Текст книги "Чужая осень. Транзит через Одессу. Лицензия на убийства"

Автор книги: Валерий Смирнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 51 страниц)

8

Рубиновый мотыль, коснувшись воды, разлетелся по ее поверхности после быстрой атаки жемчужного гурами. Ярко-красный меченосец судорожно глотал свою долю добычи, юркие неоны подбирали снизу совсем крохотных червячков, ускользнувших от широко раскрытой глотки парусообразной скалярии, и только глупый золотохвостый вуалехвост скромно держался в стороне, перепуганно таращась по сторонам своими громадными выпуклыми черными глазами. Наши меньшие братья не отличаются своим поведением от старших. Кто смел – тот два съел, трусам достаются объедки, как вуалехвосту.

Шесть громадных аквариумов могли показаться в салоне клуба-студии «Солнышко» чем-то лишним только на первый взгляд. Многие посетители, наглядевшись на продающиеся здесь предметы, с удовольствием переводили свой взор на обитателей подводного царства. Даже как-то не верится, что за окном, возле которого прекрасно себя чувствуют обитатели тропиков, стоит зима, с ее холодными дождями вперемешку с мокрым снегом.

Клуб-студия «Солнышко» начал свою работу при комитете комсомола Южноморского пароходства два месяца назад, но уже за такой короткий срок успел обрасти многочисленной клиентурой. Доходы от реализации товаров распределялись следующим образом: тридцать процентов комсомолу, семьдесят – на зарплату и развитие производства. Деньги здесь плодились с невиданной скоростью, даже на центральной улице города появились лотки, с которых продавались товары. Комсомольское предприятие не ограничилось лишь продажей картин, графики, чеканки, произведений декоративно-прикладного искусства. И это был очень верный ход. Рано или поздно, как и во всякой конторе наши славные правоохранители должны были начать искать здесь какие-то левые дела, как говорят деловые, вошей. Чтобы облегчить их задачу, воши были рассыпаны щедрой рукой лишь бы до главного они не добрались. На комиссию у моряков принимались ручки с золотыми перьями, бижутерия, косметика. Клиенты шли косяком со всех сторон. Сдатчик называл свою цену, к которой приплюсовывалось двадцать процентов комиссионных, а покупатель хватал дефицит, стоило ему появиться на прилавке, по любой цене. Даже на дезодорант, отпущенный «Солнышку» со складов пароходства, была установлена двадцатипроцентная надбавка, пятирублевый флакон люди с радостью брали за шесть.

Многочисленные коммерческие агенты, как и весь мгновенно разбухший штат студии, кроме ее директора Романа Дубова, сидящие на проценте от сделки, доставляли разнообразные товары с невиданной быстротой. Распределение пресловутых двадцати процентов прибыли было отрегулировано до автоматизма: пятая часть агенту, доставившему товар, остальное – продавцам, экспедиторам и комсомолу. Все это носило поверхностно-мелочный характер: ну подумаешь, надбавка десять рублей за флакон французских духов. На черном рынке такие духи идут минимум за восемьдесят, а здесь – шестьдесят. Но если учитывать, что агент привез из Прибалтики машину этих духов, и на каждом из десяти тысяч флаконов имел два рубля? Однако, духами любительское объединение не ограничивалось и торговало всем, что можно продать.

Учитывая, что у нас успешно можно перепродавать даже дерьмо, дела «Солнышка» шли очень неплохо. Клуб-студия занимался и реализацией запасных частей, доставляемых с заводов-изготовителей, на автомобильном рынке. Закупив в Москве тридцать тысяч календарей по цене семьдесят копеек за штуку, их благополучно перепродали незадолго до Нового года по рублю тридцать, наплевав на эти самые двадцать процентов: уж очень боевой народ подобрался в этой компании, книгами торгуют по невесть каким ценам, скупают оптом самопальную продукцию в Грузии и Армении и при этом никто их кооператорами-кровососами не именует – комсомольское предприятие.

Торговый зал, расположенный на Южноморском морском вокзале, естественно, не торговал ни жигулевскими «крыльями», ни кооперативными сапогами. Он полностью соответствовал своему главному предназначению. Правда, здесь среди очень интересных работ находилось немало дряни: пепельницы в виде женских задов, полотенца с оттрафареченными сторублевками, пластиковые кошечки. С лотков этот товар шел неплохо, а в салоне его не спешили хватать, несмотря на то, что вход туда был платный, прямо как на ВДНХ, гони двадцать копеек, хочешь – покупай, хочешь – просто смотри.

Стоило кому-то из посетителей раскошелиться на картину, как ее тыльная сторона визировалась надписью «Клуб-студия „Солнышко“», что давало право на беспошлинный провоз за рубеж. В основном из-за этой надписи и пошел сюда отъезжающий клиент, что могут стоить картинки самодеятельных художников? Но с каждым днем все больше места занимали на стенах работы членов Союза; коллеги Дубова, узнав о его кормушке и прекрасном сбыте, ринулись покорять своим искусством мир с помощью несчастных беженцев из Страны Советов. И все были довольны, особенно я, не имеющий к этому прекрасно налаженному делу никакого отношения.

– Здравствуй, Ромчик, – наконец-то отрываюсь от аквариума и обращаюсь к стоящему за спиной директору комсомольского предприятия, – а не дорого ли обходятся тебе эти рыбки?

– Зато люди радуются, многие заходят сюда только из-за них.

По виду Дубова сразу можно определить, что Оксана всерьез продолжает работать; если прежде его одеяние ничем не отличалось от облачения многих собратьев по кисти, то теперь своим видом Рома напоминал приемщика стеклотары перед посещением театральной премьеры. Смешно было бы предположить, что он так наряжался бы только из-за занимаемой ныне должности.

– И дорого тебе стоит это удовольствие?

– Аквариумы сам сделал, рыбок знакомые ребята принесли, а их папа получает сотню в месяц.

– А, у них еще и папа есть, я-то думал, что здесь одни сиротки.

– Его здесь прозвали Рыбкин папа, смотрит за всем хозяйством, воду меняет, кормит их, – пояснил Дубов.

– Интересно у тебя тут, специально зашел посмотреть, о твоем салоне весь город гудит. А что это за бугай у двери?

– Он билеты продает и, в общем, вышибала.

– А что, бывают неприятности? Ты же сам не подарок, на свою восточную гимнастику до сих пор, наверняка, бегаешь?

– Так спокойнее, да и должен кто-то билетами торговать, а мне самому за порядком следить времени нет, дел невпроворот.

Да, большой начальник, деловой, каких мало; наверняка лупит со сдатчиков процент помимо кассы и считает себя умнее Рокфеллера, еще и на покупателях наваривает, делает вид, что специально для них оставляет мазню повышенного спроса.

Следуя заветам Петра Ивановича, я полностью выполнил свой долг, лично проконтролировал даже незначительные детали, насладился общением с прекрасным, от чего порой передергивало – как это такую дрянь кто-то покупает – и моя миссия по отношению к этому предприятию смело может быть завершена.

– Что ж, Ромчик, я рад за тебя. Как-нибудь еще зайду, а сейчас мне пора.

Зимний воздух приятно холодит легкие, с удовлетворением отмечаю, что моя машина не вымыта и даю газ по жидкой каше, щедро разбросанной по дороге южной зимой. Все идет, как нужно. Можно пускать пробный товар по пробитому Глебовым каналу.

Найти Котю Гершковича оказалось легче легкого, стоило только с утра посадить одного парня на телефон, другого отправить в известный район, а третьему нести боевое дежурство у ресторанчика «Волна». Прошло всего несколько часов, а поиски уже увенчались успехом, и как всегда невозмутимый Гершкович назначил мне свидание, честно предупредив, что в нашем распоряжении не более сорока минут. Откровенно говоря, мне хватит и десяти, остальное время пусть Котя резервирует для себя лично.

– Я сразу хочу тебя спросить, пока ты не начал мне что-то рассказывать, – начал без предисловий о здоровье Котя. – Ты знаешь, я в этой живописи понимаю не хуже всех генсеков, вместе взятых. Хоть объясни что куда, а главное зачем были внесены такие бабки. Видишь, твои намеки на консультантов оказались лишними. Мы верим друг другу, и ты никогда не подводил меня ни на копейку.

– Значит так, Котя, считай, тебе свалился хороший нахыс. Ты получил работы известных нью-йоркских живописцев Давида Бурлюка, Бориса Григорьева, Мстислава Добужинского. Кроме того, у тебя есть одна вещь кисти Александра Древина, который на свою голову не успел сбежать в Нью-Йорк, а потому в тридцать восьмом году справедливо за это поплатился.

– Слушай, а чего ты так радуешься за его судьбу?

– Я не радуюсь, просто ставлю тебя в известность.

– А знаешь, из тебя при желании мог бы получиться неплохой полицай…

– Котя, дорогой, оставь свои дебильные подозрения, ты же умный парень и знаешь – такие, как я, никому не служат, только себе.

– Не морочь мне бетэн, он и так ноет. Свободных людей не бывает, каждый чем-то повязан.

– Перед тобой – счастливое исключение. Мне не нужно, как другим, перестраиваться, выдавливать из себя по капле раба. Я им никогда не был: ни во времена звездатого Ильича, ни в год борющегося за дисциплину полупроцентника Андропова, ни когда страной правил главный контрпропагандист Черненко, ни тем более сейчас. Я не кричал «уря!», не клеймил позором Сахарова, не высказывал единодушного одобрения по поводу подорожания водки, а всегда оставался при своем мнении. В отличие от проституток, занявшихся сейчас борьбой за перестройку, ты посмотри на них: вчера одобряли и осуждали, а сегодня – борцы за новое общество. И еще. Я давным-давно знал то, что сейчас по капле открывают так называемому советскому народу, и жизнь свою строил по образцу и подобию родненького государства.

– Что ж ты не пошел вкалывать в райком в таком анекдотическом случае?

– Потому что у меня вместо партбилета всегда была голова. Спина у меня, как у тебя, плохо гнется. Поэтому предпочитаю заплатить тысячу рублей за двадцать ампул аллергоглобулина, который выдают на шару партийным бонзам высшего эшелона.

– Я немножко знаю твои дела, скажи, а не страшно?

– Нет, Котя, только тебе признаюсь, я много раз смотрел в глаза смерти. Что я теряю на этой земле? Ну не выпью еще пару канистр коньяка, не врежу к имеющимся двум-трем сотням еще пару десятков баб, так что…

– Нет, это в виду не имеется, а распоряжаться жизнями других – это твое право?

– Я сказал тебе, с кого лепил свою жизнь. Нельзя жить с чистой совестью в государстве, которое только тем и занимается, что всю свою историю врет своим гражданам, и убивает тех, кто этой лжи не верит. Вот они сейчас и взбесились на митингах, потому что узнали, кто ими командовал. Кстати, бесятся не от жира, с голода. И чего я должен переживать, если именами убийц названы улицы и города, если они лежат у Кремлевской стены, нашей главной достопримечательности. Ну где еще в центре столицы есть кладбище, этакая пирамида для прорвавшихся к власти уголовников? Теперь они лежат как фараончики, и вреда никому не делают. Ничего, другие стараются. И еще одно тебе расскажу. Когда я был совсем пацаном, жили у нас во дворе два ветерана войны. Один таскал на себе «языков» через линию фронта, но потом его самого немцы взяли. Полгода у них просидел, наши освободили и отправили на десять лет в Сибирь, лишив орденов и медалей пожизненно. А второй в это же бурное время на фронтах кровь свою мешками не разбрасывал, а честно и верно пытал и стрелял своих сограждан согласно чекистскому долгу. Думаешь, одни фашисты на фоне виселиц фотографировались? Я видел его фотографию, уперся на труп только что расстрелянного ногой и подписывает документ: приговор приведен в исполнение. Знаков отличий на нем, как на породистой собаке, к спецмагазину прикреплен, машину – вне очереди обслуживают, как ветерану войны с собственным народом. И счастливо живет до сих пор, внуков нянчит. А первый спился вконец и сдох, как собака, один, в подвале, у него-то и квартиры своей не было. И никогда никто не будет судить этих ласковых дедушек, как и их не менее приятных сыновей, сажавших в психушки и вешавших сроки, убивавших лагерями еще вчера. И знаешь почему?

– А как же не знать? – ответил несколько изумленный моей запальчивостью Котя, – потому что тогда их надо ставить с фашистами на одну доску. Те тоже кричали, что выполняли приказ.

– А в заключение моей политинформации скажу тебе, что я эти приказы не выполнял бы, чтоб мне с носом быть. Полицай из меня не выйдет, у них доля плохая, нет срока давности. Знаешь, сколько этих полицаев мой соседушка переловил, он об этом любил пионерам рассказывать, и вешал им по двадцать пять лет, если те в расстрелах не участвовали. Про то, что сам невинных стрелял, молчал, конечно. А теперь у меня есть для тебя новость.

– Что такое, – сделал изумленный вид Котя, – евреев стали брать на работу в КГБ?

– Там и без твоих сионистов, торгующих Россией, резидентов хватает. Мало того, что вы захватили мировое господство, сделали Октябрьский переворот, так теперь из-за того, что уезжаете, магазины пустые.

– Ну хорошо, все евреи уедут, на кого ты будешь сваливать беды советского народа?

– На очередного козла отпущения, проклятый космополит, убийца в белом халате, посоветовавший американцам разбрасывать колорадских жуков над российскими полями. Поэтому я спрашиваю, кто из твоих друзей едет на днях в Штаты?

– А какое тебе дело до этого, тупоголовый хозар, жаба давит, что тебя хрен выпустят?

– Просто один христопродавец напомнил мне, что еврей не роскошь, а средство передвижения.

– Но только без криминала.

– Котя, обижаешь, я просто хочу подарить этому человеку несколько картинок, там они идут. Он их купит совсем подешевле.

– Тогда он купит их завтра, часиков в десять, чтобы ты не нервничал. Какие работы он должен прикупить?

– Директор сам предложит своему клиенту отличный товар. Пусть он только подойдет к нему и скажет: «Нет ли у вас чего-нибудь, ну, очень-очень оригинального».

– Да, такие идиотские слова случайно никто не выговорит, – блеснул лысиной Гершкович. – Клиент, как я понимаю, за такой подарок просто поделится с тобой рассказом о его прохождении…

– Не со мной, Котя, а с тобой, и самым подробным образом. Кстати, ты не спросил, куда ему идти.

– Не держи меня за малохольного, – устало покачал очками Котя, – или я не имею понятия о рождении комсомольского предприятия «Солнышко»?

9

Рябов ждал меня в сауне, и такое легкомысленное поведение было обусловлено тем, что к моей «Волге» в течение всего дня надежно приклеилось «Жигули» с Сашей-борцом за рулем. Хотелось спросить, как там его сын, но на улице должен вести себя со своими телохранителями, словно с незнакомыми людьми, а когда я подъехал к спортивному комплексу, меня вел уже совсем другой экипаж: видать, Сашина смена закончилась.

Голый Рябов сидел на диване, с удовольствием поигрывая мускулатурой, щедро поросшей шерстью.

– Сережа, отсюда едем к Глебову и на сегодня все, а завтра Костю ко мне, утром. И, кстати, передай ему, если он еще раз будет издеваться на аукционе, это нехорошо кончится. Ему что, на жизнь не хватает?

Книжный аукцион был любимым времяпрепровождением Кости. Старинные издания, в основном, здесь покупал литературный музей, где у Константина были знакомые девочки. Они и информировали его, какую максимальную сумму мог себе позволить выложить музей за ту или иную книгу. С музейными представителями Костя торговался до изнеможения, но в конце концов уступал им. Не станет же он в самом деле покупать на аукционе собственную книгу.

– А что мы будем делать у законника? – отвечает вопросом на вопрос Сережа.

– Рябов, я слышу в твоих интонациях плохо скрываемое отношение к юристу, который изредка помогает тебе стать богаче. Что касается твоего намека о законе, то в России нет закона, есть столб и на столбе корона. Знаешь, Сережа, сейчас все вокруг трещат – мафия, мафия. А то, что само государство наше – самая большая мафия, этого никто не замечает. И методы у него соответствующие. Вчера перед сном вместо видика случайно врубил телевизор, там какой-то пень надрывался, будем строить, говорит, правовое государство. Но пока мы живем не в правовом, зачем подчиняться его законам, которые нарушают все, кому не лень. А кому лень – нарушают из-за лени. Торговая мафия, чиновная мафия, партийная мафия – а все вместе взятое? Мы зарабатываем хорошие деньги, чтобы жить нормально. Нормально, подумай. Установлен государственный порядок: хочешь жить нормально – воруй, крути, убивай. Чтобы получить возможность нормально питаться, иметь квартиру, машину, пить коньяк…

– Ты сегодня был у Студента? – Сережа прерывает поток моих антисоветских измышлений, порочащих государственный строй.

– Будто не знаешь, – не признаюсь в том, что не могу еще затормозить после разбега, начатого у Гершковича.

– Полдня слушал рассказы Студента. Потом Котю. Теперь тебе хочется выговориться – все правильно.

– Извини, Сережа, ты прав, кому охота слушать такую дурь. Мы с тобой счастливы и стихи «Харкая кровью, купаясь в говне, счастливо живу я в Советской стране» – не про нас.

– Это точно. Пусть другие кровью харкают.

– Как я понимаю, сегодня ты не будешь меня насиловать внеочередной тренировкой. Почему же ты позвал меня в эту расслабляющую обстановку?

– Ты не высыпаешься. Да и нервы, судя по разговору, на пределе. Тебе таки-да нужно расслабиться. Хочешь точечный массаж?

– Опять? В свое время ты уже снимал напряжение при помощи скрипачки, я надолго запомню, чем завершилось то расслабление. Пока старик читал книжку и смотрел очередную дозу возбуждающего, глотая адельфан, я двое суток не смыкал глаз. А потом неделю возился с этим пассажиром Вершигорой. Его ищут, а этот пассажир снова рвется в бой. Куда ты его определил?

– Он в кооперативе. Подставной председатель, главбух. Купил японские вязальные машины, гонит колготки по червонцу. Говорит, если их по три рубля продавать – и то сто процентов навара. Дважды был у Леонарда Павловича.

Уму, казалось бы, непостижимо. Человека ищут, а он в городе неподалеку уже давным-давно прописан, квартиру поменял, усы отрастил, бабой с готовым ребенком обзавелся – и всего за два месяца. Я бы его за три дня вычислил, а так его еще сто лет разыскивать будут, тем более, что сейчас он никакой не Вершигора.

– Сережа, смотри за ним внимательно, – одобряюще сказал я и чуть не добавил «Так же, как за мной».

– Не кури, – предупредил меня Рябов, видя, что в моих руках появилась сигарета, – перед массажем это вредно. Раздевайся.

– Забодал ты меня своим массажем, – пробормотал я, недовольно бросая сигарету на стол и выполняя боевой приказ. Сережа с одобрением посмотрел на мои действия и приоткрыл дверь во вторую комнату. Через порог перепорхнули два небесных создания, лет по пятнадцать каждая, сделанные словно под копирку. Даже небольшие черные бабочки на их беленьких челках были совершенно одинаковые. После всего, я-то рассчитывал совсем на другое.

– Они однофамилицы? – осведомляюсь у Рябова.

– Нет, близнецы, – не понял шутки Сережа.

– Сережа, я только что говорил тебе о законах. Это называется развращение малолетних.

– Не надо развращать. Они кое-чему еще тебя научить смогут.

– Тогда я пас. Пусть делают со мной все, что захотят.

Сережа неторопливо пошел к дверям, бросив на ходу «Девочки, работайте», и плотно прикрыл за собой дверь.

– Вы умеете делать точечный массаж? – задал я вопрос, становящийся традиционным для этой комнаты.

Вместо ответа девочки синхронно вызывающе улыбнулись и одновременно сбросили купальные халатики. Да эти школьницы не чета застенчивой Инге, которая не раскрывала глаз, издавая протяжные стоны во время обмена своей невинности на старинную скрипку, девочки смело сбрасывают с себя одежду. Медленным движением пальцев они расстегнули «половинки» и освобожденные от материи груди прыгнули вперед, а мне почему-то еще раз вспомнилась Инга, которая, позабыв опыт первой нашей встречи, полчаса вздыхала, пока, наконец-то, решилась снять трусики. Эти действуют куда энергичнее, движения заученные, наверное, перед зеркалом репетировали. Вон как одновременно в четыре руки потянули завязки на своей спецодежде, и она, обнажая два совершенно одинаковых золотистых лобка, белыми комочками упала к ногам.

– Девочки, на хороший сэндвич у меня уже нет времени, – взмолился я, видя надвигающихся на меня с непоколебимой решимостью сестричек. – Кроме того, я рассчитывал просто на массаж…

– Все будет хорошо, – успокоила меня одна из них, и я чуть не заржал, эти соплячки вообразили себя самыми опытными в мире, не подумав о том, что половой стаж пациента длительнее их собственного возраста.

Четыре соска плавно заскользили по моей груди, заставляя слегка напрягаться мышцы, и я почему-то подумал: «Если Сережа и сейчас зайдет, чтобы отправить меня работать, убью». В конце концов каждый человек имеет право на короткий отдых перед следующей, невесть какой по счету, деловой встречей.

Через пятнадцать минут я уже был готов к ней. Осталось только подождать, пока Сережа закончит дружескую беседу со своей очередной дамой прямо на жесткой скамье у бассейна.

По дороге к Глебову я поинтересовался:

– Ты расплачиваешься с ними долларами?

– Рублями. Девочки стали дороже.

– Инфляция, Сережа. Если женщина не будет торговать собой, ей никакой зарплаты не хватит даже на одежду. А кто твоя приятельница, и что за оригинальная постановка вопроса, ведь есть еще одна комната.

– Она любит, чтоб оригинально. Тренер по гимнастике. В прошлый раз просила трахнуть ее прямо на брусьях. Денег, кстати, не берет.

– А подарки берет?

– Да.

– Ну и подари ей купюру зеленого цвета. Она возьмет, это тебе не рубли, которые не стоят бумаги, чтоб их печатать.

– Поэтому ты постоянно меняешь рубли на доллары?

– И поэтому, и потому, что только с долларами я чувствую себя в родной стране не второсортным человеком. За рубли с тобой никто разговаривать не будет, а за доллары любой штаны снимет, не хуже этих девочек. Скоро только на доллары хоть что-то здесь покупать можно будет.

– Мы и за рубли купим.

– Правильно. Однако все идет к тому, что мы будем жить по законам нормальных стран. Но пока рубль не станет конвертируемым, это будет не более, чем потуги. И время на это понадобится. Поэтому – шире дорогу доллару.

– Так нельзя сейчас.

– Сейчас нельзя, завтра можно. Причем официально. Но каждое завтра готовится сегодня, поэтому я встречу его вооруженный зеленкой, за которую мне продадут что угодно. А тебе с твоими деревяшками дадут пинка в зад. Или потребуют два чемодана рублей за товар, стоящий по госцене треть чемодана.

– У меня тоже доллары есть, – оправдался Сережа, как будто не я, а кто-то другой посоветовал ему в свое время покупать за деревяшки настоящие деньги.

– Ну, тогда выскочи и купи хороший букет цветов, – заканчиваю ничего не значащую беседу.

Хозяйке дома букет, выбранный Сережей, явно придется по вкусу. Среди ревущей холодным северным ветром зимы пять крупных роз могли показаться чем-то сказочным, особенно, если учитывать их цену. Но подлинная красота окончательной оценке никогда не поддается.

Небольшая квартирка Глебовых сияла чистотой и уютом, семейная жизнь Саши не в пример моей, жена – прекрасная хозяйка, ласковая подруга и заботливая мать, два пацана – круглые отличники, вдобавок успевают заниматься в шахматношашечном клубе. Я вздохнул, вспомнив своих близких и немного позавидовал Глебову: в такой дом приятно возвращаться, а я вот сколько могу держаться от своего на расстоянии – столько и использую этот шанс не видеть свою дорогую по размерам приданного супругу, сыночка-ангелочка, дьявол этот все-таки ангел, пусть падший, и любимого тестя, соединившего в своих руках судьбы очень многих людей.

Если что и было удивительного в этой квартире, то дверь: ободранная с кусками свисающего дермантина, словно выволокли ее со свалки и установили назло хозяину темной ночью. Однако, Саша специально придал новенькой двери такой импозантный вид: ограбление квартир в районе Вишенек давно стало изо дня в день повторяющейся традицией. А с такой дверью спокойнее, посмотрят на нее ворюги и решат, что обитает за ней давным-давно опустившийся ханыга, с синей, как у Фантомаса мордой, у которого можно спереть разве что пару пустых бутылок.

Я откровенно обрадуюсь, если не застану в этом доме близких Глебова, не люблю вести за семейным столом разговоры с его хозяином, полные туманных намеков и замаскированных легкой болтовней серьезных предложений, так, чтобы кроме нас с Сашей ни жена, ни дети не догадались, о чем идет речь.

Глебов открыл дверь и очень удивился, увидев вместе со мной Сережу. Они друг друга просто не переваривают: Глебов считает Рябова хитрым цепным псом с повадками неандертальца, а Сережа как-то заметил, что не очень бы удивился, если Сашка окажется педиком и даже проверил свою вызванную приступом неприязни версию.

– Здравствуй, Саша, – забарабанил я с порога, – а где Наталия Александровна, почему не слышу детей, один что ли на хозяйстве? – и не дав Глебову ответить, протягиваю знак внимания к его семье.

Саша нашел для этого подарка подходящую хрустальную вазу, налил туда воды и добавил несколько капель одеколона.

– Выпьешь? – коротко спросил меня Глебов, даже не обращая внимания на расположившегося в кресле без всякого приглашения Рябова, и добавил: – Жена с детьми у подруги.

– Если можно, только кофе, – попросил я, не обращая внимания на насупившегося Сережу. – Ты все отлично сделал, Саша, откровенно признаюсь, я даже не ожидал, что все это примет такой вид.

– Пришлось поработать, – скромно оценил собственный труд Глебов, – хотя, если быть откровенным до конца, самым сложным было ненавязчиво помогать твоему протеже выбирать верную линию поведения. Ты предложил подходящую кандидатуру – оформление, ремонт да и связи с ремесленниками – это уже его работа. Но сейчас мне хочется обратить твое внимание на другое обстоятельство, один из агентов по снабжению…

– Я знаю, Саша, но он стучит моему осведомителю.

– Сегодня твоему, а завтра… Ты же сам сказал, что дело серьезное.

– Уберем этого стукача, появится другой. И еще неизвестно – откуда.

– Все равно быстро он не появится, для этого нужно время. Я так понимаю, что пока они внедрят туда своего очередного сексота, студия перейдет на вполне легальное положение. Поэтому, я просто советую тебе подумать, по своему опыту знаю, что все начинается с мелочей. Зачем зависеть от слепой случайности?

– Я подумаю, Саша. А за отлично проделанную работу тебе полагается премия как победителю социалистического соревнования. Но расписываться в ведомости не нужно, она будет переведена на твой счет.

– На мой?

– Извини, на предъявителя.

– Все ты знаешь, – польстил мне на прощание Саша, – с тобой даже страшно разговаривать.

Первое время мы ехали молча, пока я, наконец, не оторвал от раздумий Рябова:

– Сережа, это наша ошибка, Саша прав. Тем более, я никогда не доверял уголовникам. Поэтому подставной вариант, сочиненный тобой, может принести нежелаемые последствия.

– Что мне делать? – нарочно спросил меня Рябов и тут же слетела с него обычная невозмутимость, – тебе этот пидар на мозги капает. А ты его слушаешь.

– Юпитер, ты сердишься, значит ты не прав. Чтобы больше я не возвращался к этой теме. Отвези меня к Свете.

– Тебе нужно ехать к семье, – с едва различимой долей злорадства в голосе сказал Сережа, – ты там неделями не появляешься. Сабина уже устроила Леонарду Павловичу скандал. А он у меня допытывался.

– Давай домой, – вяло соглашаюсь с Сережей, виновато улыбаясь, а сам вскипаю от ярости. Старик давным-давно понимает, что я искусственно увеличиваю свой объем работы, но не придает этому особого значения – все мужчины так себя ведут. Однако он наверняка злится оттого, что я не соблюдаю правил семейных приличий, да и Рябов, наверняка, косвенно мог подтвердить это.

Дрова трещали в камине, Сабина протянула к огню ноги, заботливо укутанные клетчатым пледом, и молча смотрела на языки огня.

– Здравствуй, дорогая, – тихо прошептал я, пытаясь ласковыми интонациями сбить порыв предстоящей бури, – извини, меня долго не было, как наш Гарик?

Образцово-показательная забота о нашем сыне должна была внести еще один плюс в графу моей добродетели, да и на обезьянью любовь супруги я рассчитывал. В крайнем случае, докажу делом, как я ее страстно люблю.

Сабина видимо долго созревала для семейной сцены, поэтому мне самому придется атаковать, лучшей зашиты еще не придумано.

– Интересно, где ты пропадаешь? – начала осторожный старт моя жена, – тебя неделями не бывает дома. Где ты шляешься по ночам? Только не говори о работе – это твое дежурное слово.

– А что ты знаешь о моей работе? Ты знаешь, сколько энергии и сил занимает она? А время? Вчера, чтобы подписать одну бумагу, я убил четыре часа. Если бы ты хоть понимала, то я мог бы тебе коротко объяснить. Но с тобой разговаривать или доказывать что-то – все равно, что биться головой об стенку – болевые ощущения и никакого толку. Так что не выводи меня из себя, я тридцать часов на ногах.

– Ударник коммунистического труда, – съязвила поднаторевшая в общении со мной Сабина. – Я не знаю, чем ты там занимаешься, но по бабам бегаешь – это точно. Тебе же не жена, прислуга нужна и время свободное. Интересно, откуда ты сейчас явился, от очередной своей сучки?

– Да, от сучки по фамилии Глебов, может тебе рассказать, где я был раньше, чтобы ты окончательно успокоилась, рассказать о том, что пришлось сделать всего за одни сутки?

– Не нужно мне знать о твоих делах, я давно догадываюсь о главном…

– А, ты не хочешь знать о моих делах? Ты ничего не видишь, ничего не знаешь. Ты не понимаешь, что только твои побрякушки стоят столько, сколько не выплатит тебе твоя школа, проработай ты там до четвертого тысячелетия. Ты не догадываешься, что дом, записанный на тебя по себестоимости – около полумиллиона, что массажистка, разминающая твою жирную задницу, стоит триста рублей в месяц. Или знаешь? А просто не ведаешь, откуда деньги берутся?

– А зачем ты подсовываешь отцу порнографию? – нашла очередной аргумент для продолжения семейной сцены Сабина, – у него же повышается давление. Ты что, его в могилу решил свести?

– Твоему отцу я многим обязан, и отношусь к нему подобающим образом. А ты лучше скажи, какие фильмы сама смотришь? Думаешь, я не знаю, может ты еще Гарику их демонстрируешь?

– Ты что, с ума спятил?

– Спятишь с тобой, – продолжаю успешно начатое наступление, – если ребенок говорит, что ты смотришь «Екатерину», откуда он знает? Наверное, после той сцены, где Потемкин услужливо подсовывает царице жеребца, тебе и ударила мысль в голову насчет моего аморального поведения. Насмотришься порнухи, вот и лезут дурные мысли в голову. А я вместо того, чтобы отдохнуть, должен выслушивать эти бредни? – голос почти переходит на крик, сцену крайнего возбуждения прекрасно дополняет вылетающая изо рта слюна.