Текст книги "Потомки Нэнуни"

Автор книги: Валерий Янковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 25 страниц)

ЖЕНЬШЕНЬ

Стояли ясные дни сентября, и, как всегда в эту пору, в багряные осенние тона окрасились горы. В тени под пологом леса повисли фиолетовые грозди винограда, темно-зеленые сладкие плоды актинидии, кроваво-красные лимонника. Кедры задумчиво покачивали кронами, усыпанными огромными шишками, дубы роняли спелые желуди. Они, как тяжелый град, сыпались при каждом порыве ветра.

Отошел клещ и гнус, в тайге было тепло и сухо, как в парке. Надтреснуто кричали кедровки, пересвистывались рябчики. Хозяйственные бурундучки энергично таскали орехи и желуди в свои зимние кладовые. Опушился к зиме соболь, колонок, белка. Нагуливали жир кабан и косуля, медведь и изюбр.

Длинным, понижающимся к югу кряжем пробирался лесной тропой небольшой отряд. Мелькали защитного цвета куртки и шаровары, юхтовые сибирские ичиги и мягкие нитяные корейские лапти-сины. Янковский и Син Солле с дружиной возвращались из похода по приграничным горам и лесам. Они ловили контрабандистов и бродяг, служивших наводчиками хунхузов, разоружали браконьеров, уничтожали завалы с петлями на кабаргу и ямами для ловли оленей. Словом – наводили порядок.

До деревни Верхнее Сидеми оставался последний переход, когда идущие впереди разведчики задержали подозрительного бродягу. Одет он был по-таежному: в истрепанные, когда-то синие, куртку и короткие штаны с кожаными наколенниками, на ногах стоптанные сыромятные мокасины – улы, на голове – выцветший, стянутый позади узлом платок.

В корявых руках человек держал длинную легкую палку, за спиной висел видавший виды вещевой мешок, но оружия при нем не было.

Янковский велел Сину остановить отряд на привал и предложил задержанному сесть. Пожилой поджарый таежник с редкими «дождичком» усами и бородкой держался спокойно, с достоинством. Ломано, но понятно объяснялся по-русски. Дружинники уже назвали ему имя начальника, он знал, к кому обращается, и, поклонившись, заговорил:

– Здравствуй, здравствуй, капитан. Давно слушал: Нэнуни, Нэнуни, только еще не видал… Слушай, твои люди все врешь говорят. Наша шпиона нету. Моя фамилия Чжан Фу. Наша люди – тазы, хунхуза никогда помогай нету. Наша люди его шибко не люби, шибко боиса…

– А что вы в лесу делаете?

– Наша люди – как охотника. Зимой маленько звери лови: кабарга, соболи, колонка, белка… Теперь, осень, корни копай. Вы слыхал такой корни – банчуй? Русска говори – женьшень, корейца говори – инсам. Давай садится, тебе надо корни посмотри! Это самый первый лекарства…

Все расселись вокруг. Кто на валежник, кто просто по-азиатски на корточках. Большинство корейцев было знакомо с женьшенем, европейцы видели его впервые.

Таза снял из-за спины котомку, развязал и вынул согнутый из цельного куска кедровой коры перевязанный лыком продолговатый коробок. Не торопясь размотал лыковую обвязку, развел в стороны сложенные внутрь концы коры. Дно этого коробка было устлано мхом, на котором лежали странные желтоватые корешки. Они чем-то напоминали человека: головка, шейка, туловище. Ответвления, похожие на конечности человеческого тела, заканчивались мелкими корешками-мочками в виде бороды. Легендарные корни. Глядя на них казалось, что они вот-вот должны зашевелиться…

– Ты что, один в лесу? – спросил Янковский.

– Нету, наша кругом три люди. Молодой на деревня пошел, чумиза, соли купить надо. Наша старшинка сегодня на другой сопка пошел, скоро будет обратно. Его фамилия Ли Маза, он тебя хорошо знай.

– Ли Маза?! Что же ты сразу не сказал? Это же наш старый приятель. Слышишь, Солле? Как бы его повидать? Слушай, Чжан, ты можешь его привести сюда? Скажи, я его жду.

– Наш балаган совсем недалеко. Я буду туда бегать, его позвать. Только вы никуда далеко ходи не надо.

Через полчаса они возвратились вдвоем. Заметно поседевший Ли Маза долго, двумя руками тряс руки Нэнуни и Син Солле.

– Здравствуй, здравствуй, а-я, сколько лет не смотрели?!

– Да, давно не виделись. Где ж ты, брат, пропадал?

– Я снова дале-е-ко, через Сихотэ-Алинь ходил. Раньше наша семья там много лет жила. Наш закон говорит – старых людей забывать нельзя. Кто папка-мамка забыл – очень страшно помирать будет. Я туда пошел, могилка прибирал, красивое дерево посадил, больше года там жил. Потом думал назад ходить. Последний ночь спал – дедушка во сне пришел, не пускает. Говорил: еще один год тут живи, потом ходить можно. Я утром проснулся, думал – а! Какой дедушка? Это сон. Вещи собрал, пошел. Только через первый речка бродить начал – сразу крепко упал! Голову разбил, ногу сломал, чуть-чуть не утонул. Как черепаха обратно свой балаган ползал, около года болел.

– А потом как же? Дедушка отпустил? – Михаил Иванович давно усвоил суеверия хозяев уссурийской тайги и не позволил себе даже улыбки.

– Весной старик снова пришел. Мало-мало смеется. Сказал: теперь можно ходить, только нас забывать не надо. Я отвечал: нет, дедушка, больше до смерти забывать не буду! Крепко научился…

Все время внимательно рассматривая корни, Михаил Иванович согласно кивал головой.

– Это хорошо, что старики по-доброму тебя отпустили. Теперь непременно будет удача. Слушай, Ли Маза, а как ты думаешь, сколько лет рос этот женьшень? Это как-нибудь можно узнать?

– Ха, если глаза остро, можно считать. Сколько кольцо, столько года, – Ли Маза указал на впадинки и полоски, опоясывающие шейку и тело корня. Я один раз нашел сильно большой корни. Считал, считал – больше два сто лет! Сколько он живет – никто не знает. Разве вода, гора, сосна, облако, ветер – сколько живет вы знаете? Женьшень тоже никто не знает!

Солнце клонилось к гребню Синего Хребта, а тема беседы была настолько захватывающей, что Михаил Иванович твердо решил остановиться на ночлег. Ему уже давно хотелось ближе познакомиться с легендарным растением.

Вечером у костра удэгеец рассказал, когда женьшень начинает цвести, когда осеменяется. Как долго, – около двух лет – семя, не прорастая, лежит в земле. Что осенью стебелек засыхает и падает, а весной вырастает новый. В первый год всего с одним трехпалым листиком, на второй, обычно, с пятипалым. С годами образуется две, потом три веточки, появляется «стрелка» с головкой, на ней на ней расцветают беленькие цветочки, завязываются зеленые, краснеющие в августе ягодки-семена. Позднее, взрослея, он выбрасывает четыре веточки, потом пять и иногда даже шесть. У особо сильного растения бывает два стволика. Это уже – высший сорт, который предназначен только ко двору богдыхана! Простой смертный обладать таким корнем права не имеет…

Внимательно слушавший Син Солле выкатил из костра уголек, поднес на куске коры к набитому табаком чубуку, пыхнул трубкой:

– Когда я в Нингута ходил, слыхал так: китайцы женьшень на шесть сорта разделили. Первый, второй, третий – обыкновенный человек купить нельзя, тюрьма будет, Эти три сорта только император, его родные, еще самый высокий чиновник держать может. Сколько стоит – неизвестно. Четвертый, пятый, шестой купить можно. Четвертый сорт аптека продает один вес корень – четыреста вес серебра. А если на золотой деньги, тогда в четыре раза дороже золота. Это такой такса…

Но Михаила Ивановича, как агронома и натуралиста, больше интересовали другие подробности. И Ли Маза рассказал, что человек-корень любит тень, легкую, обязательно хорошо дренированную почву, соседство кедра и ели, хотя порою, встречается и в чистых дубравах. Любит склоны гор, не признает сырости, но морозов под снегом не боится. Встречается поодиночке и целыми семьями, где довольно легко отличить прародителя, его детей, внуков и правнуков. Если на него наступит зверь или человек, упадет дерево или опалит огонь, он «обижается» и «засыпает» на годы, иногда на десятки лет. Но когда поправится, или прижавший его ствол дерева сгниет и обратится в труху, женьшень выглянет одним глазком, осмотрится и потянется к небу…

– А скажи, Ли Маза, можно его выкопать здесь, перенести и посадить в лесу около дома?

– Можно, можно. Если земля хорошо, правильно посадить, он еще лучше растет. Наши люди так часто делают. Только хорошо спрятать надо, куда худой люди глаза посмотри не могу. Потому такой хунхуза увидит – сразу карапчи, унеси будет. Наш старый закон говорит – такой вера убить можно.

Син Солле оживился.

– Мы один раз нашли такого вора. Слышим – ворона кричит, кричит. Пошли близко, посмотрели: голый человек около дерева стоит! Совсем близко ходили, посмотрели его кто-то веревками очень крепко прививал. Мы хотели пускать – поздно, уже мертвый. Комары его кровь всю выпили. Потом узнали: он женьшень украл, потихоньку выкопал, такую казнь получил.

Ли Маза и Чжан одобрительно улыбались.

– Правильно, правильно. Такое наказание есть. Учить надо. Старый закон очень верно: чужой ничего трогать нельзя!

В тот вечер родился план создать свой питомник таинственного, легендарного растения. И утром Михаил Иванович попросил старого приятеля отвести его к месту, где были выкопаны ближайшие корни.

Пошли вдвоем. Ли Маза вел уверенно, не сбиваясь, словно по тропе, хотя в чаще не было и намека на тропинку. Только опытный глаз мог местами заметить слегка надломленные веточки с чуть заметно увядшими листьями. Где требовалось изменить направление, на это указывал загнутый или заломленный в определенном положении сучок. В арсенале потомственных следопытов уссурийских лесов имеется обширный код подобных, только им понятных знаков.

Вдруг таза остановился и указал палкой вперед. В нескольких шагах на кедре желто мерцала в аршин длиной и в ладонь шириной полоса свежесодранной до луба коры. Заметная издали, эта традиционная метка искателей корня жизни сохраняется десятилетиями.

– Вы нужно хорошо посмотри. Когда наши люди большой женьшень выкопали, недалеко с кедра или елки шкуру снимают. Его далеко хорошо видно. Другой человек мимо идет, видит: раньше здесь хороший корни копали. Значит надо кругом ходить, очень крепко смотреть. Может быть, рядом другой корень спал, а нынче проснулся. Или маленькие выросли.

Ли Маза остановился в нескольких шагах от своей отметины и указал на свежеразрытую землю. Отсюда были взяты лучшие экземпляры перекочевавшей в его коробок семьи.

– Большие корни я забрал, маленькие здесь оставил. Хорошо посмотри, который тут маленький женьшень?

Михаил Иванович опустился на колени, напряг зрение: какие-то травинки, листочки… Но сколько ни присматривался, среди редкой травки, подлеска, кустов жасмина и аралии ничего, напоминающего виденные им листья женьшеня, различить не мог. Тогда корневщик присел рядом на корточки и концом палки указал по очереди на несколько крохотных побегов с тремя листочками, весьма отдаленно похожими на лист взрослого растения и совсем незаметными среди прочей зелени. То были внуки и правнуки главы семьи в возрасте двух-трех лет, оставленные удэгейцем на расплод и «в рост».

Потом Ли Маза разворошил притоптанную вокруг вырытых корней землю, выбрал два десятка им же посеянных красно-бурых ягодок-семян и, улыбнувшись желтыми, прокуренными зубами, протянул их на темной сморщенной ладони.

– Забирай, хорошо спрячь. Лесной закон как говорит? Старые корни выкопал, рядом непременно новые посади. Если хочешь домой таскать, половину оставить можно. Если все люди будут садить семена, оставлять маленькие корни – тайге никогда убытка не будет. Через двадцать, тридцать года твой сынка, мой сынка сюда придет, опять хороший банчуй нашел. Старый закон шибко верно…

Слушая рассуждения удэгейца, Янковский проникался все большим уважением к людям тайги, их традициям: бери у природы ее бесценные дары, но не уничтожай их под корень. Старайся приумножить эти богатства, и они будут неиссякаемы. Это было в его духе.

Услышав, что семена и крохотные корешки вовсе не ценятся китайскими купцами, он тут же предложил старику собрать для будущего питомника весь посадочный материал. Обещал не обидеть.

Когда они возвратились на табор, все уже было готово к выступлению. Балаганы разобраны, котомки увязаны, костры надежно залиты водой. В стороне группа дружинников о чем-то жарко уговаривала Син Солле. Заметив возвратившихся, он подошел и сказал вполголоса:

– Теперь дом недалеко, кругом все спокойно, Микау Иванычи. Стрелять в лесу можно. Некоторые наши люди еще не видели, как вы камень на небе разбивать можете. Все очень хотят посмотреть. Вот, Ли Маза, Чжан тоже будет интересно. Можно всем показать, как Нэнуни стрелять умеет, а?

Янковский был в прекрасном настроении.

– Ладно, Солле, поищем подходящий камень. Только ты отведи людей в сторонку, как бы не задело кого осколком.

Он обернулся к вывороченному бурей кедру. Среди его корней, сквозь обмытую дождями землю, проглядывало несколько катышков сероватой гальки. Выбрав кругляк чуть побольше куриного яйца, стрелок вышел на середину лесной полянки. Син Солле уже отвел людей к опушке, и теперь все участники похода и гости, затаив дыхание, глядели во все глаза.

Михаил Иванович усмехнулся в бороду. Крепко держа правой рукой за шейку ложа готовый к стрельбе винчестер, он левой высоко подбросил камень. Голыш взлетел на высоту окружавших поляну кедров и на мгновение как бы завис в воздухе. Конечно, то был единственный миг, но мушка винчестера поймала его именно в то мгновение. Щелкнул выстрел. И, одновременно с ним, подобно облачку от разорвавшейся шрапнели, взорвался в воздухе маленький кругляш! Только мелкие осколки, как капли внезапно налетевшего дождя, дробно забарабанили по листве и траве. Несколько осколков пришлось по плечам и фуражкам восхищенных зрителей.

– Вот это да! – возгласы раздались сразу на трех языках.

Люди, не расстававшиеся с оружием ни днем ни ночью, по достоинству оценили этот выстрел.

– Да-а, Нэнуни, ничего не скажешь…

В ту же осень Ли Маза с товарищами принес на Сидеми небольшой берестяной туесок семян и несколько сотен двух-трехлетних корешков. Хозяин рассчитался щедро: тазов накормили, напоили, уложили спать, а наутро, кроме денег, снабдили продуктами, порохом и свинцом.

Старики осмотрели выбранный участок и одобрили. Вот где пригодились агрономические познания бывшего отличника земледельческого института. Он тщательно исследовал и подобрал почву, учел гумусный слой, освещение, водосток и сделал выбор, правильность которого подтвердили не только убеленные сединами корневщики, но и последующие десятилетия.

На нижней террасе сопки Просека был заложен первый в России питомник дикорастущего женьшеня, который стал базой для будущей плантации.

Сам Михаил Иванович, Ольга Лукинична, дети и все свободные от дел сидеминцы вышли создавать этот необыкновенный сад. Под пологом молодого широколиственного леса, между дубами, липами, ясенем и кленами вскопали длинные гряды. Большую их часть засеяли семенами, на меньшей расположили саженцы. Удобрениями не пользовались, только пропалывали и слегка рыхлили междурядья – дали женьшеню возможность расти и развиваться в своей естественной среде.

И результаты правильного подхода к делу сказались в ближайшие же годы.

ОЛЕНИ

Весной, едва распускался лес, Янковский подолгу просиживал на склоне облюбованной им сопки. В защитного цвета фуражке и куртке, его легко можно было принять за старый порыжевший пень: за плечами, как сухая ветка, торчал короткий карабин, на боку надломленным сучком висел нож. В руках он неотрывно держал легкий полевой бинокль. В такой позе, оперев локти на колени, можно сидеть и наблюдать часами, ничуть не утомляясь.

Михаил Иванович выбрал это место не случайно. Отсюда открывался вид на всю долину с ее полянами и перелесками, на большой массив молодого леса, уступами сбегающего к берегу голубого Славянского залива. Он давно обратил внимание, что матки с новорожденными оленятами чаще всего встречались именно здесь, что близость моря с его маскирующими утренними туманами и защищенные от ветров заросшие овражки располагали оленух приносить своих малышей в этом укромном уголке полуострова.

За последние дни уже несколько толстых маток осторожно проследовали в ярко зеленеющий лесной массив, но он их не тревожил. Рано. Пусть обживутся там и разрешатся…

Однако в это утро Михаил Иванович наконец увидел то, чего так настойчиво ждал. Из леса, на усыпанное одуванчиками поле вышла пастись пятнистая самка. Он навел на нее бинокль и взволнованно прошептал:

– Ага! Так, так. Значит, пора!

За маткой, цепляясь и запинаясь за все кустики и стебельки, покачиваясь, как пьяный, ковылял на длинных неокрепших ножках незаметный издали олененок. Янковский приподнялся, высматривая, как лучше подкрасться. Но легкий ветер внезапно изменил направление, потянул в сторону оленей. И хотя их разделяло несколько сот шагов, мать сразу уловила запах человека. Она вскинула голову, потянула носом. Потом, вздрогнув, подала какую-то команду малышу и быстрым шагом скрылась в лесу. Детеныш, хотя и неуклюже, но довольно проворно засеменил следом за ней.

Спутав и пустив пастись своего коня, Михаил Иванович сбежал с горы и осторожно ступил в чащу с подветренной стороны. Он был уверен: где-то здесь схоронилось еще несколько мамаш, но нужно поднять такую, которая принесла детеныша если не сегодня, то хотя бы вчера. Более взрослого не догнать.

В сыром полумраке весеннего леса пахло прелью, из-под ног прыгнула лягушка. Сквозь прошлогодний потемневший лист робко проглядывала острая травка, маленькие лопушки. Сочными коричневыми крючками пробивался любимый дальневосточниками съедобный папоротник-орляк.

Михаил Иванович двигался против ветра медленно и осторожно, мягко отводя ветки, заглядывая под каждый куст. Шел зигзагами. Миновал половину рощи, но ничего не обнаружил. Он остановился, соображая: «Чтобы наткнуться на роженицу, нужно особое счастье. Взять собаку – опасно, она в миг задавит такую крошку. Лучше завтра привести всех ребят, прочесать лес цепью…»

И вздрогнул – в нескольких саженях от него вскочила на ноги крупная, рыжая, в белых пятнах матка! Широко расставив большие уши, она несколько мгновений стояла не шелохнувшись. Потом, как обычно при тревоге, веером распушила белую шерсть окружающей хвост «салфетки», растерянно оглянулась, хрипло свистнула и запрыгала в чащу. Михаил Иванович пробежал вперед и заметил в кустах какое-то движение. Покачиваясь, словно длинноногий лесной паучок, между деревьев пробиралось миниатюрное пятнистое существо.

Пригибаясь под кустами, охотник барсом ринулся за малышом. Тот сделал несколько неуверенных движений, споткнулся и упал. Не дав ему опомниться и подняться, Михаил Иванович в прыжке накрыл олененка, Только бы не помять!

И вот он уже осторожно прижимает к груди живое горячее тельце. Человеку, имеющему опыт ловли шустрых жеребят, поймать новорожденного олененка оказалось не так трудно.

Малыш бился недолго. Пискнул, взбрыкнул несколько раз и притих. Даже прикрыл глаза. Михаил Иванович вытянул одной рукой из кармана припасенный бинт и связал по две вместе тонкие, с крошечными копытцами ножки. Тот снова затрепыхался, запищал, но вскоре, уткнув под мышку влажный носик, тихо засопел. И только бурно колотилось испуганное маленькое сердце.

Добравшись до лошади, Михаил Иванович запеленал олененка в прихваченную из дома старую простыню, уложил в мешок и, оставив снаружи только комолую головку, приторочил к седлу. Так, осторожно, больше шагом, довез до дома.

Ольга Лукинична не поверила глазам.

– Поймали?! Ах ты, маленький. Вот красавчик!

– Красавчик, говоришь? А я ехал и все думал, – как его окрестить. Значит, будет наш первый домашний олень – Красавец. Дай-ка нам, Оля, теплого молочка. Если мы сумеем его вырастить, он станет главой нового, ручного стада.

В кухню с шумом вбежала Нюта с гостившей подругой.

– Ой, какая прелесть!

Нюта обняла малыша и пыталась его поцеловать. Тот вырвался, запрыгал, но копытца заскользили на крашеном полу, ножки разъехались, и олененок упал на бочок.

– Тише ты со своими нежностями. Сейчас мы попробуем его накормить: парень уже часа два голодает.

Ольга Лукинична налила в блюдечко слегка подогретого молока и подала мужу. Он присел на корточки перед олененком, обмакнул в блюдце палец и осторожно поднес к его губам. Малыш понюхал, понюхал, потом потянулся и вдруг лизнул палец!

Девушки в восторге захлопали в ладоши. Красавец вздрогнул и отпрянул.

– Да спокойно же вы, егозы! Большие, а не понимаете. Сидите тихонько или марш отсюда. Это же дикое существо…

Успокоившись, телок снова лизнул палец и потянулся за ним. Хозяин опустил его в блюдце и не вынимал. Красавчик сунулся за пальцем, фыркнул и облизал побелевший нос.

– Не удобно ему. Давай, Оля, налей-ка молока в бутылочку. Нюта, беги, принеси соску, из которой мы подкармливали теленка, когда тигр задрал корову…

Красавец очень скоро понял, что такое бутылка с соской. Он сосал азартно, время от времени поддавая головой, как будто перед ним было материнское вымя. Дети пищали от восторга.

Назавтра в Длинную падь отправилась целая группа верховых ловцов, а сзади шел «обоз»: в телеге, на мягкой подстилке из сена, ехали Павлик и Митюков.

Михаил Иванович расставил всех, кроме карауливших лошадей «обозников», в частую цепь. Проинструктировал и, встав в центре, повел в лес против ветра. А к вечеру Павлик и Митюков доставили Ольге Лукиничне еще двух новоселов, двух самочек – Машку и Глашку. На следующий день поймали Мальчика.

Период основного отела тянется две-три недели, редко месяц. Охотники обшарили соседние распадки, и в июне в специальной загородке, построенной возле дома, уже резвилось более двух десятков домашних пестрючков. И ни один не был покалечен.

Оленята быстро крепли и росли. Самых ручных выпускали на общий двор и даже водили «в гости» домой. Взрослые и дети по нескольку раз в день заходили в загородку, наливали в корыто воды, кормили с рук. Некоторые оленята, выйдя, ложились отдыхать во дворе рядом с собаками. Те вскоре так привыкли к домашним оленям, что начали затевать совместные игры: носились друг за дружкой в догоняшки, прыгали через изгороди. Но подросшие оленята в пылу игр начали перемахивать такие высокие заборы, что эти полеты оказались псам не по силам. Они с ходу останавливались и, опустив хвосты, исподлобья смущенно оглядывались на хохочущих хозяев и гостей.

Скоро молодые олени научились жевать травку и мелкие веточки, отказались от молока. Осенью легко перешли на дубовые веники и сено. В углу ограды им построили теплый загон и навес, куда они забирались по ночам, прятались в непогоду.

Когда в ворота оленника въезжала запряженная волом или лошадью телега, ее окружали плотным кольцом. Возница не успевал разгружать траву или сено: олени тащили корм не только из рук, но и прямо из-под возчика…

На следующий год наловили новых оленят. Но чтобы старшие не обижали маленьких, им рядом пригородили отдельный двор.

Теперь на Сидеми жило два стада. Первые, в «парке», – совершенно вольно. Хотели – уходили с полуострова, хотели – возвращались, неизменно приводя с собой из тайги диких оленей. Вторые – особенно самки – постепенно становились совсем домашними. Незаметно подрастали свои пантачи, появились еще более смирные во втором поколении оленята.

Позднее сочли выгодным содержать в загородке только пантачей и всех самок выпустили в парк, где полудикое стадо начало быстро расти. И вряд ли сам зачинатель этого дела мог предполагать, что придет время, когда пятнистый олень вытеснит с полуострова далее его любимую лошадь.

* * *

Об удивительном целебном свойстве пантов – летних, наполненных живительной кровью рогов оленя, изюбра, марала – восточные медики дознались много веков назад. И лучшими среди всех определили панты пятнистого оленя. За них купцы платили, казалось, невероятные деньги, а поэтому не удивительно, что «пантовка» для охотников Приморья представлялась золотым дном. В разгар ее сезона в тайгу устремлялись все промысловики, а с ними часто и едва научившиеся держать в руках оружие начинающие любители.

Люди терпели голод и утомительные переходы, мокли под дождем и среди обильной утренней росы, плутали в густых приморских туманах и безропотно переносили жгучие укусы мошки, комаров и слепней. И все ради того, чтобы заметить среди зелени рыжий пятнистый бок и добыть вожделенные розоватые, покрытые пушком, мягкие летние рога – панты. Где еще бедный охотник мог в одно мгновение, одним метким выстрелом добыть сразу столько золота, чтобы купить лошадь, корову, а то и целую усадьбу? И с каждым годом количество охотников, а с ними и число добытых черепов росло.

Один дельный хозяйственный пристав докладывал в те годы губернатору, что только в подведомственном ему урочище за одно лето добывают до четырехсот пар пантов пятнистого оленя. Дальновидный пристав задумался над тем, что всякие богатства природы имеют свой предел. Но мало кто тогда думал так, как он.

И все-таки самым главным бичом для оленей была не летняя охота, когда стрелок выбирал только зрелого самца. В снежные зимы их загоняли по насту безжалостные браконьеры и волки.

При сильном весеннем ветре по равнине между Лебяжьей лагуной и горами прошумел большой пал. Несколько дней кряду огонь с треском пожирал кустарники, сухую траву и буйные заросли камыша. Дым застилал старый тракт от Черкасской до Славянки, затянул весь полуостров. Горело до тех пор, пока пожар не уперся в озеро, болото и берег морского залива. Под конец помог и дождь, однако, вся степь успела стать черной, как головешка. А когда подсохло, Михаил Иванович собрался в объезд – осмотреть последствия беды и размеры пожарища. И, не доезжая до станции Черкасская, свернул на гарь.

Вся равнина колебалась и трепетала в мареве испарений, словно просвечивая сквозь дрожащее стекло. Она выглядела бесконечной пустыней. Лишь под ногами лошади, сквозь прибитый дождем налет пепла, едва заметно ожили головки кочек: они усеялись робкими желто-зелеными глазками побегов не покорившегося огню живучего камыша. Вокруг – ни души: утки и фазаны навсегда покинули эти места. И только высоко в голубом небе одиноко парил белохвостый орел в надежде заметить уцелевшую мышь…

Янковский окинул равнину задумчивым взглядом, и его внимание невольно привлекли разбросанные вдали белесые предметы.

Он подъехал к первой кучке и остановился в недоумении. Череп и кости! Ко второй, – целый скелет оленя с рогами. Дальше еще, еще и еще… Вся равнина представляла огромное кладбище костей и скелетов загнанных в снежную зиму оленей. Волки и браконьеры заставляли копытных искать здесь спасения. Спугнутые в горах во время весеннего наста, они в кровь резали ноги и не могли скрыться в тайге. Инстинктивно мчались вниз на равнину и, обессилев, здесь находили смерть.

В этот день Михаил Иванович насчитал сотни погибших за последние годы животных. А скольких он не сосчитал? Годы выбелили старые кости, их погрызли и растащили звери, однако часть скелетов сохранилась полностью. Он сбился со счета и горестно покачал головой: «Закон ограничения охоты на оленя очень запоздал, и может случиться, что скоро в тайге их останутся считанные единицы…»

Сейчас он со всей ясностью понял, как своевременно, еще на Аскольде четверть века назад, взял их под свою защиту и оберегает от всех посягательств по сей день.