Текст книги "Чужая осень. Транзит через Одессу. Лицензия на убийства"

Автор книги: Валерий Смирнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 51 страниц)

20

Несмотря на свалившиеся заботы по поводу безопасности населения, судьбы Велигурова и выступлений «Ромашки», не забываю, что у меня есть семья. Поэтому отправляюсь приобрести подарок дорогой жене к очередной годовщине Великой Октябрьской социалистической революции. Не знаю, будут ли отмечать славную годовщину в нынешнем году, но Сабина привыкла получать знаки внимания мужа в первой декаде ноября, и отучать ее от этого было бы, по крайней мере, бестактно. Так что приехал я с мальчиками Рябова на хвосте в совместное предприятие «Ирина» и директор фирмы лично встретила своего давнего покровителя.

Вот что мне нравится в этих совместных предприятиях, так их юридическая основа. Инвестиция иностранного партнера должна составлять не менее двадцати процентов основного капитала. Этими двадцатью процентами и ограничивается вся юридическая цифирь. То есть, если я захочу организовать фирму подобного рода, так внесу в уставной фонд десять долларов, из них двадцать процентов – моего зарубежного партнера, и заработает это предприятие не хуже других. И не лучше, разумеется.

Только «Ирина» в такую схему не вписывается, торгуя исключительно дорогими вещами. Ее конек – меховые изделия из соболей, горностаев, колонков и прочих зверьков, бесплатно гоняющих по природе в своих валютных шкурах. Генеральный директор этого совместного предприятия раньше индивидуально обслуживала иностранцев и наладила хорошие связи. Так что увлечь своих постоянных клиентов она умеет.

В небольшом зале, предназначенном для закрытого просмотра осенне-зимних моделей одежды, сидело человек пять, не больше. В основном, все те же мафиози, даже крутым бизнесменам цены «Ирины» не по карману. Хотя у меня есть данные обо всех людях, приглашенных на просмотр, я прекрасно понимаю – и о моих делах они знают немало, пусть все мы делаем вид, что знакомы лишь на уровне «здравствуй». Как, например, с этим совсем еще на вид мальчиком, контролирующим торговлю оружием, или довольно пожилым дядей, до которого никогда в жизни не доберется Вершигора с его болезненными замашками по наведению порядка в сфере употребления наркотиков.

Я скромненько сидел рядом с Ириной и смотрел на манекенщицу, по которой скользили разноцветные блики прожекторов. Из всей одежды на девушке был прекрасный палантин и, глядя на него, мне отчего-то захотелось вывернуть карманы. Что говорить, умеет Ирина поставить работу, думаю, ни один из нас не выйдет отсюда с пустыми руками. Когда, наконец-то, я дождался появления девицы в шубке, мое нетерпение достигло предела.

– Ирина, я хочу ее.

– Ты же знаешь наши правила – не сейчас и не здесь, – в шутку пощекотала пальчиком мою ладонь Ира.

– Сколько стоит?

– Три тысячи долларов – шубка и бесплатное приложение к ней за счет фирмы, – даже в полутьме видно, как по прекрасному лицу директора фирмы «Ирина» проскользнула хищная улыбка.

– А если заплачу наличными? – не сдавался я.

– Тогда минус двадцать восемь процентов налога на добавленную стоимость, – намекнула на свои нежные отношения с налоговой инспекцией хозяйка совместного предприятия.

– Мне нужно две… – пробормотал я. – И совершенно одинаковые.

– Близнецов не держим, – отрезала Ира.

– Да не нужны мне твои девки, – я чуть не рассердился на ее непонятливость. Привыкла Ира к ходу мыслей своих клиентов и не понимает их порой. К тому же пожилой дядя небрежно поднял палец в тот момент, когда высоченная телка слишком явно стала демонстрировать то, что находится под шубкой, и директор совместного предприятия тут же переключила внимание на него.

– Мне нужны две одинаковые шубы, сорок восьмой размер, – напоминаю о своем присутствии. Ира тут же врубилась, что как клиент я пока гораздо жирнее этого дяди, садовода-огородника, знатного коноплевода и вплотную занялась моими запросами:

– У нас нет двух одинаковых вещей. Авторские работы, сам понимаешь.

– Да, произведения искусства. Меня твои отношения со скорняками мало волнуют, Ирочка. Две одинаковых шкурки, можно без скидок и бесплатного приложения. Только есть еще один вопрос. Кого из ГБ ты, скажем, так обслуживаешь?

– Это коммерческая тайна, – отрезала Ира.

– Хорошо, – тут же соглашаюсь с этой святая святых бизнеса и достаю фотографию, которую выудил у Рябова, – тебе этот деятель не знаком?

– Впервые вижу, – заявила Ирина, даже не взглянув в ее сторону.

– Жаль. А я хотел купить у тебя две шубки. Одинаковые, за наличные, с эндээсом, по пять тысяч за каждую.

Ира тут же проявила к фотографии живой интерес. Тем более, что в зале зажегся свет и малочисленная публика рассосалась вслед за своими покупками, моделями и парнем с микрофоном, который комментировал все это представление.

– Но я действительно его не знаю, – искренне развела руками, щедро украшенными россыпями бриллиантов, директор совместного предприятия.

– Я не хочу лезть в твои коммерческие тайны, но желательно выяснить, не увлекается ли этот паренек девочками? А если увлекается, так я готов заплатить за твое бесплатное приложение. Но мне нужны документальные подтверждения. Ты ведь всегда любила фотосъемку, чтобы держать клиентов за кадычок.

– У тебя тоже фотограф был. А сейчас на его месте – другой, – спокойно заметила Ирина. – Тот, первый фотохудожник, умер, по-моему, от сердечной недостаточности или нет?

– Да, Ира, – печально вспоминаю я, – если человеку вгоняют финку под лопатку, сердце почему-то отказывается работать, как положено.

– Так вот, – отрезала Ира, – у меня еще сердце молодое, горячее. И если сорвется твоя затея, так оно может и не выдержать. Так что я лучше продам, хрен с тобой, две шубки со скидкой – и будь счастлив.

– Ира, Ира, – покачал я головой, – разве я кого-то в своей жизни подставлял? Или проболтался где-то? Например, о том, у кого из знакомых какие привязанности? Или кто в меру сил выполнял гражданский долг, избрав нелегкую профессию путаны исключительно для защиты интересов безопасности родины… А какие свидетельства хранят старые негативы, Ира, ты себе представить не можешь. Я поэтому и не рискую пользоваться твоим бесплатным приложением, а другие клиенты будут очень недовольны, узнав о твоих замечательных увлечениях.

– Сейчас этого нет, – отрезала Ира.

– И не нужно. Было прежде, значит возможно и сейчас. Кто будет рассуждать слишком долго, когда речь идет о собственной безопасности? В конце концов, не одна ты торгуешь шкурками…

– Да иди ты на х… – наконец-то стала сама собой респектабельная директриса. – Лапшу на уши навешаешь кому-то другому, я долго кены сводить не умею. Ясно?

– Ясно. Только вот туда я не пойду. Это ты по километрам этих самых х… проскакала, И теперь слушай меня внимательно. Я тебе лапшу на уши не вешаю. Сказал, что ты будешь не причем – и два раза не повторю. А дядя этот после нашей встречи до тебя не доберется. Он вообще ни с кем разговаривать не сможет. Мне нужны материалы, если кто-то захочет делать из него героя посмертно. А так, залетел мужичок из-за сучки, кому охота в дерьме ковыряться.

– Да, но кореша его останутся, – не сдавалась Ира. – И начнут они делать мне вырванные годы.

– Нет, Ирочка, это не кореша. Это подельники. Две большие разницы, которые ты сама понимаешь. К тому же я обещаю тебе, что отношение к твоему бизнесу в конторе после моих действий станет куда нежнее.

– А гарантии? – продолжала гнуть линию безопасности Ира.

– Гарантии в нашем деле может дать только гробокопатель. Но с каких пор для тебя мало моего слова? К тому же, я знаю, ты не столь наивна, чтобы не поставить перемычки…

– Я подумаю.

– Подумай, подумай. А фотографию оставь себе на память. И возьми этот аванс за две шубки, шесть тысяч.

– В крайнем случае, будем считать, что ты расплатился полностью, – поставила последнее условие Ира.

– Но только действительно крайнем, – спокойно принимаю эту перестраховку, как должное.

21

У меня в запасе еще целые сутки до открытия мелкооптового магазинчика. Это незначительное на первый взгляд событие станет своеобразным сигналом для ответных действий моей команды. Так что нужно успеть решить еще несколько важных проблем, а затем вплотную заняться корчевкой поганого цветочка с поэтическим названием «Ромашка».

Соловьиная трель телефона заставила оторваться от дельных мыслей по способам убеждения «Ромашки» завясть и не пахнуть.

– Приезжай в офис, – своеобразно поздоровалась со мной Марина, – есть две новости. Одна обычная, а вторая – плохая.

Зря Марина от дел отвлекать не будет. Значит случилось что-то серьезное. Поэтому разворачиваю машину и мчу в «Козеpoг», да так, что висящая на хвосте охрана вынуждена лавировать, постоянно выскакивая на встречную полосу. Непорядок, подумал я, а быть может Рябов обеспечил своих ребят таким же спецпропуском, как у меня. Хорошее это изобретение спецпропуска, хочешь – гоняй по городу со скоростью звука, хочешь – едь под любые запрещающие знаки даже задом наперед и никто горбатого слова не скажет. Насколько я знаю, таких спецпропусков наклепали не одну тысячу. Потому что правил без исключения не бывает. Даже если это Правила дорожного движения.

Обычная новость сидела на краешке стула возле Марины, потупив невинный взор к полу. Сперва я подумал, что моя секретарша рассчиталась с Костей за его высказывания в сауне, но у Марины коротко стриженные ногти, а Костина мордочка была такой, словно об нее точили когти кошки. Может быть, его специально так разукрасили наши друзья-соперники, хотя это тоже вряд ли. Потому что займись Константином «Ромашка», наверняка, у него не хватило бы не только душевных сил приползти в офис. К тому же Марина что-то говорила об обычной новости.

– Константин, ты решил снабдить всю фирму такими украшениями? – намекаю на состояние его еще вчера прекрасного личика и смотрю на Марину. Спрашивать сейчас о чем-то Костю бессмысленно. Он начнет долго и нудно рассказывать, что вулкан Килаула проснулся, в Замбии случилось наводнение, а в Мозамбике – кокосы выдают по карточкам, к тому же у него лично тоже неприятности исключительно по поводу трепетного отношения к делам «Козерога». Причем будет это делать очень жалобным тоном, что мне в пору разрыдаться от жалости к такому выдающемуся сотруднику.

– Это его штучки, – заметила Марина, с удовлетворением смотря на изорванный костюм Константина, сшитый у дорогого портного. – Ты, кстати, тоже виноват.

– Ну, конечно, – сходу поддержал я правильный вывод, – директор совкового предприятия обязан отвечать за то, что его работник попал в вытрезвитель или довел собственного пса до несварения желудка. Короче, что случилось?

Константин молчал, было видно, он переживал по-настоящему. Потому что исцарапанная мордочка могла показаться цветочком перед товарищеским судом коммерческого и генерального директоров.

– Он отдыхать отправился, как ты советовал, – поведала Марина, – в «час пик». Сейчас на общественный транспорт без боя не сядешь. А этот придурок малоразвитый…

– Я не малоразвитый… – наконец-то произнес Константин, к которому вернулся дар речи. Насчет придурка он не выдвигал возражений.

Марина небрежно взмахнула рукой, и ее погремушки наверняка прозвучали в ушах Константина похоронным набатом.

– Этот идиот взял бутылку шампанского и за десять долларов договорился с водителем троллейбуса сделать круг почета по городу. С обязательными остановками, как положено. Только двери на остановках водитель не открывал.

По-видимому, нервы у меня начинали сдавать, так что сдержаться уже не смог, а просто расхохотался от души, явственно представляя, как озверевшая толпа стучит по закрытым дверям троллейбуса, а Константин пьет шампанское, корчит через толстое оконное стекло рожи и показывает кукиши. Действительно, придурок, за десять долларов водитель троллейбуса его бы на руках по всему маршруту волочил…

Марина недовольно посмотрела на меня и продолжила:

– А на одной остановке кто-то стащил бигли с проводов, и хотя этот идиот, наверняка, перепугался до посинения, водителю пришлось открыть дверь. На его счастье мимо менты шли, иначе нашего дебила на куски бы порвали. Пришлось генеральному менеджеру ехать в милицию выкупать это сокровище.

– Рябов в курсе дела? – спросил я невинным голосом.

При фамилии Сережи Константин сжался так, будто коммерческий директор уже приступил к его воспитанию.

– Пока нет, – теперь радостные интонации появились в голосе Марины, – но все равно узнает.

– Значит так, недостойное поведение сотрудника – позор для репутации его руководителя. Поэтому, Марина, предупреди нашего языкатого менеджера, чтобы он поменьше болтал. Константин нужен для серьезного дела, а после беседы с Рябовым он сможет разве что с благодарностью вспоминать толпу, наводившую марафет на его рыле. Константин, мне надоело бить о тебя руками. Если ты сорвешь мое поручение…

– Все в порядке, – взвизгнул вмиг оживший Костя, поняв, что процесс его воспитания откладывается на неопределенное время, а быть может, и навсегда, если он сделает все, как нужно.

– Так что поцелуй Марине ручку и гони отсюда, – командую я и Константин, до того сидевший на стуле с видом покойника, проявляет активность.

– Не желаю, чтобы эта гадость слюнявила мою руку, – заявила Марина.

– Мариночка, если захочу, он всю тебя обслюнявит, – небрежно бросаю я.

Константин и Марина молчат, хотя по ним видно, что секретарше мое предложение явно не нравится, а начальник отдела снабжения, несмотря на свои ранения, готов хоть сейчас приступить к такому занятию.

После процесса целования пальцев, этого напоминания Марине, что «Козерогом» командует исключительно генеральный директор, я вполне серьезно заметил:

– К первой новости и ее последствиям Константин нас приучает давно и весьма успешно. Что случилось, Марина?

Марина не могла на меня долго дуться.

– Дискотеку придется на время закрывать. Сегодня проломили голову дискжокею. Прямо в его парадном. Вдобавок, анонимный звонок в прокуратуру, что здание дискотеки заминировано. Это помещение арендуется у объединения «Торжество», так что они завыли, мол, не хотят рисковать, даже если никакой мины нет.

– А что, срок аренды закончился? – интересуюсь я.

– Вообще-то нет, – замялась Марина, – но Рябов тоже так считает. Вдобавок половина клиентов ходила именно ради дискжокея, говорят, он был виртуозом.

– Был?

– Даже если он выживет, то на всю жизнь останется инвалидом. Хотя врачи сказали, что с такими травмами реанимация принимает лишь для очистки совести…

– Кто это, Марина?

– Менты развили такое следствие, но Рябов сказал, что вряд ли найдут нападавших. Свидетелей-то у ментов нет, никто ничего не видел. Они сперва раскроили ему голову, а потом били ногами.

– Ты сказала «они». Известно, кто это?

– Компания, которая набегала на магазин. Такую информацию получил Рябов. Кстати, просил передать, никакой реакции с твоей стороны на это событие, у него и так масса проблем. Кофе сварить?

– Не успеваю, Марина. Мне тоже нужно спешить по кое-каким делам. И не забудь, сообщение Константина предназначается исключительно для меня.

– Разве когда-то тебе нужно было что-то объяснять мне дважды? – обижается Марина.

– Извини, Мариночка, столько накатилось, что ум за разум зашкаливает, – говорю на прощание.

Пользуясь моим бездействием, «Ромашка» развивает успех, но до открытия магазина я буду продолжать делать вид, что этого цветочка в природе не существует, а Велигуров мне даром не нужен. Иначе «Ромашка» может срочно получить подкрепление от анонимных для нее друзей «Аргуса». Пока не начались боевые действия, необходимо обеспечить тылы, будто Рябова с его правоохранительными замашками не существует в природе. Двойная страховка еще никому не мешала продлить срок своего существования.

22

Несмотря на огромный объем работы по борьбе с распоясавшимся бандитизмом и замену перегоревших ламп на уличных фонарях, Рябов выкроил для меня время, чтобы встретиться в мелкооптовом магазинчике. Воняло здесь свежей краской только что закончившегося ремонта; магазин с утра открылся и для назойливых клиентов надпись о залоговой сумме для встречи с охраной повесили на самом видном месте.

Мы спокойно играли с Рябовым в клабар, убивая время в ожидании пациентов из «Ромашки». Открытие магазина должно послужить для них сигналом для дальнейших действий по увеличению налогов за охрану торговых точек. Не успел я взять реванш у довольного постоянно сыпящимися из прикупа «полтинниками» Рябова, как к магазину подъехала машина с совершенно новыми колесами и из нее вылезли четыре парня, которым впору трактора заменять. Мы с Рябовым продолжали делать вид, что кроме нас, поблизости никого нет, а игра в карты куда дороже разговора с потенциальными покупателями.

– Кто здесь хозяин? – наглым тоном, не терпящим возражений, заявил один из громил, тряхнув плохо вымытой гривой волос.

– Телевизоры уже кончились, – отрезал я, тасуя колоду.

– С какой бригадой вы работаете? – не обратил внимания этот жлоб на товарный голод.

Теперь уже Рябов молча ткнул пальцем по направлению основной рекламы магазина.

– Короче, гробы заказывать будете? – вместо того, чтобы раскошелиться на жалкую тысячу долларов, стал выступать командир этой четверки.

– Ага, – добродушно соглашаюсь, видя, что пути к отступлению гвардейцы Рябова уже заблокировали, – четыре штуки. Понял, парашник?

Командир великолепной четверки как-то сник и почему-то не прореагировал должным образом на этот комплимент. То ли оттого, что был слишком культурным человеком или смотрящие на его команду автоматные стволы не добавляли настроения, отвлекали от так хорошо начатой беседы.

– Значит, – заметил я, – штуку баксов вы нам уже должны. Если нет – до полей орошения двадцать минут езды. И скажи своей «Ромашке» обосранной – еще раз сунется, ей все лепестки вырвут.

Парень не хотел терять своего лица. Он, видимо, в свободное от поборов время смотрел боевики, поэтому чуть напыщенно, а главное, с интонациями переводчика заявил:

– Ты уже покойник…

Кто не хочет потерять лица, рискует вообще остаться без головы. Мне почему-то тоже вспомнились несколько боевиков. Обычно такую фразу говорит какой-то гнусный деятель главному герою, но тот из своего благородства отпускает соперника. И оставшееся время фильма тратит исключительно на ликвидацию последствий своего великодушия. Самое смешное, в финале этот главный герой все равно доводит противника до общего знаменателя его мерзкой жизни. К чему тогда весь этот ненужный риск?

И хотя Рябов успел подскочить, чтобы помешать мне, я доказал – его уроки не проходят даром. Пуля, выпущенная из «ЗИГ-Зауэра», отбросила урку на стену, расцветив ее кровавыми брызгами. Телохранители Рябова тут же оттеснили рэкетиров к противоположной стене и я с удовлетворением заметил, как темнеет, набухая срочно выделенной влагой с не очень приятным запахом, штанина одного из бандитов.

– Опять стены нужно красить, – пробормотал я и чуть ли не ласково обратился к присутствующим:

– Будем считать, что эта охрана слабо подготовлена. Нам такая и даром не нужна. Отпустите их, а то еще всю лавку обгадят с перепуга. А вы, мальчиши-плохиши, заберите эту падаль как свидетельство серьезности моих намерений.

Рябов молчал. Но стоило нам остаться наедине, как его прорвало:

– Ты что, с ума сошел? Они же теперь озвереют. Мне нужно перекраивать план…

– Извини, Сережа, не сдержался, – виновато говорю и тут же оправдываюсь, – только мне не хочется быть покойником.

Рябов прекрасно знает, что я умею держать себя в руках, поэтому он недоверчиво смотрит в мои кристально честные глаза и заявляет:

– Сейчас ты едешь домой. С дополнительной охраной. И без моего разрешения оттуда не выйдешь.

Он имеет право на такие действия. Безопасность концерна подразумевает и личную дисциплину его хозяина.

– Хорошо, Сережа, – безропотно соглашаюсь я, продолжая корчить виноватую физиономию. Да, я умею держать себя в руках и выстрелил не потому, что шалят нервы или срочно захотелось отомстить за дискжокея. У меня собственные соображения по поводу дальнейшего поведения «Ромашки» в связи с таким ответом на ее действия. Рябова беспокоит то, что их стая озвереет. Меня нет. Больше того – меня это устраивает.

23

Для моей жены наступил праздник; сколько лет мы вместе, а меня дома два дня подряд никогда не было. И вот теперь, для того чтобы Сабина чересчур не радовалась такому повороту в наших семейных отношениях, мне приходится корчить вид больного. А то еще привыкнет к вынужденным окнам во время моего трудового процесса и начнет требовать повышенного внимания. В то, что я заболел, жена дорогая поверила в два счета: если человек привык килограммами жрать пилюли, он слабо понимает, как без них обходятся другие. И хотя Рябов привел моих квартирантов в состояние повышенной боевой готовности, я не делаю никаких попыток даже высунуть нос за двери. Так что, любимая супруга, дорогой Гарик, приходящая домохозяйка и очень неразговорчивые квартиранты – вот весь мой круг общения. Правда, есть еще Астроном, чердачный житель, напрочь отказавшийся от сменщика. Да и к чему ему выползать из дома, когда неприятности могут постучать в дверь без особого приглашения.

Пусть Рябов вместе с Вершигорой командуют правопорядком, но попадись Астроном ментам, это тут же создаст излишние хлопоты. Он ведь не в бегах, потому что никуда не галопирует, а просто отсиживается на чердаке, хотя розыск на него объявлен еще всесоюзный. А вообще прекрасный парень, чего от него менты хотят – ума не приложу. За Афган получил несколько побрякушек, до того хорошо там оказывал интернациональную помощь. Вернулся домой с задранным носом, а его этим носом сразу же в дерьмо. Потому что прежде был героем, воином-интернационалистом, а теперь стал агрессором. Разве пацан виноват, что его раньше научили убивать, чем думать – этого никто понять не хочет, даже те вояки, которые выли ему «Я тебя никуда не посылал», кадровики наши замечательные. Вот что значит служить родине. Лично я вообще не понимаю, на кой нам такая армия, которая любое мирное общество до военного разора доведет. А случись завтра война, командиры начнут посылать в бой людей, всю жизнь их кормивших. Но люди те уже и не помнят, как автомат в руках держать, так что это пушечное мясо готово кормить настоящих псов войны. Вот если бы армия была профессиональной, так и стоила бы дешевле, и ценилась бы дороже. Впрочем, Астроному уже все равно в ней не служить. У него один путь в жизни – до ближайшей стены. Потому что за ним – семь трупов, не считая искалеченных. Он-то в Афгане привык мертвяками сорить, медали за это получал, благодарности, а на родной земле – шалишь. За каждого покойника норовят не побрякушку на грудь навесить, а в тюрягу засадить.

Если бы не служил парень воином-интернационалистом, так вряд ли его рыбалка завершилась таким чудесным результатом: семь-ноль в пользу Астронома. Он тогда водителем только устроился, вкалывал в строительном кооперативе по четырнадцать часов, дом строил, а в этом доме ему квартиру железно обещали. Выпала ему шара на выходной из-за срыва поставок цемента. Так другой бы такому счастью обрадовался и напился как следует. А Астроном бухать не хочет. Может от того, что пристрастился в этом Афгане дурь курить или по причине благополучно завершившейся всенародной борьбы с алкоголизмом – хрен его знает. В общем, поехал он на рыбалку. А через пару часов подрысачила хорошая толпа и стала намекать Астроному, что это место у них прикормлено. Хотя вместо удочек у рыболовов были исключительно шампуры и бутылки. И находились они уже в таком состоянии, когда за руль рискуют садиться исключительно менты. Менты, кстати, и среди них были. Обычный пикничок на колхозном уровне, еще с райкомовских времен. Слово за слово, стали они Астронома лупить. А тот же воин-интернационалист, привык: если на него кто-то подымает руку, значит это враг и родина за отпор только по голове медалью погладит. Так что Астроном сразу понял – одному против такой оравы без пулемета не выстоять, хотя место отдавать без боя он не собирался из принципа. А может решил для себя, что именно за его удочкой лежит граница родины, за каждую пядь которой он готов воевать до последней капли крови. Или понял, что перед ним те самые патриоты, которые гордились советским интернационализмом и жрали шашлыки с коньяком, пока он в Афгане лил свою и особенно чужую кровь. А теперь вот такие обзывают его агрессором. Ринулся тогда Астроном к своему «Камазу» и сотворил лобовую атаку, осиротив колхоз и райотдел милиции одновременно. Ну, а тем, кому выпало дышать, после пикничка наверняка потеряли вкус к рыбалке пожизненно. «Камаз» менты в конце концов нашли, но Астронома в нем уже не было. И хотя до сегодняшнего дня его фотография с тельняшкой под расстегнутой на две пуговки гимнастеркой украшает ментовские стенды и пугает мирных граждан исключительной жестокостью этого уголовника, я его все равно не боюсь. И даже спокойно сплю, пока он несет боевое дежурство, снова чувствуя себя при этом защитником интересов родины. Все верно, раньше он защищал интересы одних людей, а теперь других, какая в конце концов разница?

Только в отличие от тех деятелей, я позабочусь о судьбе Астронома. Весь видеоскарб, оборудованный для личных нужд, и прочие чердачные мелочи – уже его собственность. Придет время – получит надежные документы и хорошие деньги вместо памятной медали «За защиту чердака». Захочет, я ему и настоящую медаль зашуруплю, долго ли умеючи. И обойдется мне она куда дешевле, чем генеральские звездочки для одного полковника по заказу партнера.

Но пока ясный день, Астроном спокойно спит, и вряд ли ему снится медаль за нелегкую службу. А я сижу в той самой комнате, откуда отправился в мир иной Леонард Павлович Вышегородский, и в который раз любуюсь картиной Александра Рослина, одного из немногих по-настоящему великих живописцев, подаренных миру Швецией.

Этот портрет Рослин написал в первой половине восемнадцатого века, когда работал при дворе маркграфов Байрейтских. Это потом были Италия, Париж, знакомство с Буше и его влияние, мировая слава, поездка в Россию по приглашению Екатерины Второй. Все это было после того, как создал Рослин портрет с прекрасно выписанными деталями, сохранившим по сей день характер старого маркграфа. Интересно, отчего Вышегородский, которому всегда импонировала абстрактная живопись, повесил этот портрет в своей комнате? Быть может, оттого, что в частных коллекциях находятся всего две работы Рослина, несмотря на его гигантское наследие, и старику импонировало именно это обстоятельство. Кто теперь знает. Но как бы то ни было, одна из картин Рослина украшает коллекцию барона Гейнриха Тиссен-Борнемиса, вторая – находится в моей. Пока в моей. Потому что я сдержу слово, данное Вышегородскому: когда Гарик подрастет, все это будет его. В том числе и дело. А я куплю где-то неподалеку от города маленький домик, если не захочу жить в большом доме, который пустует в Майами уже третий год.

Есть у меня еще и скромная хижина на берегу Адриатики, но хотя Южноморск давным-давно эмигрировал, меня туда отчего-то не тянет. Быть может оттого, что я слишком люблю этот город, боюсь навсегда уехать из него и погибнуть, подобно Антею, оторвавшемуся от земли. Хотя чего-чего, а смерти я не пугаюсь. К слову сказать, Рябов уже построил небольшую виллочку на морском берегу. Может, оттого он так рьяно борется с преступностью, чтобы снять с окон железные решетки и спокойно встретить старость? Пока Южноморск стремительно одевается в металл, нужно ведь кому-то подумать о тех временах, когда на загородных домах будут установлены стеклянные двери, как во всех нормальных странах.

Так что Рябов старается. И от вынужденного безделья я изучаю его отчеты, газетные вырезки, кассеты с записями телевизионных передач. Сережа, наверное, думает, мою грудь при этом распирает чувство гордости за то, что деньги, брошенные в топку предвыборной борьбы Карпина, несут людям благо, А главное, Карпин считает: он великая шишка и других целей, кроме его поддержки, я не преследую. Пусть считает. Тем более, что независимые газеты, естественно не те, которым отсылает бумагу Котя, вовсю хвалят Карпина за наконец-то действенные результаты в борьбе с обнаглевшей преступностью.

Жаль, что я не министр внутренних дел, а то бы без колебаний влепил Рябову орден на его широкую грудь. И не только за освещение Южноморска, о котором горожане стали забывать. Ведь даже трудно себе представить всю организационную мороку по заменам ламп дневного освещения. Но что лампы, Рябов способен на большее. Каждый вечер он запускает только около десятка бригад, то есть дружинников из «Содействия», при менте, конечно, на вариант «подсадной утки». Идет по улице какой-то раззява, разодетый в пух и прах, как вдруг налетают на него бедовые ребята, тянут с хилых плеч кожаную курточку, но откуда ни возьмись, появляются мальчики, тренировки которых оплачивает банк «Надежда». И козе понятно, при таком стечении мускулистых обстоятельств попасть в милицию для налетчиков наиболее счастливый вариант. Они ведь, в основном, пополняют больничные койки и мечтают только лишь о том, чтобы встать с них через несколько месяцев, зарекаясь бегать на гоп-стоп. Есть в «Содействии» и девичья группа, к которой пристают вечерами особенно активно, но, как правило, столкновения с ней заканчиваются для хулиганов летальными исходами. Ну, в самом деле, разве девчушка какая-то виновата, когда просто отбивается от вора и насильника, а он после этого напрочь не хочет дышать? Я всегда знал, что из всех животных баба самая опасная, но не до такой же степени. Особенно, если учесть последний подвиг наших девиц.

Какой-то придурок долго и нудно развлекался тем, что уродовал городские статуи. Тут вся пресса спелась дружным хором: и та, что поддерживает Пенчука, ругая Карпина, и та, которая делает вид – гнуснее Пенчука никого в природе нет, а Карпин – просто венец ее творения. Орут газеты: караул, вандализм, доколе… А этот деятель ломает памятники, потому что прессу читать не привык. Девки его случайно возле статуи у музея накололи, когда он голому мужику отбивал мраморное яйцо. Так они его в два счета на того мужика похожим сделали, разве что у мраморного инвалида осталось на одно яйцо больше и обе руки целые. Раз вандала никто обнаружить не смог, чтобы похвалить за работу по памятникам культуры, то девчушек этих вообще искать никто не будет. Потому что «Содействие» есть «Содействие». И менты, у которых не хватает людей и горючего для патрулирования, должны быть просто довольны тем, что многие бандитствующие элементы не рискуют уже вести себя в городе чересчур нагло. Но это так, мелочи. За Рябовым числятся и более звонкие дела.