Текст книги "Путь хирурга (СИ)"

Автор книги: Валерий Гуров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

Глава 7

– Не против, если буду звать тебя Семен? – спросил я у соседа сверху. – А то как-то непривычно, не знаю, как к тебе обращаться.

Мужик как раз вылизывал пустую чашку. Но, услышав мои слова, вздрогнул от неожиданности.

– А что это значит? – недоверчиво спросил он.

– Семен?

– Ну да…

Я задумался, ведь был период, когда я увлекался значениями, что были вложены в имена, и смыслы некоторых имен хорошо помнил.

– Сеющий. Тот, кто в земле копается, чтобы выросло что-то живое, – я улыбнулся. – Может, хоть ты вырастешь в этой гнили.

Сосед помолчал, явно заколебавшись. Чашку, начисто вылизанную, отставил.

– Такое необычное имя, я так хотел всегда имя! Но ведь… – он запнулся и медленно покачал головой. – Сбившиеся лишены прав на имя.

– Так мы никому не скажем про это, – сказал я. И, не глядя, бросил в темноту, понимая, что меня наверняка слушают и остальные, больно тема была поднята щепетильная. – Да, соседи?

Ответа не последовало, но никто и не протестовал. Я хоть и не видел глаз, но чувствовал что, все смотрят на меня выпученными глазами в полной тишине барака.

Так смотрят маленькие дети, когда звучат «запретные» темы. Вот и тема имен среди сбившихся была запретной. А все, что запретно, обязательно вызывает внутри жгучее любопытство – и страх. Посмотрим, какое чувство перевесит у мужиков. Если так разобраться, то жить без имени много лет… да это чокнуться можно!

И, пожалуй, теперь я отчетливо почувствовал, что холода в тишине грязного барака стало меньше.

Сосед растерянно кивнул, почти незаметно.

– Я… я… согласен, – просиял он.

– Значит, будешь Семен, – хмыкнул я.

– Я тоже хочу имя… – вдруг сказал кто-то из темноты.

– И я, – тотчас откликнулся другой.

Передо мной из темноты проявились настороженные, но заинтересованные лица сбившихся. Сейчас они смотрели на меня с какой-то надеждой.

Я обвел взглядом тех, кто заинтересовался.

– Хорошо, мужики, не вопрос. Но помните, что имя… – я задумался, пытаясь подобрать нужные слова.

Для них это важно, а значит, и я должен выдержать момент и… не продешевить.

– Если берешь имя и носишь, то значит – держишься за смысл, который в него вложен. Уверены, что имена вам нужны и вы готовы взять на себя ответственность?

Помолчали.

Потом подошел первый. Малый, с быстрыми пальцами и глазами, в которых была тоска, как у бездомной собаки.

– Готов я, – сбивчиво прошептал он.

Я смерил его взглядом с головы до пят. Имена следовало давать не просто так – если первое выскочило из меня будто бы само, то теперь я действительно хотел, что в слова был вложен смысл. Чтобы имя отражало характер человека… так что подумать было над чем.

– Трофимом будешь? – наконец, спросил я, перебрав в голове имена.

– Почему?.. – прошелестел сбившийся в тишине.

– Потому что у нас, на старой Земле, Трофимами звали тех, кто кормил. Кто подбирал, делил, даже если самому не хватает.

Я хорошо помнил, что этот, самый молодой сбившийся в бараке, был первым, кто решился взять рис после драки. После моих слов. Взял ровно столько, чтобы остальной рис можно было поделить между остальными.

Трофим закивал, глаза вспыхнули от счастья.

– Я-я теперь Т-трофим, – прошептал он сам себе, на глазах блеснули слезы.

Подошел еще один мужик. Плечи прямые, губы сжаты. Ладонь, в которой еще недавно была заточка, то ли бережно, то ли боязливо прижата к груди. Нет, обошлось всё-таки без перелома, но вывих суставов был сильный. Надо наложить ему компресс, чтобы быстрее вернулся в строй.

– Ты будешь Павел, – сказал я, чуть подумав. – Был такой один, сначала хотел убивать всех налево и направо, а потом мозги на место встали. И он отдал свою жизнь за других.

Новоявленный Павел аж сглотнул и улыбнулся кончиками губ. Я поймал себя на мимолетной мысли – как мало порой надо человеку, чтобы обрести надежду. Я давал этим людям, наконец, обрести себя. Если до того они словно бы сбились с пути и безнадёжно заплутали, то теперь снова обретали дорогу.

Имя стало своего рода светом в конце тоннеля. Длинного тоннеля, по которому они станут шагать.

– А можно и мне имя?..

– И мне…

Мужики охотно вставали с нар, выстраивались в очередь, чтобы услышать какое имя я им дам. Некоторые отводили глаза. Иные, наоборот, смотрели в упор. Они не улыбались, но были по настоящему счастливы. Как будто я давал им не имя, а право дышать.

Имя, которого у них никогда не было, воспринималось сбившимися, как отклонение от привычной нормы. Как нечто, что возвращало смысл в их безликую жизнь. Я не ждал такого, но совершенно точно готов был одарить их этим самым смыслом.

Через каких-то полчаса я дал каждому мужику в бараке личное имя.

А потом понял, что теперь эта дыра – не просто отсек для сбившихся. Барак стал местом, где впервые за много лет человек снова стал человеком.

В следующий час из помещения исчезла привычная тишина. Новоявленные Семены, Павлы, Трофимы и прочие переговаривались друг с другом. Подчеркнуто обращались один к другому по именам, даже тогда, когда это было не нужно. Они словно не верили в то, что происходит, поэтому повторяли свои имена десятки и сотни раз.

Я же, закончив с наречениями, сел на нары, снова откинулся спиной на стену и закрыл глаза. Все это время я отчетливо чувствовал, как дышит сама земля под Приютом, ощущал ее ритмы. Потоки энергии мощно текли по каналам, прошивали балки, отзывались в каменных венах. Все это я чувствовал, слышал порами кожи. Вокруг меня словно жил огромный пульсирующий организм.

И теперь, когда у меня появилось чуточку больше времени для того, чтобы во всем разобраться, и слушал эти токи под негромкий гомон соседей и я кое-что понял. Потоки энергии, которые были чужды мне по своей природе, оказались далеко не едиными по своей структуре. Я, всмотревшись пристальнее, вдруг осознал, что графитная чернота получается лишь тогда, когда воедино соединяются несколько энергетических потоков.

Чем-то напоминало цвета… Хочешь чёрную краску – смешай несколько цветов. И здесь, в Приюте, разные энергетические каналы напоминали собой палитру красок.

Черный не был самостоятелен. Чтобы он мог быть, должны были подключиться другие цвета. Но если черный цвет можно получить смешиванием, то намешать белый не получится. Смешивание красок, даже если это все цвета радуги, не даст белого цвета – выйдет что-то серое или коричневатое.

Может быть, поэтому белый цвет был здесь чужд?

Догадка пришла мгновенно, но пока я не понимал, что делать с полученным знанием. Возник вопрос – а можно ли смешивать потоки разных цветов так, чтобы получить другой цвет, помимо черного?

Появилась и гипотеза… что если каждый энергетический канал Школы имеет свой цвет? Вот тебе и двенадцать школ, как цветов в наборе карандашей, где особняком стоит белый цвет.

Занятная гипотеза, опять же, требующая доказательства. Если все было действительно так, то почему тогда все двенадцать энергетических потоков синхронизировались, будто настраиваемые извне?

Ближе к вечеру я начал в уме собирать «схему». Как карту кровотока, закрыв глаза и встав посередине казармы.

Сбившиеся сперва смотрели украдкой. Потом начали шептаться. Семен вовсе подошел ближе. Сел метрах в трех, молчал и пытался понять – дышу ли я? Буквально буравил меня взглядом.

А я слушал – и схема шла глубже, разветвлялась. Я пытался разделить «цвета», расщепить их на отдельные потоки.

– Эй… ты это слышишь? – прошептал кто-то.

– Он вызывает сбой, – зарычал другой.

Я не двигался. Ощущения были такие, будто вскрываешь старый шов. Чернь в какой-то момент завибрировала и…

Ай… с-сука…

Я резко открыл глаза, почувствовав жуткую боль в груди на месте шрама. В этот миг столб подпорки в углу треснул, будто бы вскрыли грудную клетку, и ребро дало трещину. На пол осыпалась каменная крошка.

– Что ты делаешь? – испуганно спросил Семен, будучи ближе всех. – Ты нас погубишь!

– Слушаю, – выдохнул я, массируя виски.

– Что?

– То, что вы уже давно не слышите, – прошептал я, а боль в груди постепенно стихала.

Я коснулся шрама пальцами, но тут же отдернул руку, почувствовав, как буквально кипит это место.

Семен долго смотрел, потом отвел взгляд.

– Если ты… – он осекся и покачал головой, зажевав губу. – Нас вырежут первыми!

То, что они называли сбоем, я видел и чувствовал, как большой нарыв на теле этого мира. Но подступиться к нему пока не мог. Не понимал, как… Как и не понимал пока, почему совершенно разные энергетические каналы соединяются в один сплошной поток, получившейся гнилью пожиравший структуру этого мира.

У мира будто бы была опухоль. Чернь, как раковые клетки, не подчинялась регуляции, неконтролируемо делилась, через инвазию и метастазирование проникая в окружающие ткани пространства.

– Нет, Семен, скорее, их Путь – это один большой сбой, – прошептал я, наконец.

Семен ничего не ответил, но вдруг резко отодвинулся. И больше не подходил.

После полуночи казарма спала. Сны скользили по нарам, как тени. Семен спал, уткнувшись в локоть, словно прятал лицо. Вячеслав мерно храпел, а Павел лежал с открытыми глазами, не моргая, будто сторожил нас всех. Но он тоже спал, да и сторож из него был так себе.

Молодой, получивший имя Трофим, стоял посередине барака, закрыв глаза и расставив широко руки и ноги. Он повторял за мной дыхание. Медленно. В такт, пытаясь поймать ритм.

– Б-блин… – шипел он, скрипя зубами.

У него ничего не получалось, и скоро Трофим, глубоко вздохнув, разочарованный, вернулся на свою нару…

* * *

Меня вырвало из полудремы от того, что шрам вспыхнул снова, а с потолка на мое лицо вновь осыпалась каменная пыль.

Чувство было такое, что вся схема на миг дрогнула. Импульс вдруг пошел неровно, будто лишний раз сжалось сердце, как при аритмии. В одном из узлов на схеме резко полыхнул свет – чужой, холодный. Как та самая раковая клетка, метка вторжения.

Это была не энергия школы. И даже не моя. Нет, что-то третье будто вмешивалось в процесс регуляции энергетических потоков.

Я осторожно поднялся, не спеша, чтобы не спугнуть вспышку, успеть ее отследить. Я не знал, что именно ищу. Только чувствовал – если не пойду сейчас, то что-то важное упущу. Может, шанс. Может, врага.

Не знаю, но хочу узнать.

Очевидно одно – в этот миг в школе появился кто-то третий. И не менее очевидно, что появление третьего типа энергии было отнюдь не случайным.

У двери дежурил один из учеников. Он стоял под аркой, привалившись плечом к стене, покачиваясь. В руке стискивал амулет, предназначения которого я не знал до сих пор, сонные глаза ученика щурились. Он из последних сил бодрился, стараясь не заснуть.

Я сосредоточился. Чтобы увидеть его схему, мне надо было расфокусировать взгляд, как если бы я смотрел на голографическое изображение на стереограмме. Я будто смотрел сквозь человека, куда-то в даль. И вот тогда схема становилась четкой.

Я чуть подтолкнул импульс – малый, как спазм. Бок у ученика дернулся. Он схватился за ребро, выдохнул, осел на корточки.

– Сучий холод… надо б кафтан накинуть, пока почки не отморозил, – зашипел дежурный сквозь зубы.

Он зашел в помещение, а я выскользнул из двери барака и двинулся туда, где на узле пылал новый очаг…

Прошёл мимо закрытой библиотеки, застывшей как саркофаг, и вышел к главному корпусу.

Камень под ступнями дрожал все сильнее. Я перебежал через двор, зашел в здание школы и двинулся вверх по коридору, узкому, как дыхательная труба у умирающего. На дальнем конце коридора скрипели шаги. Кто-то шел навстречу.

Я метнулся вбок, в просвет между дверями. Аура в стенах дрожала, будто чувствовала чужой ритм. Я прижался спиной к камню, замер. Дождался, когда шаги удалились, и двинулся дальше.

Стены, покрытые символами, вели к тонкой перегородке. За ней располагалась одна из аудиторий. Из-за приоткрытой двери бил свет. Голоса звучали глухо, но уже различимо.

Там не было пусто – мужчины сидели полукругом. Я не знал, кто они, но на их плечах виднелись нашивки из сшитых серебром полос, по три на каждом рукаве.

– Если мы не предоставим заключение, вмешается Орден, – говорил один из них. – Полуденный Морок уже направил запрос.

– Мы не можем себе позволить новый сбой, – тихо сказал кто-то. – Уже после Северного крыла не осталось запаса на оправдания.

О событиях в Северном крыле я слышал краем уха из сегодняшних разговоров в бараке. Тогда исчез целый поток. Сначала сказали, что это эпидемия. Потом просто перестали говорить на эту тему, запрещали задавать вопросы. Остались только заколоченные залы и новые правила.

– Если его ритм при переписи сдиссонирует… я убью его, – голос я узнал, это был голос Астахова.

– А если нет? Ты что же, предлагаешь взять это недоразумение в ученики Приюта⁈ – вопрошал другой.

– Такого не будет. Но у нас нет выхода. Если Орден вмешается, они начнут сверку. Нас, – проскрежетал Астахов.

Суть я понимал отчетливо. Речь шла обо мне, и собравшиеся искали формулировку, такое стечение обстоятельств и такую фразу в отчёте, при которой моя смерть не вызовет вопросов.

Я замер… Камень подо мной стонал. И вдруг я понял, что их ритмы не совпадают даже между собой. Этот общий потом дрожал, переламывался. Да, это бесспорно – диссонируют их потоки. Я прислушался глубже. Их энергии будто спорили между собой. Как будто каждый из них удерживал внутри собственную схему, не доверяя общей.

Сбившийся здесь – не я.

Они хотели моей смерти, потому что им была нужна тишина. Та, где ритм школы звучит один – их. И если для этого надо устранить меня… за ценой никто не постоит.

Хорошо.

Пусть думают, что я не слышал.

Пусть записывают меня в сбившиеся, прячут свои страхи под печати и протоколы.

Посмотрим, кто первым собьется – я, чей ритм выжил в камере, или вы, чья школа давно сгнила под бесконечными глухими мантрами.

* * *

Святилище Пятой Печати

В глубине тверди старого бастиона, под многослойным куполом, где потолок держался не на колоннах, а на клятвах, звенел пятый нерв Завета – тот, что молчал со времён Сшивания Империи. Звук почувствовали даже те, кто больше не должен был чувствовать.

Впервые за много тысячелетий случился крупный сбой. Настолько крупный, чтобы хватило, чтобы встрепенулся весь континентальный узел школ.

Сигнал не совпадал ни с одним известным стилем. Он шел сквозь схемы, не спрашивая разрешения. И резал, как будто пытался вскрыть саму суть Пути, как скальпель режет плоть.

В этот день Тимофей Игнатьевич Агапов, Смотритель Пустотной Клятвы, проснулся раньше рассвета. Его сердце билось в такт древней схеме распределения силовых Узлов – схеме, что не менялась две тысячи лет.

Смотритель встал, открыл шкаф и вытащил из него древний свиток с именем, которое нельзя было произносить.

В зале уже ждали другие. Семеро. Все в выцветших рубахах, чьи швы держались на магической вышивке древнего Закона. Их лица были закрыты масками разных цветов радуги. Каждая маска повторяла искажение, которое возникло не от раны, а от сбоя.

Это были мастера Ордена Расшифровщиков. Последняя линия контроля. Смотрящие за сбоями, но те, кто уже были сбоями сами, хотя это, конечно же, держалось в строжайшей тайне.

Тимофей развернул старый свиток, сшитый волокном из волос того, кого когда-то вычеркнули. Положил свиток на камень Пятого круга – древний резонатор, использовавшийся ещё в эпоху разрушенных школ.

Камень тут же задрожал. По его сетке прошел мощный импульс, и один узел вспыхнул…

Белым.

Так выглядел некроз в самом теле Империи.

– Разрыв, – произнес Тимофей. – Что-то вскрыло канал энергии изнутри.

Он указал на место на резонансной карте, где волна дрожала, будто в ней что-то дышало.

– Я был там, когда Тень прошла через Кровавую долину. Но даже тогда… печати не зазвенели. Теперь они… отказали.

Наступила тишина. Потом поднялся Александр Беляев, последний носитель Клейменной Маски. Он долго смотрел на тлеющую диаграмму, а затем произнес:

– Ты хочешь открыть охоту, мудрец?

– Я хочу пробудить ЕГО, – был ответ Тимофея Агапова.

Вздох пронесся по залу.

– Ты не произносишь имя, – глухо заметил Дмитрий, тот самый, чья речь в последний раз звучала в тот день, когда вырезали Школу Текущего Ветра.

– Потому что его имя запечатали в пятом круге и стерли из всех ритуалов.

Имя Смотритель так и не назвал, но все помнили, о ком речь.

Архимастер Искажающих.

Закрыватель.

Тот, кто мог остановить восстание… а после обнаружил заражение сразу в двенадцати стилях – и вырезал их на корню. Он остановил распад времен до Сшивания Империи.

Но цена была такой, что сама его суть стала вместилищем поражённых стилей… С тех пор его не тревожили. Потому что последний, кто его задел, вырезал целую эпоху.

– Ты уверен, Смотритель? – спросил Иван Ланских, помнивший архимастера не по хроникам, а по голосу.

Агапов не ответил. Он лишь медленно шагнул к плите в центре зала и приложил ладонь к впадине в камне – туда, где сходились линии запечатанных стилей.

Загорелось сразу, и в воздух пошел густой дым, линии засветились горячим белым.

Шестеро встали одновременно. Седьмой наклонился к дыму, будто узнавал старую боль.

Слов больше не потребовалось. Решение уже вибрировало в каждом шаге, в каждом взгляде. Империя готова была вынуть из недр веков то, что когда-то уже спасло её ценой целой вырезанной эпохи.

Но пока…

– Найдите причину сбоя, – процедил Агапов.

Семеро мастеров кивнули молча.

Глава 8

Масляные лампы горели тускло, бросая мерцающие тени на каменные стены, испещренные символами и надписями. Тишина была гнетущей, и даже дыхание казалось слишком громким, а звук шагов оглушал, как треск хвороста в ночном в лесу. Мои ступни едва слышно царапали каменный пол.

Разговор Совета врезался в память. Каждое слово, там произнесенное, укрепляло убеждение, что перепись – это всего лишь удобный способ от меня избавиться.

Я слишком опасен, слишком непредсказуем для их устоявшегося мирка. И теперь каждый из них готов сделать все, чтобы я не пережил завтрашнее утро.

Запомнились и детали. Астахов замогильным голос уверял, что некий Орден «уничтожит всех, если узнает о сбое…». Звучало это так, будто где-то высоко, выше всех двенадцати школ, существует кто-то еще более опасный, еще более беспощадный. И Астахова этот таинственный орден страшил намного больше, чем Школа Полуденного Морока, чей боец пришёл предъявить своё право на меня.

Что ж. Посмотрим, удастся ли применить извечное: врач моего врага – мой друг.

Пальцы невольно пробежали по шраму на груди. Он снова пульсировал, тихо отзываясь болью…

Завтра утром всё по задумке Учителя должно закончиться. Вот только я не собирался сдаваться без боя. Смерть была слишком привычным спутником в моей прошлой жизни, и я давно научился смотреть ей прямо в лицо.

Внезапно впереди послышался осторожный шорох. Я замер, прислушиваясь. Кто-то явно крался по коридору, стараясь ступать бесшумно. Мгновение спустя можно было разглядеть тонкий силуэт, продвигающийся вдоль стены. Хм… я сразу узнал того самого мелкого паренька, который куда-то сбежал во время моего боя с Демидовым.

Понимая, что мы встретимся, я спрятался за выступом стены, выжидая момент. Паренек приблизился почти вплотную, напряженно оглядываясь, явно опасаясь быть застигнутым врасплох. Взгляд его бегал, как у загнанного зверька, дыхание было частым.

Я резко шагнул вперед, перегораживая ему путь.

Парень от неожиданности подпрыгнул и едва не закричал. Я, закрыв его рот ладонью, схватил мелкого за воротник и притянул к себе.

– Ты чего здесь делаешь, паразит? – тихо спросил я, глядя ему прямо в глаза.

Паренек побледнел, начал извиваться, отчаянно пытаясь освободиться из захвата.

– Я… я ничего! Просто в туалет… Мне приспичило, отпусти!

Он с явным отвращением отдернул шею, словно одно мое касание вызывало у него физическую боль. Тут же брезгливо вытер место, где только что была моя рука.

– В туалет, значит? – усмехнулся я. – А по дороге решил послушать, о чем старшие говорят, да?

– Нет, ты неправильно понял…

Голос парня дрожал, взгляд метался из стороны в сторону, и это выдавало его с головой.

– Я ничего не слышал! Честно! А ты сам тут что делаешь? Ты же вообще… сбившийся!

Последнее слово он почти выплюнул мне в лицо, с отвращением отводя взгляд.

– Сбившийся или нет, но ты-то нормальный ученик, – прошептал я с угрозой в голосе, усиливая хватку. – Значит, прекрасно понимаешь, что будет, если я сейчас отведу тебя к Астахову и скажу, где ты ошивался ночью, вместо того чтобы спать.

Паренек мигом перестал сопротивляться. Вытянувшись, замер, словно кролик перед удавом. Глаза расширились от страха.

– Н-не н-надо… – заикаясь, выдавил он.

Я внимательно на него посмотрел, стараясь понять, кто передо мной. Обычный стукач, доносящий за лишний кусок хлеба, или просто любопытный дурак, не понимающий толком, куда лезет?

Решение принял мгновенно. В таких случаях выигрывает тот, кто первым действует. Терять мне нечего – учитель уже всё решил на мой счет. А вот паренька можно использовать. Я сильнее прижал его к стене, чувствуя, как дрожит его тело.

– Пойдем, паразит. Думаю, учителю будет очень интересно узнать, кто тут шляется по ночам и подслушивает.

– Нет же, стой! – взвизгнул он почти умоляюще. – Я ничего не расскажу, не скажу, что тебя видел!

Я приблизил лицо ближе, всматриваясь в его испуганные глаза. Он панически замотал головой.

– Отпусти… Я ничего не слышал, никому не скажу! Только отпусти!

В конце коридора послышались шаги – шла стража. Парень застыл, испуганно вцепившись пальцами в рукава своей куртки. Я же действовал без лишних раздумий – быстро затянул его в нишу за дверным проемом. Там крепко удерживал его за шкирку, снова прижав к стене.

Шаги приближались.

– Ну, что, сдать тебя сейчас страже или нет? – шепотом проговорил я ему прямо в ухо. – Решай, быстро.

– Н-не н-надо… – он снова начал заикаться.

Шаги прошли мимо, не задержавшись ни на секунду. Парень облегченно вздохнул, но я не убрал руку, всё так же удерживая его.

– Не сдам я тебя, – сказал я чуть мягче. – Но теперь ты у меня в долгу. Понял?

Паренек отчаянно закивал, боясь даже лишний раз моргнуть.

– Да-да, понял, только отпусти!

Я ослабил хватку, чтобы ему было легче дышать, но не отпустил полностью.

– Как тебя зовут? – спросил я, не отводя взгляда от его побледневшего лица.

Уж у этих-то были имена, вот он мне своё и скажет.

– Я… Яков, – быстро ответил он. – Яков меня зовут.

– Хорошо, Яков…

Я, наконец, отпустил его. На плече куртки ткань от моей хватки помялась, и я с подчеркнуто заботливым видом расправил ее.

– Ты можешь идти, Яша.

Он ещё мгновение не двигался, явно не понимая, подвох ли это или правда.

– Ты… ты не расскажешь учителю, сбившийся?

– Не расскажу. Мы теперь с тобой друг другу помогаем, разве не так?

Яков растерянно кивнул и быстро шагнул из ниши, поспешив убраться от меня подальше. Я посмотрел ему вслед, видя, как он ускоряет шаги и скрывается за поворотом коридора.

Теперь у меня был союзник.

Возможно, не слишком надежный, но хотя бы тот, кто сможет стать моими глазами и ушами среди учеников. Я тяжело выдохнул, чувствуя, как шрам на груди снова слабо пульсирует.

У барака я снова увидел дежурившего ученика, который ходил переодеваться. Он уже облачился в кафтан, чтобы согреться. Теперь он не стоял, а ходил туда-сюда по небольшой площади возле казарм.

Оставить в его дураках было нетрудно. Я подобрал с земли небольшой камушек, подбросил в ладони, оценивая вес. И запульнул им в стену.

Камушек тихо стукнулся, привлекая внимание ученика. А я тотчас проскользнул мимо, не оставляя тому шанса меня заметить.

Барак был погружен в привычный мрак. Слышались лишь негромкий храп и тихое, неровное дыхание. Я устало двинулся к своим нарам, но тотчас замер. Почувствовал легкие вибрации от тел сбившихся. Как любопытно. Энергия, текшая по каналам, когда человек спит, отличалась от энергии человека бодрствующего. И вот теперь, похоже, в бараке никто не спал, несмотря на глубокую ночь.

– Чего не спится, мужики?

Я думал, что сейчас начнутся расспросы на тему – где я был? Но нет. Сбившиеся тотчас повскакивали с кроватей.

– У нас тут… проблемы, – первым заговорил Семен.

– Какие проблемы?

В темноте его глаза нехорошо так блеснули.

– Кажись, наш Трофим… того. Коней двинул.

Я решил не тратить время на разговоры и быстро подошёл к наре Трофима. Бедняга и вправду лежал на спине, неподвижный, и даже в темноте было видно, что он не дышит. Его лицо побледнело, а глаза остекленели, устремленные куда-то в пустоту. Я осторожно коснулся его кожи – ледяной холод прошиб пальцы.

Я присмотрелся внимательнее, концентрируя зрение на тонких потоках энергии в его теле. Опасения подтвердились – по каналам Трофима струилась вязкая, тяжелая чернь, стремительно расползающаяся по его энергетической схеме. Каналы были забиты, ритм полностью сбился.

– Вот черт… – тихо выругался я.

Я понял, что случилось. Трофим, когда попытался вслед за мной увидеть «схему» энергетических каналов, просчитался. Он допустил неосторожность, дав черноте коснуться своих каналов. Чернь хлынула внутрь, и теперь его тело разлагалось прямо на глазах.

Из-под одежды показались темные пятна, стремительно расползающиеся по коже. Я отодвинул ворот его рубахи и увидел, что и по груди и шее Трофима начинают быстро расходиться уродливые, черные язвы. Наружу из них сочилась вязкая чернильная жижа.

– Что это с ним⁈ – за моей спиной послышался сдавленный вскрик одного из сбившихся.

Соседи окружили нары Трофима, в ужасе глядя на разлагающееся тело.

– Он же гниет прямо у нас на глазах! – голос Всеволода сорвался на визг.

– Все, конец нам! – зашептал Александр, хватаясь руками за голову. – Они узнают о сбое, и нас всех порежут без переписи!

Паника быстро захлестнула весь барак. Сбившиеся начали метаться по бараку. Они прятали лицо в ладонях, бормотали что-то бессвязное.

Я стоял рядом с телом Трофима, прикидывая, что могу сделать. В голове мелькали мысли, одна отчетливее другой. Если я ничего не предприму, завтра утром никого из нас уже не будет. Астахов не упустит такую возможность – та же перепись станет отличным поводом вырезать всех нас подчистую. За себя я не беспокоился, я уже был приговорен Астаховым к смерти. Но вот остальные мужики… они ведь ни в чем не виноваты.

Я отбросил лишние мысли, концентрируясь на предстоящем действии. Времени оставалось мало. С каждой секундой тело Трофима покрывалось все новыми пятнами гнили.

– Всеволод, – приказал я. – Тащи сюда заточку из ложки. Немедленно.

Всеволод замер, растерянно глядя на меня, будто не понимая, зачем она понадобилась сейчас.

– Живо, я сказал! – я резко повысил голос.

Всеволод вздрогнул, бросился к своей наре. Там быстро достал заточку и протянул ее мне.

– Д-держи, – рука с заточкой сильно дрожала.

Я перевел взгляд на Семена.

– Воду принеси, – велел я.

Семен побежал, аж подпрыгнув, к углу. Я уже знал, что там сбивщимися было вырыто углубление, где собиралась дождевая вода через дыру в крыше.

Затем я повернулся к Александру – тот с ужасом смотрел на тело, пуча глаза.

– Ты – возьми вырванные страницы из книги.

Вскоре у меня была небольшая кучка из вырванных страниц, а рядом стояла чашка из-под риса с дождевой водой.

Я снял с Трофима рубаху, обнажив его грудь и шею, покрытую мерзкими язвами. Склонившись, вытер ему кожу водой, готовя ее к операции.

– Все отойдите на шаг, – скомандовал я.

Сбившиеся послушно расступились, образуя вокруг нар полукруг.

Я крепко сжал заточку в руке, проверяя ее остроту на кончике пальца. Не скальпель, но Вячеслав явно старался, закачивая ложку о камень барака.

Сосредоточившись, я приблизил острие к темной язве на груди Трофима. «Телепатия», которой я вдохнул жизнь в тело Демидова, тут уже явно не поможет.

Мне потребовалась вся сила воли, чтобы не дрогнула рука. Я едва коснулся кожи и, закрыв глаза, почувствовал ритм энергетических каналов, которые почти перестали пульсировать.

Острый кончик заточки вошел в кожу, и тут же из разреза хлынула густая, черная субстанция, шипя и капая на пол. Чернь тут же начала прожигать дерево, оставляя дымящиеся следы. Одна капля упала на Семена, и тот вскрикнул, резко отдергивая руку. Боковым зрением я видел, как теперь на его коже разрастался глубокий ожог.

– Страницы сюда! – приказал я.

Александр поспешно вложил мне в руки листы книги. Я быстро свернул из них тампоны и приложил к ране, чтобы впитывали чернь. Та мгновенно выедала бумагу, но не полностью – лишь чернила, оставляя страницы пустыми и дымящимися.

– Он… он весь черный изнутри… – прошептал кто-то в ужасе.

– Молчать! – рявкнул я, продолжая работу.

Сжав зубы, я снова закрыл глаза и увидел внутреннюю «схему» Трофима, полностью покрытую разъедающей чернотой. Направил свой импровизированный инструмент к точке на его шее, там, где был главный канал. Сделав точный, аккуратный разрез, почувствовал, как меня накрывает волна тепла.

– Ну же… Давай… – прошептал я.

Мне бы не хватило собственной энергии, чтобы вытеснить чернь из организма Трофима. И задача сейчас – дать этой субстанции вытечь из организма, как дают вытечь гною из гниющей раны.

Черный поток растекался в разные стороны.

Когда надежда почти иссякла, в глубине груди Трофима вспыхнуло яркое пятно света. Оно вспыхнуло раз, другой, и я почувствовал, как его сердце вновь начало биться, будто от мощного разряда.

Из глубины груди Трофима медленно, нерешительными толчками, как пробивающийся из земли ключ, потекла чистая энергия. Ее становилось все больше. Тонкий ручей постепенно превращался в густой поток. Чистая энергия, вливаясь в канал, постепенно выталкивала наружу вязкую чернь. Сталкиваясь, два потока энергии вступали в противоборство, взаимоуничтожаясь.

Естественно, ничего этого не могли видеть сбившиеся. Но они ощущали последствия. От диссонанса двух энергий стены барака задрожали, посыпалась пыль.

Чистая энергия текла все увереннее, и я постепенно углублял надрезы, помогая ей распространиться. Раны светлели, а черная жижа, попадая на страницы древней рукописи, больше не уничтожала текст. Наоборот, давно стертые буквы вдруг начали проступать на поверхности…

– Смотрите! – негромко воскликнул Вячеслав.

Он дрожащей рукой поднял страницу, а на ней в эти самые секунды прямо из черни будто выгравировались символы древнего Завета.

Хм… странно, и это мягко говоря.

Но я не отвлекался, продолжая ювелирную работу. Пот стекал по лицу, мышцы рук дрожали от напряжения, а грудь жгло невыносимой болью. Я словно ощущал каждое движение заточки на собственной коже, будто резал самого себя.

Чистая энергия распространялась по всем каналам, вытесняя остатки черни. Я осторожно убрал заточку и наблюдал, как Трофим вздрагивает и резко втягивает воздух. Его глаза широко раскрылись, и он судорожно сел, хватая ртом воздух.