Текст книги "Афорист"

Автор книги: Валерий Митрохин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

– Как же, как же! Известная фигура.

– Мрачная, не правда ли? Но справедливая. Он потом около себя меня служить оставил. И вот теперь я допрашиваю.

– Бедняга.

– Ты жалеешь меня. Сочувствуешь мне. А я своего следователя боялся. Я тебя уважаю, потому что не боишься ты меня.

– За что меня взяли? Чего от меня хотят?

– Покорности.

– Всю жизнь покорствую бичам.

– Бичи – не мой профиль. Я по интеллигенции специализируюсь. А бомжи и прочие, как их ещё называют, бичи – это контингент моего подчинённого Туфлицы.

– Я другое имел в виду.

– Ты замечаешь? Я не задаю прямых вопросов. Это приём такой. Я довожу подследственного до того, что он сам начинает задавать вопросы, и много в такой момент выбалтывает.

– Ну и что я выболтал?

– Ты знаешь всё! Но мы просим, чтобы ты поделился самой малостью этого знания. А именно: кто убил аборигенского художника?

– Странно ставится вопрос. А почему вас не интересует двойное убийство, случившееся раньше?

– То дело ведёт другой следователь. Возможно, он тоже обратится к тебе за помощью.

– Ну, так что я всё–таки выболтал?

– А всё. Благодарю! Я уже всё понял, выяснил для себя.

– И что дальше?

– Ничего! Ты свободен.

Интеллигент всегда полагает: мол, я знаю, что и как. Это заблуждение и приводит несчастного всезнайку в самые невыносимые ситуации. Хагенбрудер.

Автор и Холоша за рюмкой водки в «Афродизиаке»:

– Ну и что у тебя за работа такая? Люди пашут землю, строят дома, пасут скот, летают на самолётах… А ты допрашиваешь. Сколько тебе за это платят? Неужели так много, что покрываешь моральные издержки?

– Вы удивитесь. Не больше среднестатистического работника (чиновника). Но это ещё не всё. Я мог бы уйти с такой работы. Я ведь уже отслужил положенное. Я могу идти на пенсию. Имею право в свои неполные сорок пять лет сидеть на берегу где–нибудь в Анчоусе и кидать камни в море. Сам не хочу. Я остался сверхсрочно. Мне интересно. Случается с такими людьми, как вы, беседовать. Даже когда они не говорят правду, всё равно общаться полезно. Я многому научился у вашего брата. Моя работа – мои университеты. Учиться ведь никогда не поздно. Ученье и труд всё перетрут. Ученье – свет. Учиться, учиться, учиться! Интеллигенция – мои учителя.

– Зачем же нас тогда уничтожать?

– Потому что интеллигенция неуничтожима.

– Разве?

– Она возрождается из всех пор общества. Даже за счёт нас.

– Ещё раз. За счёт кого?

– За счёт тех, кто допрашивал вас, учителя вы наши. Мы, общаясь с вами, учимся у вас манерам, обхождению, лексике… А потом вливаемся в ваши ряды.

– Ты хочешь сказать, что палачи становятся…

– Палачи?! Ну, это вы слишком уж! Чтобы не ходить далеко, тот же Хагенбрудер – яркий пример интеллигентного силовика. Разве он похож на палача? Или я?

– Ты не похож. Но от этого ничего не меняется. Непохожий на себя палач ещё страшнее явного палача.

– Почему же?

– Потому что совершенно не знаешь, с кем имеешь дело. И в застенке, и вне его.

Умение в необходимый момент промолчать продлевает жизнь (любимая шутка Хагенбрудера).

Семивёрстов:

Меня били. Сначала мне было больно. Потом страх прошёл. Я уцелел, видимо, потому что потерял сознание. Перед тем, как лишиться чувств, я увидел себя как бы со стороны. У меня пошла кровь изо рта. А в голове что–то как бы треснуло, словно яблоко, когда его укусишь. И уже после этого наступила тьма. Когда очнулся, я не узнал самого себя. Я ощутил себя иным. Тот, прежний, был во мне, остался, но, по крайней мере, где–то не периферии сознания. Я – новый – смотрел на мир иными глазами и пытался привыкнуть к нему. Мир тоже стал иным.

Хагенбрудер всё знает. Он сказал: мы тебя привлекать не будем. Только ты сам не предавай огласке своё преступление. Но знай, что убил ты не того, кто заслужил наказание за гибель твоих близких. Но как я ни добивался узнать имя убийцы, он так и не сказал мне его. На прощанье лишь туману напустил: мол, скоро нам такие стрелки, как ты, понадобятся и в большом количестве. Мол, иди и учи молодёжь. Только – не аборигенскую, а нашу. Вот я и смекаю, на что намекал этот Хагенбрудер.

Политика опасна для природы. Пур – Шпагатов.

Безумие – средство против умственного зла, быть может, самое кардинальное. Хакхан.

О чём бы ни говорили, всё сводится к одному и тому же: к аборигенам. Втелющев.

Из подслушанного:

– О чём бы ни говорили. Кто бы ни говорил – один и тот же вывод: кровопролитие. А это значит – неправильные и разговоры, и поиски.

– Неправедные?

– Можно и так сказать.

Психи – пограничники Разума. Они страдают и гибнут на беспрерывно длящейся войне с идиотизмом и маразмом земной жизни.

Этос, этнос.

Киннамон, киноман.

ВОР, ВОРота, ВОРобей, ВОРотила, ВОРскла, ВОРс…

Людская плоть сладка и сочна, как груша Дюшес. Тойфель Кар.

Жизнь – это чемпионат Любви. Гений.

– Но есть ли спасение для тех и для других, для нас всех?

– Да! Надо избавиться от политиков.

– Значит, снова кровь?!

– Без крови, выходит, нельзя.

– Все знаем, в чём спасение. Ведь ежеминутно видим перед собой пример чистоты. Почему же ему не следуем, отчего не учимся у наших детей безгрешных?

– Напротив. Дурно влияем на них – на своих и чужих, развращаем. Чаще – я твоих, а ты – моих. Так вот мы помогаем друг другу.

Глянул я и увидел Агнца, стоящего на горе Сион. Около Него толпились сто сорок четыре тысячи, у которых на челе имя Отца Его.

Как шум множества вод, как звук сильного грома, донеслась до меня музыка арф и пение игрецов на них.

Перед престолом и четырьмя животными существами и старцами воспели они новую песнь. И никто, кроме ста сорока четырёх тысяч, не в состоянии был запомнить слова той песни. Они, выкупленные у жизни мирской, никогда не осквернились с женщиной, ибо девственны они. Они – это те, кто следуют за Агнцем, куда бы он ни пошёл. Они выкуплены из остальных людей. Они – первая часть жатвы Божьей и Агнца. В их устах нет лукавства. Они непорочны перед престолом Божьим.

Затем я увидел другого Ангела, летящего серединой неба. Нёс он вечное Евангелие, чтобы благовествовать землянам: всяким роду и племени, народу, наречию, нации. И возгласил зычно: «Убойтесь Бога и воздайте Ему славу, ибо настал час Его суда! Поклонитесь Тому, Кто создал небо, землю, море и источники вод!»

А ещё один Ангел явился за теми двумя, восклицая: «Кто поклоняется зверю или образу его, также имеет на лбу клеймо его, тот выпьет цельное (неразбавленное) вино ярости Божьей, приготовленное в чаше гнева Его. И будет мучим в огне и сере в присутствии Ангелов святых и перед лицом Агнца. И дым от мучений их будет клубиться веки вечные. И не будут иметь покоя ни днём, ни ночью те, кто поклонялся зверю и изображению его, и клеймённые именем его.

Вот когда понадобится долготерпение от людей Божиих, которые соблюдали заповеди господа и веру в Иисуса!»

Тут донёсся до меня голос небес. Он сказал: «Напиши, что отныне блаженны только мёртвые, то есть те, кто умер с верой в Создателя!»

«Да, это так! – подтвердил Дух, – теперь они могут отдохнуть от трудов своих, ибо деяния их не пропали, а последовали за ними».

Из диалога на ипподроме:

– Настоящий всадник отличается от никудышного тем, что его лошадь оказывается более выносливой.

– Даже если он тяжелее соперника?

– Кавалерист умеет облегчить участь своей лошади.

– Но как?

– Со стороны не видно. Настоящий наездник при скачке не сидит на коне. Он парит параллельно лошадиной шее.

Из диалогов:

Цикадия – это народная сказка, идущая с продолжением по первой программе TV с инородцами в главных ролях.

Жить – значит способствовать другим жизням.

Красота есть состояние, называемое гармонией.

Терентий – автор:

– Ты пишешь так, что я ничего понять не могу. Все слова знаю, а понять не умею.

– Просто для тебя то, что пишу, не важно. Оно проходит мимо тебя, потому что не твоё.

– О чём же ты всё–таки пишешь? Или для кого?

– О твоих детях и для них.

– А что, я так и думал: коль он пишет, значит, есть в этом смысл. Зря никто не станет напрягаться. Зачем, если это никому не полезно.

Когда–нибудь пробьёт час, и мы умрём. Но я не боюсь, потому что всегда жду своего часа.

Можно было бы назвать эту книгу «Последний стриптиз», да уж очень мне нравится тот заголовок, что есть. Автор.

Терентий – автор:

– У меня свое понятие. Я знаю, как сделать, чтобы всем стало жить легче. Ты там вращаешься около, скажи им об этом.

– Кому им?

– Президентам, спикерам, лидерам…

– Я только могу написать об этом.

– Напиши, что общество дурят посредники. Ежели убрать этих паразитов, сразу все ощутим облегчение и прибавку натурой.

И встало передо мной светлое облако. На нём восседал Некто, подобный Сыну Человеческому в золотом венце, в руках серп острый.

А из храма вышел другой Ангел и обратился к Сидящему на облаке: «Пусти свой серп, пожни. Ибо пришло время жатвы – созрел урожай земли!»

Сидящий на облаке взмахнул серпом над землёй и собрал урожай свой.

И появился ещё один Ангел. Он вышел из храма небесного. У него тоже был острый серп. От алтаря же к нему подошёл иной Ангел, тот, что обладал властью над огнём. Он вскричал, повелевая над тем, кто имел острый серп: «Пусти твой серп и срежь грозды винограда земного, потому что созрел он!»

Истоптаны ягоды были за стенами города, и потекла кровь из точила винного, и поднялся поток её до ноздрей конских, и простёрся в длину на тысячу шестьсот стадий (триста километров).

Из подслушанного:

– Мы на пороге мира. Мне кажется, что всё вот–вот кончится.

– Что ты имеешь в виду? Войну с узкозадыми?

– Не совсем. Хотя и это тоже.

– Не надо преступать закон. Вот что я им хочу сказать.

– И ты о законе? Бешусь, когда слышу, как все вы говорите о законе. Какое мы имеем право на это?!

– Почему бы нет! Все мы подзаконные граждане.

– Чушь! Ты и такие, как я, никогда не смогут сравняться с аборигенами по льготам. Они над законом. А мы, ты прав, под ним.

– Ложь!

– А ты не повышай голос! Время твоё ушло. Это в райкомах–обкомах вы командовали. Да и льготы у вас были.

– Вы жили, как хотели. Командовали, как вам вздумалось. Это вы разорили и разрушили всё. Вы заварили эту аборигенскую кашу и кормите нас так сытно, что до скончания дней нам больше ничего не захочется скушать. Не трогали бы их, не было бы сейчас этой ситуации. Неизвестно, когда она исчерпается и чем.

– Не всё так просто, как в твоих филиппиках.

– Ладно! Давай лучше пива хлебнём. Мир?

– Миру мир!

У пивной стойки (продолжение):

– Ваша партия погибла. Потому что боялась пускать в себя лучших. То есть самых талантливых, самых образованных, совестливых и трудолюбивых.

– Не совсем так.

– Но всё–таки «так», хоть и не совсем. Подтверждение тому анкета, в очереди за которой интеллигент стоял, как за квартирой, годами.

– Анкеты – это позор! Согласен.

– И вот теперь остатки вашей партии, уйдя в подполье, пытаются регенерироваться в полноценную силу, якобы более гибкую, более грамотную, более жизненную. Ничего не выйдет, потому что формируется она вновь из тех же посредственных, ленивых, малограмотных приспособленцев.

– Сжёгший мосты не может вернуться. А ведь в прошлом так много хорошего и полезного! Даже если в былом тебе жилось не так, как хотелось или ты заслуживаешь, не забывай: там ты родился. Сжигая мосты, мы уничтожаем память. Тот, кто хулит прошлое, – самый опасный враг. Перечеркнувший пережитое перечёркивает будущее. Обрекший себя на сиюминутное – столько же и живёт. Строить дорогу в прошлое всегда труднее и намного труднее, чем в будущее.

– Поговорить вы умеете. Краснобаи! Тем и брали!

Мы не родители, мы телопроизводители. Параскева.

Единственное имя, которое он помнил из прошлого, было имя его матери. И когда в детском приёмнике у него спросили: как твоя фамилия, – он ответил: Параскева.

А мне нравится это положение тел. Тойфель Кар.

Записная книжка автора:

Сосновые шишки, подсыхая, открывались чешуёй, издавая при этом звуки, напоминающие переключение календаря в механических наручных часах. Обычно календарь звучал ровно в полночь, меняя на своём табло число дня. Хвойные плоды потрескивали, когда подсыхала та или иная чешуйка. Вот эти–то звуки и разбудили меня среди ночи.

Муст – автору:

– Вы о себе слишком высокого мнения. А ведь нет никаких оснований так заноситься. Нет и нет! Вот мой маленький народ знает два, три языка. А ваш брат и своего толком не выучил. И говорите вы коряво, и пишите с ошибками на своём великом и могучем.

У Муста, когда он сердится, рот рыбкой. Морщинка с правой стороны – хвостик. Верхняя губа, выгнутая с гребешком усов – спинка с плавником, нижняя губа – пухлая – брюшко, а левый угол рта – тупой и круглый – головка. Не рот, а розовый декоративный карасик. Человека с таким ртом невозможно испугаться всерьёз. И этим такие люди как раз и опасны. Внешность у них обманчива.

По третьему каналу транслировался фольклорный фестиваль. Инородцы в национальных костюмах виртуозно имитировали горловое пение аборигенов.

– Видишь! Они – это мы. Куда ни кинь – они! Ничегошеньки нам не оставили! – почти вопил Муст. – Полная, повсеместная подмена. Исчезни мы сегодня – никто этого не заметит. А завтра уже о них будут говорить, как про нас.

– Я любил с ней ходить. Она всегда так нежно говорила: пойдём, повеселимся, – вспоминал Яков – Лев. И пояснял: – Повеселиться означало пойти на дело. Многому я научился у неё. Думаю, она в аду.

О той же даме:

– Ему с ней никогда не было скучно. И я им завидовал. Потому что моя баба была грубой и циничной. Она повидала всякого. А меня видела насквозь. Всегда, даже когда я был на высоте, она комментировала наши с ней свидания невыносимо цинично.

Бабуш стряхивал сигарету с балкона девятого этажа. Пепел не достигал земли. Он распадался в ничто.

Что же это происходит? Вот вопрос, который всегда при нас. Мучаемся им, хотя и знаем ответ. Мы знаем его, но боимся произнести вслух. Все начнётся сначала, когда люди посмеют спросить Бога о том, чего не смели спросить никогда.

Из подслушанного:

– Неужели в этой жизни нельзя спастись?

Высший суд начался с первым ударом, который принял на себя Сын Человеческий. Высший суд вершится уже две тысячи лет. Так что времени для раскаяний ни у кого не осталось.

Вид сверху

– Неужели есть такой край, где произошли все эти события?

– Есть! Но у этого места нет имени.

– Как же так?

– Эта земля, этот город, этот народ давно лишены собственных имён. Так наказывает Высший суд грехоносителей.

– Но у людей–то, живущих там, есть имена?!

– Разве это имена? Огрызки имён. Они им оставлены как шанс к спасению. Полное имя – это полная мера судьбы. А усечённое – так, для очистки совести оставляется, на авось…

Версия:

Мать Бога Рея. Ма Рея. Мария!

Ремарки на полях:

Для чего мы рождаемся? Возможно, для того, чтобы победить себя! Переделать себя, чтобы уйти назад лучшими, нежели пришли сюда.

Ванга. Ван Гог.

Слово может всё. Словосочетание, несущее отрицательный импульс, достигает своей задачи, если цель открыта. Цель слова – это всегда душа. Она бывает открыта, когда забывает об опасности. Внушить человеку ложный смысл того или иного слова – значит ввести его душу в заблуждение. Как только это достигнуто, подлинный заряд слова разит душу без промаха.

Итак, бойтесь незнакомых слов, обманных синонимов, словосочетаний–перевёртышей.

«Пятый угол» не развлекаловка по телику. Оно, это словосочетание, по–прежнему несёт тяжелый заряд муки.

На песке у самой воды двое. Она лежит у него под боком, плечом под мышку. Его рука у неё за спиной. Сверху – с обрыва кажется, что он идёт вдоль воды, опираясь на неё, как на костыль.

Нередко так бывает в жизни: кто–то из двух, сложившихся в пару – опора. Другой – калека.

Терентий смотрел вдаль – в перспективу ландшафта, – и его охватывала печаль. Она казалась беспричинной. За обман не любил он иллюзию. Все эти фокусы и копперфильды с их рукоблудием его настораживали. Он боялся их чёрного искуса.

А эти уходящие как бы в один угол линии моря, эта собирающаяся в одну точку перспектива никогда не казались ему иллюзией. Он смотрел в даль, как смотришь в женщину. Открытую, но чужую. Завоёвывать её, конечно, никто не запрещает. Но ты едва ли на это пойдёшь по разным причинам. В молодости – от страха получить отказ. В зрелости из–за боязни разочарования. В старости из опасения разочаровать её. Эти–то моменты и являются причиной того, что тебя охватывает эта печаль на пленэре.

Я пыль – и тем счастлив! Я тлен – и тем горжусь! Я – вечный комочек материи, из коей создана твердь. Вовс.

Стены рыбацкой времянки снаружи и изнутри были расписаны лозунгами и матерщиной.

– Вот видишь, – воскликнул Пиза, – какие они ханжи! Требуют закрытия стриптиз–клуба, чистоплюи, а как размалевали домик.

– Они такие же, как мы. Вся их мораль – политическая маска.

– А это значит, братишка Автор, ничего у них не получится. Они нас не одолеют, потому что у них нет перед нами никаких преимуществ.

– Я старобывший человек. Какой с меня спрос? – трепыхался Терентий.

– А что ещё в свою пользу можешь добавить? – лениво поинтересовался Параскева.

– Знаю аборигенский язык. Я дружил с вами в детстве.

– Детство – возраст несознательный. А вот, что язык знаешь, хорошо. Ну–ка, скажи что–нибудь!

И старик сказал. Произнес по–аборигенски, что вспомнилось. Прозвучало такое, что атаман просто не мог не застрелить его на месте.

Тело было брошено, как попало, словно ненужная одежда впопыхах.

И вот я увидел поразительное знамение. Семь Ангелов несли последние бедствия. Последними названы они – ибо с ними оканчивалась ярость Божия.

И предстало предо мной нечто подобное кристаллическому морю, охваченному огнём. А в нём я увидел тех, кто победил зверя, его изваяние, его число, означающее имя его. Они стояли у моря, держа гусли Божии. Они пели песнь слуги Божия Моисея и песнь Агнца: «Велики и чудны дела твои, Господи Боже Вседержитель! Праведны, истинны пути Твои, Царь святых! Кто не убоится Тебя, Господи, и не прославит имени Твоего? Ибо Ты един свят. Все народы придут и поклонятся перед Тобою, ибо открылись суды твои!»

После этого отверзся храм небесный, храм скинии (шатра) свидетельства. И семь Ангелов с семью последними бедствиями вышли из храма, облачённые в чистые льняные сверкающие одежды, перехваченные на груди золотой перевязью. И тогда одно из четырёх животных существ подало этим Ангелам семь золотых чаш, наполненных гневом Божиим.

А храм заполнился дымом славы и силы Божией. И никто не мог войти в него, доколе не закончились семь бедствий, принесённых семью Ангелами.

Политика губила цивилизации.

Всё происходит неправильно. И это правильно. Иначе было бы скучно. Пур – Шпагатов.

Если вы попали в беду, обращайтесь к еврею. Генри Миллер.

Золотыми туннелями лета

Я лечу, моя песенка спета.

Неприятность суровая эта

Неприятна вдвойне для поэта.

Не мои теперь белые розы.

А мои теперь заросли прозы.

Там блуждаю один, безоружный—

Неприкаянный весь и ненужный.

Мне по возрасту эти игры,

Но совсем не по нраву тигры…

(Рифма «титры» лучше, но есть в ней изъян).

Наши колготки носят самые красивые женщины. А красивы они потому, что носят наши колготки. Реклама.

Диаграмма. Диафрагма.

Танцы бывают разные. Я люблю, когда танцует кровь. Муст.

Женщина с гоголевским носом.

Кристина Х. – королева фламенко – отличается от других танцовщиц тем, что многим из них уступает красотой лица, совершенством фигуры. Так чем же она взяла?

Тем, что способна исчезать в танце. В танце нет её – Кристины Х. Только танцующее нечто, то есть сам фламенко.

Фламенко. Фламинго.

Отвечает по телефону, словно из блиндажа.

О, эти голоса замужних, но не любимых! Скажу ещё точнее – разлюбленных! По телефону особенно видно, что голоса эти бесцветны, тени голосов.

Говорят они – о чём у них ни спрашивай – лишь об одном: о невостребованности своей.

Всегда хочется – о чём бы ни вёл с ними речь – сказать: «Детка, не мучайся! Не любит – и не надо! Скорее беги на свежий воздух. Там непременно и очень быстро найдётся то, чего ты так несправедливо лишена!»

Несдержанный на язык – потенциальный самоубийца. Именно несдержанность эта и является его орудием смерти.

Муст – Вовс:

– Мы должны всюду успеть. Наш – пока что малый – народ обязан всему научиться, во всём обозначиться. Наука, искусство, спорт – во всех сферах бытия мы будем первыми. Только таким образом мы сможем избежать подобное пережитому.

– Твоя философия ввергнет нас в ещё более худшую историю. Очень уж эта установка напоминает мне кое–кого.

– Ты имеешь в виду гонимое отовсюду племя обрезанных распинателей?!

– Я имею в виду, прежде всего, тех, кто попытался однажды это племя уничтожить.

– Вся история человечества – это книга бед и ужасов, насилия и кровавых смертей.

– Бог не даёт нам такого права – мстить. И разве только нам принадлежит этот мир?

Верному Бог помогает (народная мудрость).

Зло не так опасно и страшно, когда знаешь, что оно есть (автор неизвестен).

Дирижёр щепотью осенил оркестр, и музыка возникла. Автор.

Каталажка (Холоша – Мусту):

– Ты опасный человек. Ты сеешь вокруг себя безумие. Ты разносчик самой страшной инфекции.

– Где–то я уже слышал эти слова. Спасибо за то, что ты сказал, то есть повторил их. Они мне на многое открывают глаза.

– О чём ты глаголешь, абориген?!

– У меня к тебе просьба: делай своё дело быстрее и без оскорблений моего национального достоинства. Или убей!

– Не рассчитывай, это слишком лёгкий исход. Я не стану твоей жертвой. Я не застрелю тебя. Я, в крайнем случае, прокляну тебя! А это хуже смерти. Ты знаешь.

– Ну, спасибо! А то у меня голова разболелась. Я не хочу умереть, как собака.

– Зато других ты приговаривал. И, может быть, сам и казнил?!

– Это невозможно доказать.

– Пожалуй. Но всё равно ты и такие, как ты, казнить сами себя будете. Сначала вы уничтожите врагов, если, конечно, сумеете. А потом приметесь за своих.

– С какой стати? Мы себе не враги.

– Так было и не раз. Взять хотя бы Россию.

– Мы совсем другая нация. У нас иные культура, вера.

– Нация – это собрание людей. А значит, ей свойственно, что пристало человеку.

– К чему так много заумных фраз.

– Убивший однажды убьёт вновь. А когда убивать станет некого, он поканчивает собой.

– Мы не убиваем, мы спасаемся.

– Спасение чужой кровью – наихудшее из преступлений.

– Нашу кровь никто не считал.

– Мне надоела эта дискуссия. Хотя ты можешь продолжать. Это как бы твоё право на последнее слово, приговорённый.

Из записной книжки Чина:

Дети играют в расстрел. Трое стреляют, а четвёртый у стены, словно подкошенный, падает. И получается у него весьма правдоподобно (сюжет для картины).

Когда человек оставляет дом, он забивает окна косым крестом. Когда покидает жизнь, над ним ставят прямой крест. Автор.

Тама не женщина, а жасмин.

– Обо мне все женщины говорят: он сумасшедший! – с придыханием сказал Ной и сделал при этом страстную гримасу, после чего впился в девушку коченеющим взглядом, бормоча: – Скажи! Скажи: «Ты – сумасшедший!» Обзови меня безумцем!

Девушка вскочила. Стул опрокинулся. Стуча каблуками, она побежала.

Так раньше или позже все они убегают от незадачливого любовника.

Семивёрстов почувствовал, как приближается неотвратимое. И заплакал. Ему захотелось всех простить. Было и есть у него и немало тех, кого надо просить о прощении. Но в этот момент рядом находился только Пиза, перед которым он ни в чем не был виноват. Мур плакал, но не от ужаса неизбежности, которая подступала, не от сожаления или обиды, что всё для него кончено. Он плакал в сладостном предчувствии, которое сулила ему приближающаяся неизбежность. Она сулила ему радость и свободу, которые в какие–то мгновенья ему уже приходилось ощутить: в самолёте, в объятиях любви и на качелях.

И отрёт Бог всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже: ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет; ибо прежнее прошло.

Откровение, 21,4.

Эготерапия:

Кому нужен сегодня сюжет? Сколько можно раболепствовать перед фабулой и композицией?!

Текучая, совершенная и блестящая, словно рыба, ароматная и опять же текучая, как хвойная смола на солнцепёке, фраза – вот она, отрада современной речи, знак новой литературной эпохи.

И обратился к семи Ангелам голос из храма: «Идите, излейте чаши свои, полные гнева Господня, на землю!»

Первый Ангел вылил свою чашу наземь. И тут же ужасные язвы осыпали всех клеймённых зверем и поклоняющихся изваянию его.

Второй Ангел вылил чашу в море. И наполнилось оно кровью, подобною крови мертвеца. И всё живое там погибло.

Третий Ангел выплеснул чашу в реки и в источники вод. И обратились они в кровь.

И услышал я Ангела вод: «Праведен Ты, Господи. Справедливы Твои приговоры. Ибо пролили они кровь святых и пророков. Теперь Ты дал им вместо воды кровь. И они заслужили это!»

И донеслось ко мне из алтаря: «Да, Господи Боже Вседержитель, истинны и правдивы Твои приговоры!»

Четвёртый Ангел опрокинул чашу свою на солнце. Так велено было солнцу жечь людей огнём. И сгорели они. Но не раскаялись, но хулили имя Бога и не вразумились, чтобы воздать Ему славу.

Пятый Ангел пролил чашу свою на престол зверя. И наступил мрак в царстве его. И прикусили язык свой силы зла. Но, страдая от боли, не раскаялись в делах своих, но хулили Бога Небесного.

Шестой Ангел опрокинул чашу свою в великую реку Евфрат. И воды её иссякли, открыв дорогу царям востока.

И полезли тогда из пасти дракона, из пасти зверя и рта лжепророка духи нечистые, числом три, подобные жабам. То были духи бесовские, способные творить чудеса. А вышли они, чтобы собрать царей мирских – сторонников своих воедино для битвы в великий день Бога Вседержителя.

«Это я иду, аки тать! Блажен бодрствующий и тот, кто держит наготове одежду, чтобы не бежать ему нагим от меня, чтоб не увидели срамоты его!»

(Так вопил нечистый)

Собрал он сторонников своих в месте, которое по–еврейски называется Армагеддон.

Седьмой Ангел выпорожнил чашу свою на воздух. И раздался из храма небесного от престола голос. Он сказал: «Свершилось!» И возникли молнии, громы и голоса.

И такое разразилось землетрясение, какого не бывало с тех пор, как живут люди на земле.

На три части распался город великий. Пали и города языческие. Так вот Бог вспомнил о Вавилоне и наказал его, дав ему испить горькую чашу гнева Своего.

И всякий остров убежал. И гор не стало.

И град величиною в талант (весом в пятьдесят килограммов) пал на голову нечестивых. И прокляли они имя Божье. Ибо казнь сия была ужасна.

Один же из семи Ангелов подошёл ко мне и сказал: «Пошли, я покажу тебе суд над великой блудницей, сидящей над водами многими. С нею блудодействовали цари земные и вином разврата её упивались до безумия».

Параскева и Сачиника:

Шоколадно–фиолетовая под руку с голубоглазым и жестоким шла она тяжело. И это её не смущало. Беременная, оттого казалась рядом с ним – миниатюрным – большой и томной. Несомненно, что он её любит, но из–за цвета её кожи комплексует. Пути любви неисповедимы.

Америку создали гонимые. А мы создадим Аборигению, ибо и мы были изгоями. Хакхан.

Подслушанные фразы:

Если он и она ведут себя нелепо, то наверняка это влюблённые.

…поскольку тщеславен в мошонке.

Автор в пику назойливому герою:

Напрасно ты думаешь, что всякий твой «ик» может стать предметом литературы.

И снова чёрный в крапинку вечер. И снова двери «Афродизиака» настежь. И снова сладкоголосый Ерик поёт в розовой глубине:

Эй, дружок гитара, что звенишь несмело?

Ещё не время плакать обо мне!

– Объясняю по Фрейду. Они на нас ополчились не потому, что мы тут живём, а им не позволяли. Они всё равно бы набросились на нас, даже, если бы их и не выселяли. Из комплекса неполноценности они нас ненавидят и теперь бьют.

– Нехорошо быть расистом, папочка! – упрекнула Хагенбрудера Ирэн.

– Выслушайте до конца. Это же ритуальная война. Это отцеубийство. Старший в семье должен быть умерщвлён, потому что подросли младшие. Им хочется занять его место. Эдип. Гамлет. Братья Карамазовы… Вспоминайте.

– Эй, автор! – вскричал Пиза, – Сочини роман про то, как более молодой народ затевает ссору, чтобы прикончить старшего брата, а при этом погибает сам!

– Они начали мобилизацию.

– Плевать!

– Конечно. А, знаешь, как называются их боевики?

– Львы.

– Забавно.

– Начхать! Пускай только рыпнутся, узнают что почём.

– Ещё раз?

– Что ещё раз?

– Высланы будут.

– И теперь уже навсегда.

– А я полагаю, кому–то очень выгодно провоцировать их, чтобы избавиться от них окончательно и бесповоротно

Параскева:

– Оки обречены. Они пришли к своему концу.

– Кто такие оки?

– Оккупанты.

– Все?

– К сожалению, не все.

Из хаоса:

– Аборигены, перед тем как пойти на дело, обнимаются, целуются, как педики. У них даже глаза мокреют при этом, – говоривший рассмеялся, продолжил другим тоном: – Трогательные мужички, эти аборигены.

– Да уж! И весьма. Особенно, когда они целуются друг с другом. А наёмники – с пулями.

Нет ничего слаще, чем горькая пыль на дорогах отчизны. Хакхан.

Мы все изменимся! – говорит апостол.

Из хаоса улицы:

– Если ты думаешь, что я намерен тебя опекать тысячу лет, то глубоко, основательно, капитально заблуждаешься, сынок! Я не собираюсь так долго жить.

Перед нами лежала кровать, как раскрытая книга.

Теря:

– Самородины в этом годе много.

Быть изгнанным правды ради – не только величайшее испытание, но и своего рода счастье. Хакхан.

В президенты Цикадии баллотировались: Муст, Яков – Лев и Пур – Шпагатов. Последний сошёл на первом туре. Говорили, что боевики Муста пригрозили Ною смертью, а Яков – Лев заплатил.

Когда же ни первый, ни второй так и не смогли получить поддержку большинства населения, между ними возникла свара, постепенно переросшая в гражданскую войну.

Пур – Шпагатов – Пиза:

– Уверяю вас, куцапы – карикатурная нация. Я давно её исследую. Одни фамилии чего стоят. Вот несколько образчиков: Шитокрытов, Пристебай – Покровский, Завалисарай, Кабывздохов, Пишипропащий, Гол – Катавасьев, Пропадай–телега, Винозакускин…

– А у холопцев твоих – разве лучше: Задавысвичка, Затуливитер, Нетудыхата, Тяжкороб, Лоськучерявый, Перебыйнис…

– Обыкновенные казацкие клички.

– А я тебе не про то же?!

Во власти духа перенесён был я в пустыню, где увидел женщину, сидящую на звере багряном, испещрённом именами богохульными. Был он о семи головах и десяти рогах. Облачённая в порфиру и багряницу, изукрашенная золотом, драгоценными каменьями и жемчугом держала эта женщина золотую чашу, наполненную мерзостями и нечистотами блудодейства её. На лбу у ней была начертана формула: «Вавилон великий – мать блудниц и всяческой мерзости».

Было видно, что она пьяна от крови святых и тех, кто умер во имя Иисуса. И поразился я увиденным.

«Что ты дивишься? – сказал Ангел. – Я открою тебе тайну этой дамы и зверя, на котором она восседает.