Текст книги "Тысяча ступеней (СИ)"

Автор книги: Валерий Крамзин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

  Мы чуть поспорили на этот счёт, но сын мне повиновался и отступил от просьб отказаться мне от задуманного и жить с ним. Но после спросил:

   – Отец, от меня требуют повиновения в ещё одном.

   – В чём же?

  Он вновь покраснел как тогда.

   – Боярин хочет внука!

   – А?! Старый проныра! Я тебе скажу, когда время придёт. Пока ж тешься с молодой женой, следуя прежнему совету.

  Я воспользовался терпением Борозовского, желая, чтоб молодость повеселилась, но однажды увидел, что боярину больше невтерпёж иметь внука.

  Жаловался мне:

   – Старый я... А они... Им то что – время терпит... А мне – нет! – и грохал кулаком по столу.

  Тогда я пришёл к сыну.

   – Пора. Поработай-ка ради рождения нового раба Господня.

  Василий в очередной раз покраснел. Но через три месяца выяснилось, что совету моему внял. Мне без малого было восемьдесят лет, когда Светлана подарила миру сына. Окрестили Павлом.

   Глава четвёртая

   Перед ними оказался высокий, высушенный солнцем, но явно белый мужчина на тщедушной с виду, но сильной лошади, как сам хозяин.

   – Вы заехали в самую глушь. Вблизи нет ни капли воды, и в той стороне, куда вы хотели ехать, её нет на многие мили. Вы тоже потерпели крушение?

  Парауэл потёр нос и ответил:

   – Очень может быть. Если вы можете, то выведите нас отсюда.

   – Могу ли я! Бог свят. Да я лет десять не разговаривал с людьми.

   – Десять лет! – воскликнул Рауль и хотел задать вопрос, но Парауэл его остановил.

   – Десять, юноша! Чарльз Уарт, рад познакомиться. – И мужчина подал руку Парауэлу, широко и приветливо улыбаясь, при этом сверкая на удивление белыми зубами.

   – Парауэл. Это Рауль. А это Степан Борчаков Матвеев.

  Чарльз Уарт удивленно вскинул брови, услышав имена, и спросил:

   – Вы, наверное, французы, а он русский?

  На этот раз удивленно полезли вверх брови у Парауэла:

   – Нет, я чистокровный фрязьниец, а это, насколько я знаю, россмузиец.

   – Фрязьниец и россмузиец! Что за чушь! Таких стран нет на земном шаре. Но до чего похоже на Францию и Россию! Пусть так: кто и откуда мы разберёмся после того, как вы придёте в себя.

  Увеличившаяся группа свернула с прежнего пути, поехав на север. По пути Парауэл кратко рассказал историю Степана.

   – И, похоже, это не всё, – добавил он. – Вот старик очнётся и продолжит рассказ. Он повествует довольно красочно.

   – А сами вы кто?

   – Я? Рыцарь Парауэл с оруженосцем Раулем.

   – А, рыцарь. Из каких времён?

   – Тринадцатый век.

   – Что? Я не верю вам. И не в то, что вы рыцарь, а в то, что вы из тринадцатого века. Судя по вашим словам, этот Степан где-то из шестнадцатого или семнадцатого столетия, вы же не позже чем из восемнадцатого.

   – Если это так, то вы из какого?

   – Из двадцать восьмого!

  Парауэл чуть не свалился в песок.

   – Быть того не может, – заявил он. – Маг Амрей отправлял нас в тринадцатое столетие... А, чёрт!

   – Что?

   – Так ведь другой волшебник нас отправил сюда.

   – Маги, волшебники, века. Ерунда какая-то! Ещё в двадцатом веке было доказано, что магов и волшебников в высоком смысле нет. Есть фокусники и чародеи, строящие свои трюки на обмане зрения. Так же нет машины времени, а слушать о том, чего нет, не хочется.

   – А по мне так нет двадцать восьмого века, – вдруг услышали Чарльз и Парауэл голос Степана. – Грань всему седьмое тысячелетие от сотворения мира!

   – Вы ещё не пережили разве этого? – спросил Чарльз.

   – Когда доблестный Парауэл убил дракона о пятнадцати главах, то наступил шесть тысяч девятьсот девяносто девятый. Как раз было первое сентября.

   – Тогда ваша история не такая как наша, – произнёс Чарльз чуть загадочные для других слова.

  Маленький караван постепенно двигался вперёд и вечером показался оазис. Почуяв воду, кони ободрились и побежали быстрее. Вступили они в оазис уже под ночь. Стало вновь прохладно. Этот оазис был с трёх сторон заграждён скалами, а с четвёртой довольно густой рощей пальм. За ними прятался настоящий Эдем, по сравнению с внешним видом.

   – Это один из двадцати пяти крупнейших оазисов этой планеты.

   – Вы что объездили её или вам кто сказал? – спросил Степан скептически.

   – Я её объехал кругом, вдоль и поперёк и нашёл массу источников питьевой воды разных вкусовых степеней. Но я не нашёл никого, кто мне мог бы об этом сказать.

   – То есть, тут никого нет? – волнуясь, спросил Рауль.

  Чарльз Уарт отрицательно покачал головой и, будто бы желая убить их, сказал:

   – Здесь абсолютная пустыня. Нет большого куска земли, только оазисы. Планета раза в два больше моей родной планеты, но сила тяжести на ней такая же. Воздух разряжен, поэтому такие колебания температур. В ближайшие годы предвижу полное высыхание.

   – С чего это вы взяли? – спросил Парауэл.

   – Когда я разбился на этой планете, здесь было два моря и шесть пресноводных озёр. Сейчас морей нет, одно озеро на самом севере. Оно очень мелкое, вода горьковатая, хотя раньше была вкусная. Да, жаль здесь умирать!

  – Как это!? – на сей раз, воскликнул Рауль. – Бред. Разбился. Да вы целее целого.

   – Разбился не совсем я, а мой космический корабль. Летел по космосу и вдруг – корабль даёт трещину. Хорошо, что корабль упал сюда, а не на соседнюю планету. Там вообще нет ничего. Один песок и вообще нет воздуха. Вам, людям из прошлого, да и кажется из параллельных миров, трудно поверить, что можно летать по космосу. Однако это так. И я это подтверждаю.

  Трое: Парауэл, Рауль и Степан Борчаков Матвеев – первые двое и третий из совсем разных земель, уснули спокойно впервые за двое с половиной суток на совершенно неизвестной планете, Бог знает в каком параллельном мире и неизвестно как далёком будущем.

   Глава пятая

  Под утро со стороны скал подул ветер. В оазисе было тихо. Лишь мелкий песок порошил сверху.

  Чарльз заметил:

   – Вот таким вот песочком этот оазис будет стёрт с лица этой планеты.

   – Нам будет трудно дышать, сказал Парауэл.

   – От песка никуда не спрячешься, – сказал им много повидавший на своём веку Чарльз Уарт. – Но нам, всё же, стоит укрыться в небольшой пещерке вон там. – И он указал на северные скалы, в бок которых как раз дул ветер. Все поднялись и, взяв лошадей, пошли вслед за Чарльзом. Пещера оказалась полукруглая, маленькая, но высокая. Лошадей поставили вдоль стен, сами разместились в середине. Из пещеры было видно по колебанию веток пальм противостоящей рощи, что буря разыгралась не на шутку.

   – Это надолго, – словно угадав мысли, ответил на них Чарльз. Он посмотрел на Степана Борчакова и спросил: – Вы вроде бы рассказывали спутникам какую-то историю... Я знаю вкратце начало... Не согласитесь ли продолжить?

  Степан вздохнул, разместился удобнее и, взглянув на песчаный буран, стал повествовать.

  –

  Уж совсем немного мне оставалось до восьмидесяти лет, когда моя жена отдала Богу душу. В доме стало мне скучно, и я попросился на жильё к сыну. Тот, ясное дело, принял меня и отвёл мне комнату в тереме ничуть не меньшую моей избы, которую отдал я на днях погоревшему крестьянину. Он со слезами на глазах въезжал в избу, которая имела кой-какую мебелишку, со своим жалким спасённым и обгоревшим скарбом и четырнадцатью душ детей-погодков.

  Прошли последние месяцы, и в тереме шёл пир горой в честь моего юбилея. Через неделю после него, тютелька в тютельку, помер мой сват, царствие ему небесное, Борозовский Иван Евстигнеев. Сразу после этого жена его ушла в монастырь, а поместье, земли и всё, передала во введенье своего зятя, моего сына Василия. По моему совету старый терем был продан ближайшему помещику. Челядь, слуги, няньки были мною пересмотрены. Большую часть из них я лишил службы и разослал по деревням.

  Василий две недели ездил по землям вотчины Борозовских ставшей его собственностью, а, вернувшись, стал активно насаждать тот же порядок, что царил на моих бывших владениях, что по бумагам всё за мной числились, а на самом деле давно представляли собой собственность живших и трудившихся на ней.

  Я сидел в своей комнате и, нацепив на ослабевшие глаза очки в проволочной оправе, считал доход за последние три года и сравнивал с доходами при прежнем строе. Теперь я выгадывал вчетверо более чем когда собирал поборы и оброки. Новая система отношений обогащала мужиков и меня, всё ещё остававшегося главным скупщиком излишек их производства. На деньги, получаемые осенью от торговли, я мог прожить круглый год при условии, что не буду мотом. Я им никогда не был, даже в пору почти полного всемогущества. Сидя, и думая об этом, я услышал звук отворяемой двери. Я обернулся и увидел сына. Лицо его было бледно.

   – Что случилось? – спросил я, снимая очки.

   – Царь помер.

  Я взметнул одну бровь вверх. Но не от удивления, а от восторга.

   – Как? Уже? – насмешливо сказал я. – Он ведь только в прошлом году короновался. Кажется он последний из их династии. Больна она уж квелая. Собирайся, пожалуй, поедем в столицу.

   – Зачем?

   – Не спрашивай, собирайся!

  На другой день прибыли мы в столицу. Ночью выпал снег белый-белый, как чистая скатерть. С самого раннего утречка на лобном месте собралась толпа.

  Вверху, на высоком и большом каменном помосте, к которому вели каменные ступени, стоял тучный человек высокого роста. Шапка его слетела, шуба широко распахнута. Человек, чуть наклонившись к толпе, чуть ли не кричал.

   – Да кому он нужен твой боярин Ризовский. Тьфу! Мой дед его деда гонял за дровами! Какой царь!

  Из толпы слышались крики созвать вселенский собор, земское собрание, сходку, устроить выборы. Человек на это был согласен, но постоянно спорил против тех кандидатов, что выдвигала толпа в цари. Сам он себя не предлагал, ибо по всем статьям, хоть он и хвастал об услужении его предку предка Розовского, он был купцом. Просто этому купцу было не всё равно кто встанет в самом верху Россмузии.

  Люди увидали старика и молодого, невольно уступали им дорогу. Без всякой толчеи мы пробрались к помосту.

   – Пойдём, – сказал я Василию, – помоги мне подняться наверх.

  Василий стал подниматься наверх и подтягивать вслед меня. Люди и купец умолкли, с интересом смотря на это восхождение. Наконец, я оказался наверху площадки.

  Там я приблизился к краю и спросил:

   – Люди! Помните ли вы кто Степана Борчакова Матвеева?

  Из толпы послышался гул. Восклицания подтверждали известность моей личности. Я рухнул на колени и простёр руки к народу.

   – Люди! – возопил я. – Этот человек я! Судите меня, если хотите, но прежде выслушайте!

  Гул повторился, но быстро утих. Все уставились на древнего старика с белой бородой.

   – Клянусь вам, люди! Слушайте: вот ваш царь! – и я перстом указал на Василия, слегка к нему полуобернувшись головой. Воцарилась тишина. – Если не верите мне, то знайте. Вот бумага. Не убивал я младшего сына царя Алексея, а иначе не дал бы знатный боярин страшную клятву сохранить тайну и не выдал бы свою единственную дочь за Василия, будь он мне родным сыном. Люди! Верьте мне – это ваш истинный царь воспитанный мной и сохранённый, и, значит это, что все цари правившие со времён Алексея II самозванцы и от того династия их вымерла!

  Народ взорвался возгласами. Когда шум поутих я, вынул из кармана нож.

   – Вот, – крикнул я, – этим ножом я убил безвольного Алексея и детей его, на нём осталась кровь. Если считаете виновным – убейте!

  С этими словами я бросил нож вниз. Нож со звоном упал на камни. Толпа расступилась, отпрянула. Я склонил голову к помосту, ожидая своей участи.

  И тут услышал голос Василия:

   – Если меня признают царём, то негоже мне начать царствие своё с крови. И посему милую!

  Я почувствовал на своей голове руку Василия. В ней чувствовалась сила.

   – Встань второй отец мой, – и поднял меня.

  Народ взорвался ликованием. Нож обходили стороной. Василий сошёл с помоста и народ, подхватив его, понёс к кремлю. Я спустился, кряхтя, с помоста и подобрал нож.

   – Ты выкрутился, – заметил купец, оставшийся здесь.

   – Я не держусь за жизнь, ибо и без того смерть моя близка. Хочешь, я тебе предложу нож?

  Купец отрицательно покачал головой, и тяжко вздохнув, сказал:

   – Страшно такой нож взять в руки. Видимо тебя простил Бог, если ты его хранишь.

  Он повернулся и пошёл в обратном направлении от того, куда пошла толпа. Я же двинулся за ней. Судьба моя была, видимо, привязана к истинной династии, в чём я теперь не сомневаюсь.

  Василий сделался царём. Положить себе венец на голову он заставил меня. Василий сделался царём и стал именоваться Василий III. Я остался во дворце. Меня назначили чем-то вроде учителя для Павла. Забот у меня прибавилось, так как год спустя у царя появился ещё один сын. Назвали его Дмитрием.

  Когда это произошло, встретился я с Василием III и спросил его:

   – Помнишь, что я тебе сказал, когда ты женился на Светлане?

  Василий стыдливо кивнул.

   – Так изволь, твоё царское величество, вернуться к той политике, а иначе многие сыновья устроят много бед для государства. Хватит для Россмузии двух.

  Царь вновь кивнул, опустив очи долу. После этого я спокойно ушёл от него. Долго потом событий никаких не происходило. Пока однажды...

  –

  Старик умолк, прислушиваясь. Остальные так же очнулись. Ураган утих. Чарльз Уарт вышел из пещеры и вскоре вернулся.

   – Это оазис уже не даст нам необходимого пропитания. Как это ни ужасно, но надо двигаться к северу. Там расположен оазис нескольких миль в окружности. Вот там нам будет лучше. С хорошими людьми и жить хорошо.

  Рауль вывел лошадей. На них повесили бурдюки к счастью с набранной водой. Когда они проехали мимо источника, то он оказался запорошен песком. Чарльз спешился и, взяв лопату, начал его откапывать.

   – Мы ещё сюда можем вернуться, поэтому я всегда расчищаю источники.

  Рауль и Парауэл помогли Чарльзу в работе. Когда источник был расчищен полностью, они продолжили начатое путешествие. Солнце неземного цвета и размера палило жаром.

   – Ваш рассказ, Степан Матвеев, необычен, – сказал Чарльз. – Мы, земляне моей реальности, предполагали существование параллельных миров, но ваше появление меня в этом убеждает. Вы, дедуля, и вы, Парауэл и Рауль, из разных миров и попали из одного и другой при цепи загадочных мистических событий. В нашем мире чудес подобного образца нет, и в них не верят. Вы бы разрушили это представление – узнай о вас. К сожалению, это маловероятно. Мы на этой планете, наверное, навсегда.

   – Вот чёрт, а! – выругался Рауль. – Попадись мне этот Амрей, я из него душу вытрясу, и никакое колдовство его не спасёт.

   – Не вините Амрея, – Вступился Степан. – Вы столь же виноваты в своём переселении в мой мир, согласившись переселиться, как я виновен в злодействе, обречёно живя на краю жизни множество лет.

  Старик вздохнул.

   – Так вот однажды...

  –

  Однажды на Россмузию с запада напало крупное княжество. Началась война. Россмузия не оправилась от смут, не имела ещё хорошего войска. В общем, армия противника продвигалась на столицу. В одну из ночей я вдруг уснул особенно крепко, и приснилось мне, будто Павел исчез, а Дмитрий стал царём. Я проснулся от ужаса.

  Павел рос умным, сообразительным мальчиком. Я его воспитывал, как и Василия. То же воспитание я производил на Дмитрии. Ног это был злой, своенравный и замкнутый мальчишка. Знания мои он отвергал, а к народу, простым людям, относился с заносчивостью. А тут ещё война. Боясь, что враг придёт к столице, я увёз детей в глубинку к себе на родину в пустующий терем. Здесь я надеялся отсидеться, сберечь детей. Была мысль на вольной природе растопить холодный характер Дмитрия.

  Лето, осень, зиму и вновь лето мы провели здесь. Насколько было слышно, война остановилась. Княжество не имело сил продвинуть войска дальше. Россмузия не имела сил выкинуть врага из государства.

  За год я насмотрелся на Дмитрия. Мне его было жалко. Он не воспринимал красоту природы и был жесток со слугами. На меня кидал злые взгляды и ни в чём не слушался. Я вздыхал и молил Бога, чтобы он оставил Павла и чтоб Дмитрий, вышедший характером в прадеда Ивана, не был на троне россмузийском.

  Этим летом я сделал последнюю попытку. Павлу было восемнадцать. Дмитрию под тринадцать. Я оставил Павла в тереме и повёл Дмитрия гулять.

   – Слушай, дедок, тебе сколь лет? – спросил он неожиданно на все мои разговоры.

   – Девяносто восьмой, – ответил я оторопело.

   – А мне шестнадцать скоро, а потому не ровняй себя и меня. У нас разный возраст и разные мы поколения. Кто ты? Мужик! Убийца деда!

  Дмитрий сорвался в бег. Я, схватившись за резанувшее сердце, посмотрел вслед. Сев на траву я дал себе опомниться. Его последнее замечание было справедливо, но слышать его оказалось больно. Справедливая несправедливость. Я поднялся и еле-еле добрался назад. Когда я взобрался на пригорок, за которым стоял терем, то увидел на его месте пепел. Возле пожарища рыдали люди... А в сторонке стоял Дмитрий, заложив руку за руку. Поза его была гордая и... страшная. Я бросился вниз.

  Собравшиеся возле пожарища свидетели происшествия рассказали, что на терем нагрянуло с тысячу каких-то людей. Они побили стражу, собрали добро и Павла, затем подожгли терем и были таковы. Напавшие были войском врага, понял я. Сердце недобро дрогнуло. Я обернулся к Дмитрию и увидел холодную улыбку на довольном лице. И мне действительно было страшно.

  Вскоре после этого враг ушёл из Россмузии. Мы вернулись в столицу. Василий уже знал. Я ему сообщал о беде.

   – Как же так? – спросил он. Выглядеть он стал лет на шестьдесят.

   – Я неповинен, государь, мой названный сын, – сказал я и полез за ножом в карман. Василий остановил мою руку.

   – Расскажи, почему ты убил отца моего?

   – Давай прежде сядем. Слушай. Дед твой Иван был страшный человек, но я имел к нему подход. Подавлял жажду крови и власти сухими цифрами. Сам знаешь – рабство крестьян бесприбыльно, чем их свобода. Он любил иметь много казны для ведения внешних войн. А так он редко вмешивался в мои дела. Он расширил Россмузию на восток. Затем была война с западом. Она меня и погубила. Война была наихудшей. И это дало нескольким боярам повод для моего устранения. Царь Иван поверил им, а не мне. Я едва остался жив. Но лишился повестей, богатства, многих и многих земель, власти. Но это всё я отдал бы и сам, если бы мне сохранили семью.

   – У тебя была семья?

   – Да. – На глазах у меня появились слёзы. – Жена красавица и трое сыновей. Бояре убили их.

   – Убили?! – ужаснулся Василий.

   – Убили, – подтвердил я. – Уже при Алексее. Началась смута. Ужаснейшие дела пошли по Россмузии. Алексей дрожал. Отрёкся. Но боярам был на руку слабый царь. Уничтожив смуту, после того как они её поощряли, они посадили Алексея вновь на трон. И стали править. Их правление вновь вылилось в смуту. Пришлось умирять аппетит. После всех потрясений осталось пять бояр от всех прежних, кто участвовал в разделе власти. Они и вертели страной как хотели.

  Однажды я вошёл в царский двор. По правилам меня должны были пытать – я вошёл с оружием. Но судьи испугались тех, кого я оговорил. Тех пяти бояр. И послали меня сделать то дело, на которое якобы я шёл. А сказал я, что бояре такие-то взяли меня на службу, чтобы я убил царя и его семью. И идя нетронутым в царские покои, понял я, что месть моя будет тем ужасна, если я убью царя, а не бояр. Тогда народ поймёт от кого идёт зло. Убивая царя, я выгораживал его, показывал, что он не был хозяином в стране. Но я принял грех – убил его детей. Лишь тебя я вынес хитростью. Бояр народ растерзал. Лишь боярин Борозовский унёс ноги.

   – Так, значит, и он убил твоих детей, а я... – Василий посуровел. А я сказал:

   – И думать даже так не смей! Слышишь? Светлана тем менее виновна, что она дочь менее виновного из всех бояр. И думать не смей!

  Василий просветлел.

   – Так-то. Мне жаль Павла. Горечь на душе, словно я потерял родного внука. Но что– же теперь...

  И стали мы жить. Я же наблюдал за Дмитрием, и выходки мне его внушали больший страх, что он был объявлен наследником.

  Как сейчас помню. Вот мне исполнилось сто, сто один, сто два. Сто десять, сто пятнадцать. Дмитрий стал взрослым мужчиной. Василий сильно заболел, и я мучился от этого. Теперь, когда я вспоминаю всё это, то, что мне было восемьдесят лет, я улыбаюсь. Мне кажется, что тогда я был относительно молод.

  Через год Василий умер. Я сидел рядом и смотрел на тело мёртвого владыки. Комната была темна и в ней стояла прохлада. Но, ни холод и тень пространства, а холод и тень ужаса вызывали во мне содрогание.

  Когда Василий успокоился в гробнице, Дмитрий назначил день коронации. На меня он возложил обязанности короновать его. Почему? Да потому что он знал – я менее всего хочу это делать. Но я его через своё нежелание короновал.

  Через неделю я увидел недобрый сон: привиделось, что если я не уйду из царства, то отчизне будет худо. Вещему сну я доверял. Спозаранку одел я сапоги, шубейку и шапку, что ни есть, взял котомку, посох и ушёл из столицы. Меня никто не преследовал. Кормясь от людей – жалели древнего старика, а через месяц ушел из Россмузии.

  На границе встал я на колени и помолился в сторону Родины. Меня увидели несколько человек.

   – Куда ты, деда? – спросили они.

   – Иду искать законного государя Павла Васильевича.

   – Господь с тобой, где ж ты его найдёшь? Да и узнаешь ли? Не видал, небось, его?

   – Видел. Знаете кто я? Степан Борчаков Матвеев.

  И пошёл своей дорогой.

  –

  Жарко было. Его никто и не просил продолжать. Знали – жарко.

   Глава шестая

  Долгие часы медленно шли. Небольшой караван продвигался на север. Люди, прищурившись, без охоты пили горячую воду. Она не давала утоления жажды, а лишь ненадолго притупляла это чувство. Марево поднималось от земли, искажая формы и цвет, деформировало пространство. Кони невесело плелись. Горячий воздух душил. Никто не пытался сказать и слова, боясь истратить энергию.

  Вечер, казалось, никогда не наступит. Светило замерло в зените давным-давно, и его там приколотили, словно намертво. Песок. Сыпучий песок под копытами лошадей.

   – Где же промежуточный оазис! – воскликнул Чарльз, когда они взобрались на очередную дюну. – Он был здесь.

   – Сейчас здесь ничего нет, – убежденно проговорил Рауль.

   – Странно, даже деревьев нет, – заметил Чарльз, всмотревшись. – На оазисе стоит дюна.

   – А дальше нет оазиса? – спросил Парауэл.

   – Есть, но в стороне. Если мы уклонимся от нашей цели, то прибудем к месту лишь на сутки позже.

   – Тогда лучше ехать напрямик, – сказал Степан на слова Чарльза.

  Спутники переглянулись и решительно поехали напрямик. Вероятно, вверху песок ещё висел после бури, именно поэтому солнце казалось тусклым. Однако вниз песчаная пыль отчего-то опускаться не спешила. Ехать пока было легко. Степан заметил это и продолжил свой рассказ.

  –

  На троне княжества, чуть ранее нападавшего на Россмузию, и звавшегося Лезвия, в то время сидел уже сын того князя, который на нас нападал. Я добирался до столицы княжества почти месяц. Видя старика, люди привечали меня, давали мелкие деньги, а больше – пищу.

  Добравшись до столицы, я стал пробиваться к князю. Видимо до него дошла весть о том, что некий старик добивается видеть его, и любопытство побудило его принять меня.

  Я вошёл в палаты, и, поклонившись князю, подошёл поближе.

   – Князь, – сказал я, – прости, что занимаю твоё время, но я пришёл к тебе узнать, куда делся один юноша. Может, знаешь, что однажды группа от войска твоего покойного отца, царствие ему небесное, ушла в россмузийскую глубинку и, для вида пограбив, захватила наследника престола нашего. Князюшка, смилуйся, отдай Павла!

  И я рухнул на колени. Князь молниеносно подхватил меня под руки и легко поднял.

   – Что вы, дедушка, сядьте.

  Я взглянул на князя. Увидел за его суровой фигурой доброе сердце и жалостливую душу. Он был схож с отцом. Только нос был длиннее, да губы полнее. А так рост, ширина плеч и даже огненно-рыжая шевелюра достались от отца. Всё остальное было материнское. А вот качества, кажется, были собственные.

   – Я был бы рад отдать вам Павла, но я не могу этого сделать. Он потерялся. Поверьте моим словам. Группа, захватившая его, без остановки скакала сюда, к нам, тогда как лизвийские войска ещё какое-то время простояли на земле Россмузии. Здесь же Павла передали помещику Ильвонту. От него Павел через год попал в услужение к графу Перендова, у которого он пробыл десять лет. А потом исчез. Граф сказал, что за день до исчезновения Павел вдруг упал с лестницы и, судя по всему, лишился памяти. Где он сейчас никто не знает.

  Я выслушал князя.

   – Разрешишь ли ты мне искать Павла по твоей стране?

   – Вы немощны, дедушка, – заметил князь.

   – Я уже сорок лет как немощен, а вот дожил до ста шестнадцати. Так-то князь!

  И вновь поклонившись изумлённому князю, вышел вон. Странствия мои по Лизвии длились многие года. В каждом посёлке, а тем более городе, я расспрашивал о Павле, но никто ничего мне не мог ответить. Мне исполнилось сто двадцать, сто тридцать, под сто сороковой добиралось, а я ничего не добился. В Лизвии меня прозвали вечным странником. Я находился в том состоянии физического тела, что, казалось ещё чуть-чуть, и я умру. Грань, отделяющая меня от смерти, была очень тонка, но я, к своему удивлению, её не перешагивал. До сих пор я ещё в том же состоянии.

  Измученный после почти двадцати пяти лет странствий я вернулся в столицу княжества и присел на паперть церкви. Ум и тело у меня изнемогли. Но я представил вдруг Павла и понял, что ему пятьдесят с лихвой. Это меня растревожило, ибо, даже найдя его, он уже, так может быть, не сумеет оставить от себя потомства.

  Я чуть отдохнул, слегка повернул голову и тут же узнал его. Это был высокий, тощий мужчина, узкоплечий с впалыми щеками и глазами. Волосы на голове были коротко острижены, отчего лоб выглядел чрезмерно великим. Павел на лицо был бледен. Тонкое тело и тонкие костлявые руки с длинными, немного искривленными пальцами, что свидетельствовало о тяжёлой работе, что приходилось исполнять Павлу, говорили так же о голоде. Наследник Россмузии давно ничего не ел. Одежонка на нём была не ахти. Лохмотья, заплатка на заплатке.

   – Павел, – позвал я, вставая по россмузийски.

  Его голова непроизвольно дернулась, он обернулся ко мне. Синие глаза приобрели как-то оттенок. Павел кинулся ко мне с криком «Дедушка», упал к моим ногам и прижался всем телом ко мне. Из груди его вылетали ничем не сдерживаемые рыдания и по щекам обильно текли слёзы. Как когда-то в детстве я ласково гладил Павла по голове. Я дал ему вволю выплакаться. Он много страдал.

  Наконец я его поднял и сказал:

   – Ну, полно, полно, внучек. Я за тобой пришёл.

   – Дедушка, ты ещё жив!

   – А как же! Чтоб твой дед умер, не наказав Дмитрия – да ни за что! Пойдём, Павлуша, зайдём к князю. Он добрый человек – даст нам отдых, еду, одежду, а потом, когда мы отправимся домой, и коней. Пойдём, дорогой ты мой.

  Князь принял нас с большой радостью и был приятно изумлён моим появлением.

   – Вы, Степан Матвеев, явно намерены прожить вечность, – в одном разговоре произнес князь.

   – Он частично прав – с тех пор я прожил не одну сотню лет.

  После отдыха я стал прощаться с князем.

   – Степан Матвеев, я предлагаю вам проводить вас с триумфом до самой столицы, узурпатора помогу свергнуть.

  Я покачал отрицательно головой:

   – Наш народ не любит такого. Даже Дмитрия он признает за любимого царя скорей, объявись Павел с чужестранным войском. Россмузийцы не примут того царя, что будет поставлен иностранной волей. Дайте нам лучше сапоги, шапки и шубы, что ни есть. Вот увидите – всё устроится.

  Князь не стал настаивать и, дав прошенные мной вещи, отпустил на Родину.

  Месяц я и Павел не спеша шли в Россмузию. А, едва перейдя рубеж, я каждому встречному говорил:

   – Помнишь ли Степана Борчакова Матвеева? Так это я. Вот веду государя Павла на трон.

  И за нами увязалась целая толпа. К нам по пути присоединялись вооружённые и негодующие люди. Чуть ли не на руках нас двоих донесли до столицы. Под вечер я один из первых вошёл в кремль и проник в царские палаты.

  Дмитрий увидел меня и Павла, а также дышащую гневом толпу. Его лицо искривила гримаса судороги. Венец на нём покосился, он сполз на пол с трона и истерически захохотал. Толпа бросилась к Дмитрию с оружием, желая убить. Но поскольку я находился ближе, то проявил проворство и загородил Дмитрия своим телом.

   – Стойте! Разве не видите, что Дмитрий тронулся умом?! Кто смелый убить с ума сошедшего? Но только пусть у того поднимется рука убить старика. – Я вынул из кармана нож. – Вот нож. На нём сохранились следы крови Алексея II, деда Дмитрия.

  И я бросил под ноги нож. Толпа отшатнулась. Никто из неё не вышел. Я поднял с пола валявшийся венец, бережно отряхнул и сказал:

   – Я короновал Дмитрия, а сейчас говорю: он был на троне самозванством, так как старший его брат Павел был жив. Короновал же я его, имея над собой силу. А теперь признаю это недействительным. Государь наш – Павел!

  –

  Степан вздохнул, начало жарить, но он вдруг сказал:

   – Через неделю, как некогда Василия и Дмитрия я короновал Павла. Вскоре он женился на дочери лизвийского князя. Когда тот умер, то Лизвия отошла к Россмузии по причине неимения мужского наследника. Через год на Россмузию с севера напали скандивы, а с запада, вместе с ними заодно, селацыры, тогда овладевшими землями всей Ропевы. Павел так и не успел освободить Россмузию. Но дело продолжил Александр, сын. Он был вторым в браке меж Павлом I и Елизаветой, как крестили перед браком дочь лизвийского князя. Но первый ребёнок, Славней, умер, не достигнув года...

  В Россмузийских городах пятьдесят лет сидели ставленники скандивов и селацыров. Но однажды Александр поссорил их. Скандивы ушли, изрядно поредевшие в численности, после внезапно вспыхнувшей битвы. На родине этим отщепенцам мало что светило, ибо там, в это время, власть взяла земельная буржуазия.

  Селацыры были побиты Александром через месяц. Славная для Россмузии битва состоялась на окраине, на поле, зажатом с двух сторон лесом, а сзади речкой. Победа дала нам свободу. Александр участвовал в битве и был ранен, но прожил ещё два десятка лет. У него был сын Николай и четыре дочери: Елена, Степанида, Любовь и Светлана.

  После освобождения Россмузии, к коей причислялось и княжество, Александр произвёл военную реформу, после которой войско стало армией. Именно с ней Николай I, сын Александра I, помог ближним по крови народам освободиться от многосотлетнего гнёта селацыров. После того, как селацыры потерпели последнее поражение, в Россмузии и вне её пределов, на селацыров поднялась вся Ропева и их, за считанные годы прогнали обратно на восток и в Рафрику.