Текст книги "Печать бога (СИ)"

Автор книги: Валерий Теоли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц)

   И повис вверх тормашками. Кто-то – беглец даже знал, кто – держал его за цепь и не давал упасть.

   – Отпусти, подпевала демонской власти! – взвизгнул старик.

   – Упадёшь – разобьёшься, дурак, – прохрипел багряный от натуги святой охотник. – Ты мне живой нужен.

   – Не отпустишь – прокляну! – фальцетом пригрозил беглец. – Мы, отшельники и пророки, проклинать ещё как умеем!

   – Ты кто? – просипел Адами.

   – Я – Эстебан Вернье, отшельник! – попытался гордо вскинуть подбородок старик, отчего его всклокоченная борода попала ему в рот. Гордый вид никак не соответствовал его облику, особенно телесного цвета панталонам. Отплевавшись, он снова стал угрожать: – Отпусти, хуже будет!

   Святой охотник пропустил угрозы мимо ушей, и беглец перешёл к их выполнению. Он достал Давида свободной ногой и резкими движениями принялся массировать ему челюсть. Адами по возможности отворачивался, но после болезненного попадания вонючей шелушащейся пятки в нос всё-таки выронил старика на мостовую. С противным хрустом тот шмякнулся о каменные плиты, сверху на него упал сроднившийся с ногой кусок стены. Беглец хекнул, выражая удовлетворение от полученной свободы и вместе с тем неудовольствие от жёсткого покрытия мостовой, и некоторое время пролежал неподвижно, с широко открытыми глазами, внушая святому охотнику самые мрачные подозрения. К величайшему удивлению Давида, порхающих голубей и гуляющих по площади людей старик встал и, опьянённый долгожданной свободой, неровной походкой направился к Башне Святого Ведовства. Кусок стены тащился диковинным хвостом, царапая плиты; сильно подволакивающий ногу беглец не утруждался подобрать его для удобства передвижения.

   Дежурившие у ворот Башни Святого Ведовства стражники напряглись, лицезрея приближающегося более чем странного субъекта. Старик тоже готовился. Он, наконец, поднял волочившуюся каменюку и умело раскручивал её над головой, тем самым вызвав чуть ли не панику у стражников, привыкших считать ворон на фонарных столбах, а не сражаться с тяжеловооружённым противником. С балкона Адами видел, как сержант что-то прокричал старику, отдал троим подчинённым команду нападать и юркнул в ворота башни, чтобы запереть их изнутри. Колебавшиеся стражники атаковали грамотно, с трёх сторон, однако, взмаха глыбы хватило, чтобы опрокинуть одного, выбить дубинку из рук второго и вынудить третьего побежать за помощью. Позже настал черёд хлипких ажурных ворот, брызнувших искрами и приветливо распахнувшихся после мощного удара едва не развалившимся куском стены. Сержант устремился к деревянной двери, ведущей в Башню, и распростёрся на пороге, сбитый с ног стариковской глыбой. Старик неспешно поднялся на крыльцо, деликатно переступил через подёргивающееся тело стражника и, вытолкав его наружу, затворил за собой дверь.

   С исчезновением старика Башня Святого Ведовства содрогнулась, словно живое существо. Святой охотник почувствовал мгновенную дрожь земли, всколыхнувшую площадь и здания, по каменным плиткам мостовой зазмеились трещины. Из-под островерхой крыши башни ослепительно сверкнуло, стены замерцали призрачным зеленоватым свечением.

   Совиный голубь летел вниз. Хлопающие крыльями вороны остались где-то вверху, торжество ясно читалось в их мерзких гляделках. Жаль, что всё закончилось именно так. Ну, хоть послание доставлено по назначению. Работа сделана, и красивая ленточка не достанется врагам. Жаль, не покормили в пункте прибытия. Правда, хотели покормить; перед глазами стоял образ толстых, нежных, розовеньких мясистых отростков, похожих на уменьшенные копии излюбленных троллями сосисок. Тролли давали почтовому птаху сосиски на обед раз в неделю. Собственно, питался он раз в неделю. Чего он такого содеял, что его выкинули из окна? Сами предложили поесть, он принял предложение и... Нет, люди – существа противоречивые, с ними опасно иметь дело.

   Совиный голубь расслабился. Ничего не изменить, трепыхаться бесполезно. Нужно с достоинством встретить конец Великого Полёта. В ушах гудел ветер, воздух пеленал тело прохладой, проносились окна ставшей ненавистной башни. А в небе спокойно плыли облака. Перистые, светлые облака на синем фоне. Как прекрасно! Впервые в жизни совиный голубь заплакал. Солёные капли стояли в круглых светло-коричневых глазах, отрывались и парили перед или, вернее, над клювом впечатлительной птицы. Совиный голубь плачет, предчувствуя свою гибель. Так утверждал его первый хозяин, тролль, выведший его из синего в белую крапинку яйца. Синего, как небо, белого, как облака...

   Удар! Тело птаха подскочило вверх и скатилось по плотной ткани, рухнув на каменные плиты.

   – Едрить твою налево! – выругался карлик в пёстрой одежде, правивший волами. – Что за пакость?

   – О, птишка упала, – сочувственно прошепелявил громадный лысый детина в лиловых шароварах. – Штранная птишка. Больная, наверно. Шильно больная.

   – Не трогай каку, Бегемот, – посоветовал сидевший рядом с карликом горбун. – Может, она заразная. Тебе ещё подхватить какую-нибудь болячку не хватало.

   Крытая повозка затряслась от взрыва хохота. Засмеялся и великан, равнодушно перешагнувший через распростёртое птичье тело, не подававшее признаков жизни.

   – Школько нам ходить вокруг этой башни? – вопрошал Бегемот. – Мне нужен жубной лекарь, я уштал!

   – Может, тебе лучше Жубную Фею поискать? – передразнил беднягу горбун. – Устал он! Ходить будем, сколько понадобится. Секретарь преподобного ди Сави сказала, он занят весьма важным делом, и отвлекать его нельзя. А ходим мы, если ты забыл, чтобы нас не поймала стража. Она в одно место, а нас там уже след простыл, потому что мы в другом!

   – Этот ди Шави хоть жубы вштавить может? – угрюмо поинтересовался великан.

   – Бегемот, я тебе сейчас сам вставлю, если ты не заткнёшься! Лечить потом будет нечего!

   – Ой-ой-ой, какие мы грожные! Нет-нет, молчу, молчу! – примирительно показал ладони гигант. Помолчав, он сказал: – Вшьо-таки я уштал. Можно в повожку?

   – Куда тебе в повозку? Она ж развалится! – съехидничал горбун. – Рождённый плавать ездить не может!

   Бегемот опять помолчал, на лице его отразилась напряжённая мыслительная деятельность.

   – Почему рождённый плавать? – выдал он.

   – Ты такой жирный, что тебе легче всего либо ползать, либо плавать, – пояснил горбун.

   Карлик чуть не свалился с козлов от смеха, в повозке захохотали лохматики. Обиженный великан грянул лопатоподобной ладонью по повозке, призывая к тишине и спокойствию.

   – Тебе вшьо шуточки шутить, Вешельчак. Небошь, жа них тебе улыбочку до ушей раштянули.

   – А то ты не знаешь, бегемот ходячий! – заливался смехом горбун. – Признавайся, что с несчастным Виктором Сандини сотворил? Наверно, "раждавил" нечаянно!

   – Много будешь жнать – до утра не доживёшь, – буркнул гигант.

   Карлик медленно выправлял положение, глядя в сторону жилых домов, окружающих площадь. Несколько успокоившийся горбун проследил за взглядом возницы и насторожился. От трёхэтажного дома плёлся старик в изорванной ветхой одежде, таща на цепи, прикованной к худой ободранной ноге, настоящий булыжник величиной с бычью голову. Он шёл по направлению к Башне Святого Ведовства, окрестности которой избрали для прогулки Бегемот с товарищами.

   – Смотрите, хозяин, – кивнул на старика карлик.

   – Погоди, – опустил руку на вожжи Весельчак. – Я его знаю. Он отшельник, зовут Эстебаном Вернье. Однако, за каким демоном ему понадобилось покинуть родное дупло?

   В следующие несколько минут они стали свидетелями триумфального вхождения старика в Башню Святого Ведовства. Затем земля вздрогнула, а от стен башни стало исходить зловещее зелёное свечение.

   – Воняет сильной магией, хозяин, – произнёс карлик. – И смертью. Она поселилась внутри.

   Горбун подозвал великана.

   – Бегемот, хочешь пройтись?

   – Куда?

   – Ко входу в башню и назад. Попробуй открыть дверь.

   – Тебе очень нужно, чтобы я туда ходил, Вешельчак? – с сомнением спросил гигант.

   – Очень, Бегемотик. Двигай поскорее, пока стражи нет!

   Бегемот, ежесекундно осматриваясь, потрусил к разбитым воротам. Шагнув через четыре ступени крыльца, он ухватился за ручку и сейчас же отдёрнул руку, словно обжёгшись. Вернувшись, он доложил:

   – Барьер, жащитный барьер. Не пройти.

   Горбун прикрыл синюшные веки, помассировал виски, размышляя.

   – На ди Сави свет клином не сошёлся. Уходим отсюда, – решил он.

   Рельефные мышцы рослых носильщиков перекатывались под чёрной кожей, блестящей от пота. Движения их, отточенные годами службы, были слаженны, словно у диковинных механизмов, производимых умельцами-гоблинами. Ди Вижен, следивший за носильщиками в щель в занавесках, восхищался ими. Ни у кого не было столь замечательных чернокожих слуг.

   Командор спешил. Он послал весть о сбежавшем еретике городской страже, не удосужившись сообщить его приметы. Втайне он надеялся, что схватят и беглеца, и святого охотника, тем самым унизив последнего. Сведений о них не поступало, и он, вспомнив допрос отшельника, – либо самозванца, окончательно не было ясно, – приказал носильщикам торопиться к Башне Святого Ведовства. По дороге он ощутил подземный толчок, испугавший суеверных чернокожих. Сам ди Вижен не придал землетрясению значения. Согласно поверью, земля дрожит, когда демоны пытаются вырваться из преисподней; слабость толчка свидетельствовала или о том, что демоны вышли далеко от Лавраца, или о неудачной попытке. Значит, волноваться не о чем.

   Святой охотник сидел на мостовой у распахнутых ворот Башни Святого Ведовства. Башня источала ядовитый зелёный свет, наталкивая на мысль об очередном эксперименте, проводимом в стенах орденской обители. Вокруг здания установила оцепление стража; подходы перегораживали шипованные щиты, за которыми сновали стражники, вооружённые глефами и короткими мечами. Монахи-ведуны разных рангов, от младших послушников до гранд-мастеров, принадлежащие ко всем Четырём Башням Ордена Мудрости, прощупывали башню с помощью дознавательных чудес. Исцелённая мастером-ведуном ступня не болела, но на душе было тяжко и мерзко, как в трюме галеры работорговца.

   – Давид! С вами всё в порядке? – участливо спросил командор, отодвинув бархатную занавеску. – Вы неважно выглядите. Поймали еретика?

   Адами метнул в ди Вижена пронзительный взгляд, командор невольно поёжился.

   – Он в башне, – отвернувшись, ответил святой охотник.

   – Кошмар! – всплеснул пухлыми ладошками командор. – Он сбежал от вас! – Адами одарил его более ненавистным взглядом, и он переменил тему разговора. – Вы, случайно, не знаете, почему светится башня?

   – Без понятия.

   Командор стих, обдумывая дальнейшую речь. Выводить из себя святого охотника было неосмотрительно и опасно даже для него, занимающего высокий ранг в иерархии Ордена.

   – Тяжёлый сегодня день, – доверительно промолвил ди Вижен. – Сначала циркачи, потом монах-ведун, теперь отшельник в башне...

   – Циркачи? – заинтересованно обернулся Адами. – Расскажите подробно о событиях сегодняшнего дня, ди Вижен.

Глава 3. Кровавая Белка

   Интересные послания стала писать матушка Лазария, интересные...

   Серая кучка пепла была безмолвной свидетельницей озадаченной физиономии магистра. Он нагнулся, рассматривая её, разогнулся от стрельнувшей в пояснице боли, почесал пятернёй затылок, но всё равно не мог взять в толк, что сим хотела сказать его незабвенная подруга. Ди Сави взял ленточку, которой был перевязан свиток, повертел её, помял. Красивая ленточка, мягкая ткань прям-таки переливается, золотистые буковки – произведение искусства. Тонкая работа. И нет ни единого намёка на содержание послания. Что за отвратительный болотный свет? При таком тусклом освещении невозможно думать!

   Магистр раздражённо поднял взгляд на окно. Цветное стекло витражей испускало неприятное зеленоватое свечение, заполнявшее комнату. Оно клубилось подобно ядовитым испарениям восточных болот, затрудняло дыхание. Ди Сави возмущённо фыркнул, подошёл к узкому стрельчатому проёму. Что-то в глубине души подсказывало, что лучше не открывать ставни, и монах поверил невидимому доброжелателю. Стоя у окна, он изучал загадочное явление и прихлёбывал недопитое вино из хрустального кубка.

   – Что за... – вырвалось у него, когда предметы в комнате подёрнулись зелёной дымкой. Свет будто загустевал, переходя в новое состояние.

   Развивавшаяся ситуация не нравилась магистру. Он улавливал некую связь между распечатыванием свитка и разлитой повсюду зелёной субстанцией – светом назвать туманообразное нечто язык не поворачивался, но не был до конца уверен в этом. Смутные сомнения терзали душу хозяина Башни Святого Ведовства, как за глаза называли Вальдена ди Сави. Феномен необходимо было всесторонне исследовать, дабы развеять закрадывающиеся подозрения. Магистр силился вспомнить, не читал ли он о подобном в книгах. Перед внутренним взором замельтешили обложками когда-то прочитанные фолианты, преимущественно авторства матушки Лазарии, забегали знакомые строчки стихов, молитв, гимнов, выскочил портрет матушки в полный рост.

   – Тьху ты, привидится же, прости Господи, – в сердцах сплюнул монах и пробормотал молитву богу Гортиилу, прося раскрыть тайное.

   Он сосредоточенно разглядывал воображаемую точку посреди кабинета, под висевшей на короткой серебряной цепочке лампой. Лазарии нет, её творчества не существует... Впервые за несколько лет ему удалось дистанцироваться от надоевшей поэзии и отчасти пробиться к залежам памяти. Как ни старался магистр, вспомнить хоть что-то, отдалённо похожее на наблюдаемый феномен, он не смог. Бросив бесплодные попытки – пусть разбираются специалисты из Башни Небесного Ведовства, – он налил себе из хрустального графина флорского вина, отлично прочищающего сосуды и посему способствующего оздоровлению больного магистерского организма.

   "Надо бы выйти, посмотреть, что в Башне творится", – подумал он отрешённо, перекатывая на языке душистую жидкость. Неплохое вино. Ди Сави вдохнул тонкий цветочный аромат, глотнул, отставил кубок и приоткрыл дубовую дверь кабинета. В приёмной царил ядовитый зеленушный полумрак, вязкая тишина настораживала. За небольшим письменным столом склонилась пожилая секретарша, уронив голову на руки. Магистр тихонько выскользнул из кабинета, ткнул женщину посохом. Та не шевелилась, да и вообще сидела в весьма странной, неудобной позе, навевающей определённые подозрения.

   – Констанция, – негромко позвал ди Сави. – Проснись, Констанция!

   Секретарша не отозвалась. Магистр аккуратно тюкнул её по плечу и, не заметив никакой реакции, подошёл поближе. Женщина казалась спящей. Хозяин Башни дотронулся до её шеи, собираясь проверить пульс. Пульс не прощупывался; следовательно, сердце секретарши молчало, подтверждая наихудшие опасения.

   Ситуация ухудшалась, что всё больше не нравилось ди Сави. Сомнения перерастали в мрачные подозрения, готовые трансформироваться в предположения. Магистр осторожно, прислушиваясь к царившей в башне тишине, приоткрыл дверь приёмной и выглянул на крохотную площадку коридора. Кабина чудесного подъёмника, работавшего благодаря усилиям заключённого в трубы духа воды, стояла на привычном месте. Окружавшая шахту подъёмника спиральная лестница также никуда не делась, вселяя уверенность. Зато обычно шумный коридор пугал безмолвием, а на ступенях распростёрся младший послушник. Магистр, неслышно ступая и едва унимая кажущееся громовым сердцебиение, приблизился к телу. Сомнений не было – мёртв.

   Ди Сави, озираясь загнанным зверем, отходил назад. Вскоре он запирал дверь кабинета на железный засов толщиной с человеческую руку, хитроумный замок гномьего производства и дюжину защёлок. Вдобавок он, кряхтя и охая, притащил под дверь своё тяжеленное кресло; письменный стол сдвинуть ему не удалось.

   Смахнув со лба честный трудовой пот, преподобный уселся на пол с кубком флорского, выпростал ноги и стал размышлять над случившимся.

   Могло ли быть происходящее случайностью? Изощрённый разум услужливо отвечал: могло. Мало ли во Вселенной несчастных случаев, в конце концов! Отдельные безбожники утверждают, мир возник случайно. Будучи монахом, магистр отрицал подобное, но, будучи сведущим в науках, не был склонен принижать роль случая в становлении Вселенной, случая, рассчитанного и допущенного Творцом. Если же произошедшее не случайно, то...

   В общем, перед преподобным разверзлась бездна разнообразных объяснений выпавшего на его судьбу несчастия, и ни одно его не удовлетворяло. Подводя итог размышлениям, он сформулировал основные вопросы, требующие ответов. Первый: есть ли выход из башни? Второй: открыта ли дверь на первом этаже, ведущая во двор? Третий: возможно ли добраться до первого этажа без происшествий?

   Магистру представилась тьма ужасных тварей, поджидающих его под дверью кабинета. Прочь, прочь, бестолковые видения! Нужны достоверные сведения! Ди Сави вновь обратился к силе бога Гортиила, желая узреть неизвестное.

   Представшее пред внутренним взором поражало масштабностью. Магистр аж оцепенел от неожиданно быстрого действия молитвы. Он видел внутренности Башни Святого Ведовства: проткнутый штырём шахты подъёмника цилиндр здания, вьющуюся вокруг шахты лестницу, видел устланные телами учеников, младших послушников и мастеров залы, видел одиноко бредущую по лестнице фигуру в испачканных панталонах и сдвинутом на бок кружевном чепце... Стоп! Что за фигура в исподнем?

   Видение покрылось рябью, словно гладь пруда под дуновением ветра, и исчезло.

   – Ургхм! – издал огорченный возглас преподобный.

   Он с трудом обрёл стоячее положение – ноги затекли, их пришлось растирать, – похромал к письменному столу, где возлежала, прикрытая шёлковой салфеткой, прозрачная призматическая конструкция. Новейший образец Всевидящего Ока являл собой воплощение самых смелых монашеских желаний, позволяя заглядывать куда угодно и когда угодно. Специально увеличенный из-за слабого зрения магистра, он был предметом мечтания всякого шпиона. Склонившийся над призмой ди Сави сосредоточился, припоминая странную фигуру, прикоснулся кончиками пальцев к холодной поверхности. Лестница. Панталоны. Чепец. В глубинах призмы заклубился туман, серой пеленой распространившийся на все грани кристалла, в нём проступили очертания ступеней, перил из красного дерева, обозначился контур удивительного существа. Изображение становилось чётче, детализировалось, обретало цветность, которой не было в предыдущих образцах Всевидящего Ока.

   Пол существа оставался загадкой. Оно было заросшим, невероятно грязным, с воспалёнными красными глазами и сухой шелушащейся кожей, что навевало мысли о его нездоровом состоянии. Из-под спущенной марлевой вуали торчала борода, однако, бороды имеются, как известно, и у некоторых женщин. Примечательно, что создание несло глыбу, прикованную цепью к босой ноге. Оно напоминало мужчину-оборванца, наряженного невесть зачем в женскую одежду.

   Да, без помощи свыше не обойтись. Монах вскрыл стоявший в восточном углу комнаты шкафчик. Оттуда задорно мигнули запотевшими боками хрустальные графины и стеклянные бутылки, расставленные вокруг нефритово-мраморного алтаря.

   Каждый имеет бога-хранителя, которому поклоняется больше других небожителей. Разумеется, исключая Творца, почивающего на Седьмом небе после сотворения мира. Знания и возможности монаха-ведуна прямо зависят от бога-хранителя. Вальден ди Сави чтил бога Бухаиля, заведующего приготовлением и потреблением хмельных напитков. Его маленький алтарь помещался в секретной нише, недоступной непосвящённым. Бог изображался плотного телосложения мужчиной с двумя ликами: передний показывал добродушного бородатого старичка с синим носом и заплывшими глазками, задний был ликом чудовища с мешками под злобными буркалами, синим же носом и страшными обломанными клыками. Ноги сидящего на бочонке бога обвивал зелёный змий, а на плече примостилась белка – священные животные, символизирующие Бухаиля.

   Магистр неловко опустился на колени. Заскрипели больные суставы, монах поморщился. Сосуды призывно мерцали, обещая забвение тревог и улучшение самочувствия. Ди Сави зажёг тоненькую голубую свечку, молитвенно сложил руки, прочёл гимн богу-хранителю, бережно взял с полки бутыль собственноручно приготовленной крепчайшей настойки, откупорил и опрокинул содержимое в горло.

   Буль-буль-буль! – журчал голосок напитка, перетекающего в преданного поклонника Бухаиля. Говть! Говть! Говть! – глотал монах-ведун, прослезившийся от чрезмерной крепости настойки. Сосуд стремительно пустел, последняя капля упала на язык, магистр утёр рот тыльной стороной ладони, попутно занюхав широким рукавом.

   Ди Сави крякнул от удовольствия, отдышался. Захотелось спать, веки налились свинцовой тяжестью. Он положил бутыль на пол, потянулся за хрустальным графином и опорожнил его в течение полуминуты.

   Пустая тара множилась, уменьшалось число бутылок вокруг статуэтки-алтаря. Настал момент, когда магистр понял: достаточно. Сила бога наполнила его, он, шатаясь и цепляясь за шкаф, поднялся. Пол качался, будто палуба корабля в шторм, не позволяя выпрямиться; пришлось опереться на посох. Зато теперь ничто не страшило монаха-ведуна. Проблемы рассеялись дымом, и над ними уже не надо было ломать голову ввиду заторможенного чудесными настойками мышления.

   На коридорной площадке никого не было. Ди Сави распахнул створки двери подъёмника, вошёл внутрь, в обитое шелками помещение, вдавил кнопку с изображением волнистой линии – символом бога Нетиила, повелителя вод – и цифрой "1", обозначающей первый этаж здания. Загудел по трубам дух воды, кабина подъёмника тронулась с места и поползла вниз.

   Внезапно на середине пути сверху раздался грохот, кабину тряхнуло, резной деревянный потолок треснул. Чудом устоявший на ногах магистр вжался в стену, словно хотел стать её частью.

   – Что за... – процедил он возмущённо.

   Из лопнувшей трубы сочилась вода, вместе с ней вытекал пленённый дух. Подъёмник ускорялся, угрожая рухнуть на дно шахты. Удар сверху повторился, хотя и значительно слабее первого. Трещины удлинялись, их становилось больше. Ди Сави тупо уставился на потолок, ожидая, что будет дальше. Грянул третий удар, за ним последовал четвёртый, будто некто методично долбил камнем по крыше подъёмника. Кто-то, догадался преподобный, норовит попасть в кабину.

   – Здесь, э-э, занято, – произнёс он. – Это, э-э, мой личный подъёмник, сюда, э-э, нельзя...

   Набравшая приличную скорость кабина резко затормозила; верно, дух воды не совсем покинул движительную трубу и выполнил задание. Магистра бесцеремонно приложило рёбрами о выстеленный ковром пол, он смачно выругался, презрев терпимость монашеского сана. Непонятно откуда взявшаяся каменюка пробила потолок и теперь свисала на коричневой от ржавчины цепи. Опомнившийся ди Сави, просунув посох в образовавшуюся меж дверными створками щель, раздал её до приемлемой ширины и ползком выбрался их кабины. Тотчас послышался противный скрежет, и кабина сорвалась вниз, увлекая незадачливое существо с камнем. Из подвала, куда упал подъёмник, донёсся гулкий звук удара, сопровождаемый треском, затем всё затихло. Из шахты выплыло облачко пыли, знаменующее окончание падения.

   – Э, не повезло, – выразил мысль вслух магистр, припомнив, сколько времени и средств ушло у монахов Башни Земного Ведовства на конструирование и строительство механизма подъёмника, ловлю водяного духа и заключение его в трубу.

   Он заглянул в шахту. В серой мгле угадывались обломки кабины и тело; светлым пятном смотрелись панталоны диковинного существа, валяющегося на дне. Покачав седой головой, преподобный двинулся к выходу.

   Нижний зал башни имел форму кольца, опоясывающего ствол шахты, скрытый тонкими дощатыми стенками от любопытных глаз. Стены украшали гобелены, живописующие сцены из жизни Пророка, битвы с участием знаменитых монахов-ведунов, и, естественно, показывающие во всей красе основателя Ордена Мудрости Франсуа Миролюбивого, терзающего чёрного дракона, по ошибке задушенного им во время дружеской пирушки. Над выходом висела отполированная табличка, гласившая: "Твори добро по всей земле! Франсуа Миролюбивый, 1187 год от Первой проповеди Пророка". Ди Сави остановился под ней, потрогал дверную ручку, проверил замки, ещё раз подёргал ручку. Дверь не поддавалась, и он саданул по ней плечом несколько раз. Должный эффект не спешил проявляться.

   Увлечённый процессом открытия двери, он не заметил, как из подъёмной шахты показалась замызганная, исцарапанная рука.

   Если бы совиный голубь умел стонать, он стонал бы. Тело болело до последнего пёрышка, хотя перья-то, казалось бы, болеть не могут. Издаваемые им звуки походили на крики бьющегося в экстазе человека. Протяжные, полные сладострастной неги, сбивающие с толку суетящихся людей. Почтовый птах перевернулся на брюшко и пополз, помогая крыльями и лапами; сначала приподнимал зад, потом с чувственным уханьем распрямлялся. Со стороны могло представиться, что данные движения доставляют ему массу удовольствия. Передвигаясь таким нехитрым образом, он одолел довольно приличное расстояние от Башни Святого Ведовства до края площади. Позади раздавались команды бряцающих доспехами стражников, шёпот молитв шуршащих одеждами монахов-ведунов, скрежет перетаскиваемых щитов. Совиный голубь неосознанно стремился удалиться от чересчур громких, непривычных для него звуков. Он любил тишину, которой недоставало в его долгих странствиях. Ну, не совсем тишину, конечно; за редким исключением абсолютная тишина настораживала, предвещая беду, ему привычнее был шум ветра в ушах. Хозяева заботливо заталкивали его в клеть, давали поесть, накрывали тёмным покрывалом, и он забывался. Тишина...

   Тишина избегала человеческих городов днём. Сейчас, например, крылатый почтальон слышал впереди приближающийся мерный конский топот, смешанный с пением. Удивительной чистоты высокий голос выводил рулады замысловатой песни, текст которой был непонятен птице, но завораживал красотой слога. Тролли, у которых совиный голубь прожил большую часть своей жизни, обожали человеческое и эльфийское пение. Бывало, засадят певца или певицу, даже можно нескольких, чтобы получался настоящий хор, в подогреваемый на медленном огне чан с водой и слушают, пока вода не закипит. Их любовь к песне передалась пернатому посланцу. Вот и сейчас, блаженно прикрыв выпуклые глаза, он заслушался пением, замер уродливой грудой обломанных перьев и чуть не пропустил прущих на него коней. Выведенный из умиротворённого состояния громыханием копыт, он заверещал дурным голосом, противоположным поющему сладкозвучному голоску. Обалдевшие от вдруг заоравшего комка перьев лошади заржали, стали на дыбы, чем ещё больше поразили щуплого старенького возницу. Мужичок, в свою очередь, тоже присоединился к невообразимому хору, помянув всех известных богов и демонов.

   Пение прекратилось, из бокового окошка повозки высунулась голова пожилой женщины, увенчанная громоздкой конструкцией наподобие островерхого колпака; понизу колпак обнимал широкий золотой обруч в виде крыльев, растущих из солнечного диска – знак настоятельницы монастыря.

   – Сколько я наказывала тебе не богохульствовать, хвост смердящий! – строго выговорила она.

   – Простите, матушка Лазария! Тварь какая-то на дороге, – ответствовал мужичок. – Кони перепугались, чтоб её!

   – О, птичка! – из повозки выскочила юная монахиня, подбежала к шипящему угрозы совиному голубю. – Матушка, это несчастная птичка, попавшая в беду! Можно, я заберу её? Я вылечу её и отпущу на свободу!

   – О, Жак! Ты хотел задавить бедную, беззащитную птичку? До чего же ты жесток, до чего же ты низок! – надрывалась настоятельница, театрально заломив руку. Чтобы её видели, она открыла настежь дверцу повозки. – Агнесс, конечно же, я разрешаю тебе взять бедняжку! Помогать нуждающимся – наш долг!

   Птах перестал издавать устрашающие звуки. Монахиня не выглядела опасной, и он позволил взять себя на руки.

   – Тише, тише, мой маленький, – успокаивала сестра Агнесс, сгребая птицу подмышку. – С тобой всё будет в порядке.

   – Нашли птицу тоже, – сплюнул возница. – Я таких страшилищ сроду не видывал.

   – Помолчи уже, изверг! – прикрикнула настоятельница.

   Агнесс затащила совиного голубя в повозку, распластала на обитом подушками сидении.

   – Бедная, бедная птичка! – приложила ладони к груди матушка Лазария. – Не могу на неё смотреть, сердце разрывается! Моя печаль рождает строки, я посвящаю их этому несчастному созданию.

   Монахиня приняла соответствующую важности момента позу, смиренно возведя глаза к потолку, в который упиралась громадина её колпака, и начала:Ты был рождён летать,Но по нужде ты ползатьНаучился. Теперь познатьТы должен горечь жизни!

   Едва настоятельница закончила декламировать стихи, раздался душераздирающий крик:

   – Прекрасно! Великолепно! Божественно! Ещё, ещё!

   Совиный голубь подскочил, вытаращившись на кричащего похвалы в адрес матушки Лазарии ручного медведа-говоруна. Бурый зверёк сидел на коленях настоятельницы с видом заправского обожателя её творчества, закатив глаза и запрокинув мордочку. Совиному голубю он сразу не понравился.

   – Как же я тебя люблю, мой хороший! – монахиня дала медведу кусочек копчёного сыра, пребывавший до того в кармане её роскошного атласного одеяния. – Хороший Говорун! Говорун хороший!

   – Говорун хороший! – повторил медвед за хозяйкой.

   – Восхитительно! – захлопала сестра Агнесс. – Ваши стихи похожи на звёзды, горохом сыплющиеся с неба, матушка! Для меня честь пропеть их!

   Настоятельница расплывалась от удовольствия. Смахнув платочком накатившие от переизбытка чувств слёзы, она сказала:

   – Дорогая Агнесс, вы так милы! Мы знакомы всего седмицу, а у меня такое ощущение, будто я знаю вас целую вечность. Спойте, Агнесс! Думаю, даже этой птичке понравится ваш ангельский голосок, и она скорее поправится! Какие прелестные у неё глазки! Назовите её Пучеглазиком, Агнесс!

   – Непременно, матушка! – дала слово монахиня и запела, увлекая совиного голубя в кущи блаженства.

   Он старался подпевать. Поскольку издаваемое им пение более походило на исторгнутый мужской глоткой экзальтированный полустон-полукрик, перемежаемый с залихватским уханьем, создавалась поистине дивная какофония: прелестное женское пение смешивалось с восторженными воплями ручного медведа и облезлого птаха.

   – Велик Творец, немало и творенье, – пела сестра Агнесс.