Текст книги "После приказа"

Автор книги: Валерий Волошин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 9 страниц)

– Простите, вы не Антонов? – робко спросила она.

– Я Антонов, – настороженно подтвердил Глеб.

– Ну, здрасьте, дорогой мой! – обрадовалась женщина. Ее голубые глаза повлажнели. Она по-бабьи всплеснула руками: – А я все боялась, что не встречу. В лицо никогда тебя не видела, а в телеграмме рейс не указан… Боялася, что разминуся…

– Какая телеграмма? – недоуменно спросил Глеб. – Мы же не знакомы…

– Та я же мама Колюшки! Мацай Зинаида Федоровна… Известили утром, что ты прилетаешь сегодня. А Коля… – Женщина вытерла тыльной стороной ладони слезинку, побежавшую по ее впалой щеке. – Не смог тебя встретить. – Она неожиданно прильнула к Глебу и запричитала, всхлипывая: – Спасибо тебе, сынок, за Колюшу! Спасибо, родной…

Антонов оторопело озирался по сторонам. Пассажиры, идущие мимо, с пониманием поглядывали на него и женщину, уткнувшуюся в его грудь. Обычная сцена, видно, думали они, мать встретила сына-солдата. А у Глеба в голове заметалось множество вопросов. И сердце замолотило, точно не отрегулированный движок. «Как?! Откуда оказалась здесь мать Мацая? Кто дал телеграмму?! Я и не знал, что Мацай ростовчанин. И не виделся с ним после того, как его увезли в госпиталь. Слышал, что оклемался он, получил прокурорское предупреждение – не шуточное дело! После окончания лечения уехал домой, не заезжая в часть. Надо же, какой поворот! Но что мне делать?..» – думал растерянно Глеб.

– Успокойтесь, Зинаида Федоровна, – глухо сказал он женщине. – Не надо плакать…

Они прошли в сверкающий кафелем зал, довольно многолюдный, длинная очередь выстроилась у стойки, где начиналась регистрация пассажиров на очередной рейс. Через репродукторы сюда врывался холодный голос диктора-информатора.

– Присядем, Зинаида Федоровна, – направился Глеб к свободным оранжевым креслам, стоящим рядком у стены, увлекая за собой женщину. Она уже пришла в себя. Только тяжело вздыхала и время от времени вытирала красные глаза носовым платком. Глеб чувствовал себя скованно, не знал, с чего начать с ней разговор. Ляпнул первое, что пришло в голову: – Значит, вы меня специально встречаете?

– Ну да! Я же говорила… Вот… – достала Зинаида Федоровна из кармана пальто скомканный телеграфный бланк, разгладила его бережно и протянула Антонову. Глеб прочел текст:

«Как договаривались сообщаю Антонов вылетает сегодня Турчин».

«Ага-а, Петр отстучал телеграмму. Точно, он ездил к Мацаю в госпиталь, чтобы проведать его, – вспомнил Глеб. – Правда, я тогда не одобрил этого. Вряд ли Мацай изменился и изменится к лучшему. Телячьи нежности – его навещать – ни к чему не приведут, доказывал я ему. Но Петр не послушался, а потом вернулся от Мацая угрюмым, не в духе. На расспросы ребят отмахнулся фразой: «Об одном у Мацая голова болит, как бы в дисбат не отправили вместе с Коновалом». И все, больше судьбой Мацая никто не интересовался, словно вычеркнули его из памяти. Зачем же Турчин известил его о моем приезде?» – не переставал удивляться Антонов.

А мать Мацая тем временем ему поясняла:

– Колюшка сначала обрадовался, засобирался было в аэропорт. Но… что-то стряслось с ним, сумятица… Мы тут рядом живем. Может, зайдешь к нам, повидаешься с Колюшей? Ведь вы друзья…

– Что-о?.. О чем вы говорите?! – озадаченно воскликнул Глеб, очнувшись от своих дум.

– Пойдем к нам, – с нотками мольбы в голосе повторила Зинаида Федоровна.

– Нет, нет, – замотал головой Глеб, – мне на электричку надо. Домой спешу…

– Ну на полчасика загляни! Очень тебя прошу. Как мать… Плохо Колюше, – она снова всхлипнула, закрыв платком глаза.

– А что с ним? Разве еще не выздоровел?

– Слава богу, окреп. Диспетчером устроился работать на автобазу. В душе только у него какая-то болячка. Гнетет. Я его спрашиваю, говорю, откройся – легче будет! А он злится, ругается. Ох, намучилася я с ним. Пока растила, думала, в армии человеком станет. А вернулся… Помоги ему, Глеб. Ты уже раз спас его, он мне рассказал. Помоги и сейчас другу, пойдем…

Глеб не знал, как поступить. Совсем не хотелось идти к Мацаю, видеть его, говорить с ним. Да и чем он мог помочь? Он прекрасно понимал, отчего зол Мацай и почему в душе у него смятение. Эгоист. Фиаско потерпел, полный крах. Вот и злится на белый свет. А мать его не поймет, в чем дело, мало знает о нем. Даже Глеба другом своего сына считает. «Знала бы она, какие мы с Мацаем друзья, – не уговаривала бы тогда, не приглашала б в гости, – усмехнулся Антонов. – А ее жалко. Волнуется, беспокоится за Мацая. Мать есть мать. Сын для нее всегда самый дорогой человек. Вот и я свою маму забыл, не пишу, не интересуюсь, как она?.. Нехорошо, как нехорошо все это… А мамы – они о нас помнят, пекутся. Вот и Зинаида Федоровна в аэропорт поэтому пришла, наверное, не один уже час тут… А может, выложить ей правду-матку? Нет, нет, – тут же одернул себя Глеб, – только не сейчас. Она и так места себе не может найти, слезы остановить».

Зинаида Федоровна, увидев колебания Антонова, рассудила их по-своему. Стала сбивчиво, торопясь рассказывать о Мацае, пытаясь убедить Глеба, что ему надо обязательно с ним встретиться. И пусть он, Глеб, не обижается на Николая, что тот не пришел в аэропорт. Мацай каждый день ждал известия о его приезде, надежду питал…

– Почему же вы пришли вместо него? – спросил у Зинаиды Федоровны Антонов.

– В самый последний момент он отказался. Чего-то разнервничался, сама не пойму! – всплеснула руками женщина.

– Значит, передумал он. Не хочет со мной видеться, – заключил Глеб. – Да и мне пора…

– Хочет, хочет, – запротестовала Зинаида Федоровна. – У него характер такой, дурной. Видно, и моя в том вина. Один ведь рос, без отца. Все ему потакала, хотела дать как можно больше. А вышло… Наверное, и в армии у него не все гладко было?.. А сейчас, когда вернулся, все он мыкается, места себе не найдет. Сначала с дружками своими прежними порвал вроде. Потом снова с ними закуролесил. Я – в слезы, стыдить его, говорю, чему же армия тебя научила? Видно, мало башке твоей дурьей досталось!.. Тогда он будто призадумался, работать пошел, – горячо говорила Зинаида Федоровна, держа Глеба за локоть, как бы боясь, что он не дослушает ее, уйдет. Она искренне делилась с ним своей душевной болью о сыне и искренне верила, что только Глеб сможет повлиять на него.

– Сосед наш по квартире, Игорек, тоже из армии пришел. С палочкой. Ранение получил в Афганистане. Серьезный парень, вежливый, – рассказывала Зинаида Федоровна. – Какой-то клуб интернационалистов он организовал со своими однополчанами. Я – к нему, мол, возьмите в ваш клуб Колюшку моего. Ведь он тоже демобилизовался, инвалидность имеет. А Игорек мне в ответ: «Что вы, тетя Зина, это ваш Колюшка демобилизовался. А у нас в клубе все только воины. Правда, запаса, но воины, защитники!» Не поняла я его, что он хотел мне этим сказать. Что Николай мой не из того теста? – спросила она Глеба, чуть не плача.

– А сам-то Николай как расценил такой ответ соседа? – ответил вопросом на вопрос Глеб.

– Фыркнул он. Сказал: «Подумаешь, клуб. Как-нибудь без него обойдусь, у нас в роте парни были ничуть не хуже. Отважные». И твою фамилию назвал. Уважает он тебя, Глеб. Пойдем к нам, я очень прошу…

Зинаида Федоровна опять с надеждой посмотрела на Антонова. А Глеб опять видел в ее глазах слезы, горечь, глубоко затаенную боль. И мольбу, мольбу…

– Хорошо, Зинаида Федоровна. Только признайтесь: ведь не ставил Николай меня в пример, не было такого. И встречать меня вовсе не хотел. Правда?

– Правда, – прошептала она, опустив голову и уткнувшись в платок.

– Тогда пошли! Где вы живете? – решительно поднялся он, впервые позабыв о своем излюбленном: «Не уступлю!»

АВТОРСКИЕ РОЛИ ПОД ЗАНАВЕС

Можно было бы, конечно, точку поставить на этом месте. История закончилась. Вполне возможно, что не так, как хотелось бы читателю. Но жизнь прозаична, хотя у моих героев, уверен, она будет протекать без томительной будничности, не безмятежно, и придется им еще не раз испытывать тревоги и судьбу. Удачи им! Попутного ветра и крепкой дружбы, с которой любые преграды по плечу!.. И я, здоров и не одинок. Поэтому если кому-то придет в голову несуразное (исходя из начала повести), что написанное мною – плод больного воображения, он глубоко ошибается.

«Но как тогда объяснить авторские роли?» – спросит читатель. «Они же выпадают из общей канвы развития сюжета!» – воскликнет критик.

Не спешите, друзья, судить строго, отвечу я, автор. Давайте лучше разберемся. Для этого мне необходимо прибегнуть к моим заключительным ролям. Навеяны они отнюдь не радостным событием, а скорее, печальным финалом – судом. А судили бывшего ефрейтора и комсомольца Виктора Коновала. Присутствовали на нем уже знакомые вам Ильин, Спиваков, Куцевалов, литератор Ефим Альбертович, Ломакин, Антонов, Ртищев и другие персонажи…

Если бы на этом процессе прокурором был я, то только так охарактеризовал бы подсудимого: преступник, трус, подонок. Нет у него смягчающих обстоятельств. Я не нахожу для Коновала никакого оправдания и снисхождения. Молодость? Это не оправдательное обстоятельство, а состояние. И то, что он издевался над молодым солдатом, бросил в критической ситуации управление автомашиной, поставив под угрозу жизнь товарища, прятался от страха, когда его искали, что повлекло гибель советского гражданина – это не ошибка, а преступление! В восемнадцать – двадцать лет не отличать очевидное зло так же преступно, как и само зло.

Могут быть приведены другие обстоятельства (здесь бы я, прокурор, не преминул заметить об авторских отступлениях в повести), имеются в виду недостатки родительского воспитания, негативное влияние на подсудимого улицы, школы, ПТУ, ошибки и просчеты командиров и политработников… Но тот, кто предлагает считаться с обстоятельствами, только защищает зло, а не борется с ним. Единственное добро от всех бед, которые несут преступления, – это закон. И я, прокурор, требую!..

– Граждане судьи! – начал бы я, уже адвокат, свою речь в защиту подсудимого. – Коновалу нет оправдания. Но будьте великодушны. Требование прокурора не считаться с обстоятельствами не гуманно. Вспомните послевоенные годы, когда, осуждая молодых преступников, мы говорили: к сожалению, юноша не знал своего отца, рано остался без матери. Теперь мы не можем так сказать: есть у Коновала родители, сидят здесь, в зале. Как сидят командиры, сослуживцы. И в этом как раз заключаются мои обстоятельства, заслуживающие снисхождения (тут я, адвокат, снова напомнил бы об авторских ролях, приведенных выше). Преступник видел дела родителей, слышал их слова, жил их желаниями и устремлениями. Но все ли они вели его к добру? Не дома ли в него были брошены первые зерна иждивенчества, поиска привилегий? А дворовая компания, которая не интересовала родителей, разве не добавила юноше еще зерна цинизма, умений словчить, приспособиться к жизни и получить о ней порочное и ущербное представление? И школа, ПТУ – не они ли дали еще и первые уроки формализма, от которого начало прорастать у подростка ханжество?..

Дальше. Армия… Нет, наша армия никого плохим еще не сделала. По крайней мере, я в своей юридической практике этого не встречал. Но она своей суровой действительностью сильнее обнажает пороки, заложенные в человека на «гражданке», заставляет юношу или бороться с ними, или, наоборот, бороться за них, чтобы облегчить свое существование. И тут очень важно, кто находится рядом с ним, какова окружающая его среда: борющаяся со злом или способствующая сожительству зла и добра. Коновалу не повезло. В военкомате он столкнулся с безразличием и протекционизмом. В роте – с равнодушием и неформальным лидером Мацаем, личность которого пересилила авторитет командира и коллектива. К тому же нарушились у него связи с внешним миром: девчонка, которая его ждала, вышла замуж за другого, товарищи по учебе и работе до армии прекратили с ним переписку. Это еще больше ожесточило молодого обывателя, заставило его смазывать червяки и шестерни внутреннего порочного иждивенческого механизма, тянувшего его в ад, хотя он думал, что едет на нем в рай. И не нашлось, к сожалению, инженера и даже механика человеческой души, который бы насыпал в этот механизм песка, застопорив или сломав его таким образом.

И последнее. Преступление можно было предотвратить или, как говорится, пресечь на корню. Однако командиры и общественное окружение Коновала своевременно не сделали этого, хотя могли это сделать. Ибо пороки Коновала были изобличены, их оставалось лишь загнать в угол и не спускать с них глаз. Однако одни из окружающих промолчали, другие не придали порокам значения, третьи смирились, четвертые испугались за карьеру… И Коновал стал преступником. Он виноват, граждане судьи! Но часть его вины нам надо взять на себя. Так будет справедливо. Я, адвокат, прошу…

Ну, а был бы я в роли подсудимого, что бы сказал в последнем слове? Я бы рассказал о коварной горной дороге с подстерегающими обвалами и нависшими над нею скалами. Я уверенно веду по ней тяжелую машину, рядом со мной немного растерянный, тщедушный паренек, призванный в армию на полтора года позже меня. Я его успокаиваю: не волнуйся, я же сильный, опытный, не дам тебя в обиду никому! И паренек верит в меня, а я в него… Но вот с кручи, которую я уже проскочил, посыпались камни, они заколотили градом по кабине следом идущей машины. Ее развернуло и понесло к обрыву, за которым бушует река. И мы с пареньком решаем встать ей поперек, подставить свой борт. А когда, не сдержав сильного удара, моя машина падает в ревущий поток, а за ней переворачивается в него и другой грузовик, я первым бросаюсь на помощь попавшим в беду товарищам. Я вытаскиваю на берег испуганного паренька-напарника, снова ныряю под воду и спасаю водителя второй машины. Мне трудно, холод пронизывает насквозь, а мускулы ноют, кожа саднит до остервенения. Но я сильный. Я ныряю. Я рискую ради друзей…

Горько, граждане судьи, что это был все же не я. Все…

…После судебного процесса полковник Ильин воскликнет: «Я очень сожалею, что не проявил большей настойчивости, чтобы предотвратить трагедию!»

Майор Куцевалов, вздохнув, огорченно скажет: «А я вообще тряпка с академическим образованием. Нет, надо за себя браться серьезно».

Подполковник Спиваков резко заключит: «Во всем я виноват! Ведь рекомендовал, предостерегал… Самоуверенным самодуром – вот кем оказался! Будет на всю жизнь урок».

Писатель Ефим Альбертович заметит: «А я понял, знаю, как писать повесть».

Впрочем, если еще кто-то не догадался, то я, автор, откроюсь: в роли писателя опять же был я. И теперь судить меня вам, дорогие читатели.

notes

Примечания

1

КМБ – курс молодого бойца.