Текст книги "Лев Гумилев"

Автор книги: Валерий Демин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 24 страниц)

Понятно, что неуправляемая и бесконтрольная вольница, по непонятным причинам отождествляемая некоторыми историками со свободой и демократией, нуждалась в немедленном обуздании. Тем более что Новгород, а вслед за ним и Псков, недовольные укреплением Москвы, затеяли опасные политические интриги и возымели серьезное намерение поступиться общероссийскими интересами и присоединиться либо к Литве, либо к Ливонии, либо к Швеции. Дабы покончить с сепаратистскими настроениями (которые, к чести новгородцев и псковичей, разделяли далеко не все), требовались бескомпромиссная политическая воля и твердая самовластная рука. Таковая вскоре нашлась: Иван III (Великий) и Иван IV (Грозный) навсегда отбили охоту у новгородских и псковских псевдодемократов торговать интересами государства Российского.

Какой крови это стоило – хорошо известно из летописей и мемуарных источников. Московские летописцы не пожалели ярких красок и возвышенных слов в похвалу авторитетному и грозному властителю государства Российского Ивану, заслуженно прозванному Великим. Авторы летописей точно прониклись тем общим пассионарным духом, который был присущ самому царю Ивану III, его ближайшим сподвижникам и всему московскому люду, что ковали мощь и величие Российской державы. Особенно наглядно это проявилось во время борьбы с новгородским сепаратизмом, когда независимая и богатая феодальная республика на Волхове в своем соперничестве с Москвой дошла до последнего предела и готова была, поступясь общерусскими интересами, перейти в подданство к польскому королю. Вождем и идейным вдохновителем антимосковской партии волею случая стала вдова новгородского посадника Марфа Борецкая и ее дети. Правда редко бывает на стороне государственных изменников и предателей. Так случилось и с новгородскими самостийниками.

Идею государственного централизма в полной мере смогла реализовать только Московская Русь, да и то – опираясь на достижения имперского строительства Чингисхана и Золотой Орды. Именно в новгородской эпопее наглядно проявилось пассионарное воодушевление москвичей, которое переломило апатию во много раз превосходящего большинства новгородцев. Последние думали прежде всего о своей мошне, первые – об интересах родины. Победоносный клич «Москва! Москва!», прозвучавший впервые на реке Шелони 14 июля 1471 года, на долгие десятилетия стал главенствующим на всей необъятной территории новой и разрастающейся вширь России. Усмирение и умиротворение Новгорода сопровождались жесточайшими репрессиями. Летописцы сообщают о них с леденящими душу подробностями. После Шелонской битвы на пепелище Старой Руссы великий князь Московский самолично учинил показательную расправу над приверженцами новгородской самостийности и сторонниками Марфы-посадницы.

Но, похоже, иного лекарства против воинствующего сепаратизма, кроме применения силы, история просто не знает (о чем, между прочим, свидетельствуют и события уже нашего времени). Ведь новгородцы не внимали словам разума и убеждения. Увещевательных грамот им было отправлено предостаточно. И если бы царь Иван проявил мягкость или нерешительность и дальше продолжал слать грамоты и ждать когда их обсудит вече и примет решение путем голосования, то сегодня бы Новгород (а вслед за ним и Псков) входил бы в состав Шведского королевства или Польши, а внешняя граница России проходила бы невдалеке от Москвы, где-нибудь под Можайском (как это и было в середине XV века). Впрочем, пришлось, опережая события, несколько забежать вперед, хотя в этом большой беды нет: повествование настоящей главы двигается не только историческим (хронологическим), но и логическим путем…

* * *

Гумилёв развеял ряд исторических мифов, по сей день бытующих в учебной и справочной литературе и касающихся соседей Руси, например половцев . В обыденном сознании закрепилось представление о них как о типичных кочевниках, вихрем налетающих на врагов и так же быстро испаряющихся в степи. В действительности (и Гумилёв это блестяще показал) основу хозяйства у половцев составляло не коневодство (как у печенегов или татаро-монголов), а скотоводство с преобладанием крупного рогатого скота. Отсюда их медленное кочевание по степи в телегах, запряженных волами с обязательными затяжными остановками на зимовье (что также требовало подходящих условий). Что касается их набегов на русские княжества, то Гумилёв подсчитал на основании данных Лаврентьевской летописи: за 180 лет (с 1055 по 1236 год) половцы нападали на Русь 12 раз и столько же раз нападали на половцев русичи. Зато совместных «операций» оказалось значительно больше – 30 (один только Владимир Мономах приводил половцев на Русь 19 раз). У русских князей в непрекращающихся междоусобных войнах стало почти правилом приглашать половцев для борьбы с соперниками. Плата же за союзнические услуги обычно была самая простая – кочевникам отдавали на разграбление русские земли.

Естественно, что во время подобных акций кровь лилась рекой, а жестокость не знала предела. Но жестокость по отношению к противнику – закономерное и неизбежное следствие всякой войны. Причем национальность противоборствующих сторон не имеет никакого значения. Русские дружинники и ополченцы по отношению к соотечественникам подчас были более жестокими, чем степняки-инородцы. Для сравнения достаточно привести сведения из Ипатьевской летописи о взятии Киева армией Андрея Боголюбского и ордой хана Батыя (спустя неполных семь десятилетий).

Сначала в трехдневном погроме, учиненном владимиро-суздальскими войсками: «В лето 6679 (1171). <…> Взят Киев, месяца марта в восьмой день, на второй неделе поста в среду, и грабили в течение двух дней весь город, Подолье и Гору, монастыри, Св[ятую] Софию, Десятинную Богородицу, и никому не было пощады: церкви горели, христиан убивали, других вязали, жен уводили в плен, насильно разлучая от мужей своих, младенцы плакали, смотря на своих матерей, захватили множество добра, в церквях ограбили иконы, ризы и книги и все колокола вынесли Смоляне, Суздальцы, Черниговцы и Олегова дружина; были захвачены все святыни; погаными был зажжен Печерский монастырь, но Бог сохранил его от такого зла. В Киеве у всех людей стоял стон, горе и скорбь неутешная и слезы непрестанные. Эхо все случилось ради наших грехов» (перевод с древнерусского).

Действия татаро-монголов в той же Ипатьевской летописи описаны более сдержанно: «В лето 6748 (1240). Пришел Батый к Киеву с большой силой, со множеством своих воинов окружил город. <…> Поставил Батый стенобитные орудия к городу подле Ляшских ворот (туда подступали дебри). Орудия били беспрестанно день и ночь, пробили стены; взошли горожане на разбитые стены, и было там видно, как ломались копья, как разбивались на куски щиты и стрелы помрачали свет. [Горожане] были побеждены, а Дмитр [воевода] был ранен. Татары взошли на стены и сидели там; в тот день и ночь горожане построили снова другую стену около Богородицы [Десятинной церкви]; на другой день [татары] пошли приступом на них, и был между ними сильный бой; люди взбежали на церковь и на церковные своды со своим имуществом; от тяжести завалились с ними церковные стены; город был захвачен. Димитра вывели раненым и не убили по причине храбрости» (перевод с древнерусского). Трудно сказать, какой эпизод красноречивее – жестокости явно больше в первом. Отношение же Батыя к воеводе Дмитру выглядит вообще как в рыцарских романах: от соплеменников он вряд ли бы дождался такого благородства…

Сказанное вполне соответствует главной идее Л. Н. Гумилёва в понимании данного вопроса: в результате татаро-монгольского нашествия и последовавшего вслед за тем так называемого 300-летнего «ига» в действительности было положено начало формированию симбиоза двух народов – татарского и русского, что привело в конечном счете к формированию российского суперэтноса . Однако такой подход вызвал категорическое неприятие со стороны научной и писательской общественности.

В начале 80-х годов XX столетия широкую известность среди разных категорий читателей получил роман-эссе Владимира Чивилихина «Память», распечатанный миллион тиражом в популярном издании «Роман-газета» и получивший Государственную премию. Писатель, выполняя, судя по всему, «социальный заказ» высших идеологических и станций, обрушился с критикой на историческую концепцию Л. Н. Гумилёва и евразийства вообще – в особенности по вопросу татаро-монгольского нашествия. Аргументация автора выглядела поверхностной и была рассчитана главным образом на эмоции. Сегодня, спустя четверть века, замшелым анахронизмом веет от таких, к примеру, пассажей В. Чивилихина:

«<…> "Отражение реальной истории в исторической литературе нельзя назвать зеркальным!" – восклицает Л. Н. Гумилёв, убедительно подтверждая это бесспорное положение собственными работами, и продолжает пользоваться любым случаем, чтобы тиражировать свои "открытия" о причинах грабительских войн, "пассионарности", политическом союзе и даже – внимание, читатель, сверхновая идефикс! – "этническом симбиозе" Руси с Золотой Ордой в XIII веке и прочем-прочем, внеисторическом и внесоциальном. Попутно напомню любознательному читателю, что после Великой Октябрьской революции группа белоэмигрантов образовала за рубежом так называемую школу "евразийцев", которые не признавали объективных законов развития общества, преувеличивали роль религиозных, психологических, природных, этических и этнических факторов в истории, отрывали домонгольскую Русь от последующего процесса становления нашей государственности, полностью игнорировали самостоятельный экономический, социальный, политический и культурный опыт Киевской Руси, пытаясь лишить русский народ его исторических и национальных корней».

Самое скверное и обидное: Лев Николаевич не имел абсолютно никакой возможности по достоинству ответить своим вошедшим в раж оппонентам. Отправленные в редакции различных журналов письма клались под сукно, на обстоятельные контраргументы автора не обращалось никакого внимания, хотя сам Гумилёв получал десятки и сотни писем в свою поддержку. Из далекой Монголии писатель и академик Б. Ринчен (1905—1977) пытался поддержать своего русского друга: «<…> Вы слишком близко к сердцу воспринимаете людское невежество, зависть и все злое, исходящее от этого. Вы должны быть достойны именно своего «Лев»! И работать, делать то, что велит ученому делать его высокий долг Человека, поднявшегося над стадом двуногих <…>. Помните, что путник в долгой дороге не считается с собаками стойбищ, его встречающими и провожающими».

* * *

Российская история, по Гумилёву, как уже было сказано, распадается на две части – историю Древней Руси и историю Московской Руси (России) в соответствии с двумя пассионарными толчками и последовавшим за ними полным перечнем стадий (фаз) этногенеза. Первый пассионарный толчок произошел на территории Евразии в I веке новой эры, привел к взрыву этногенеза многих индоевропейских и неиндоевропейских этносов, включая прапредков славян, и завершился Великим переселением народов[56]56
  Еще раз повторю: Л. Н. Гумилёв не учитывал и не рассматривал более ранние арийские миграции, в результате которых прапредки современных народов расселились по территории Евразии, постепенно продвигаясь с севера на юг.


[Закрыть].

Появление славян на исторической арене, их дифференциация на восточную, западную и южную ветви, поселение на ныне известных территориях относятся к 300—600 годам новой эры. Это совпало с акматической стадией этногенеза, образованием суперэтноса и распространением его в пределах своего ландшафтного ареала. Фаза надлома пришлась на 600—800 годы, она оказалась связанной с резким снижением пассионарности суперэтноса и завершилась окончательным распадом славянского единства и образованием отдельных раннеславянских государств. 800—1100 годы в русской истории – это уже инерционная фаза развития, которая ознаменовалась дальнейшим снижением пассионарности суперэтноса и созданием восточноевропейского славянского государства – Киевской Руси, ее христианизацией с последующим расцветом культуры и ростом благосостояния народа.

Фаза обскурации 1100—1300 годов продолжила падение пассионарной энергии, привела к разрушению системных связей и ознаменовалась распадом монолитного государства – Киевской Руси – на удельные княжества, находившиеся друг с другом в непрерывных междоусобных конфликтах. В конечном счете искусственно раздробленный этнос попал под влияние Орды и Литвы. Завершает этногенетический цикл древнерусской истории мемориальная фаза, приходящаяся на 1300-1480 годы и приведшая к окончательной утрате этнического единства и трансформации культурной традиции.

Этногенетическая история Московской Руси, по Гумилёву, первоначально сопряжена с предшествующими стадиями этногенетического развития. Около 1200 года на территории Московии произошел очередной пассионарный взрыв и уже к 1380 году сформировался новый этнос, традиционно именуемый русским, образованный, однако, путем включения в свой состав не только славян, но и татар, литовцев и финно-угорских народов. Этот период ознаменовался созданием Великого княжества Московского, трансформировавшегося к 1500 году в Московское царство. Москва сумела в конце XIV – начале XV века возглавить обновленную пассионарным толчком Россию и вывести ее из состояния вассала Орды на широкий путь самоутверждения. Этому во многом способствовали религиозная терпимость к аборигенам и хорошее (безо всякого этнического превосходства) отношение к ним.

Триста лет (от 1500 до 1800 года) потребовалось, чтобы окончательно объединить под властью Москвы народы, жившие на просторах Евразии – от Прибалтики до Тихого океана. При этом многие из народностей Севера, Сибири и Дальнего Востока поучаствовали в становлении генетически обновленного российского этноса. После 1800 года снова наступила фаза надлома, характеризующаяся снижением пассионарности и нарастанием внутренних конфликтов. Но это не исключало из русской жизни значительных и великих событий, составивших ее гордость.

* * *

Особое значение во всех своих исследованиях Гумилёв придавал пассионарности славянского этноса. В указанном аспекте данные Гумилёвым объяснения многих событий российской истории представляются наиболее впечатляющими и убедительными. Особенно наглядно и ярко результаты очередного пассионарного толчка проявились при становлении Московской державы (о чем отчасти уже говорилось выше). Совсем не случайно начиная с XIV века полюс российской пассионарности стал постепенно перемещаться в Москву. Москве просто на роду было написано стать ноосферным и геополитическим центром Русского государства, что обусловлено ее географическим, геофизическим и космопланетарным положением. Все остальное – производное от данного факта и сопутствующих ему обстоятельств. Еще в XIX веке русские ученые-естествоиспытатели выдвинули идею, что само географическое положение Москвы, связанное с котловинным характером природного ландшафта, сыграло решающую роль в превращении ее в столицу – сначала княжества, а затем царства и империи.

Пассионарная вспышка, помноженная на энергетику сакрального места, и привела к появлению уникального социума, который вошел в мировую историю под названием Московского царства. Потенциальных и реальных пассионариев (князей, духовных пастырей, вдохновенных художников и подвижников), которые подсознательно ощущали внутреннюю энергетику матери-земли и благотворное излучение Космоса, постепенно как магнитом перетянуло в Московский геоактивный регион с его повышенной телурической энергетикой и оптимальными возможностями ноосферных контактов. С Москвой так было всегда: стоило только здесь появиться пассионарной личности, как она находила благодатную почву для великих дел. Лучший (но не единственный) пример – великий князь Дмитрий Иванович Донской (1350—1389). Типичный пассионарий, рожденный в Москве (и умерший здесь же), он подпитывался энергетикой родной земли и родного города. Именно он – и никто другой – оказался единственным вождем, способным сплотить русских людей вокруг Москвы и привести их к победе над Золотой Ордой. Хрестоматийные примеры лучшее тому подтверждение.

Как известно, за три года до Куликовской битвы великому князю Дмитрию Ивановичу (тогда еще не имевшему прозвание Донского) удалось убедить других князей выступить против золотоордынского воинства. На Нижегородскую землю он привел дружины из Москвы, Владимира, Ярославля, Юрьева, Мурома, Переяславля, но сам вскоре возвратился домой, доверив управление своему тестю – нижегородскому князю Дмитрию Константиновичу. То, что случилось потом, получило название как побоище на реке Пьяне (приток Суры, впадающей в Волгу). Река Пьяна вообще имеет какой-то мистический облик: на местности (и соответственно на карте) она образует петлю – так, что исток оказывается почти вблизи устья. Роковое же сражение, произошедшее в этой «петле», подробно описано в Симеоновской летописи под годом 6885-м (1377-м):

«И собралось великое войско, и пошли они за реку за Пьяну. И пришла к ним весть о том, что царевич Арапша на Волчьей Воде. Они же повели себя беспечно, не помышляя об опасности: одни – доспехи свои на телеги сложили, а другие – держали их во вьюках, у иных сулицы оставались не насаженными на древко, а щиты и копья не приготовлены к бою были. А ездили все, расстегнув застежки и одежды с плеч спустив, разопрев от жары, ибо стояло знойное время. А если находили по зажитьям мед или пиво, то пили без меры, и напивались допьяна, и ездили пьяными. Поистине – за Пьяною пьяные! А старейшины, и князья их, и бояре старшие, и вельможи, и воеводы, те все разъехались, чтобы поохотиться, утеху себе устроили, словно они дома у себя были.

А в это самое время поганые князья мордовские подвели тайно рать татарскую из мамаевой Орды на князей наших. А князья ничего не знали, и не было им никакой вести об этом. И когда дошли наши до Шипары, то поганые, быстро разделившись на пять полков, стремительно и неожиданно ударили в тыл нашим и стали безжалостно рубить, колоть и сечь. Наши же не успели приготовиться к бою и, не в силах ничего сделать, побежали к реке к Пьяне, а татары преследовали их и избивали.

И тогда убили князя Семена Михайловича и множество бояр. Князь же Иван Дмитриевич, жестоко преследуемый, прибежал в оторопи к реке Пьяне, бросился на коне в реку и утонул, и с ним утонули в реке многие бояре и воины, без числа погибло народа. Это несчастье свершилось второго августа, в день памяти святого мученика Стефана, в воскресенье, в шестом часу пополудни.

Татары же, одолев христиан, стали на костях и весь полон: и все награбленные богатства здесь оставили, а сами пошли изгоном, не подавая вестей, на Нижний Новгород. У князя же Дмитрия Константиновича не было войск, чтобы выйти на бой с ними, и он побежал в Суздаль. А новгородские жители убежали на судах вверх по Волге к Городцу.

Татары же пришли к Нижнему Новгороду пятого августа, в среду, в день памяти святого мученика Евсигния, накануне Спасова дня, и оставшихся в городе людей перебили, а город весь, и церкви, и монастыри сожгли, и сгорело тогда в городе тридцать две церкви. Ушли же поганые иноплеменники из города в пятницу, разоряя нижненовгородские волости, сжигая села, и множество людей посекли, и бесчисленное количество женщин, и детей, и девиц повели в полон <…>».

Практически то же самое повторилось спустя пять лет, то есть через два года после Куликовской битвы, когда после полного разгрома Мамая в 1382 году на Русь двинулась орда хана Тохтамыша. Дмитрий (теперь прозванный Донским) срочно выехал из Москвы на сбор рати, но татары, не без помощи предателей-князей обойдя русские войска, неожиданно появились под московскими стенами и осадили город. В отсутствии великого князя москвичи растерялись, проявили малодушие, поверили лживым обещаниям Тохтамыша, который поклялся через русских посредников не трогать города, и отворили ворота. Что произошло дальше зафиксировала Новгородская (Карамзинская) летопись:

«И тотчас начали татары сечь их всех подряд. Первым из них: убит был князь Остей перед городом, а потом начали сечь попов, и игуменов, хотя и были они в ризах и с крестами, и черных людей. И можно было тут видеть святые иконы, поверженные и на земле лежащие, и кресты святые валялись поруганные, ногами попираемые, обобранные и ободранные. Потом татары, продолжая сечь людей, вступили в город, а иные по лестницам взобрались на стены, и никто не сопротивлялся им на заборолах, ибо не было защитников на стенах, и не было ни избавляющих, ни спасающих. И была внутри города сеча великая и вне его также. И до тех пор секли, пока руки и плечи их не ослабли и не обессилели они, сабли их уже не рубили – лезвия их притупились. Люди христианские, находившиеся тогда в городе, метались по улицам туда и сюда, бегая толпами, вопя, и крича, и в грудь себя бия. Негде спасения обрести, и негде от смерти избавиться, и негде от острия меча укрыться! Лишились всего и князь и воевода, и все войско их истребили, и оружия у них не осталось! Некоторые в церквах соборных каменных затворились, но и там не спаслись, так как безбожные проломили двери церковные и людей мечами иссекли. Везде крик и вопль был ужасный, так что кричащие не слышали друг друга из-за воплей множества народа. Татары же христиан, выволакивая из церквей, грабя и раздевая донага, убивали, а церкви соборные грабили, и алтарные святые места топтали, и кресты святые и чудотворные иконы обдирали, украшенные золотом и серебром, и жемчугом, и бисером, и драгоценными камнями; и пелены, золотом шитые и жемчугом саженные, срывали, и со святых икон оклад содрав, те святые иконы топтали, и сосуды церковные, служебные, священные, златокованые и серебряные, драгоценные позабирали, и ризы поповские многоценные расхитили. Книги же, в бесчисленном множестве снесенные со всего города и из сел и в соборных церквах до самых стропил наложенные, отправленные сюда сохранения ради – те все до единой погубили. Что же говорить о казне великого князя,– то многосокровенное сокровище в момент исчезло и тщательно сохранявшееся богатство и богатотворное имение быстро расхищено было».

Можно ли сомневаться, что стержнем и нервом исторического процесса всегда выступает пассионарная личность? Это доказывает практически каждый шаг Дмитрия Донского. Но его звездным часом и кульминацией всей подвижнической и полководческой деятельности, безусловно, стала Куликовская битва – судьбоносное событие русской истории. Она целиком и полностью завязана на пассионарную уникальность личности великого князя Московского, его ноосферное чутье и почти мистическое воздействие на народные массы: есть Дмитрий – народ велик, нет Дмитрия – народ жалок. Сама Куликовская битва (как впрочем, и другие ей подобные эпохальные события, сконцентрировавшие максимум людской воли и энергии) принадлежит не только далекому прошлому, но также настоящему и будущему. Она оставила неизгладимый ноосферный след, скорректировав по крайней мере, если только не направив в другое русло самый характер ноосферного воздействия космоэнергетической, психофизической и биосферной реальности на конкретные поступки отдельных людей и народных масс.

Ноосферную предустановленность и обусловленность Куликовской битвы ощущали и ее современники. В «Сказании о Мамаевом побоище», написанном почти по горячим следам, содержится поразительный фрагмент, когда мать–земля перед Куликовской битвой плачет о детях своих – русских и татарах, которым только еще предстоит погибнуть в кровавой сече. Один из сподвижников князя Дмитрия Донского – Дмитрий Волынец приник к земле правым ухом и услышал «землю, рыдающую двояко: одна сторона точно женщина громко рыдает о детях своих на чужом языке, другая же сторона, будто какая-то дева вдруг вскрикнула громко печальным голосом, точно в свирель какую, так что горестно слышать очень». Найдется ли в мировой литературе аналогичный образ, где бы будущие победители жалели своих лютых врагов? Но главное в другом: подобная мысль могла родиться, только пройдя через глубины ноосферы и через прямое взаимодействие с ней.

Куликовская битва – яркий маяк отечественной истории, видимый отовсюду, с любой ее близкой или отдаленной точки. Л. Н. Гумилёв убедительно доказал ее пассионаро-энергетическое значение для сплочения народов России и превращения их в новый исторический этнос. Он подытоживал: «<…> Победа была одержана, но потери русских оказались очень велики: из 150 тысяч человек в строю оставалось 30 тысяч, 120 тысяч погибло или было ранено. Однако жертвы эти были не напрасны. Этническое значение происшедшего в 1380 г. на Куликовом поле оказалось колоссальным. Суздальцы, владимирцы, ростовцы, псковичи пошли сражаться на Куликово поле как представители своих княжеств, но вернулись оттуда русскими, хотя и живущими в разных городах. И потому в этнической истории нашей страны Куликовская битва считается тем событием, после которого новая этническая общность – Московская Русь – стала реальностью, фактом всемирно-исторического значения». «Русский этнос, – заканчивал Гумилёв свою мысль в другой работе, – родился на Куликовом поле, на тесной, затянутой перелеском и болотцем площадке, размером не более 30 квадратных километров, откуда вышла горстка новых русских[57]57
  Разумеется, это совсем не те «новые русские», что стали притчей во языцех в наше время: последних, как правило, волнуют лишь шкурные интересы и жажда личного обогащения, а вовсе не интересы народа и престиж родины.


[Закрыть], родоначальников этноса, который живет и поныне».

Дальнейшая историческая эволюция России еще долгое время испытывала последствия пассионарного взрыва, произошедшего в период образования Московского государства. Цели и действия русских людей XVI века принципиально изменились по сравнению с поведением предшествовавших поколений московитов. Пассионарных людей стало много, а задача объединения и отстаивания рубежей страны была уже выполнена. И тогда пассионарные русские люди обрели новые цели жизни, новые императивы поведения. Мир стал тесен им, они перестали выполнять свои обязанности, и каждый из них захотел стать самим собой.

С объединением страны была достигнута политическая и экономическая стабильность. В деревнях можно было тихо-спокойно заниматься сельским хозяйством, платя оброк владельцам земли. Наибольший оброк получали служилые дворяне, так как у них крестьян было мало, а содержать коня и копьеносцев полагалось за свой счет; средний – бояре и минимальный – монастыри. Но богатая земля окупала любые затраты и любые налоги, и поэтому население Руси за первые 50 лет XVI века выросло в полтора раза, достигнув девяти миллионов человек.

Однако пассионарным молодым людям в деревне делать было нечего, им было там безумно скучно. Деревню предпочитали люди гармоничные – тихие, трудолюбивые, спокойные; они ничего не искали, но землю обрабатывали умело и налоги платили исправно. Пассионарии же стремились покинуть тихую деревню, руководствуясь идеей, сформулированной еще в Античности: «Случай пробегает мимо – блажен, кто схватил его за волосы». А в XVI веке в России сделать карьеру можно было только на государственной службе.

Надо сказать, что московские князья сами способствовал росту пассионарности в Москве. Так, Иван III решил, что мятежных новгородцев (а среди них пассионариев тоже было довольно много) следует перевезти в Москву, дабы за ними было легко наблюдать. С теми же целями перевезли на Москву и множество мелких «княжат» из-под Путивля, Чернигова Новгорода-Северского, Курска. Аналогичным образом поступил Иван III и с наиболее активными «удельными» князьями: мало ли что вытворит в Шуе князь Шуйский или в городе Одоеве князь Одоевский, а в государевой столице они под присмотром, тут «люди ходят». Решение это было вполне логичное, государственное, но привело оно, как всегда, вовсе не к тем результатам, на которые рассчитывали.

Поскольку в Москве наряду с представителями пассионарной аристократии сконцентрировалось огромное количество пассионарных «послужильцев», «отроков» и просто посадских людей, найти себе сторонников было самым простым делом. В итоге жители одной части Москвы поддерживали Шуйских, другие посадские – Вельских и т. д. Москва очень быстро, уже к началу XVI века, превратилась в очаг пассионарности: всё население города было разбито на враждебные партии.

К счастью, не все пассионарии шли в Москву. Ведь, обосновавшись там, надо было кому-то служить или при ком-то быть холопом. И хотя по тому времени это было очень выгодно: тебе и деньги перепадут, и выпить найдется, и служба легкая, и кафтан на тебе с барского плеча, – обнаружилось огромное количество пассионарных людей, которым подобная перспектива казалась неприемлемой, ибо они были слишком независимы и честолюбивы. Повышение пассионарности и в столице, и на окраине этнического ареала приводило в принципе к одинаковым последствиям: внутри этнической системы увеличивалось количество входящих в нее подсистем – консорций и субэтносов, так как пассионарные люди чувствовали свою «особину» и объединялись. Высокий уровень пассионарности дал множество людей, с детства учившихся только одному – воевать – и не знавших никакой иной профессии, кроме военной службы своему государю.

Особый интерес у Льва Николаевича вызывали такие драматические вехи русской истории, как опричнина и Смутное время . Он отмечал, что историки XX века в соответствии с духом времени пытались обнаружить в явлении опричнины некий социальный смысл, ибо считалось, что человек социально не обусловленных и экономически невыгодных какому-либо сословию или классу поступков совершать не должен. Однако попытки определить социальный состав опричнины оказались неудачны: среди опричников находились и бояре, и «духовные», и холопы. Все они были «свободными атомами», которые отделялись и от своих социальных групп, и от своих суперэтнических систем. Полностью порвав со своей прежней жизнью, опричники не могли существовать нигде, кроме как в окружении царя Ивана IV, пользуясь его расположением. Да и какой социальный смысл могло заключать в себе их поведение?

Гумилёв считал, что опричнина была создана Иваном Грозным в припадке сумасшествия в 1565 году и официально просуществовала семь лет. Задачей опричников было «изводить государеву измену», причем определять «измену» должны были те же самые опричники. Они могли убить любого человека, объявив его изменником. Одного обвинения было совершенно достаточно для того, чтобы привести в исполнение любой приговор, подвергнуть любому наказанию. Самыми мягкими из наказаний были обезглавливание и повешение, но, кроме того, опричники жгли на кострах, четвертовали, сдирали с людей кожу, замораживали на снегу, травили псами, сажали на кол… Особенно страшной расправе подвергся в 1570 году Новгород, где было истреблено почти все население. Даже младенцев опричники бросали в ледяную воду Волхова.