Текст книги "Афорист"

Автор книги: Валерий Митрохин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

Буду я старым. Морщинистым. Неловким. Но никогда не буду стариком.

Чтобы она всегда могла с гордостью сказать: «Он самый лучший!»

Так я пророчествую. Но я пророчу самому себе и никому больше.

Я отвечаю только за себя. И если я ошибусь, то ошибусь для себя. И если я обманываю, то лишь себя одного.

О том, что с нами происходит на самом деле, раньше прочих догадалась Рэн. И чём не преминула поделиться со своим патроном. Однако Пиза, несмотря на свой практицизм, отреагировал не сразу.

Только гибель сестры и племянницы отрезвили его, заставили вспомнить то, о чём ему исступлённо лепетала девственница, теперь уже мнимая.

– Это конец. Всему конец.

– Любишь ты это слово. Оно так многозначно, не правда ли?

– Не надо бы так шутить, милый. Возможно, и это опасно.

И Пиза – человек действия – тут же перевёл на счёт кафедрального храма баснословную сумму.

Конечная – конечно, я! Тойфель Кар.

Вирусы, бациллы и прочие губительные микробы – воплощённое зло мира. Это одна из самых изощрённых форм нечистой силы. Их мириады, невидимых вредоносных, а то и смертельных бесов. Гений.

Из хаоса:

– Бог нас всё–таки накажет?!

– А ты думал, на пушку берёт!

Из монолога под бокал бузы:

– Ничего не хочу знать, ни в чём поэтому не участвую. Обхожу десятой дорогой всякие там пикеты, сходки, митинги, манифестации с демонстрациями. Но даже при таком своем поведении вынужден много видеть и знать, а ещё больше слышать. Из–за чего у меня постоянно плохое настроение. Мне кажется, если такая жизнь продолжится, я сойду с ума.

Есть такие. Всё вроде при них. Обычно это мужчины. И ростом вышел. И лицо красивое. И фигура что надо, а вот веет от него тоской – зелёной, тягучей. Зазеваешься рядом с таким – устанешь, словно из тебя высосали сквозь трубочку–соломинку хорошую дозу крови.

Прежде всего, любите детей! Это даст вам силы любить друг друга. Из детей, которых любят, вырастают люди. Гений.

Две бритоголовые лесбиянки, заголяясь до узких плавок, нараспев говорили пошлости. А у подножья помоста, на котором они извивались, толкалась жидкая масса подростков, подвывающих от возбуждения.

Автор (сам себе):

Семивёрстова проклинают как сделавшего первый выстрел.

Но ведь это несправедливо. Он только ответил на раздавшиеся раньше выстрелы.

Знаешь, что говорят аборигены: тот, кто стрелял в наше знамя, и есть наш враг.

Что теперь говорить. Теперь всё покатилось и, пока не докатится, не прекратится.

Хаос – отнюдь не руины. Прекрасен хаос бытия! Гений.

Литература не в состоянии достичь соответствия этому великолепию. Но попытка воспроизвести его небывало обогащает её.

Ангел, сошедший с неба, имел ключ от бездны и большую цепь в руке. Он схватил и сковал на тысячу лет дракона, змея древнего, который есть дьявол. Сатана. И низверг его в бездну. Запер там и запечатал выход, чтобы не мог он обманывать народы, доколе не окончится тысяча лет, после чего дракон должен быть освобождён на малое время.

Ещё увидел я престолы и сидящих на них, которым дано было судить. И увидел я души тех, кто был обезглавлен за истину об Иисусе и слово Божие. Эти не поклонялись зверю и образу его и не приняли на чело и на руку свою клейма зверя. Возродились же они и царствовали с Христом тысячу лет. Прочие мертвые не возродились к жизни, пока не окончится та тысяча лет. Это – первое воскресение. Вторая смерть не властна над ними. Они будут священниками Бога и Христа, будут править с Ним тысячу лет.

По завершении той тысячи лет, сатана выйдет из темницы и начнет обольщать народы, рассеянные на четырех углах земли Гога и Магога. Соберет их на брань. И числом их будет, что песка морского.

Пройдя всю землю, они окружили стан святых и возлюбленный Богом город. Но ниспал огонь с неба и пожрал их.

Сатана же, прельстивший этих людей, был брошен в озеро огненное и серой кипящее, туда, где уже находились зверь и лжепророк. Где мучаются все они и день, и ночь – веки вечные.

И вновь я увидел большой белый престол и Сидящего на нем. В присутствии Его земля и небо исчезли бесследно. А мертвые – малые и великие – встали перед престолом. Там лежало несколько раскрытых книг. И еще одна – книга жизни.

И судимы были мертвые по написанному в книгах тех по делам их.

Море отдавало мертвых, что были в нем. Смерть и Аиды отдавали мертвых, которые были в них. И судим был каждый по делам своим. После чего смерть и ад низвергнуты были в огненное озеро – это вторая смерть.

Кто же не был записан в Книге жизни, тот был брошен в то озеро огненное.

Не отбивайся, сам бей! Пиза.

Посреди города – знойного, полудневого – огромный косматый старик. У него безумно голубой взгляд. У него огромные небесные глаза. Он опирается жилистыми руками на палку. И смотрит прямо тебе в глаза. Так заглядывали в объектив камеры ребятишки на заре кинематографа.

– Видели бы вы мою Ва. Она такая, такая… Словом, когда идёт, то, кажется, вот–вот переломится в поясе. У неё талия. У неё рост. А походка! Волосы цвета огня, глаза, как лес.

Семивёрстов мог говорить и говорил без устали.

Чужие обходили заросшего стариковскими сединами Чемпиона стороной. А те, кто знали его, делали вид, что внимают ему.

– Скоро каникулы, приедет. Сами увидите, что это за чудо, моё чадо.

Поэзия – это чреда ошибок и заблуждений.

Проза – только невольная ложь. Автор.

– Призываю вас всех к подвигу любви! – кричал сумасшедший на площади.

Душа стала страданьями уязвлена (авторство неизвестно).

Август кончиться не успел. Тойфель Кар.

Среди ночи усталый голос бубнит что–то маловразумительное. Большое женское тело вокзала ни днём, ни ночью не знает отдыха. Это оно время от времени жалуется невнятным голосом. А мы иногда думаем, что это объявляют нам время прихода и ухода поездов.

Пур – Шпагатов повсюду видел фаллические символы. Особенно его занимали всякие шпили: башни, вышки. Видимо, отсюда преобладание змеев и всяческих пресмыкающихся гадов в его детских сказочках.

Кто–то из критиков обозвал Шпагатова бабой (ударение на последнем слоге). Наш Пур так обиделся, так оскорбился, что даже в суд пошёл подавать. Но потом передумал. Видимо, победило рациональное в нём.

Главное для меня – это избежать эсхатологичности. Автор.

А Винодел между тем продолжал свои телефонные беседы:

– Лично я свое будущее знаю. Мы с хозяином договорились. Он согласился с тем, что и потом я останусь при нём. Как? Очень просто. Я стану воротником. То есть буду, как и теперь, обнимать его, то есть сидеть у него на шее. Ха–ха–ха! Остроумно? Ты находишь? Мне приятно, что ты оценила.

Не морализируй хотя бы в литературе. Винодел.

А я всё время спрашиваю себя, зачем ты стрелял?

Я спрашиваю себя: зачем ты убил?

Вовс – Параскева:

– Смотри же! Ты только погляди на неё!

– Ну что в ней такого особенного?

– Напоминаю, поскольку, вижу, ты забыл. У наших баб всё особенное. Я шалею от ножек, слегка изогнутых над лодыжками. А если ещё и на самом верху есть этакий просвет в форме сердечка, то женщина – высший класс. А грудь! Она у наших не торчком, как то бывает у лучших белых баб. У нашей грудь в форме груши с финиковыми сосцами. А шея! У неё шея широкая, словно у античной богини. А кожа! Она у неё слегка шершавая, как обработанный гранит. А лицо яйцом. А форма глаз! А ушки с приросшими мочками! А губы! Всегда полуоткрытые.

– Ты прав. Все наши бабы другие, потому что иные нам не подходят.

– Они широки там, где чужие узки. Шумны, когда прочие неслышны почти. И горькие там, где инородные приторные.

Они у нас все такие, потому мы не завидуем друг другу и не отбиваем их один у одного. Не так ли?

Но стоит в наш мир попасть другой женщине, не похожей на нашу, скажем, с более тонкими губами, мы как с ума сходим. Мы начинаем завидовать тому, кто ею обладает. И даже режемся из–за неё.

Поэтому чужие так опасны для нашего брата. У нас есть всё, поэтому чужого нам не надо. Поэтому мы не отдаём ни женщин чужакам, ни земли. Наша земля пахнет иначе, чем другая чья–нибудь. Этот аромат слышим лишь мы. Он доступен лишь нашему сердцу. Ибо пахнет наша почва так, как пахнут наши бабы. Поэтому мы и не должны подпускать к нашим бабам чужаков. Как только чужой узнаёт аромат нашей женщины, начинает принюхивается и к нашей земле. А затем начинает утверждать, что он знает нашу землю, он чувствует её, что она такая же его, как наша.

Но любить он её так не сможет, что б ни говорил, как и нашу женщину он не в силах любить. Чужие созданы для своих баб и земли.

У каждого сущего в этом мире есть всё своё. И пусть каждый остаётся при своём.

Нудизм – это путь к инцесту, то есть путь в дикость и варварство. Пур – Шпагатов.

Повальная мода на свальный грех. Пиза.

– Я всё время от времени спрашиваю: поженились бы они, если бы я не помешал? А потом спохватываюсь. Но ведь его–то нет. Я ведь его убил.

А может, я ошибаюсь и он жив? А что если он был только ранен и ожил потом? Или я убил не его, а другого кого–нибудь? Иначе, почему её так долго нет. Она с ним! Она сбежала от меня, тирана! Они уехали, скрылись. Она – от меня. Он – от своих. Иначе, почему я не вижу так давно ни его, ни её.

Из разговоров под бузу:

– Вы терпите, в конце концов, фиаско в семейной жизни, потому что не даёте мужику вздохнуть. Дайте ему глоток свободы, и весь океан его чувства окажется у ваших ног.

– Да уж семейка ещё та. Многих мужиков они свели… Кого в могилу, кого с ума.

– Таких мы будем выселять.

– У женщин этой семейки такие невинные голубые, мохнатые глазки. Пока в них не всмотришься.

– Ну и что, когда всмотришься?

– Под голубым на дне их – песок и серый ил.

– Опять этот придурок появился на улицах.

– И что делает на этот раз?

– Всё то же: раковину слушает. Даже две. Надел на голову как наушники и слушает.

– Я сегодня не счастлив.

– А вчера?

– Вчера я об этом не думал.

Пьяные препирательства:

– Ну, скажи мне, скажи…

– Не липни, отстань.

– Но кто–то же должен мне…

– Никто ничего никому…

– Эх вы! Думала… А вы!

– Ты думала, мы – люди! Разуй глаза, мы – тени. Это лишь тени тварей божьих, так и не посмевших стать людьми.

– Стой! – вскричал лохматый старец, кинувшись вослед юркому черноглазому.

Тот остановился. Узкие глаза, узкий рот, узкие желваки:

– В чём дело?

– Где моя Ва?

– Чтооо?

– Куда ты подевал её?

– Это не я, – Вовс вспотел. Желваки пропали, глаза стали широкими.

– Спрашиваю иначе, не тебя ли я убил?

– Не меня. Другого. И сделал это напрасно. Не виноват он.

– Ни ты, ни он?! – Старец покачнулся, закашлялся. Замахал руками. – Все. Все виноваты! Все вы передо мной виноваты! – И пошёл прочь, прочь, прочь…

Под пивным ларьком:

– Да никакой он не хан.

– Кто же тогда?

– «Луговые волки» раскопали его подлинное происхождение. Не Хакхан. А Хак хай. Так записано в его метриках.

– Девушка. Подай мне вон тот розовый примерить.

– Вы, наверное, шутите?

– Зачем шутить? Я хочу примерить.

– На себе? – прыснула продавщица бюстгальтеров.

– Вот на нём. – Старый абориген выставил перед собой мальчишку лет пяти.

– А мне тут не до шуток, не морочьте голову.

– Вот как раз про голову я и говорю, у них с матерью размеры совпадают.

– У кого с кем?

– Голова сына соответствует размеру материнского бюста.

Девица всплеснула руками и подала лифчик. Отец опустился перед сыном на корточки и стал нахлобучивать на его голову розовую чашку, расшитую бисером.

Ирэн сидит на террасе. Лицо её хорошо освещено. Она поднесла полный прозрачный бокал ко рту. И я вижу, как задрожали её губы. А в воду упали слёзы. И мне стало жаль… себя.

«Господи! Ну что я могу сделать, чтобы она стала счастливей хоть на йоту?! Я – плохо, да и то от случая к случаю обеспеченный писака!

Политика смертельна для Вселенной. Гений.

Анахронизм. Анахреназм.

Чело веки – человек.

Живот, ноги – животное.

Демоны смотрят прямо в сердце, а терзают рассудок. Автор неизвестен.

Аборигены:

– Чтобы победить, Вовс, мало быть сильным. Надо быть умным. Но и это ещё не всё. Характер нужен.

– Я знаю, необходимо очень хотеть. Так, как Муст хотел.

– Беспощадным и злым тоже надо быть, как Параскева. И непредсказуемым, как Сора Бабуш.

– А?!

– А мы все предсказуемы, мой мальчик. Всем ясно, чего мы хотим. И пока мы будем такими открытыми, они будут отбивать все наши атаки.

– Значит, надо сворачиваться!

– Вот именно, Вовс.

Небритый малый, судя по манерам, только что падший интеллигент, пытался остановить уходящую от него женщину.

Слов слышно не было. Но хорошо видны все движения и порывы. Вдруг он, судя по всему, нашёл слова, и она на несколько мгновений остановилась, всматриваясь в него с надеждой (а если, и правда, станет другим, станет прежним, лучше?). Но заминка длилась недолго. Едва вспыхнувшая было надежда тут же погасла. Женщина не смогла ещё раз поверить. Слишком, видать, тяжелый слой накипи устлал ей сердце. Оно осталось бесчувственным. Она села в такси. Он остался, всё еще не веря или не понимая, что это навсегда.

Эготерапия:

Наша профессия опасна тем, что, сочиняя, мы научаемся (привыкаем) лгать. Сначала другим, а затем и себе. Потому–то мы так всегда необъективны по отношению к себе. С годами мы перестаём знать самое главное – истинную цену своего таланта. Завышая её, мы, в конце концов, утрачиваем дар. И становимся нелепыми, ничтожными во тщеславии своём, несчастными.

Группа захвата в бронежилетах, лёгких, как поролон, и непробиваемых, как сталь, шла, не петляя, не прячась.

– Безнадёга полная. Они нас не боятся, – сказал Вовс, и, вскинув автомат, выпустил опереточно прозвучавшую трель. Ему самому она показалась треском детской игрушки. Не поддержанная, она захлебнулась. «Калашник» вывалился из вдруг ослабевших рук. И Вовс успел себе подумать: надо было взять что–то полегче, какой–нибудь «Бузи». И повалился туда же – вниз, в розовую воду, похожую на вино мускат, жадно хлебнул её и услышал трель, но другую. Похожую на соловьиную и улыбнулся тому, что они, его соратники, поддержали его и пошли на прорыв.

– Туда дураку и дорога, – процедил Параскева, – Нечего было рыпаться. Снайпера не дремлют.

– Так будем перебиты все, если не прислушаемся к рекомендациям Хакхана, – произнёс кто–то.

Но Параскева даже не оглянулся, чтобы увидеть этого человека. Он приказал взять Вовса на носилки.

Кто–то склонился. Пощупал пульс. Ладонью у горла показал, что мертв.

Хвойные деревья тоскуют о том, чего не имеют. Поэтому осенью они колючими кронами своими, словно сетью, ловят листву. А потом до холодов, до раздевающих ветров стоят в этом чужом наряде, как бедные дети в обносках.

Разговор на почте:

– Строчную «в» ты пишешь так, что она походит у тебя на муравьиную матку.

На фиолетово–чёрном небе воссияли звёздные буквы: Альфа и Омега.

Рэн:

– Зря ты на Пур – Шпагатова бочки катишь. На днях он по ящику весьма красочно приделал Хакхана.

– Флюгер показывает перемену ветра.

– Ты бываешь несносно несправедлив.

– Надеюсь, ты не злоупотребляешь моим служебным положением? Не смотришь телевизор в рабочее время.

– Просто у меня был критический вечер.

– Я уже и не помню, как включается этот ящик. По вечерам допоздна в заведении.

– Ну, так послушай меня. Хак этот хан устроил пресс–конференцию. Всякие там отрепетированные вопросы–ответы. Ну, и вдруг встаёт наш Пурик и глумливо так, потупясь, спрашивает: мол, а вы, глубоко уважаемый претендент, исполняете на рояле или каком ином инструменте «Реквием» Амадея Моцарта?

Хак снисходительно так усмехнулся, развел руками: мол, я был депортированным ребёнком, учиться музыке возможности не имел. И Пурец, ещё больше засмущавшись, извинился и, ещё глубже уважая претендента, спросил: «А вы не скажете мне, какое лекарство лучше от алкоголизма – антабус или тетурам?» Хан глядит на нашего Шпагата, как на ребёнка, говоря: «Дорогой мой, я не врач. Проконсультируйтесь у нарколога».

– И правильно.

– Постой, Пиза! Послушай дальше. Тогда Шпагат поднял свои кроткие глазёнки и спрашивает: «Бездонно уважаемый Хакхан, а где надо учиться, чтобы стать президентом?»

Хак этот хан даже рот открыл: «Насколько мне известно, такого учебного заведения пока что нет».

«Во всяком случае, – добил его невинным тоном Пурим, – не в сельзотехникуме, который вы с отличием закончили, будучи отнюдь не депортированным ребёнком, а сыном вполне благополучных родителей корейской национальности».

– Это его спецслужбы, обеспечив информацией, напустили на самозванца.

– И чем это для того и другого может кончиться?

– Шпагат получил хороший гонорар за услугу. А движение аборигенов обезглавлено.

– Надо же, и не побоялся, что его зарежут.

– Шутов не казнят, просто их посылают к шутам, говоря при этом: на шута ты здесь нужен!

Люби собаку, которая тебя укусила, особенно в течение десяти последующих после такой её любезности дней.

Не так ли и с женщиной? Пока не кончится «контрольный период», мы её наблюдаем и бережём. Правда, бывают случаи, когда в течение этого срока удаётся к ней привязаться и даже полюбить.

– Жизнь – это Олимпиада, где идут соревнования по всем видам. Например: зависти, подлости, ненависти… И конечно же, Доброты и Любви.

– Нет, Чемпионат Любви – это весна.

Аттракцион в «Афродизиаке»:

В клетку с тигром вталкивают нагих девиц – черную и белую. Те поначалу верещат от ужаса, а потом начинают играть друг с дружкой. Валяются на звере, как на матраце. А тот лишь зевает. В перебивку Ерик диким голосом что–то шаманит.

– Как это всё сделано?

– Секрет фирмы.

– Почему зверь их не разорвёт? Дрессированный?

– Ладно! Только никому больше ни слова. Пиза узнает, казнит.

– Клянусь мамой!

– Всё просто. Дали зверю таблеток, вот он борется со сном. До баб ли ему!

– Так просто?

– Дурное дело нехитрое.

Пушкин прав. Нет в жизни счастья. Но нет и покоя. Воли тоже нет. Гений.

Семечки клёна, ветром несомые,

Вьются, трепещут, как насекомые.

Автор.

Желтые листья по небу, словно золотые звёзды по синим крестоносным куполам. Автор.

И увидел я новое небо и новую землю, ибо прежнее небо и прежняя земля миновали, и море исчезло.

Ещё увидел я святой град Иерусалим, новый, нисходящий с неба от Бога, изукрашенный подобно невесте, нарядившейся для жениха.

И возник громкий голос, говоривший с неба: «Се скиния (обитель) Бога с человеками. Он поселится с ними. Они будут его народом, а сам Бог будет с ними Богом их. И отрёт Бог всякую слезу с очей их. И смерти не будет более. А также не будет ни плача, ни вопля, ни болезни, ибо прежнее прошло».

И сказал Сидящий на престоле: «Се творю все заново!» А мне наказал: «Напиши! Слова сии истинны и верны!» И еще Он сказал мне: «Свершилось! Я есмь Альфа и Омега, начало и конец. Жаждущему дам из ручья жизни даром. Победитель унаследует все. А Я Богом буду ему, а он сыном будет Мне. Трусы же и неверные, скверные и убийцы, любодеи и колдуны, идолослужители и лжецы – обретут себе участь в озере горящем огнем и серою. Это смерть – вторая!»

После этого вышел один из семи Ангелов. Из тех, что явились с чашами, наполненными семью последними напастями. Он сказал мне: «Подойди ко мне, я покажу тебе невесту Агнца».

Духом вознес меня на крутую высокую гору и показал мне святой град Иерусалим, спускающийся с неба от Бога. Во граде том была слава Господня. Сияние Его было подобно сиянию драгоценного камня ясписа и прозрачно, как горный хрусталь. Высокая стена о двенадцати врат окружала город Господень. У ворот стояло по Ангелу. На воротах были имена двенадцати колен Израилевых. Трое ворот были с восточной стороны. Трое ворот – северных. С юга и с запада трое ворот. Стены города опирались на двенадцать оснований, испещренных именами двенадцати апостолов Агнца.

У говорившего со мной Ангела была золотая мерная трость, коей предстояло обмерить город ворота и стены его.

Город был выстроен в виде квадрата: ширина равнялась длине. Ангел обмерил его посохом своим. И площадь оказалась равной 12000 стадий (2 200 км).

Измерил и стены. Высота их равнялась 144 локтя (23 метра) по мере человеческой, которой пользовался Ангел.

Стены были построены из ясписа (яшмы), а сам город из чистого золота, подобного прозрачному стеклу. Основания стен были украшены драгоценными камнями. Первое основание – яспис, второе – сапфир, третье – халцедон, четвертое – изумруд, пятое – сардоникс, шестое – сердолик, – седьмое – хризолит, восьмое – берилл, девятое – топаз, десятое – хризопраз, одиннадцатое – гиацинт, двенадцатое основание стены – аметист.

Сами же ворота были из жемчуга – по одному на каждые. Улицы были вымощены златом, прозрачным, как стекло.

Храма во граде видно не было, ибо храм Иерусалима – сам Господь Бог Вседержитель и Агнец Его.

Город этот не нуждается ни в солнце, ни в луне для освещения своего, ибо великолепие Божие освещает его. А светильник его – Агнец.

Спасенные будут ходить в свете том и цари земные принесут во град славу свою и честь.

Врата его не будут запираться днем, а ночи там не будет. И принесена будет в него честь и слава всех народов земли.

И не войдет в него ничто нечистое. И никто из тех, кто творит мерзость и лжет, кроме тех, чьи имена занесены в книгу жизни у Агнца.

Из хаоса:

– В одном лишь мы последовательны – в саморазрушении.

– Если так, то, может быть, это и было целью эволюции? А что если самоуничтожение было назначено, предопределено, запрограммировано, в конце концов.

Пенсионеры:

– Значит, это не самоубийство, а переход в иное качество. Но ни те, ни другие, какой бы умный вид ни принимали, не понимают, что это.

– Новое качество – это бессмертие, потому что Бог милостив.

– Неужели все до одного мы получим это качество? И грешники тоже?

– Он всех простит. Но сначала накажет негодных. Накажет, а после помилует.

Эготерапия:

Кризис восприятия случается с теми из профессионалов, которые пренебрегают отдыхом. Перерабатывающийся специалист вдруг перестаёт понимать, что такое хорошо, что такое плохо. Возникает своего рода затмение сознания – утрачивается чувство критерия. Подобное явление, как правило, необратимо. Попавшийся в ловушку, перестает понимать свое дело. Становится необъективен по отношению к себе, что ещё хуже, чем быть субъективным по отношению к другим. Такого начинает распирать самомнение. Его просто разносит. Однажды он взрывается и всё, что накопилось в нем, заливает часть окружающего мира.

Миазмы плохо пахнут, но и только. Яд – страшен. Он поражает всех, на кого пала хоть капля.

Яд, как вирус, поражает. И пораженные идут путем страданий. Зло множится в геометрической прогрессии.

Но как невинны его истоки! Истоком зла стала невоздержанность в работе, в любом любимом деле. Возможно, таким истоком бывает и даже само добро, если и в нём переусердствовать.

Не надо оглядываться в прошлое. Не надо бы. Не имеет смысла. Ослабляет душу. Расслабляет.

Но ведь человек вершиной высоко, а корнями здесь. Вершина никогда не видит корня. И порой даже не подозревает о его существовании. Да, она питается его соками. Да, все неразрывно: прошлое, настоящее. Но лучше, когда мы не видим, во что превращается совершенный плод, пройдя анналами человеческого организма.

Тем более что внутри нас времени нет. Ни прошлого, ни грядущего. Оно там цельно. Во всяком случае, не желудку судить об этом, исходя из вида перерабатываемого яблока.

Кто–то плакал тихо–тихо. Так, когда не поймёшь, гримаса это смеха или страдание. Кто–то насвистывал чуть слышно или напевал, некоторые молились. И шли. Двигались в одном направлении, не торопясь, не мешая друг другу. Те, кому суждено было идти, шли, а которым было начертано иное, оставались на месте.

Не замечая того, что происходит вокруг, они бессмысленно суетились, теснили друг друга. Пытались действовать, как всегда. Занимали очередь. Цапались, но не от раздражения, а от какой–то доселе неведомой им эйфории. Они были пьяны без алкоголя или наркотика. И боялись, что этот сладкий полусон–полуявь кончится и придется отправляться в аэропорт, как тысячам других.

Они тоже пели, но громко, подчеркнуто весело и беззаботно. Они тоже молились, но тайком, боясь, что и их за это могут причислить к тем, идущим на погрузку. Она оказывали друг другу всяческие знаки внимания вплоть до самых дорогостоящих, боясь и подумать о том, что демонстрируют тем самым остатки добротолюбия. Они вдруг осознали, что только любовь имеет смысл, что лишь она есть лекарство не только от всех болезней, но и от чего–то ещё, названия, которому они не могли определить, но неизбежную угрозу коего чувствовали (предчувствовали). Кожей, дыханием своим, в окрашенных невыразимой грустью скороспелых наслаждениях. О, как много нежных и самых золотых слов прозвучало тогда на земле! Какие бриллиантовые слезы пролились в минуты таких откровений! То было потрясшее, быть может, всю Вселенную очищение душ. Но даже слезы младенцев оказались бессильными что–либо изменить, то есть остановить начавшееся.

И ещё показал мне Ангел чистую реку жизни, светлую, как горный хрусталь, растекающуюся от престола Бога и Агнца по улицам Иерусалима. По обеим сторонам реки росли там деревья жизни, плодоносящие двенадцать раз в году, дающие каждый месяц плоды свои. Листья же тех деревьев были целительны для народа.

Ничего не угодного Богу больше не будет во граде, поскольку есть там престол Божий и Агнца. Слуги Его будут поклоняться Ему. И дано им будет видеть лицо Бога, а имя Его будет сиять на челе у них.

Ночи не будет для них. И не нужны им будут ни лампа, ни солнца свет, ибо Господь сам освещает им жизнь. И потому царствовать им веки вечные.

И снова сказал мне Ангел: «Истинны, правдивы слова, которые Господь Бог послал сказать Ангела Своего, и показать Своим слугам то, что вскоре произойдёт: «Помните же, приду Я очень скоро. Блажен, кто внемлет и повинуется законам, записанным в этой книге»

Услышав и увидев всё это, склонился я к ногам Ангела, дающего мне сие откровение, в знак поклонения Ему. Он же остановил меня: «Не делай этого. Я – такой же слуга, как ты и твои собратья пророки. Все те, кто соблюдает слова этой книги, Богу поклонись!»

Ещё сказал: «Не таи слова, записанные в книге той, ибо время близится!»

И ещё говорил: «Неправедный пусть так же и продолжается; нечистый пусть так же и оскверняется; а праведный да творит пусть правду и впредь. Святой же да освящается ещё. Скоро, скоро приду Я и принесу с собой награду! Каждому воздам по делам его!» Есмь Альфа и Омега, начало и конец, первый и последний».

Блаженны те, кто соблюдает заповеди Его, чтобы иметь право вкусить от древа жизни. И пройти через врата в город Его.

Псы же и колдуны, любодеи и убийцы, идолопоклонники и все те, кто любит ложь и предается ей, останутся снаружи.

Я – Иисус – послал Ангела Моего засвидетельствовать вам это в церквах. Я потомок рода Давидова, звезда светлая утренняя.

И дух, и невеста Его говорят: «Прииди!»

Пусть тот, кто слышит это, скажет: «Прииди!» А кто жаждет, кто хочет, пусть возьмет воду жизни даром.

А еще Я свидетельствую всякому, способному слышать, из книги этой слова пророчеств: «Если кто–нибудь добавит что–то к словам этим, то Бог нашлет на него все бедствия, описанные в книге этой. Если же кто–то опустит что–либо из пророческих слов книги этой, то Господь отнимет долю того в древе жизни и святом городе, описанном в книге этой».

Свидетельствующий это говорит: «Да гряду скоро! Аминь»

Прииде же, Господи Иисусе!.

Да будет со всеми вами благодать Иисуса Христа! Аминь.

Молитва автора:

Господи! Разве я посмел бы исказить или опустить что–то из Твоих слов! Разве без Тебя я смог бы и два слова связать? Я пишу так, как пишу. И знаю, что Ты от меня ждешь лучшего. Ты ждешь, а я не в силах Тебе угодить. Зачем же Ты даешь мне задание? Твои задачи не по силам для меня, слабого. Но Ты даешь их мне. Разве нет более восприимчивого вместо меня, грешника?! Зачем я Тебе, ничтожный?!

Прости за кощунство, слетевшее с грязного чернильного языка моего! Прости, Отче!

– А ты прости, что я слышала твою молитву. Нечаянно получилось. Зашла, Ирэн искала. Я не хотела.

– Ничего, Ню! Возможно, тебе приятнее, когда называют Колировка? Все хотел выяснить…

– Мне все равно. Правда, говорят, что чем длиннее имя, тем длиннее все. Но я – за разумные пределы. У испанцев, совершенно безобразные длинноты. А они почему–то малорослые. Ну да ладно, мой мальчик. Можно мне тебя так называть? Ты ведь тоже питаешь некие ко мне – не будем называть какие – чувства.

– Как водится, я люблю всех моих героев.

– Но я ведь героиня! Ну, и еще раз ладно. Так вот. Бог тебя любит! Он хочет, чтобы ты научился своему делу, как надо. А мы тебе поможем, поспособствуем. Ты, главное, слушай, что Он тебе говорит. Ты слушай и не отвлекайся на ерунду. А вот как у меня, к примеру, было! Он мне все время одно всего лишь слово внушал: «свалка». А я, дура, никак не могла понять, на что намек идет. А потом дошло, и я заработала свои миллионы.

В искусстве все не так, как в жизни, но очень похоже. Гений.

Всё–таки все афоризмы относительны. Видимо, ценность их заключается, прежде всего, в лапидарной изящности, в мгновенном блеске, в экстазе слияния слова и мысли, нередко весьма приблизительной.

Теловоды:

– Так сколько нас в бригаде?

– Тьма. Но тебе надо знать только экипаж: меня, Жилду. Есть ещё один теловод – Брион Эм. Он у нас по младенцам спец.

– Так значит Тойфель Кар – самый главный над нами?!

– Есть ещё главнее.

– Он тоже видит и слышит всё, когда ему надо.

– А его самого как можно увидеть?

– Окстись, неуч!

– С Тойфелем увидеться – уже неприятность, а ты эвон чего захотел.

– Может, по дороге его увижу!

– Не увидишь. Кар обитает в комфорте. И не любит оставлять зону без присмотра.

– Но я не о Каре.

– Ха–ха–ха! – засмеялся Соя. – Заткнись, малыш, иначе нарвёшься. О Каре мы поговорить можем. О том, кто выше, – нельзя.

– Ладно! Значит, у Кара тут дом?

– Целая гостиница. Одни съезжают, другие селятся. Земля, брат, – гостиница со всеми удобствами.

Город всплыл и замер на горизонте, словно огромный корабль.

Твоё дыханье ощущаю с тыла.

И длань Твою на собственной руке.

Прости, что мне бумаги не хватило,

Что на Твоем пишу черновике.

Автор не установлен.

В поезде:

Она не знала, что делать со своими ногами. В тесном купе они казались просто громоздкими. Они, казалось, только мешали ей и её попутчику.

Психома:

На сенокосе бабы повязывались платками так, что видны были только глаза. Ниндзи моего детства, вороша сено, таким образом спасались от пыльной аллергии, а еще больше берегли нежные губы и кожу лица от нещадного солнца.

В юности все мы были аргентинцами. Мы любили танго. И наши ровесницы тоже носили мини. Их тугие ляжки тоже были открыты более, чем это одобрялось взрослыми. И всё–таки, наши девушки были целомудренны. Нередко до… ну скажем так, до вполне приличествующего подразумеваемому событию возраста. Сегодня всё не так. Во–первых, никакого возрастного ценза не существует. Во–вторых, ляжки какие–то не такие. Но самое главное, что меня занимает, – это холодность, с которой на эти части тела взирают теперешние юноши. Танго тоже теперь не танцуют. Порой кажется, что у сегодняшних молодых нет музыкального слуха и полностью отсутствует чувство гармонии. Я слыхал, они тащатся и кончают весьма скупо и коротко. Может ли получиться из такого соития полноценное потомство? Тем более что жалкий этот оргазм частенько происходит не в любви и даже не в постели, а под какофонию и вопёж конвульсирующих безголосых кумиров.