Текст книги "После приказа"

Автор книги: Валерий Волошин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

– На соседей-танкистов намекаешь?..

– А разве не так? Или мы не видели, или не знали, как там командир со своими замами рогом упирался? Всех на уши поставил, ничего не скрывал, сам своими руками ЧП на свет божий выставил и что? Сняли за милую душу и разбираться не стали. И никто не защитил! Что скажешь на это? – наседал на Куцевалова Спиваков.

Майор смутился:

– О перестройке по конечному результату судят, что поделаешь, – развел он руками.

– Вот-вот, и я так всегда предостерегаю, – вскочил Спиваков и быстро прошелся по кабинету. – А у нас в полку есть результат! Хороший!

– Очки себе втираем, – обреченно возразил Куцевалов. – Только как аукнется, так и откликнется. «Чепешный» это путь. Поверь моему слову, Пал Палыч, если вовремя не свернем с него – не миновать нам беды.

– Сплюнь, комиссар, не дай бог сглазить! Я – человек суеверный… Рекомендую больше работать с людьми, каждого «чепешного» парня под контролем держать. Вот так… – безапелляционно поставил во второй раз точку командир.

И Куцевалов с головой окунулся в постижение человеческих душ. Но не зря говорится: чужая душа – потемки. И не так-то просто ему, заместителю по политчасти, и его помощникам держать руку на пульсе полковой жизни. Ох, как трудно!

…Сейчас, вспомнив все это, Куцевалов тяжело вздохнул. Спиваков тут же откликнулся:

– Окрылись, комиссар, не так уж плохи наши дела. Спуск позади, к реке подходим… – Подполковник включил переговорное устройство: – Ломакин, как у тебя?!

– Норма…

– И чего тебе Ломакин поперек горла встал? – обернулся к Куцевалову Спиваков. – Мужик как мужик. Спортом, правда, рекомендовал бы ему заняться, а то уже на колобок похож. Однако полковник Боков, ну, тот… из Москвы, к сыну приезжал на присягу, хвалил Ломакина.

– Мне он тоже оды пел в адрес старшего лейтенанта, просил поддержать его кандидатуру при рассмотрении на должность командира автороты, – усмехнулся майор. – Тебе, Пал Палыч, это ни о чем не говорит? Сынок-то полковника в его взводе служит…

– Ну и что? Поэтому у него и сложилось такое мнение о старшем лейтенанте. В другой же взвод полковник не ходил, значит, понравилась ему там обстановка.

– Много ли узнаешь за день?

– Сын рассказал…

– И попросил похлопотать за Ломакина, который ему поблажки дает. Не пристало полковнику, заслуженному человеку…

– Отставить, комиссар, не нужно плохо о людях думать, – недовольно перебил Спиваков Куцевалова. Но тот не отступал:

– Сами же люди и говорят! Прапорщик Березняк приходил ко мне, а старшина – дока, людей видит насквозь! Не нравится ему моральная атмосфера во взводе Ломакина, прямо заявил. А старший лейтенант за техникой людей не видит. Не знает их. Одним привилегии создает, на других – ноль внимания. Я поговорил с молодыми солдатами. Зажатые они какие-то, напуганные…

– Опять тебе «неуставняк» мерещится?

Куцевалов промолчал и снова вздохнул.

– Брось, комиссар, рекомендую лучше вспомнить, кто первым к нам подбежал с заявлением от имени уволенных в запас, чтобы оставили их. Напомню: сержант Мусатов – замкомвзвода Ломакина. И не уехали ведь хлопцы, отставили свои чемоданы назад, в каптерки. Вот тебе и моральная атмосфера – самая что ни есть здоровая.

«Уаз» резко заскрипел тормозами и встал, зашипев. Из-под него валил пар, окутывая машину словно белым туманом.

– Что случилось?! – встревоженно спросил водителя Спиваков.

– Вода, товарищ подполковник, – ответил обескураженно солдат, крутя стартер и пытаясь запустить заглохший двигатель. – Въехали…

Подполковник открыл дверцу и понял, что «уазик» по бампер стоит в бешено ревущей воде, попавшей и в выхлопную трубу машины. Как же широко разлилась река?! Обычно узкая, покорно журчащая, теперь она взбеленилась, разбушевалась, будто влились в нее все горные потоки на земле. Ветер выхлестывал на Спивакова снопы брызг. А с холодного низкого неба тоже лилась вода ведрами. «Но где же мост, – вглядывался Спиваков в стену дождя, – затопило его или снесло? Какое расстояние отделяет колонну от другого берега, на котором у подножия седой гряды раньше уютно белели поселки и селения?»

Ни зги не видно, ни одного отблеска света не маячило на том берегу. Беда…

Подполковник, махнув рукой на все предосторожности, спрыгнул с подножки и оказался по пояс в воде. Свело икры, сильное течение било по ногам. С трудом преодолевая напор, он двинулся назад, к колонне, мигая фонариком: «Стоп!». Позади себя он услышал шумные всплески – за ним спешил Куцевалов. Выбравшись из воды вслед за командиром, замполит догнал его, хлюпая сапогами, и спросил:

– Что будем делать?

– А черт его знает! – Спиваков зло обмахнул рукавом застилающие глаза струи.

– Надо ждать утра…

– Нет. Я пойду вперед. Подготовим сейчас бронетранспортеры к действиям на плаву и – вперед. А ты, комиссар, останешься здесь за старшего. Разведаешь окрестности. Брод вряд ли найдешь… С рассветом силами приданных нам понтонеров наведешь переправу, если мост не разыщешь. Все время держи меня на связи. Рекомендую переодеться…

На берегу урчали моторы, кричали командиры. Солдаты и офицеры перебегали от машины к машине, пытаясь их хоть как-то растащить по сторонам от небольшого гористого пятачка у разлившейся реки, на котором готовился к броску отряд бронетранспортеров. Машины, которые не дошли до берега, так и остались стоять друг за другом на извилистом тягуне, блестя фарами, напоминающими глаза допотопных чудовищ из другого мира.

Подполковник Спиваков, переодевшись в сухой комбинезон, который быстро набухал от лупящего по нему дождевого потока, отдавал распоряжения. Он связался по рации со штабом по борьбе со стихией, доложил обстановку и получил «добро» на свои дальнейшие действия. Концовка разговора ему не понравилась, и он высказался своему замполиту.

– Нет, там определенно ни черта не думают. На кой ляд нам лишняя обуза – ведь тут не в бирюльки мы играем!

– А в чем дело, Пал Палыч? – спросил Куцевалов.

– Порекомендовали нам принять в свои ряды политработника-психолога и корреспондента из газеты. Уже едут сюда…

– Кого-кого?!

– Какой-то полковник Ильин и с ним…

– Ильин?! – воскликнул Куцевалов. – Так я его знаю! Он нам лекции в академии читал по педагогике и психологии. Потом его в политуправление взяли работать.

– Вот и встречай теперь свое начальство, обеспечивай ему безопасность! Если он еще сюда сумеет добраться, – Спиваков вскочил в плавающий бронетранспортер: – Впе-еред!..

Не успели еще скрыться из виду красные маячки последнего БТР, замыкающего передовой отряд, как к Куцевалову, напряженно вслушивающемуся в эфир, подбежали старший лейтенант Ломакин и прапорщик Березняк. Ломакин срывающимся от волнения голосом пролепетал:

– Товарищ майор, у меня машина с двумя бойцами потерялась!.. Ефрейтор Коновал и рядовой Ртищев…

– Как потерялись?! Вы же все время докладывали, что «норма, отставших нет».

– Они приостановились, вроде как по малой нужде. Потом шли за мной, я видел… Может, еще догонят?

Возмущению Куцевалова не было предела. Он начал отчитывать старшего лейтенанта. Но тут осторожно подал голос прапорщик Березняк:

– Товарищ майор, оно, конечно, всяко бывает, но рядовой Антонов, хлопец тоже из молодых, как и Ртищев, доложил…

Куцевалов выслушал прапорщика, и внутри у него похолодело, сердце заколотилось так, что, казалось, вот-вот разорвет грудь и выскочит вон. В голове с болью застучало: «Вот и откликнулось… Предчувствие, злой рок!..» Майор тупо уставился на рацию, потрескивающую эфиром, и не знал, то ли ему мчаться по дороге назад, то ли остаться на месте в ожидании связи с командиром. Но надо было срочно что-то предпринимать!

ПИЛЮЛЯ

К утру дождь стих, но гремело по всей округе. С того берега вернулись плавающие бронетранспортеры с включенными мощными прожекторами. Из них выгружались женщины, дети, старики. Они были мокрыми, продрогшими. Солдаты набрасывали на их плечи свои куртки-бушлаты, нашлись и одеяла. Совали изможденным людям пакеты с сухим пайком, помогали им забраться в бортовые машины с натянутыми тентами.

– Мост, быстрее мост наводите! – кричал подполковник Спиваков понтонерам, разворачивающим свои средства. – Там такое творится… Нужны машины с грузами, люди!

К нему подошел Куцевалов.

– Ну, как у тебя здесь? – спросил его командир.

– Да так… – неопределенно сказал замполит, – чуть не поседел из-за одного хохмача. В автороте…

– Возитесь долго, – оборвал Спиваков и, увидев, что два грузовика с эвакуируемыми из опасной зоны готовы отправиться в путь, быстрым шагом пошел к старшему офицеру, уже поставившему ногу на подножку. Крикнул ему:

– Вы не задерживайтесь! Пункт оказания помощи развернут прямо на площади, у райкома. Выгрузите народ и сразу – назад. Имущество наше не оставляйте. Оно здесь пригодится, а там найдут во что их переодеть. Рекомендую в пути быть осторожными…

Машины тронулись, а Спиваков бегал от бронетранспортера к бронетранспортеру, подгоняя погрузку в них продуктов, медикаментов, теплых вещей… Уже отправляясь во второй рейс на противоположный берег, он спросил Куцевалова:

– Так что за хохмач в автороте?

– Ладно, как-нибудь на досуге расскажу, – отмахнулся майор.

Но это было его ошибкой. А может быть, Спиваков тоже не придал бы значения «шутке» рядового Антонова?..

…Глеб хотел выйти из остановившейся машины, взялся за ручку дверцы, но Мацай, молчавший весь путь, вдруг ехидно процедил:

– Можешь не спешить, не увидишь больше своего Ртищева. Отстали они с Коновалом. А в горах что только не случается, да еще погода дрянь, – обреченно вздохнул он и с угрозой закончил: – Смотри, шизик, заложишь – такая же участь и тебя постигнет.

Глеба словно током шибануло, пулей выскочил он на дорогу, побежал в хвост колонны. Действительно, ЗИЛ, на котором следовали Коновал с Ртищевым, отсутствовал. В фыркающем на малых оборотах «газике», замыкающем строй, прятались от дождя старший лейтенант Ломакин и прапорщик Березняк. Антонов с ходу рванул на себя дверь и прерывающимся от волнения голосом спросил Ломакина:

– Товарищ старший лейтенант, машины Коновала нет! Вы не видели?

– Догонит, – беспечно ответил Ломакин, зевая и потягиваясь. – Отстала за перевалом, тут, поблизости, ничего страшного… Закрывай, не видишь, сюда вода льет!

– Не догонит! Коновал над Ртищевым издевается. А сейчас какую-то гнусность задумал! – брякнул Глеб. – Поехали, товарищ старший лейтенант, может, поспеем!

– Что-о! Куда поехали? Кто издевается? Вы думаете, о чем говорите, рядовой Антонов? – вытаращил глаза Ломакин.

– Так точно! Я знаю… случится беда, если сейчас промедлим!

Ломакин и Березняк встревожились не на шутку. На это Мацай и рассчитывал. Его план был прост. Он только не предполагал, что дело дойдет до замполита полка, которого побегут ставить в известность старший лейтенант и прапорщик. Майор Куцевалов, конечно же, дал им нагоняй. А те в свою очередь начали распекать Коновала, который вскоре подъехал как ни в чем не бывало: они даже не успели в «газик» усесться, чтобы мчаться на его поиски. Рядом с ним преспокойно восседал Ртищев, живой и здоровенький.

– Нет, вы почему отстали? Почему остановились без моего разрешения?! – орал на Коновала побагровевший Ломакин.

Ефрейтор с недоуменным видом оправдывался:

– Мотор троил, не тянул. Я ведь мигнул фарами, свеча в пятом цилиндре забарахлила, пришлось менять. Вот она! – достал он из кармана куртки почерневшую свечу.

– Да я вам такое устрою!.. – не успокаивался Ломакин.

– Перестаньте, старший лейтенант, – жестко оборвал Ломакина Куцевалов и спросил у понуро стоявшего рядом с Коновалом по стойке «смирно» Ртищева: – Товарищ солдат, вас ефрейтор не обижал? Вы ни о чем не хотите доложить?

– Никак нет, товарищ майор, ефрейтор Коновал только заботится обо мне, помогает… – выдавил из себя Ртищев фразу, которую ему вдалбливал всю дорогу Коновал.

– А рядовой Антонов утверждает, что ефрейтор измывается над вами. Рядовой Антонов, идите сюда!

Антонов, топтавшийся в сторонке, тут же подбежал. Коновал в это время возмущался:

– Наговаривает он! Нет, это ж надо такое придумать… Да я как брата родного его пестую! Скажи, Шура, – подтолкнул Ртищева Коновал.

– Так точно, товарищ майор. Ефрейтор Коновал только заботится обо мне, помогает… – опять заученно промямлил Шурка, отводя взгляд от Глеба.

– А вы что скажете? – спросил Куцевалов Антонова, испытующе глядя на него.

Только тут Глеб понял, что попался Мацаю и Коновалу на удочку. Доказывать сейчас что-то, призывать Шурку к честности не имело смысла: Коновал, видно, здорово Ртищеву мозги запудрил. Ни за что тот не подтвердит, не скажет правды. Глеб только в еще более дурацком положении окажется. И от своей беспомощности как-то все изменить, выйти достойно из неловкой ситуации все внутри у него наполнилось горечью, а лицо под стекающими дождевыми каплями стало пунцовым. Антонов не нашел ничего лучшего, как ответить:

– Не знаю, что сказать, товарищ майор. Бес меня попутал. Пошутил я ничтоже сумняшеся.

– Тогда лечиться вам надо! – разозлился Куцевалов и, бросив Ломакину: – Разберитесь здесь… – политработник широким шагом направился к машине с радиостанцией, возмущаясь про себя. Потом он понял, что это была первая его ошибка. Но сжатое в напряжении время, сложная обстановка не позволяли ему правильно осмыслить, оценить случившееся и до конца все выяснить. Поговори он с Антоновым и Ртищевым, другими солдатами-водителями наедине, как это после сделал полковник Ильин, возможно, Куцевалов бы понял, насколько глубоко зашли в тупик отношения солдат в автороте, и принял бы меры.

А пока Антонов влип. Так влип! Получил накачку от старшего лейтенанта Ломакина. И прапорщик Березняк бросил упрек: «Худое дело, хлопец, товарища оговаривать». Глеб не знал, куда себя деть, к кому сунуться, чтобы отвести душу. С быстротой молнии, от машины к машине, пролетел меж солдатами слух о переполохе, раздутом по наговору Глеба. Люди осуждали его. Больше всех разорялись Мацай и Коновал, которые презрительно цедили о Глебе, кривя губы: «Стукач». Даже добродушный Петр Турчин и тот высказал Антонову неодобрительно:

– Я-то бярозку с тобой як дерево дружбы сажал. А ты… ох и жук!

– Да ты послушай! Сам о Ртищеве что говорил? – пытался оправдаться Глеб. – А на березку твою Мацай и Коновал…

– И слушать не хочу, – отмахнулся Турчин.

У Глеба росло желание посчитаться с Мацаем и Коновалом. Он только не знал, как лучше это осуществить. Хотелось сразу, при всех, влепить им по оплеухе, а там – будь что будет. Но внутренний голос Глеба осаживал, убеждал в бесполезности такой мальчишеской выходки, которая только усугубит и без того его шаткое положение.

Потом у него родилась мысль разобраться с глазу на глаз с Шуркой Ртищевым. Он забрался по металлической лесенке, прикрепленной сзади прикухонной машины к борту, откинул полог тента, под которым укрывались от дождя и грелись у тлеющей «буржуйки» водители, подремывая, и спросил:

– Ртищев здесь?

– Ага-а… Что надо? – отозвался из темноты бодрый звонкий голосок.

– Поговорить…

– Топай отсюда… Тут и так тесно. Для тебя, ка-а-за-ак, места нет…

Антонов сидел с отрешенным видом на подножке «Урала». Слабо пробивалось сквозь моросящую сетку седое утро. Ему было наплевать на то, что промок до нитки, что тело предательски дрожит, и он не чувствует ни рук, ни ног. Только та, проникшая недавно вовнутрь горечь медленно разливалась теперь по его клеткам.

Перед глазами появилось озабоченное лицо Наталии, ее голос нежно заворковал: «Глебушка, тебе трудно, но это пройдет. Ты подумай обо мне, я ведь жду тебя, очень, очень…»

Она взяла его за руку и, увлекая за собой, повела по каменистой тропе вверх, к громоздящимся скалам. Ее распущенные волосы трепетали на ветру. Глеб спотыкался, поскальзывался, с трудом удерживая равновесие, пальцы побелели от мертвой хватки, с которой он вцепился в Натальину ладошку. «Ты же сильный, Глебушка, – подбадривала она его, – мужчина мой, дорогой… Все будет хорошо».

АВТОР В РОЛИ ДЕВЧОНКИ, КОТОРАЯ ЖДЕТ…

Голубая кофта. Синие глаза. Никакой я правды милой не сказал…» – вспоминаю есенинские строки и смотрю на парочку у стены дома напротив. Неоновый свет от фонарного столба падает на обнявшихся паренька в спортивной куртке и девчушку в полушубке, а серебряные мотыльки снежинок роем порхают возле влюбленных, образуя нечто похожее на сказочный веер.

Интересно, что он ей сейчас говорит? Конечно же, нежные слова о любви. Мне мой Алешка тоже тихо нашептывал их, и я замирала от счастья. И верила, верила!.. А кто я теперь ему: ни жена, ни невеста. Я жду… Вторую зиму гляжу вечерами в окно. Тоска, тоска…

В комнату вошла мама, включила свет. Парочка тут же пропала перед глазами, и мне показалось, что кто-то нарочно на нее набросил темное покрывало, чтобы она не напоминала мне о прошлом. На стекле, как в зеркале, осталась только похожая на мое лицо какая-то беспомощная бледная физиономия с осуждающим, обиженным взглядом, до ужаса противная.

– В кино сходила бы или в театр. Сидишь сиднем, – слышу, как ворчит мама, перебирая что-то в шкафу. – Твой матрос, поди, сейчас по Севастополю разгуливает с кем-нибудь под ручку.

Эх, мама, мамочка… Ничегошеньки ты не знаешь. Если Алешка в этот час и на берегу, то где-нибудь в жарком порту Средиземноморья. А там особо не разгуляешься. Моряку в дальнем походе не до этого.

Отрываюсь от окна и, выходя из комнаты, говорю осуждающе маме:

– Ты об Алеше плохо не говори. Он не такой…

В прихожей до меня доносится ее насмешливый возглас:

– Все они одинаковые. В голове только шуры-муры. А ты, глупая, в девках сиди, жди у моря погоды. Время убежит, кому тогда нужна будешь?!

– Ладно, пойду подышу воздухом…

– Ты только недолго! – другим, обеспокоенным тоном кричит вдогонку мама.

Выбегаю из неосвещенного подъезда – излюбленного нашего с Алешкой места. Одно время кто-то настойчиво вкручивал у входной двери лампочку, чтобы не спотыкаться по ночам. Но Алешка, точно соревнуясь в упорстве, каждый раз беззастенчиво выкручивал ее, посмеиваясь, засовывал себе в карман: «На гранату сгодится», – шутил он и заключал меня в свои объятия. В конце концов махнули рукой на бесполезную затею. Алешки больше года нет, а подъезд так и остался темным. И я не задерживаюсь в нем, проношусь пулей.

В один из вечеров (месяцев пять прошло после Алешкиных проводов) меня встретил здесь Виктор Востриков, механик из нашего цеха, только из армии пришел – напугал до чертиков. Я возвращалась после лекций из института (поступила на вечернее отделение, потому что вместе с Алешкой экзамены на дневное завалили). Вдруг в подъезде мне кто-то дорогу загородил. От страха все оборвалось внутри, хотела взывать о помощи, но голос куда-то пропал. А Виктор, вообще застенчивый всегда, начал чушь городить: «Не бойся, я по-хорошему, нравишься ты мне…» И давай свои чувства изливать, припирая меня к стене.

Я головой мотаю, слушать даже не хочу. Говорю ему: «Отпусти, у меня жених есть. На флоте сейчас служит». – «Тоже невеста была, когда я в солдаты уходил, – засмеялся он. – Только она теперь за другого вышла, люльку уже качает». – И обхватил меня своими лапами, точно тисками сжал, не вырваться, пытается поцеловать. Сама не знаю, как получилось, но вцепилась я в его щеку зубами. Востриков отпрянул, заорал благим матом. Тут я и ускользнула… Зато теперь он обходит меня чуть ли не за три версты, кланяется почтительно, смущенно отводя глаза.

– Ну и дура, – сказала мне Лилька Котенок, школьная подружка, с которой и сейчас мы вместе у конвейера стоим, когда я поделилась с ней о Вострикове. – Такого парня отшила. Да с ним была бы как у Христа за пазухой!

Только она, Лилька, ничегошеньки не понимает и сама дуреха набитая. Своего проводила, ревела у военкомата белугой, даже завидки брали. Через две недели, смотрю, на «жигуленке» с каким-то чуваком в обнимку покатили на пикник. Меня еще звала, мол, приятель у того, кто в «жигуленке», в одиночестве, как и я, мается. Я, конечно, отказалась, говорю Лильке:

– А как же твой? Или уже разлюбила?

– Ты идиотка? Или только притворяешься монашкой? – с иронией воскликнула Лилька. – Да сейчас надо от жизни брать все! А то – любила, разлюбила – это детсадовские сказки о Ромео и Джульетте.

– А что будешь петь, когда твой вернется?

– Что-нибудь из репертуара Пугачихи, – беззаботно сострила Лилька. – Да и неизвестно, придется ли петь – мало ли парней? Подвернется – своего не упущу.

Словом, веселая девчонка – подружка моя. Мне иногда очень хочется помчаться с ней на вечеринку к старшекурсникам в общежитие или с компанией к какому-нибудь «шефу» на дачу, или… Она зовет, уговаривает, а мне тоскливо… Но после, когда взахлеб она рассказывает о «милом вечерочке» и упрекает, что я многое потеряла, то с трудом себя сдерживаю, чтобы не вцепиться ей в пышные локоны и не оттрепать их как следует. Почему так? Неужели я и вправду совсем отсталая?

А письма Лилька писала своему солдату регулярно. Последнее время начала телеграммами забрасывать длиннющими, на двух бланках. Однажды и мне от него принес почтальон серый конверт без марки. Удивилась я, когда прочла вложенную в него записку всего с двумя фразами:

«Прошу, напиши мне все про Лильку, ты врать не будешь, я знаю. А то мне разное про нее плетут».

Я – к ней. Показываю записку. Говорю: напиши ему сама, признайся честно, не морочь парню голову, ему ведь там нелегко. (У Лильки как раз роман закрутился с одним кандидатом наук, о замужестве подумывала.) А она мне в ответ:

– Хочешь, чтобы еще тяжелее у него служба была? Нет, лапушка, я ему, наоборот, напишу о верности своей.

– Ну а замуж выйдешь, что тогда? – настаивала я.

– И тогда ему буду писать, пока не уволится, не приедет домой и сам все не узнает.

Вот такая она дрянь, эта Лилька…

На Интернациональной светлым светло. В выходные, как обычно, народу здесь уйма. И все толкутся по одну сторону широкого тротуара – наш Бродвей. Прогуливаются парочками и веселыми группами: пятьсот метров туда, пятьсот – обратно, словно на демонстрации мод. Снежок под ногами поскрипывает.

Я уступаю дорогу идущим навстречу, ни на ком не останавливаю взгляда. От одной компании отделился парень в мохнатой шапке, с длинным мохеровым шарфом, перекинутым через плечо поверх дутого стеганого пальто.

– Девушка, вас как зовут? Меня – Валерий.

Он открыто улыбается, заглядывая мне в глаза, большой и пушистый, как мишка. Я молча обхожу его, но парень догоняет меня и идет рядом:

– Какая вы строгая и грустная – так нельзя! – продолжает он заигрывать. – Симпатичным девушкам вешать нос не к лицу. Хотите, я вам поведаю веселенькую историю…

Валерий, не отставая от меня ни на шаг, рассказывает байку о фантастических пришельцах, которые искали на земле эталон мировой красоты… И как преследовали их забавные приключения…

Я слушаю его треп совершенно рассеянно и безразлично. Мне только показалось, что прохожие обращают на нас внимание, бросают заинтересованные взгляды.

– Мне сюда, – равнодушно говорю я ему и взбегаю по лестнице в здание Главпочтамта.

Я подхожу к окошечку, беру телеграфный бланк и пишу:

«Средиземное море. Матросу корабля «Гремучий» Алексею Конышеву. Люблю, жду. Оля».

Когда вышла на улицу, Валерий обрадованно восклицает:

– Наконец-то! Так вот, я продолжаю… Или нет, давайте пойдем в кино? Вот… два билета на «Казино» – потрясный фильм!

Я стою в нерешительности. Что-то в Валерии мне импонирует: то ли его искреннее радушие и эмоциональность, то ли добрые глаза, то ли улыбка, похожая на гагаринскую. Как-то само собой у меня вырывается:

– Хорошо, пойдем…

НЕ ТОЛЬКО ГОРЫ ВЗБУНТОВАЛИСЬ

– Значит, как я понял, вы, Ефим, напрочь отрицаете неформальные отношения между людьми? – спросил полковник Ильин литератора, недовольно поморщившись.

– Да, Игнат Иванович. С ними необходимо бороться повсеместно!

– Не соглашусь я с вами, друг мой, – покачал Ильин головой. – По крайней мере, для армии, думаю, такая концепция не подходит. Тогда, действительно, у нас будут, как вы говорите, одни солдафоны, роботы какие-то. Но сначала картина проявится в других сферах нашего общества. Все же армия – плоть от плоти…

Ильин отвернулся, потирая воспаленные глаза. Он чертовски устал. Сказались длительный перелет и изменение часового пояса, нудная дорога, по которой они добирались до районного штаба по борьбе со стихией. И теперь, кажется, вечность прошла, как они трясутся в фургоне санитарного «пазика», прорываясь к бедствующим селениям через пробки самосвалов и другой техники, милицейские и воинские оцепления. За это время они с Ефимом успели сдружиться, больше говорили, о пустяках и грядущих непростых делах, связанных, как понимали, с испытаниями и волнениями. И только сейчас затронули в разговоре тему, выяснение которой началось между ними еще в Москве. Затронули, точно больную мозоль, сразу изменившую тон, казалось, уже сложившегося общения друг с другом: стали сухо чеканить заумные слова.

За окнами фургона проступало серо-белесое утро. На востоке посветлело стоячее море сплошной низкой облачности. В этом раннем свете можно было разглядеть кривые и мохнатые от обволакивающего тумана нагромождения скал, выглядывающие точно айсберги. Дорога петляла между ними черно-коричневой лентой, спускаясь в парящую мглу.

– Я, наверное, ляпнул не то, – услышал Ильин после некоторого молчания голос Ефима с нотками досады. – Я, конечно же, не учел, что неформальные отношения бывают положительными. Имел в виду только негативные неформальные группы и объединения…

Полковник снова повернулся к писателю. Тот сидел на обитой дерматином скамье напротив, устало вытянув ноги и привалившись к металлической стенке, от которой по бокам от него выпирали полукольца с мудреными замками для крепления носилок. Вид у Ефима был замученный; обычно аккуратно уложенные вьющиеся волосы теперь торчали патлами, под расстегнутым плащом болтались скомканный у тонкой шеи шарф и сбившийся набок галстук. Его лицо стало серым, заострилось, осунулось, бесцветный взгляд уставился в потолок.

– Давай, Ефим, вздремнем чуть-чуть, – мягко сказал Ильин. – Мы еще наспоримся, найдем время…

Отворилось окошко между кабиной и салоном, просунувшийся в него узкоглазый капитан медицинской службы объявил:

– К реке подъезжаем, товарищ полковник. Ох и шумит, уже слышно… Наши должны переправу навести. Если не успели, то полковую колонну тут нагоним.

– Вот как! – оживился Ильин. – Хорошо, Ким, посмотрим, посмотрим…

Их встретил майор Куцевалов. Ильин его сразу узнал, но ничуть не удивился. Заметил только довольно:

– Куда ни приедешь – везде на своих бывших слушателей натыкаешься. Ну и как, помогает теория на практике?

– Еще бы! Только иногда практики, Игнат Иванович, не хватает, чтобы теорию поддержать, – засмеялся Куцевалов, радушно отвечая на рукопожатие полковника.

– Старая болезнь, но излечимая…

Куцевалов коротко, по-военному довел до них обстановку. Горы по-прежнему бунтуют. Понтонеры мост навели. С минуты на минуту должны подойти плавающие бронетранспортеры с противоположного берега, во второй раз вывозящие эвакуируемое население из опасной зоны (командир полка по рации проинформировал), после чего часть крытых машин отправится с бедствующими в районный центр, а основная колонна двинется вперед.

– Мы полевую кухню раскочегарили, чтобы бойцов горячей кашей порадовать да жителей подкрепить. Промокли все, продрогли… Приглашаю и вас отведать из солдатского котла, чайком согреться, – предложил Куцевалов полковнику и корреспонденту газеты.

– С удовольствием!

Они шли мимо остывших машин туда, откуда тянуло вкусным дымком и где было наиболее оживленно. Сновали солдаты с котелками и дымящимися кружками, слышались шутки – с низкого неба перестала сыпаться морось. Ильин обратил внимание на группу солдат, рассевшихся кружком на бугристых валунах на склоне у дороги, с жаром о чем-то спорящих. С ними же находились полнощекий старший лейтенант и усатый прапорщик. Кивнув в их сторону, он спросил у Куцевалова:

– Собрание проводят?

– Гм-м, похоже… Это из автороты бойцы, – удивленно протянул замполит, немного волнуясь.

– Вот, Ефим, смотри, – обратился Ильин к литератору, с любопытством поглядывающему на склон. – Я всегда, когда наблюдаю такую картину, почему-то вспоминаю войну, – понял полковник по-своему волнение майора. – И не воевал ведь, в сорок шестом родился, но сразу приходят на память строчки из фронтовых документов. Помнишь, знаменитый сталинградский протокол: «В окопе лучше умереть, но не уйти с позором»… Сила, а? Наверное, так же, накоротке, перед боем собрались тогда комсомольцы. А мы с тобой спорим, доказываем что-то… Вот истина – живут традиции, друг мой, живут!

– Кстати, Игнат Иванович, – оживился Куцевалов, – среди них как раз уволенные ребята, которые первыми решили остаться, так сказать инициаторы.

– Может, поднимемся? Не помешаем… – предложил Ильин.

Наверху заметили, что к ним направляются незнакомые полковник и штатский в сопровождении заместителя командира полка по политчасти. Старший лейтенант вскочил, стал что-то говорить солдатам, рассекая рукой воздух. До Ильина донеслись его слова, которые насторожили:

– В общем, тихо, погорячились и хватит! Потом разберемся… Встать! Сми-ирно! – скомандовал офицер и пошел навстречу для доклада.

– Продолжайте, сидите, пожалуйста, – остановил уставную процедуру Ильин. – У вас ведь собрание…

– Мы в принципе закончили, товарищ полковник.

– И какой вопрос обсуждали?

– Да так… – замялся старший лейтенант.

– Как жить дальше, – подал голос с камня смуглолицый солдат-крепыш с жестким взглядом, на комбинезоне которого рыжими пятнами засохла глина.

– Ну, и как решили жить? – улыбнулся Ильин, обращаясь уже к нему.

– По-честному…

– Это правильно, – одобрил полковник и дополнил мысль для всех: – А то одно время честность в кризисе была. Поэтому решение ваше в духе времени… Так кто из вас уволенные в запас? Покажитесь нам, благородные молодцы!

Поднялось несколько человек, представляясь:

– Сержант Мусатов!

– Рядовой Мацай!

Полковник и корреспондент из газеты поочередно жали руку каждому, высказывая теплые ободряющие слова: «Так держать!», «Настоящие вы ребята», «Ничего, домой еще поспеете»…

Неожиданно тот же солдат с упрямыми карими глазами вдруг угрюмо, но отчетливо сказал:

– Лучше бы ехали они по своим домам сразу… Подобру-поздорову!..

Фраза прозвучала как гром среди ясного неба. Куцевалов, чтобы сгладить наступившую неловкость, раздраженно пояснил:

– Пошутил товарищ. Он у нас бо-ольшой шутник, Игнат Иванович. Ночью хохмочку отмочил, я вам скажу…

Это была его третья ошибка. Не скажи он такое, не напомни о ложном ночном переполохе, которому он, политработник, не придал значения, хотя и чувствовал, что за ним кроется больше, чем шутка, не пришлось бы ему дальше краснеть перед представителями политуправления и газеты, а главное – стать перед фактом возможного срыва сложной и ответственной задачи, стоящей перед полком. Иронические слова Куцевалова только подстегнули Антонова и остальных молодых солдат. Их и так разжег, распалил, точно бикфордов шнур, очень серьезный, до конца не завершенный разговор, который они вели между собой всего несколько минут назад. Антонов в ответ на реплику майора вскочил и с вызовом отчеканил: