в саду. Опять что-то там прививает. А ты чего хотел спросить?

– Понимаете, Ольга Лукинична, вот и повязку снял, а массаж, как доктор приказывал, три месяца делаю, а пальцы ни того… Переломаны, словно под жерновом побывали. Да и вся кисть – как не своя. Чувствую, теперь в хозяйстве проку от меня будет мало. Ни коней объезжать, ни в кузне кувалдой махать. Хочу просить Михаила Ивановича отпустить меня пожить своим хозяйством.

– Бог с тобой, Платон, что надумал! Да ведь ты нам как родной, живи себе на здоровье. Да и польза от тебя всегда немалая, ты же все, что ни возьми, умеешь!

– Так-то оно так, а все ж таки…

– Твоя воля, Платон. Коли так твердо решил пожить самостоятельно, я думаю, Михаил Иванович поперек не пойдет. Наоборот, поможет, ты ж его знаешь. Хочешь, я переговорю?

– Спасибо на добром слове, Ольга Лукинична. Да нешто я не мужик, сам не сумею? Я ведь только так к вам, посоветоваться вроде. Столько годов в вашем доме прожил, а худого не видел!..

– Ну тогда ладно. А я вот хочу с тобой одной заботой поделиться. Михаилу Ивановичу еще и не говорила. Понимаешь, Лизавета наша замуж собралась!

– За кого же так сразу?

– Да за этого, нерусского. Хоть и звать его Василий Васильевич, а фамилия Пауэрс. Из американцев. Да это бы ничего: я за поляком, сестра Степанида тоже. Вон, двоюродная моя, Наталья Куркутова, у которых я в девушках жила, – за швейцарца Бринера вышла, и хорошо живут. Дельный он, Бринер-то, большими делами ворочает и все в дом: недавно участок у Гека откупил, поставит у моря дачу. А этот Пауэрс легкомысленный: в игры ихние играет, выпить любит…

– Ежели горький пьяница, ясное дело – не годится. А коли изредка помалости – то не грех, Ольга Лукинична. Ведь таких, как Михаил Иваныч, раз-два – и обчелся. Такого второго не сыщете. А сама-то Лиза что?

– А, что у дуры в голове? Полюбила, говорит, мама, на всю жизнь, не могу без него, – вот и весь сказ!

– А с ним говорили, он что? Как из себя-то?

– Да ты его, поди, видел, приезжал он третьеводни. На лицо-то ничего, симпатичный. Просил руки, конечно: отдайте за меня вашу Лизу, на руках, мол, буду носить… А ее и вовсе не узнаю. Выпучит серые свои глазищи, покраснеет, посмотрю – вроде самасшедчая!

– Ну что ж, знать, времечко такое подошло, Ольга Лукинична. Стало быть, отдавать надо. А то как бы того, беды не вышло…

– Да я уж и сама думаю: видать, пора.

– И не сумлевайтесь. Быть вам вскорости бабушкой!

– Верно, ты прав. Обвенчать поскорее да поселить неподалеку, как они уже сами наметили, на мысе Туреке. В бинокль через бухту Гека их заимку хорошо видать будет, да и навестить недолго…

Просьбу Платона Михаил Иванович, конечно, уважил. Место присмотрели вместе. Федорову, оказывается, давно приглянулся маленький хуторок на левом берегу речки Сидеми, в нескольких верстах от впадения в море. И Михаил Иванович купил эту заимку на имя Федорова. Дали на обзаведение пару коней, телку, поросенка, седло, телегу, сбрую.

Платон был очень доволен. Взял помощника, посадил огород, завел птицу.

Моста через речку поблизости не было, но в нормальную воду брод был чуть выше колена. Кроме того, на переправе держали лодку. Сидеминский хутор богатырь навещал часто, по-прежнему просиживая вечерние часы за чаем. По секрету доложил Ольге Лукиничне и Михаилу Ивановичу, что сватает в Барабаше невесту – милосердную сестру из госпиталя, где лежал. Женщина, мол, самостоятельная, хозяйка на все руки.

Прошел год, Янковские готовили Платону свадебный подарок. Венчание намечалось в августе, но помешала погода.

Август в Приморском крае редко обходится без ливневых дождей и наводнений. Реки вздуваются, пенятся, тащат мосты, вывороченные деревья. Увлекают скот, а порой и диких зверей.

Грянуло наводнение и в это лето. И хотя дожди довольно скоро прекратились, вода в речке Сидеми спадала медленно.

С поездками следовало подождать, но у Платона объявилось дело, и он, не дожидаясь спада, собрался к Янковским. Оседлал подаренную ему кобылу Рогнеду, вскочил в седло. Ему советовали ехать в объезд, по тракту через станцию Черкасскую, где был мост, но Федоров только рукой махнул:

– Буду я попусту десять верст киселя хлебать! Подумаешь – речка Сидеми. Экой Амур мне нашелся. Сегодня домой не ждите, буду ночевать у Янковских!

Пришпорил кобылу и поскакал со двора.

Подъехал к броду. Вода еще стояла высокая и мутная, кое-где завивались воронки, время от времени быстро проносило подмытые с корнем деревья. Кобыла замотала головой, заупрямилась.

Платон не привык, чтобы лошадь ему не повиновалась. Огрел Рогнеду плеткой и смело въехал в реку. Кобыла сделала несколько неуверенных шагов и наконец поплыла…

* * *

Через двор сидемской усадьбы шла Анна, проводившая дома летние каникулы. И вдруг заметила оседланную лошадь без седока. Некоторое время смотрела на нее с недоумением, потом бегом кинулась в дом.

– Мама, там оседланная лошадь пришла во двор без никого! Посмотрите скорее, мне кажется, это Платона кобыла.

Ольга Лукинична опрометью выбежала на крыльцо.

– Батюшки светы! Рогнеда, конечно, Рогнеда! А где же Платон?! Ах ты, господи, папа-то уехал в лес. Нютка, ищи братьев, пусть скачут по обратному следу. Сейчас, после дождей, его на сырой земле хорошо видать. А ты запрягай, телегу и гони за ними. Мало ли чего могло стрястись, мажет, подвезти надо будет.

Крупный след подкованной Рогнеды в самом деле был заметен достаточно ясно. Но он привел Юрия и Яна не к броду, а значительно ниже по течению. Увидев мутную, пенящуюся речку, они поняли, что случилась беда.

Где искать? Ясно, что не против течения. Поскакали к устью. Но еще не доезжая сотни шагов до него, заметили на песке у воды что-то темное.

– Вон, смотри! Кажется, он!

Они бросили лошадей и подбежали к лежавшему на отмели человеку. Платон лежал, как во сне, ничком. Голова слегка повернута, ветер играл в густой золотистой бороде. И только нелепо торчала в сторону искалеченная тигрицей правая рука.

Юрий опустился на колени и машинально тронул знакомую руку, она показалась ему холоднее воды в реке. Качнулась, но уже ее гнулась…

Он распрямился, судорожно глотнул воздух, глянул с небо и застыл в оцепенении. Небо и облака вдруг подернулись какой-то дымкой, и перед глазами промелькнули картины детства. Вот в прокопченной домашней кузнице Платон бьет кувалдой по раскаленной добела подкове; вот с развевающейся бородой скачет в объезд с пикой у седла; вот пьет чай, утираясь красным платком. И последнее: эта рука с плеткой в воздухе, а рядом надвигающаяся оскаленная пасть тигрицы.

Показалось даже, услышал крик: «Ребятушки, выручайте!»

И он со всей ясностью понял: нет больше их дорогого дядьки Платона и поздно его выручать. Не выгреб искалеченной рукой, когда выбросила из седла суковатая лесина, с которой посреди мутной реки свела его судьба…

Юрий услышал всхлипывания. Худенький Ян вытер рукавом глаза и отвернулся.

Подъехала на телеге Анна. Она плакала открыто, не стесняясь; трое встали на колени перед телом незабвенного друга и склонили головы. Следом прискакали Александр и Андрей Агранат. Все вместе нарвали и нарезали травы, цветов. Заполнили ими телегу и осторожно опустили на траву тяжелое тело.

Михаил Иванович сам выбрал место для могилы. Похоронили Платона Федорова на домашнем кладбище, в кольце из хвойных деревьев, рядом с маленьким Сережей, умершим в то лето, когда старшие братья были в Корее. Могилу украсили цветами, поставили большой крест.

Доставленный из Барабаша священник ходил вокруг, читал молитвы и размахивал кадилом, распространяя сизый душно-скорбный дымок ладана.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ОТЕЦ БОЛЬШЕВИКА

Солнечным июньским утром по гладко накатанной проселочной дороге мягко катился запряженный парой гнедых высокий двухколесный экипаж-«американка». Дорога вилась среди темно-зеленых дубовых рощ и усыпанных цветами полей, взбегала на невысокие увалы, скатывалась в распадки. Сильные лошади легко преодолевали подъемы и встречающиеся ручьи, мерно позванивали бубенчики.

В экипаже сидели двое: хозяин Сидеми знакомил с полуостровом начальника Южно-Уссурийского округа Александра Васильевича Суханова.

Выезд проскочил темную рощу, впереди открылось залитое солнцем обширное пастбище. В дальнем, его конце, поблескивая боками, бродили рыжие, гнедые, вороные кони. Возле них гарцевали два верховых пастуха. Михаил Иванович обернулся к гостю.

– Вот присланный вами жеребец – глава этого косяка. Добрый конь, дает неплохое потомство.

– Приятно слышать. Думаю достать для вашего хозяйства еще и племенного быка, пусть принесет пользу скотоводству… Смотрите, смотрите – олени, целое стадо! – небольшого роста, коренастый Суханов слегка приподнялся в экипаже.

В сотне шагов от дороги медленно двигалось стадо оленей. Заслышав звон бубенцов, старые матки подняли головы, спокойно провожая глазами людей. Остальные щипали траву, совсем не обращая внимания на проезжих.

– Вы посмотрите, они и ухом не ведут! Удивительно ведь это, по сути дела, совершенно дикие звери, – восхитился Суханов.

Картина в самом деле была достойна внимания. Растянувшись по ярко-зеленому лугу, спокойно паслось красно-бурое пестрое стадо. Матерые оленухи, молодежь, несколько двухлеток-самцов с первыми рожками-шильями, между взрослыми семенили новорожденные оленята. Она то и дело затевали игры, прыгали, бодались, ничего не замечая вокруг.

Михаил Иванович перевел рысаков на шаг, и Суханов мог подробно рассмотреть стадо.

– Удивительно, говорите. Да, завоевать доверие дикого животного не так-то просто. Теперь они любят пастись рядом с косяками лошадей, не обращают внимания на окрики пастухов. Напротив, даже стараются держаться поближе, потому что привыкли: люди здесь их не только не обижают, но и оберегают от хищников. Я много раз наблюдал, как при появлении волков олени бежали не в лес, а к усадьбе и порою перепрыгивали плетень, ища у нас защиты. Но это только у нас на Сидеми, а за его пределами картина совсем иная. Мне доводилось наблюдать за нашими оленями, когда они временно покидают пределы полуострова. Там их словно подменяют, в той обстановке они не подпускают на версту. Ведь лично меня они, конечно, не знают, однако прекрасно усвоили, что тут – зона покоя и именно здесь человек им не враг.

– Да-а. И что же, возвращаются такие гастролеры?

– Обязательно. Хлебнув горя на воле, уцелевшие осенью возвращаются домой. Мало того, каждый раз ведут с собой встреченных в тайге новых подруг и друзей. На каком языке объясняются – не скажу, но, несомненно, как-то агитируют. Благодаря этому наше стадо год от года заметно растет.

– Но почему в этой компании не видно ни одного пантача?

– И не увидите до осени. Я всегда поражаюсь так развитому в самцах инстинкту самосохранения в период созревания пантов. Многие на это время уходят в самые отдаленные дебри материка, часть даже за границу, в Маньчжурию. Но и оставшихся на полуострове увидеть, а тем более добыть, становится чрезвычайно трудно. Засветло на полянах никогда не встретишь. Чуткость – поразительная.

– А в иное время года?

– Посмотрели бы вы на них зимой! В самое суровое время мы вывозим в теплые распадки подкормку и приучаем их являться на зов трубы, И представьте себе: подошел обоз, люди рассыпали корм, звучит рог. Сначала кажется, что где-то далеко затрепетал верхушками лес, а звук нарастает, становится похожим на шум прибоя. Глянешь на гору, а оттуда катится стадо! И самцы со всеми вместе подбегают вплотную, окружают людей, теребят сено почти из рук. Зимнее стадо – лес прекрасных рогов, но уже окостеневших, коричневых, с отполированными белыми концами! И, боязливые летом, самцы каким-то шестым чувством понимают, что сейчас, зимой, их тут никто не тронет.

– Скажите пожалуйста! Ну, а приручать более основательно вы не пытались, Михаил Иванович? Мне кажется, это очень перспективно и интересно.

– Давно подумываю. Но ведь для того, чтобы приручить и одомашнить дикое животное, нужно его поймать. Вы когда-нибудь слышали о китайских «лудевах»?

– Должно быть, ловушки?

– Лудевы, по сути дела, обычные зверовые ямы. Но роют их узкими, продолговатыми, наподобие шурфа, сажени полторы глубиной. Края ямы, чтобы не осыпались, укрепляют жердями, но не горизонтально, как в колодце, а вертикально, чтобы упавший зверь не нашел опоры и не мог выбраться.

– А зачем же вверь полезет в ловушку? Или ему кладут приманку?

– Приманок тут не напасешься, но лудевы не просто ямы. Маньчжурские промышленники давно придумали сооружать в лесу длиннейшие заборы. Для этого валят одно дерево на другое в определенном порядке на многие версты. Опытным глазом определяют излюбленные зверем «хода», на них располагают ямы, а напротив них оставляют свободные проходы. Ямы, конечно, тщательно маскируют: перекрывают ломким хворостом, травой, присыпают землей и опавшим листом. И зверь, наткнувшись на сплошную стену, идет вдоль нее до тех пор, пока не заметит просвета. Уверенно шагает и – обрушивается на дно колодца! Выбираются, как правило, только тигр, барс, рысь да медведь. Этих не удержишь, если, конечно, зверолов не установил на дне ямы острый кол. Случается, на такой шип садится и незадачливый охотник… Но и без кола выкарабкаться не способен даже волк, не говоря о копытных. А те, бывает, сильно калечатся. Их прикалывают длинными пиками и вытаскивают на веревке. Однако оленей стараются поднять живыми, особенно самцов, у которых еще не созрели панты. Таких связывают, доставляют домой и помещают в загородки, где содержат до созревания, а тогда убивают. Приручить такого трудно. Если он и не покалечится, выросший и возмужавший на воле никогда не станет ручным.

– Значит, вы бракуете китайский метод ловли лудевами?

– Категорически. У меня свой план. Сейчас веду наблюдения за стельными оленухами. Заметил – с тех пор, как поднялся лес, они предпочитают телиться в определенных уголках полуострова. Здесь с трех сторон их защищает море, с четвертой – мы, люди. С каждым годом оленух для отела остается все больше, это становится массовым явлением. Первые же день-два оленята не так уж прытки, их можно ловить руками. Если это удастся, вскормленные коровьим молоком оленята станут по-настоящему ручными. Следующей весной обязательно начну опыты…

В этот день Суханов остался ночевать на Сидеми. После ужина хозяин пригласил его в кабинет, и Александр Васильевич увидел на одной из полок над рабочим столом аккуратный ряд одинаковых, в черном переплете, больших книг. На корешках четко выведен год. На первой слева – 1879, и дальше – за все последующие годы.

– Вы ведете такой строгий учет без бухгалтера?

– Нет ни бухгалтера, ни счетовода, ни приказчиков. Обходимся вообще без служащих. Наблюдение и контроль по животноводству, коллекции птиц и бабочек, метеорологическая станция и даже ветеринария, – все лежит на членах семьи, все обязанности распределены от старшего до самого маленького. Посильно, конечно. Такое дело, как наше, надо любить, Александр Васильевич, отдавать ему душу, – иначе проку не будет. Тут со временем считаться не приходится.

– А что же записывается в этих книгах?

– Все самое главное: родители, масть, экстерьер, кличка, приметы, даже характер каждой лошади. Кроме того, мне приходится составлять ежегодные отчеты в главное управление коннозаводства в Петербурге. В общем, честно говоря, и мне, и жене, и ребятам досуга остается не так много.

– Мне очень нравится, как вы приучаете своих детей к дисциплине и труду.

– Да, у нас уж поистине: работе время, потехе час, – добродушно согласился хозяин. – Даже шестилетний Павлик несет свои обязанности.

– К сожалению, мои сорванцы растут в городе в другой обстановке. У вас иная картина: все целый день на воздухе, резвятся и работают. Это отлично. Честно говоря, я давно хотел просить вас брать на лето моих Гришку и Костю. Только чтобы им не делали никаких скидок, чтобы они не чувствовали себя гостями, а еще хуже – сынками начальства!

– Присылайте. К глупостям не привыкнут, а ценить кусок хлеба научатся быстро. Хитрить и отлынивать от работы тоже не выйдет, в этом отношении наши приучены к справедливости: всем поровну. Что же касается вредных с официальной точки зрения идей – я ведь в прошлом политкаторжанин – прививать не стану. Однако если ваши сыны привыкнут смотреть на мир более демократично, не взыщите.

– Что вы, Михаил Иванович! В вашей порядочности, конечно, не сомневаюсь. А что касается, так сказать, вольных взглядов, то ведь я и сам, между нами говоря, многие из них разделяю.

– Поэтому, наверное, и пользуетесь такой популярностью среди крестьян-переселенцев, Александр Васильевич. Сколько ни довелось беседовать с теми, кто приезжает к нам за лошадьми, все толкуют, что справедлив, мол, начальник округи, не барин.

– Стараюсь, как умею. Ведь золотые люди прибывают: энергичные, работящие, стойкие. Сколько мытарств доводится перенести им в длиннейшем морском или полупешем пути. Когда-то еще достроится наша железная дорога через всю матушку-Сибирь?! И вот он, сирый, после российской-то скудости через все мучения к просторной земле Уссурийской добрался и рад-радешенек. Готов каждому чинуше последнее отдать, чтобы получить хороший надел. А те, чего греха таить, только и норовят обобрать переселенца. Вот и воюю, пытаюсь заступаться за мужиков, намыливаю шеи чиновникам.

– Да, народ в основном прибывает дельный, хозяйственный. Недавно побывали у меня переселенцы-староверы с верховьев Уссури. Прибыли, рассказывают, за тридевять земель на волах, два года добирались. И за несколько верст до выделенного им под селение участка, попали в непроходимые заросли винограда. Три дня, говорят, бились, пока прорубили тропу. Так и окрестили свою деревню – Виноградовка.

– Да-а, расскажи в России – не поверят! А мы уже привыкли…

Утомившийся за день Суханов невольно зевнул, и Михаил Иванович посмотрел на часы.

– Ого, двенадцатый час! Вы, верно, устали, Александр Васильевич. Оля постелет вам здесь, в кабинете, идемте пока. – И, пожелав спокойной ночи, добавил: – А ребят присылайте нынче же, найдем, чем занять…

Вскоре Гриша и Костя начали проводить на Сидеми каждое лето. И они, и родители были довольны. Но мог ли царский чиновник, начальник округа Александр Васильевич Суханов предполагать, что через два десятка лет его Костя станет известным большевиком-революционером? Что ему – герою, отдавшему жизнь за свободу края – во Владивостоке поставят памятник, его именем будут названы улица и корабль. Однако Ольга Лукинична, вспоминая о Константине Суханове, иначе как «Котька» его не называла.