Текст книги "Потомки Нэнуни"

Автор книги: Валерий Янковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 25 страниц)

Юрий был в пяти шагах, винтовка в руках, он не медля всадил еще одну, последнюю пулю прямо в оранжевую голову. Тигр рухнул. Собаки снова вцепились в него, уже мертвого.

Позднее отец рассказывал, что после выстрела он ощутил удар тяжелого тела и почти не помнит, как катился. А открыв глаза, увидел рядом страшную морду: один глаз залит кровью, – пуля прошила тигра в последнее мгновение прыжка… Исход схватки еще не был решен, а двигаться отец уже не мог: жестоко помят, поцарапан, оглушен. На какое-то время он потерял сознание и не слышал первых выстрелов сына. Очнувшись, не мигая смотрел в зрячий глаз стоявшего над ним зверя…

– Папа! – Подбежав вплотную, Юрий побледнел, – отец выглядел ужасно. Из ран на лбу и голове кровь заливала грудь и руки, сосульками намерзая на небритых щеках и подбородке, заросших полуседой щетиной. Кроме того, все лицо было измазано сажей горелой валежины, о которую он ударился. Большой сгусток крови на щеке Юрий принял за вырванный висящий глаз…

«Если представить, что я две недели не брился, а зверь, проехавший на мне через несколько головешек, помог измазать все лицо кровью и сажей, интересно, на что была похожа моя улыбка, которой я пытался встретить и подбодрить сына», – рассказывал позднее Юрий Михайлович в своем дневнике… «Руки отказывались повиноваться. Правое плечо было разбито и совсем не действовало, а левая слушалась лишь в плече и пальцах… Всего на мне оказалось двадцать ранений, но ни одного от зубов. Моя пуля, в последний момент прострелив глаз, повредила хищнику челюсть, иначе»…

Да, иначе Юрий мог опоздать.

Развели костер. Кое-как, при помощи подбежавшего Понджуни, перевязали раны, помогли подняться. И отец, взяв палку, пошел!

В этот момент за бугром раздался бешеный лай. Юрий кинулся вперед; кореец за ним, позади ковылял отец. Перед ними открылась неожиданная картина. На противоположном косогоре под скалой, где исчез первый зверь, они увидели сползающего под уклон мертвого тигра и сидящего на нем полукровку Севера, который все не появлялся и его уже считали погибшим. Оказалось, этот тигр был убит наповал самой первой пулей отца прямо в сердце, а пес, найдя его, теребил до тех пор, пока не отцепил от какого-то куста, и они вместе стали съезжать в овраг. Это зрелище повергло в трепет старого черного Кому, и он поднял истерический лай.

Итак, добытыми оказались два тигра, – обе тигрицы. На отца напала старшая.

Вернувшись к месту столкновения, они нашли шапку, и с большим трудом, далеко в стороне в снегу, отыскали кавалерийский карабин с невыброшенной гильзой в патроннике…

Спустившись в распадок, встретили несколько саней, вывозивших лес. Корейцы скинули бревна, посадили раненого и повезли в деревню. С двумя волами и возчиками Юрий и Понджуни вернулись к своим трофеям. Завязав животным глаза, взвалили туши тигриц на сани и крепко их привязали. Однако, как только ветер донес запах страшного груза, быки пришли в неописуемую панику. Они вырвались и, задрав хвосты, мчались карьером до самой деревни, обогнав весь обоз. Жители Чунгоу были потрясены, увидев обезумевших волов без погонщиков, ворвавшихся в ворота с «мертвецами в полосатых халатах»!

Ликовали освобожденные от страха лесорубы, хлопали в ладоши бабы и дети, счастлив был старый Пак Тумани. Но больше всех был горд прорицатель вещего сна, хозяин фанзы, уважаемый староста – бракчан. Этот удивительный сон принес ему огромную популярность среди суеверных сородичей, он стал одним из героев охоты.

А отец пролежал всего несколько дней и встал. Первую неделю он спал только сидя, обложившись мягкими мешками. Все раны на удивление быстро затянулись, несмотря на мало подходящую обстановку, – пыль и копоть бедной фанзы. Из лекарств, кроме перекиси водорода, риванола, йода и бинтов, в их походной аптечке ничего не было. Как защиту от прямой инфекции Юрий Михайлович сам сшил себе колпак.

Несмотря на почтенный возраст, богатырский организм превозмог все. Через четыре дня после объятий тигрицы, распаривая больные руки в корейском котле, он начал тренировку: превозмогая боль, стал поднимать свой карабин, вставлять в плечо, прицеливаться.

На восьмой день они нашли по следу третьего тигра, который приходил к месту событий. Преследовали целый день и нагнали в сумерках при помощи своры, обретшей полезный навык в день схватки. Последние два часа почти бежали, то скатывались, то взбирались на кручи. На последних секундах отец поскользнулся и упал. Тигра-самца уложил Юрий.

Корейцы очень образно умеют выражать свои впечатления о человеке. Об отце они говорили:

«Тело медведя, голова и сердце – тигра».

САХАДЖАНСКИЙ ТИГР

Май выдался на редкость удачливым.

Ведь даже зимой, при снеге, случается немало пустых дней, а тут успех сопутствовал нам: среди распустившейся зелени мы добыли уже более десятка изюбров и медведей.

Неожиданно явилась делегация от лесоучастка. Лесорубы просили защитить от тигров, уверяли, что недалеко от поселка появились три хищника. За два дня задавили двух лошадей и быка, люди боятся выходить в лес на работу. Посланцы рассказали, что тигры избрали своей резиденцией большой распадок за поселком, никто не рискует к нему приближаться.

Выследить тигра летом – дело немыслимое, но не откликнуться мы не могли. Специально присланный трактор с вагончиком доставил нас на знакомый таежный участок, все высыпали встречать. Передохнув, мы двинулись в тот «самый страшный распадок» и встали палаткой на небольшой полянке среди роскошного пойменного леса в нескольких километрах от поселка.

На тропинке и на песчаных берегах реки еще по пути к стоянке обнаружили следы, действительно разной величины: определили присутствие не менее трех зверей. Один был огромен и держался отдельно от других.

Прошло несколько дней. По просьбе лесорубов добыли несколько кабанов, которых в это время года без необходимости вообще не стреляли. Возможно, в результате стрельбы нападения на поселок прекратились, но круглые следы различных размеров на грязи и песке встречались по-прежнему часто.

Валентин за чем-то ушел на участок и там заночевал. Пак всегда оставался сторожить палатку, а мы с Шином вышли на утренник вдвоем еще в темноте. Договорились идти параллельно друг другу на запад, держась против ветра. При этом направлении утренние лучи солнца не бьют в глаза.

Мне выпало идти правее, по возвышенности; Шин должен был держаться слева, пересекая мелкие распадки. Трава уже стояла в полколена. По пояс в росе, сыпавшейся с кустов, я тихонько шагал в предрассветном лесу, стараясь обходить поля мерцавших под ногами ландышей. На хребтике лес поредел, стало светло. Первые солнечные лучи окрасили палевым светом вершины высоких гор.

Меня удивило поведение ворон, пикировавших с горы в такой ранний час. Они не каркали, но одна за другой бесшумно опускались в распадок, следуя в одном направлении. Подошел ближе и остановился. Странный шум донесся со дна оврага: треск, похожий на звук, возникающий при сдирании древесной коры. Я замер, вытянув шею. Звук повторился более явственно, он шел снизу, от ствола черного обгорелого дерева, торчавшего среди зелени высоких кустов шагах в ста ниже меня. Показалось, что большой куст, прикрывавший основание дерева, шевелится… Тихо вынул и навел бинокль. Да, куст дергался, шум исходил именно оттуда.

В этих горах мы часто встречали деревья, разодранные медведями в поисках меда диких пчел. «Медведь нашел улей в этом старом дереве и отдирает когтями щепу, подбираясь к меду… Рано или поздно он где-нибудь покажется, лишь бы не учуял», – подумал я.

Между зеленью мелькнуло что-то черное. Маузер у плеча, на боевом, жду. Медленно всплыла черная ушастая голова на фоне яркой зелени: очевидно, зверь тоже прислушивался, но смотрел куда-то в низ распадка, ко мне затылком. Я тщательно прицелился и выстрелил.

Раненый обычно прыгает; бьется или убегает, а медведь еще громко ревет. Но этот не шелохнулся, не пискнул. Просто исчез, как провалился куда-то.

Я постоял минуту, две, три – никто не шевелился, не бежал. Это было подозрительно. Однако ничего не оставалось, как спускаться вниз, выяснить, что произошло.

Тихо-тихо, палец на спуске, раздвигая концом ствола росистые ветки кустов, приблизился вплотную к обгорелому дереву, но ничего не увидел. Постояв и прислушавшись, мягко отклонил последний куст и вздрогнул: прямо передо мной торчало крупное кабанье копыто!

Галлюцинация?.. Стрелял в черную голову медведя, откуда кабан?

Шаг – и я поражен еще больше: поперек секача-кабана, придавив его могучим телом, лежал большой гималайский медведь! Но тут я увидел разодранный, развороченный бок вепря и все понял. Медведь только что драл крепчайшую шкуру секача: вот что я принял за треск древесной коры.

Взял за мохнатое ухо и повернул набок большую лобастую голову. Пуля вошла в затылок и вышла ниже подбородка. Она оборвала жизнь мгновенно, видимо, он не дрогнул…

До сих пор я полагал, что на копытных нападают только бурые медведи. Странно. И тут вспомнил: Валентин говорил недавно о раненом секаче; возможно, этот прожорливый «гималаец» нашел его издыхающим или уже мертвым. Но факт – он ел кабана уже не первый день. Все брюхо и заднее стегно съедены. Медведь спал тут же рядом, отпечатав в траве свою лежку, и часто ходил пить на ключ, выдавив на косогоре целую лесенку.

Я услышал долетевший по распадку легкий свист. Дал в ответ два коротких: «Иди сюда». Скоро над кустами замаячил поднятый на фуражку темный накомарник Шина.

– Кого стрелял? А-а, медведь? Ну и здоровый. Давайте сразу обдирать.

Как часто бывает в это время года, самое дорогое – желчь – оказалась небольшой, но шкура была очень хороша и сам зверь упитан, несмотря на голодное для медведей время – начало лета.

Нелегко обдирать большого жирного медведя; мы часто правили свои ножи о жесткие пятки и подошвы зверя. Солнце вышло из-за горы, нещадно жгло затылок. Когда сняли шкуру и разделали тушу, мне вдруг стало плохо: очевидно, получил солнечный удар. Шин велел лечь в тень, принес воды, а сам пошел на участок за носильщиками. Я пластом пролежал часа три-четыре, но к приходу людей отошел настолько, что мог идти самостоятельно. Пять здоровенных лесорубов едва унесли сложенное в мешки ярко-красное мясо и шкуру. Мы взяли только небольшой кусок мякоти, желчь и коленные чашечки – ценное азиатское средство против ревматизма. Под вечер вернулись в палатку.

Все эти дни стояла отличная погода, а утро девятого июня было особенно тихим и ясным; в такое утро звуки долетают издалека очень четко. Накануне Шин рассказал, что разглядел в бинокль на поляне в горах большого пантача, но подойти на выстрел не сумел. Изюбр скрылся.

Охотились мы всегда в одиночку, но выходили одновременно. Сегодня же старик, поднявшись до рассвета, никого не дожидаясь, не сказав ни слова, исчез в темноте. Однако к его чудачествам все давно привыкли: не иначе – видел вещий сон…

Описав по горам большую дугу, я спускался в направлении палатки, считая утренник законченным. Первые лучи окрасили вершины деревьев, переползли на траву и цветы: я с сожалением топтал сплошные ковры ландышей. Где-то закуковала кукушка… И вдруг – пак-ххх! – перепрыгивая из оврага в овраг, длинно раскатился одиночный выстрел.

«Шин! В его стороне… Неужели нашел вчерашнего пантача?» Долго стоял, прислушиваясь, однако ни звука больше не родили примолкнувшие горы, и я сбежал в падь.

Среди зелени перед палаткой вился сизый дымок, на таганке парили чайник и кастрюля, приглашая к завтраку. Пак и Валентин тоже слышали далекий выстрел.

Обычно садились есть, когда соберутся все. Мы умылись, протерли и смазали после утренней сырости винтовки. Ждали около часа. Наконец из-за деревьев показалась высокая фигура в куртке цвета хаки. Наш компаньон ничего не нес за плечами, но приближался с таким выражением, которое говорит лучше слов: мы сразу поняли – случилось что-то необычное.

– Как? Что? Кого стреляли? – три вопроса обрушились почти одновременно. Но невозмутимый сын славного Син Солле молча прислонил к дереву винтовку, опустился на валежину и закурил. Он не удостоил нас ответом… Потом повернул голову в сторону и, глядя в пространство, сказал без выражения, ни к кому не обращаясь, всего два слова: «Тигра ранил…»

Летом, среди такой чащи – тигра?

– Где? Когда? Как? – все вскочили на ноги.

Наконец Шин заговорил.

Он уже шел к табору, спускаясь по длинной стрелке, упиравшейся в поляну, поросшую высокой травой. Прямо посредине поляны увидел рыжий предмет, который сначала принял за лежащего изюбра, но потом в бинокль различил черные полосы и решил, что это обломок упавшего толстого дерева с выгоревшими во время весеннего пала черными пятнами. Однако по многолетней привычке еще раз навел бинокль и поразился удивительной симметричности этих черных полос…

Шин не мог поверить своим глазам. Он не допускал мысли, что такой дьявольски хитрый и осторожный зверь может лежать при свете дня на совершенно открытой травянистой поляне, как кот на ковре гостиной. Но слишком уж ярки были краски, правильны интервалы и направление полос…

Длинная японская арисака была у плеча, предохранитель сдвинут на боевой взвод. Не спуская глаз со странного предмета, Шин нащупал под ногой сухой сук и надавил. Раздался треск переломленной ветки, и вдруг бревно ожило: огромная рыже-черная голова поднялась из травы и медленно повернулась в его сторону: «Кто посмел нарушить дрему повелителя дальневосточных джунглей?..»

Хищник был настолько самоуверен, так привык к трепету любого зверя и человека, что не счел нужным подняться. Он грозно смотрел на застывшую вдалеке фигуру, но не видел маленькой круглой дырочки, нащупавшей его крутой бок. Он был сыт, и ему было лень даже рыком напугать это легкомысленное двуногое существо…

Но тонкая шестимиллиметровая пуля вдруг прожгла бок слева направо!

Шин говорит: тигр оглушительно рявкнул, опрокинулся, но моментально вскочил и, в три прыжка достигнув леса, исчез, растворился в нем. Некоторое время доносился шум прыжков, ломаемых кустов, потом все стихло. На месте лежки Шин обнаружил кровь, рядом – крупную голову и остаток медвежьей лапы: видимо, властелин отдыхал после обильного завтрака.

– Такого следа, понимаете, за всю жизнь не видел… Как моя шапка! Лезть за ним в лес один не рискнул. Если ранен смертельно, пусть сам кончится; в общем, надо идти теперь всем втроем…

На этот счет иного мнения быть не могло. Раненого, даже небольшого, тигра, и зимой, когда на белом снегу все относительно хорошо и далеко видно, очень опасно преследовать в одиночку. А летом, в густой и непролазной чаще, равносильно самоубийству.

Мы быстро позавтракали и стали собираться, но неожиданно возникло непредвиденное препятствие: Пак в панике категорически отказался оставаться в палатке. До чего велик ужас лесных людей при одном упоминании о раненом тигре! До этого он спокойно наблюдал следы на тропе и на берегу речки, но теперь стал неузнаваем.

– Вам хорошо, вы все с оружием, а я? Он разгневан, придет без вас сюда и отомстит за свою рану – сожрет меня!.. Валери-сан, дайте ваш пистолет, пойду вместе с вами…

У меня действительно был восьмизарядный браунинг калибра 32, который держали заряженным в условленном месте, ибо пистолет для обороны может оказаться полезнее винтовки. Но как дать его Паку? Что, если в момент нападения хищника он с перепугу откроет беспорядочную стрельбу, стоя позади охотников? Тогда предназначенная тигру пуля неминуемо попадет в спину кого-либо из участников.

Что делать? И я придумал – дам ему незаряженный.

Мои товарищи одобрительно кивают, а я влезаю под каким-то предлогом в палатку, быстро вынимаю патроны из ствола и обоймы, ставлю ее пустую со звоном на место и, выползая, серьезно говорю:

– Ну вот, готово, теперь заряжен. Только смотрите, будьте осторожны. Вот предохранитель, он так действует…

Наш добрый легковерный Пак в восторге. Теперь все готовы. Идем.

Отпечаток лапы мог заставить похолодеть любого тигрятника. Подобных никто из нас еще не видел. Мы стояли на кромке поляны у высокой стены леса и совсем не торопились идти дальше. Черная кровь крупными брызгами загустела на листьях дикого виноградника, полуоборванного и смятого гигантским телом.

Было одиннадцать утра. На открытой поляке солнце палило вовсю, крупные зеленые мухи уже облепили кровавые пятна, а мы все в нерешительности стояли у края мрачного леса.

Наконец двинулись рядом, плечом к плечу. Винтовки в руках, на взводе. Слева Валентин, в центре на следу я, справа Шин. Пак с браунингом в руке позади. Лес до того густ, так переплетен лианами, что местами в нескольких шагах ничего не видно. Худшего, более неблагоприятного места трудно найти. Небо не просвечивало совсем, мы вступили в сырой полумрак. Ноги путались в зарослях хвоща и папоротника, цепляясь за валежник, в глаза лезла мошка, лица залепляла паутина…

«Внезапным прыжком это чудовище может сразу смять всю нашу кучку. Мы просто не успеем развернуться в такой чаще…» Такие мысли волновали меня, и, вероятно, так думали все. Но шли молча, шаг за шагом пробираясь сквозь подлесок, кусты и лианы. То опускались к земле, стараясь рассмотреть подозрительную тень, то заглядывали в кусты, то просто останавливались, напряженно прислушиваясь. К чему? А вдруг он выдаст себя шорохом, готовясь к прыжку?.. Но главное – все твердо верили друг в друга и знали: как бы ни сложилась встреча, никто не побежит, не бросит в беде.

Двести шагов мы шли полчаса.

– Вон он! – выдохнул Валентин. Он заметил зверя первым. У нас перед глазами свисала разлапистая темная ветка ели. Невысокий Валентин не нагибаясь мог смотреть под нее.

– Где? Бей! Стреляй! – просипели мы в два голоса. Пак молча замер позади.

В последний момент, нагнувшись по направлению поднятой к плечу винтовки Валентина, я различил в зелени рыжий контур, и в этот момент треснул выстрел. Мы с Шином держали пальцы на спуске, но стрелять не пришлось, зверь не шелохнулся. Не опуская ружей, подошли вплотную. Пуля Валентина прострелила могучую шею, развернув небольшое выходное отверстие, но кровь не появилась, ранка была бледной: тигр уже окоченел…

Здесь он сделал свой последний прыжок и рухнул, подогнув к широкой груди громадную голову и передние лапы. И так оставался лежать до нашего прихода. Тонкая пуля шиновской арисаки прошила навылет смертельно.

Мы повидали немало тигров на своем веку, но подобного не встречали никогда. Старый могучий самец предельных размеров. Вчетвером свободно рассевшись, как на диване, на широченной спине, мы благоговейно поглаживали чудесный мех на голове, боках и мощных колоннах-лапах; мех был летний, короткий, но отлично пролинявший, яркий и лоснящийся. На оранжевом фоне широкого лба, словно кистью искусного каллиграфа, выведен черной тушью четкий иероглиф – «Ван» – князь, владыка. Седые усы поражали длиной и толщиной каждого отдельного волоса. Огромные, конической формы клыки вызывали невольный трепет…

Пак был направлен в поселок за носильщиками. Он вернул мне пистолет и, сияя, с одной палкой в руках бодро зашагал через лес, счастливый и гордый, так никогда и не узнав, что сжимал в руках незаряженное оружие. Куда делись недавние страхи? Глядя на него, можно было подумать, что сегодня уничтожены все опасные звери Маньчжурии…

Освежеванного тигра выносили вдевятером. Мне досталась необезжиренная шкура, которая показалась свинцовой, на пути к палатке пришлось не раз отдыхать. Взвесить груз целиком не удалось, однако, по общему подсчету, он тянул не менее 350 килограммов. Но что удивительно, – розовое жирное мясо хищника оказалось на редкость вкусным. Мы натопили несколько литров янтарного жира, на котором жарили лепешки. А мясо, законсервированное начальником лесоучастка по-японски, со специями, было просто превосходным!

Расстелив шкуру посреди чисто выметенного двора, японец скрупулезно измерил ее длину от носа до хвоста. Вышло одиннадцать с половиной футов – более чем три и три четверти метра!

Очищенные кости, почти по цене пантов, взяли китайские аптекари; шкура украсила роскошную гостиную семейства Бринер в Харбине. А огромный череп с желтоватыми клыками – в большой палец каждый – Шин подарил другу юности – моему отцу. На длинной полке черепов богатой отцовской коллекции – от тигра до ласки – этот занял самое почетное место.

СЕКАЧИХА

За тонкой стенкой брезентовой палатки монотонно ворчала морозная ночь. Тайга шелестела неопавшим листом орешника, ветер скрипел поврежденным деревом, гудел в вершинах сухостоя. Но в железной печурке мирно потрескивали дрова, и было так тепло, что охотники отдыхали в рубашках. При желтоватом свете надетой на прутик свечи обветренные небритые лица казались бронзовыми, а шеи неправдоподобно белыми.

Мы с братом, сидя на шкурах, чистили сплетенными из конопли шомполами винтовки, кашевар Чигони копошился над кастрюлей. Снаружи тихо ворчали и взвизгивали во сне в устроенных для них гнездах набегавшиеся за день собаки.

Вдруг они затявкали на разные голоса. Но издали донесся низкий окрик, псы смолкли, послышался скрип приближавшихся шагов. Ближе, ближе. Приподнялась полосатая пола брезента, в проеме сверкнули очки и багрово-красный от мороза нос.

– Здорово, ребята!

– Жорка! Ай да молодец! Как разыскал нас в этакой тьме?

Он вполз, стянул винчестер, протер сразу запотевшие в тепле очки, показал в улыбке золотые вперемежку со стальными зубы:

– Как? Это вам со света кажется, что темно, а на деле звезды и Млечный Путь до́бро освещают. Да и тропка набита, нога чувствует, когда собьешься. Кабы не мороз, эта прогулка – одно удовольствие. Ну, всем доброй охоты, кто джунглей законы хранит! – То была его любимейшая цитата из Киплинга.

Шустрый Чигони подбросил дубовых дров, поставив на печурку сковородку. Жестяная походная печка вмиг порозовела, на кабаньем нутряном сале зашипело белое мясо годовалого поросенка. Зажгли вторую свечу, освободили место. Устраивая свою постель на запасной шкуре косули, Георгий выложил все последние новости и сообщил, что «удрал в отпуск» на всю неделю.

– Как хотите, ребята, а без кабана я отсюда возвращаться не намерен. Ясно? Как, есть зверь? Хорошо разведали сопки? Добре, а вот и коньячок к чаю.

Мы встали табором за несколько дней до его приезда. На дне извилистого распадка облюбовали старую дубовую рощу и назвали свой новый табор Дубовым.

– Зверь есть: и коза, и кабан; и тигры шатаются.

– Ну, этих оставьте себе, мне с ними не по пути. Когда натыкаюсь на след полосатого, предпочитаю двигаться в обратном направлении…

– Как же, помним твою привычку. А Арсений недавно следил крупного «кота» целый день и к вечеру нашел – знаешь что? В дупле липы берлогу медведя-муравьятника. И остатки самого мишки: тигр его вытащил из дупла и сожрал почти целиком.

– О, черт! Ну и что же ты, Арс?

– Да что. Заночевал в тайге, думал завтра нагнать. Но не получилось: тигр вышел на вытаявшие крутые склоны и затерялся. Валерий и Чигони ждали меня, ночь не спали, а я вернулся на второй день уже в темноте, – далеко завел!

Я невольно снова пережил эту тревожную ночь.

– Ох и ругал я его. Ведь чего только не передумал. То ли ногу сломал, то ли под зверя попал, то ли на хунхузов напоролся…

– Ну ладно, от встречи с тиграми и хунхузами, надеюсь, бог милует. Мне бы хотя немудрящего кабана. Слушай, Валерка, возьми завтра с собой, я в здешних сопках впервые…

Утром Арсений ушел на восток, а мы с Георгием отправились в западном направлении. Чигони, как всегда, занимался хозяйственными делами, свору в тот день оставили с ним.

День выдался морозный и ветреный. Мы не торопясь пересекали длинные, поросшие дубовым редколесьем гривки, сбегавшие с покрытой густым кедровником огромной горы Татудинзы.

Урожай желудя был таким, что на крутых, выдутых ветрами склонах нога буквально катилась по ковру потемневших за зиму плодов. Чертыхаясь, мы старались обходить такие участки.

Богатый желудь привлек много зверя. То и дело встречались ровные стежки переметенных кабаньих следов, гойна и перепаханные замысловатые узоры на месте их пастьбы. Козы исследили лес вдоль и поперек.

Мы шагнули на возвышенность и замерли. Три крупных серо-бурых косули вскочили с лежек и легко запрыгали прочь. Я крикнул: «Кук!» Они сделали несколько замедленных прыжков и остановились, расставив уши. Жорж сорвал с плеча винчестер.

– Если хочешь увидеть кабана, не стреляй! На коз поохотиться успеешь. Пусть бегут, мяса на таборе сколько хочешь…

Козы сорвались и запорхали, как балерины. Жорж проторчал: «Ладно», и со вздохом повесил винтовку на плечо.

Наконец выбрались к западным отрогам горы, где ветер свирепствовал особо яростно. Срывал и кидал в глаза сухой смерзшийся снег, закручивал смерчи, гнул кустарники, свистел среди деревьев. Прикрывая носы рукавицами, посоветовались и разошлись: Жорж пошел пересекать овражки выше, я ниже. Вскоре мы потеряли друг друга из виду. Я перевалил третий ключик, когда услышал в вершине слабый звук выстрела, потом второго, приглушенный ветром крик.

«Неужели Жорка угодил под кабана?!» Я начал торопливо карабкаться в гору. Пыхтя, взобрался на возвышенность и попятился: шагах в пятнадцати вполуоборот стоял массивный черный, с проседью секач. Он стоял на маленькой полянке среди сухой полыни и кустарников, пошатываясь. И, как топором по мерзлому дереву, звонко щелкал клыками; поводил из стороны в сторону страшной клинообразной головой, но меня, вероятно, еще не видел.

«Ранен и готов к атаке, не зевай!» Винтовка была в руках, и я с ходу выстрелил под настороженное щетинистое ухо. Секач повалился на бок, забил по снегу ногами. Тут я снова услышал крик и увидел Жоржа. Он стоял с винчестером наготове; кабан ему не был виден, однако, зная повадки раненого вепря, на сближение не спешил, призывая на помощь меня. Осторожность в общем не лишняя. Я крикнул:

– Готов, иди сюда!

Мы надергали из холки зверя длинную толстую щетину, выпилили большие красивые клыки. Жорж был в восторге, у него сияло все: очки, горбатый пунцовый нос, сталь и золото коронок.

Вернулись на табор поздно. Вычистили ружья, отогрелись, обсудили планы на завтра. Арсений признался, что обнаружил неподалеку свежие следы, но имеет свои соображения: лишние участники помешают. Он подмигнул серо-зеленым глазом:

– Не будем толкаться. Всем доброй охоты!

Ладно. У нас никто никого не принуждал. Мы с Жоржем решили взять свору и идти на Татудинзу, к границе кедровника.

Вышли до солнца. Утро стояло на редкость тихое, погожее. Арсений приложил ладонь к козырьку мохнатой шапки из меха горала, перекинул винтовку стволом вперед (так удобнее пробираться сквозь заросли) и нырнул в кусты. Мы собрали собак и полезли в гору. Добрались в одиннадцатом часу и скоро наткнулись на свежую копанину: кабаны паслись ночью.

Собаки сунули носы в развороченный, вперемешку с листом снег, зафыркали, замахали хвостами, потянулись в кедровник. Вскоре послышался лай. К одному голосу присоединился второй, потом третий. Гавкают хрипло, отрывисто, значит – держат, тут раздумывать некогда.

– Беги на лай, я буду обходить, могут погнать в сторону, вниз.

Жорж протер очки и торопливо зашагал прямо, я левее по склону. Но не прошел и нескольких сот шагов, как услышал треск и заметил мелькавший среди бурелома черный силуэт отбившегося от стада зверя.

Расстояние – шагов двести, катит под уклон резво, вот-вот скроется с глаз. Была не была, нужно ловить шанс. Силуэт появлялся в «окнах» несколько раз, я успел сделать три быстрых выстрела. Зверь скрылся, за ним промчалась одна собака. Остальные, очевидно, увязались за табуном.

Послышался свист. Я ответил дважды: «иди сюда». Вышел на след, заметил кровь: значит, все-таки зацепил, но скачет лихо. Снова посвистел и увидел между деревьями сухопарую фигуру в перетянутой кожаным патронташем сероватой замшевой куртке, в заячьей шапке. На красном лице сверкнули очки. Георгий шагал торопливо, разбрасывая по сторонам снег.

– Ну как, попал?

– Да вот, видишь, кровь. Задел, но тяжело ли, кто его знает. Какая-то собака за ним увязалась. Пошли быстрее, может, нагоним.

– Это Дон. Я видел, как он промчался следом за секачом, но выстрелить не успел. Молодец новичок!

В первую половину зимы мы потеряли несколько лучших собак. Двух зарезали секачи, два самых храбрых пса погибли в когтях барсов. Во время новогодних праздников приобрели трех новых, и среди них ласкового, умного сеттера-лаверака Дона. Он прежде ходил только по птице, но хозяин, старый друг нашей семьи Антон Павлович Ко́зак, заверил, что пес азартно облаивает домашних чушек. Мы частенько, за неимением лучших, мобилизовывали таких новобранцев. Правда, большинство шло на зверя не сразу, но в обществе опытных иные быстро обретали навык. Дон, впервые встретившись со зверем, бесстрашно кинулся преследовать один на один.

Сначала кабан уходил прыжками, потом перешел на рысь, зашагал мельче. След собаки заходил то с одной, то с другой стороны, но тянулся неотступно; они покинули, зону кедровников, уходя к южному подножию горы. Здесь раскинулось старое редколесье, и, хотя встречались куртины бурого орешника, видимость стала лучше.

Прошли километра два, когда заметили ковылявшего навстречу Дона. Сеттер шагал как-то враскачку, длинный хвост мотался из стороны в сторону: вроде от радости, но слишком размашисто… Мы бросились навстречу и поняли: левая передняя лапа перебита в голени, держится лишь на сухожилиях и коже.

– Дон, Дон, что с тобой! А ну сядь, покажи лапку!

Он послушно сел, глядя на нас большими выразительными глазами, неловко поднял раненую лапу и теперь сознательно завилял хвостом. Жорж присел рядом на корточки:

– Ах ты, бедняга, как он тебя… Вот горе. Что будем делать?

– Черт его знает, – я было тоже растерялся. – Давай попробуем наложить лубок, перевязать, может, кость срастется. Он умница, кусаться не должен. Перевяжем, сделаем теплое гнездо, оставим дожидаться, а сами попробуем догнать, рассчитаться за него. Идет?

– Давай. Эх, не хватило у бедного опыта, наскочил, видно, вплотную, не поберегся как следует.

У подножия толстого клена Георгий Николаевич принялся мастерить гнездо. Наломал охапку орешника с листом, сверху выложил сухой травой. Я срезал тонкую липку, расколол на плашки, и мы приступили к операции. Прощупал перелом. Пес дернулся.

– Тихо, Дон, тихо… – Мне показалось, я соединил сломанную кость правильно. Быстро наложили лубки, обмотали чистым носовым платком, надежно перевязали мягким шпагатом. И удивительно – Дон ни разу не зарычал, не оскалился, только изредка тихо скулил. Покорно подставлял раненую ногу, смотрел доверчивыми глазами, а под конец, выслушав похвалу, снова повилял хвостом. Мы гладили его по голове, приговаривали: «Умница, Дончик, хороший, потерпи…», и он терпел так, как терпел бы, вероятно, не каждый охотник.