Текст книги "Путь хирурга (СИ)"

Автор книги: Валерий Гуров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)

Путь хирурга.

Глава 1

Я вошёл в операционную, наплевав на запрет. Пошел против приказа, закона, заведующего и здравого смысла. Мой брат умирал, и мне было плевать, что за это меня посадят. Либо я его спасу. Либо умру вместе с ним.

– Оперировать нельзя, – ординатор встал на пути, прижал к себе планшет, будто он ему сейчас чем-то поможет. – Приказ главврача – не трогать!

Он смотрел так, как будто я вот-вот брошу скальпель и начну просить разрешения. Не угадал.

– Готовьте операционную, – сказал я и сдвинул его плечом, как тумбочку.

У меня не было времени играть в согласования. На каталке лежал Мишка. Малой. Лицо в ссадинах, руки перемотаны, кожа холодная. Он не спал… он уходил. И если бы я не был рядом, его бы уже списали.

А, честно говоря, списали и так. По документам мой брат безнадёжный. После той аварии, когда мы остались сиротами, у него в голове поселилась штука, которая со временем перестала притворяться безопасной.

Опухоль.

Глубоко, чёрт знает где. Все, кому положено выносить приговоры, дружно сказали: неоперабельно. Лезть нельзя. А я с тех пор не люблю слово «нельзя». Я тогда пообещал себе, что когда придёт момент, и он будет на грани, то я пойду против любого приказа. Против любого главврача. Против закона, если понадобится.

Потому что иначе – зачем всё это? Всё, что я умею, всё, чему учился и всё, что держит меня на ногах?

Я не просто видел его рану – я чувствовал, как кровь тянет из сосуда, где она не должна быть. Эти сигналы шли ко мне через кожу, как будто ткань умоляла спасти.

Они предложили отправить Мишку в столицу. Там, где «может быть» его посмотрят. А «может быть» – не успеют. А «может быть» – потеряют документы. Я знал это «может быть». Оно хоронит людей надёжнее пули.

Ну а пока их решение «не трогать». Просто дожидаться, когда он сам перестанет быть проблемой.

Брат чуть дёрнулся. Не открыл глаза, не сказал ничего, но пальцы… да. Пошевелились. Схватили воздух.

Миша держался, и я понял: всё. Точка. Я пойду до конца.

– Я уже здесь, Миш, – сказал я.

Скорее всего, он не услышал. Неважно. Это я сказал себе, чтобы отрезать пути назад.

Я поднял голову там, где положено опускать.

В этих стенах любят тишину, послушание и людей, которые не мешают умирать правильно – по инструкции.

Я не мешаю. Просто не разрешаю. Здесь все боятся потерять должность, а я потерять своего брата. Разница простая, но не для всех очевидная.

Ординатор вышел быстро. Плечи опущены, взгляд в пол. Как только понял, что я не отступлю, сразу сдулся. Медсестра сжала в руках лоток. Санитар пугливо отвёл глаза. Они переглянулись и в этом взгляде был страх перед тем, что я пошёл туда, куда они не посмеют.

– Он начал… он действительно начал, Аванес Суренович, – из коридора донёсся заикающийся голос ординатора.

Аванес.

Вот и он.

Местный бог в белом халате. Профессор, заведующий хирургией и конченый бюрократ. Лицо, как будто я собрался оперировать бензопилой в подвале.

– Мирошин, – голос холодный, выверенный. – Мы его отдаём в Москву.

– Не доживёт, – констатировал я, включая ангиоскан.

Пока они будут согласовывать и подбирать специалистов, я похороню брата.

Аванес побледнел. На виске выступила капля пота. Он сделал глубокий вдох, будто собирался нырять под воду.

– Забыл, что у тебя отстранение от операций? Тебя не просто уволят, – сказал он медленно. – Это уголовка, Костя. Ты понимаешь, куда лезешь?

Он говорил о законах. Я – о жизни. Он боялся за свою карьеру. Я – за брата. У нас с ним вообще разные взгляды на эту жизнь. Две параллельные, которые никогда не сойдутся.

Я подошёл к крючку, где висели хирургические маски, взял одну. Снял упаковку.

– Аванес, он мой брат. И пока он дышит, я не отступлю, – я повернулся к медсестре. – Аня, готовь перчатки.

Она замерла. Посмотрела на меня, потом на заведующего. В глазах колебание… но было там и что-то ещё. Там была готовность. Просто ей нужно, чтобы кто-то сделал шаг первым.

Я сделал.

Аванес взял меня за локоть. Голос стал мягким, почти дружеским.

– Костя, я тебя понимаю. Правда. Но если ты сейчас полезешь, нас всех разнесут. Дай мне чуть времени. Я подниму вопрос, мы договоримся, вернем тебе лицензию, всё сделаем правильно…

Я посмотрел на него спокойно.

– Смерть не интересуют протоколы. Либо мы её остановим, либо она зайдёт сама.

Заведующий открыл рот. Стоял так секунд десять.

– Ты сумасшедший, Мирошин! – наконец, выдохнул он. – Сейчас я вызову охрану!

– Нет, не вызовешь, – спокойно ответил я, доставая маску. – Охранник с утра пьян. До нас сейчас даже с танком не доедут – снегом завалило.

Аванес замер.

Всё понял. Быстро сообразил.

Даже у него в голове пазл сложился: если я сейчас полезу, меня не остановит никто.

И остановить нечем.

– Так что, Аванес, или надевай халат, или иди пиши рапорт. Больше ты здесь ничего не сделаешь.

Тотчас из реанимации выскочил санитар, как ветром сдуло. Медсестра замерла, втянув голову в плечи.

– Аня, не слушай заведующего, – подбодрил я девчонку.

– Т-ты…

– Пошёл вон, Авик, – я надел маску.

Заведующий развернулся и резко зашагал к выходу. А я услышал, как щёлкнула резинка перчатки. Значит Аня со мной. Не такая уж она и трусиха.

– Готова? – спросил я.

– Константин Федорович… – закивала медсестра. – Мне… мне страшно.

– Страшно – это нормально.

– Но если… не получится?

– Не будет «если», Ань. Здесь или «жив», или «не успели», – заверил я. – Стрелы полетят в меня в любом случае. Ты просто делай свою работу.

Она молча кивнула.

Операционная загудела тихо, как крейсер перед выстрелом. Я склонился над Мишкой – началось.

– Пациент: восемнадцать лет. Кровоизлияние в варолиев мост. Частичный паралич, – проговорил я вслух.

И начал работать.

Скальпель будто сам ложился в ладонь. Экран вспыхивал: мозг Мишки, как поле боя. Красные зоны – враги. Жёлтые – мины. Я шёл по ним, как сапёр. Одно неверное движение и всё взорвётся.

Первая траектория шла вдоль варолиева моста. В обход паралитического очага. Потом коагуляция в зоне тоньше рисовой бумаги. Ошибка… и брат ослепнет. Еще ошибусь – не встанет никогда. Слишком глубокая зона с плотным переплетением сосудов.

Но если долго смотреть на карту, она становится дорогой и по ней, если идти правильно – можно выйти.

– Коагуляция в первом сегменте. Очаг обошли.

– Ушивка минимальная. Давление на шов не допускать. Переход на левую зону. Доступ есть.

Я комментировал сам себе. Не для Ани, не для протокола, просто чтобы не сбиться.

Как будто вслух проговаривал маршрут, который знал, но опасался забыть.

– Пропустили венозный карман. Ни одной задетой ветви.

Время шло. Через два часа я уже не чувствовал спину. Через четыре перестал замечать левый локоть. На шестом часу пальцы в первый раз дрогнули.

Аня сразу вытерла пот мне со лба.

– Рука дрожит, Константин Федорович…

– Не дрожит, – отрезал я. И сменил хват.

Да, рука и вправду дрожала, но у меня не на этом сейчас фокус.

– Воды?

Я не ответил. Обезвоживание это риск, но отвлекаться и пить – значит рассредоточиться. Вернуться будет сложно, а у меня нет права на ошибку. Капилляры тут тоньше волоса.

На восьмом часу перед глазами поплыли звёзды. Уши закладывало. Тело посылало сигналы остановится, но я их игнорировал.

А потом скальпель скользнул на миллиметр вбок.

– Стоять, сука! – рыкнул я.

Мышцы заныли. Сердце билось, как будто собиралось пробить грудную клетку. Если бы я дрогнул чуть сильнее, то всё. Брат бы умер прямо под моими руками.

Я вцепился в инструмент. Пальцы свело, но я держал.

– Может, передохнём? – осторожно спросила Аня.

Я не ответил. У меня и так не было права быть здесь. После той аварии, где мы с братом остались одни, у меня тоже появилась «тень» в голове.

Кавернозная ангиома. Неоперабельная.

Левый глаз полностью заволокло бельмом…

Мне запретили нагрузки, запретили операции, и недавно забрали лицензию. Я слушал их до этого момента и отошел от дел. Но сейчас была другая ситуация.

Болезнь подползала тяжестью в груди, звоном в ушах и мельтешащим светом перед глазами. Но остановиться теперь – значит, предать. Прежде всего самого себя.

Я сцепил зубы и и упёрся взглядом в монитор. Ещё немного… чуть-чуть…

Последний сегмент. Последняя развилка.

Если я пройду, то он вытянет. Я тоже, может, вытащу себя за волосы, как барон Мюнхаузен. А может, и нет.

Но не говори гоп, пока не перепрыгнешь. Один из сосудов вдруг вспух и началось микрокровотечение. Пульсация усилилась. Только что было сто… вот уже сто пятьдесят.

– Мы его теряем! – занервничала медсестра.

– Без паники, – отрезал я.

Паника – это не для операционной. Если она начнётся, я потеряю контроль. Я знал, что у меня осталась минута. Может, меньше. Но просто так я тебя не отпущу на тот свет, Миш.

Родителей мы похоронили, когда мне было восемнадцать, а ему семь. С тех пор я обещал, чтобы не случилось дальше – это на мне. И сейчас я держу обещание, даже поставив на кон все.

В голове что-то изменилось, замедлилось.

Мир внезапно сделался вязким. Воздух липким, будто его наполнили мёдом, и каждое движение шло сквозь сопротивление.

Колени подкосились, но Аня подставила плечо. Посмотрела на меня, и в голосе у неё была уже не тревога – паника.

– У вас кровь из носа…

– Пустяки, – ответил я.

Кровь была тёплая, настоящая. Я понимал: ещё одно движение и не выкарабкаюсь. Тело умоляло остановиться, но я не выпустил из рук инструмента. Я доводил операцию до конца.

– Он стабилизируется, – прошептала Аня. – Пульс возвращается. Он держится!

Монитор мигнул… и на экране поплыла синусоида пульса. Внутри расползалось облегчение. Брат дышит… Миша будет жить.

Он вдохнул сам. А я – нет. Моё сердце остановилось в тот миг, когда его вернулось к жизни. Обмен. Сделка. Цена. Не знаю, как назвать. Знал только одно – я сделал то, ради чего пришёл в этот мир.

* * *

Я умер как хирург. И вернулся… кем-то другим. Или чем-то. Мир слепил не светом, а его отсутствием. Как будто стерли само представление о том, что есть «я». Но я чувствовал: это не конец. Это перезапуск.

Тело собиралось. В панике, как техник на войне, который чинит аппаратуру, не зная, к чему ведут провода.

Сдавило грудь – сердце вспомнило, что должно сокращаться. Застучал пульс, как капля воды падающая на барабан. Я вошёл в плоть, чувствуя как произошло вшивание с новым телом… Вдохнул – и пожалел. Воздух был пуст. Только мерзкая, тянущая слизь на вдохе…

Это не мое тело, обожгла догадка.

Пальцы не слушаются. Суставы чужие, будто перед смертью я подписал контракт на аренду чужой плоти. Но даже в чужом теле я чувствовал, как оно зовёт, будто пациент.

В связках шла дрожь, словно перед судорогой. Нервная система кричала: почини.

Я не просто вселился, а начал лечить. На ощупь, по памяти, как реаниматор в отключённой операционной.

Это не было возвращением к жизни – это было вшивание. Не меня в тело, а тела – в меня. Я видел перед глазами проекцию схожую с Витрувианским человеком Да Винчи. По телу вместо вен шло множество… каналов? Да, другое сравнение было сложно подобрать. По каналам текла некая субстанция, каналы огибали мышцы, суставы внутренние органы.

То что текло по ним явно заставляло работать организм. Это, черт возьми, жизненная сила – пронзила догадка. От осознания, на миг стало не по себе. Но у меня не было времени, чтобы о чем-либо размышлять.

Я отчетливо видел, что некоторые каналы перебиты и порваны. Места повреждений выглядели, как кровоточащие черным язвы. Они пульсировали, чернота будто вступала в конфликт с жизненной силой, пожирала ее.

Пришло осознание – будто на атласе, я вижу места повреждений собственного тела. Вижу, как чернота все больше расползается по каналам и мое новое тело… стремительно умирает.

Не знаю, как получалось, но усилием воли мне удавалось корректировать ток жизненной силы. Заставлять ее течь в обход черноты.

Это была игра в пятнашки, мне требовалось прокладывать каналы для светлой энергии, обходить очаги черни. Тут либо я, либо меня. Тело плохо подчинялось, но я понял, что если отпущу контроль, меня унесёт обратно, в белое марево.

Осознание пришло сразу. Раньше в прежней жизни я скорее брёл в темноте медицины, как в чужом костюме на два размера больше. Спотыкался, цеплялся за ощущения.

Теперь… будто инструкция появилась. Я понял, что передо мной наглядная настройка человеческого тела, схема сборки биологического организма.

Эх, мне бы такие фокусы раньше в реанимации…

Наконец, мне удалось проложить каналы вокруг черной пульсирующей клоаки, купировать ее и жизненная сила начала стремительно пожирать черноту.

Плоть была все еще не моя, но она отзывалось. Значит, я не просто вселился. Я восстанавливал эту оболочку, которая уже была обречена на смерть.

Справлюсь – выживу. Нет – ариведерчи.

Без паники, Мирошин! Паника не наш друг. У меня был новый шанс, хоть тело, в которое меня запихнули, не принадлежало мне. Но это пока.

Хрип раздался внезапно. Резкий, как рвущийся мех, с влажным «ххгф-фрх».

За ним крик, визгливый, срывающийся, будто кого-то лупили по почкам:

– Ааа-ааа!

Я вдруг понял, что хрипы и визги доносятся из моего рта. Словно чужая боль прорезалась сквозь мою глотку. Я все еще не чувствовал этой боли.

– Бей мясо! – послышался чей-то звериный рык.

А потом раздался звук удара. Мясистый, с эхом, если бы били по манекену, обтянутому кожей.

Глухой шлёпок.

Мясо ударилось о пол, и мясом оказался я.

Что черт возьми происходит⁈

Я заставил себя подняться на четвереньки. Все тело било мелкой дрожью жуткого рассинхрона. Будто я схватился обеими руками за отбойный молоток. Ощущение, что каждый нерв не на своем месте. Каждый сустав откликался с опозданием, я собрался заново, но схемы спутались. Каналы внутри, вновь проложенные, по которым текла энергия, только начинали работать.

И всё равно – усилием воли я встал.

Открыл глаза.

Мир был тусклым. Воздух мутным.

– Добей его, Ивлев! – сбоку кто-то сорвался в визг, дав петуха.

Передо мной стояла фигура в сером. Одежда напоминала кимоно из грубой ткани, как спецовка у рабочих. Я ещё не знал, кто он, но его взгляд не оставлял сомнений: я здесь никто.

Плечи сухие, правая рука замахнулась для удара, лицо перекошено в усмешке.

– Очнулся? – захрипел тот, кого назвали Ивлевым. – Сейчас прочувствуешь стиль Длани Предков!

Чего⁈ Я вскинул бровь, в смысле хотел, но на деле получилась гримаса.

Он шагнул. Я не отступил и… вдруг почувствовал как будто его импульс вошёл в мою нервную сеть. В тот миг я видел его изнутри, как до того видел себя на атласе каналов энергии. Только потоки Ивлева оказались заполнены черными энергетическими струями.

Я видел, как в его коленном суставе, в глубине связки, шел сбой. Чернота канала имела белые вкрапления, для Ивлева бывшими чужеродными по своей природе. Движение его ноги шло без опоры: нерв сработал, но мышца включилась на долю секунды позже. Я не просто увидел слабое место, а усилил поток своей жизненной энергии в его гниль…

Хфрщ!

Хруст был резкий, как у рвущейся парусины.

Связка не выдержала. Колено перекосило, и сустав зажил сам по себе – дёргался, искал опору, которой уже не было.

Он еще не понял, что тело сдало. Сделал шаг и закричал, согнулся, словно его подстрелили, и рухнул, вцепившись в ногу.

Воздух застыл. А потом раздался вопль:

– Он сломал мне ногу! У-у-у…

Я смотрел на него, всё ещё тяжело дыша. И только теперь начинал понимать, что сделал.

Мир всё ещё плыл, как масляная плёнка на воде. Но края уже становились четче, будто кто-то подкрутил фокус.

Мы стояли в просторном зале с бревенчатыми стенами. Интерьер в духе «где-то между буддистским храмом и лагерем для военнопленных». Под ногами – старые тренировочные маты. Затёртые до такого состояния, что сами могли бы преподавать боевые стили.

На дальней стене висел штандарт – тёмно-синее полотнище. На нём раскрытая ладонь, вытканная из старинных узоров. Средний палец перечёркнут чёрной полосой, ниже каллиграфическая надпись: «Приют Длани Предков!».

М-да… идеальное место для того, чтобы тебя поставили в стойку и выбили зубы за неправильный вдох.

Вокруг стояли парни в простых серых куртках с одинаковым выражением удивления, будто они впервые увидели, что мясо может отвечать. По матам валялись такие же, как я новички-болванчики, чьё предназначение ловить ногой в ухо. Груши для отработки ударов. Мясо, как выразился Ивлев. Только мясо, судя по всему, неожиданно оказалось с косточкой.

– Он будто глянул – и связка лопнула… – в голосе удивление сменила опасливая суеверность.

Шепот пошёл по залу, как простуда в общежитии – быстро, хрипло и с последствиями. Все, кто только что дружно подзуживал Ивлева, сделали шаг назад, синхронно, будто по команде. Ну да, зачем стоять рядом с человеком, который ломает кости взглядом.

Теперь они смотрели не на «мясо». Теперь я был чем-то другим. Или кем-то. И вот это «кем-то» им определённо не нравилось.

И все эти двадцать человек мигом встали в боевые стойки, окружив меня, с трудом стоящего на ногах, в кольцо.

– Зачем ты здесь⁈ – последовал вопрос возбужденной толпы.

Глава 2

Зачем? Вопрос философский. Честно, мне было бы куда проще доказать гипотезу Пуанкаре, чем сказать зачем я здесь!

А вот то, что сразу два десятка парней решили надрать мне зад – это уже практический вопрос.

Я понимал, что в нынешнем своем состоянии не справлюсь и с котенком. Да умереть я новому телу не дал, но и последние силы ушли на то, чтобы обезвредить первого нападавшего.

Я уже думал о том, как получше сгруппироваться, когда меня начнут бить двадцать пар ног, как вдруг:

– Отставить! – раздался хриплый голос со стороны входа.

Заслышав команду, все парни опустили руки, вытянулись по струнке, тотчас позабыв обо мне.

Тишину разрезал шаг – мягкий, почти неслышный. Из глубины зала вышел старик. Типичный архетип: седой, сухой как щепка, с посохом и видом человека, который давно перестал удивляться чему бы то ни было. Волосы собраны в пучок, длинная борода в комплекте. Всё как положено у людей, способных одним словом вызвать инсульт.

Но глаза… да уж. Я почувствовал дискомфорт при взгляде старца. Ни белков, ни зрачков. Сплошная «фантазия ученика чёрного мага на свободную тему». Будто кто-то залил ему в глаза чистую ртуть. Даже яркий солнечный свет из больших окон предпочитал обходить их стороной… Вполне разумное решение, кстати. На груди у него крепилась нашивка в виде раскрытой ладони, как на плакате на стене.

Я отчетливо понимал, что старец буквально пропитан изнутри той самой черной гнилью. Вены на лице, да даже капилляры, были черного цвета… Субстанция, которой я не дал подступиться к себе, сожрала этого дедушку, наполнила, как сосуд до верхов…

Все при появлении старика пали ниц. Все, кроме меня. Я понимал, что если снова сяду, то вряд ли уже встану. Покачиваясь, я остался стоять на ногах.

Ноги гудели, как после многочасовой медитации на гвоздях. Рёбра саднили, и левая рука почти не разгибалась – кажется, один из ударов пришёлся в нерв, полностью обездвижив сустав. Я начал чувствовать боль нового тела и ощущения были непередаваемые.

Но хуже всего была рана на груди. Мокрая, рваная, она сочилась липкой кровью, пропитывая одежду. Похоже, именно эта «дырочка» добила того, кто был здесь до меня. Я прекрасно понимал, что с такими увечьями не живут.

Думаю, что понимал это и старик, глядя на мое состояние. Он так ничего и не сказал. Просто повернулся к Михаилу, чья нога уже начала распухать.

– Ритм ушел, вот тебя и скрутило! Ты – болван! – безразлично прокомментировал старец, как будто речь шла о неудачной партии в шахматы. – Никто не рвет связки одним взглядом!

Щёлк!

Посох опустился, как резолюция старого судьи. Ивлев истошно взвыл побитой собакой. Вряд ли от боли, скорее от такого прилюдного унижения.

Остальные ученики, как раз говорившие об «одном взгляде», смотрели в пол. Видно никто не хотел знакомиться с посохом поближе.

Старец надменно хмыкнул, снова повернулся ко мне и сделав шаг, поднял посох. Движение было размеренным, как у того, кто если замахнулся, то будет бить.

Я видел его движение. Но ответить не мог. Новое тело не на гарантии и в таком состоянии сдохнет ещё до первого взмаха. Это как у старого опытного боксера на пятом десятке. Все видит, но ничего сделать не может.

После чудесного «воскрешения» мне требовалось время на восстановление.

И как назло «карта каналов», которую я чуть раньше видел у близнеца, больше не появлялась. Останавливать дедушку мне было попросту нечем.

Рука старика начала стремительно опускаться. Я уже хотел сделать то единственное, что мог в таком положении – попытаться подобрать момент и изо всех сил ударить деду в пах.

Но…

Посох чавкнул. Да, именно так – чавкнул. Как старый шприц с воздухом в вену. Он уткнулся во что-то, чего в нормальных людях нет. Во что-то… невидимое!

Древесина отпружинила, дёрнулась, как будто внутри завелась змея и решила: пора на выход. Тёмная жижа рябью прошлась по посоху, вспыхнула и испарилась.

В глазах старика промелькнул ужас. Он отшатнулся и выронил посох на маты. Попросту не сумел его удержать. Рука дрогнула, пальцы растопырились и на ладони остался ожог.

Ученики бросились в рассыпную, как крысы с тонущего корабля.

– Так же было в Восточном Приюте…

– Перед тем, как Печать треснула, и город ушёл в пыль… – верещали они.

Если бы ученики могли лазать по стенам, то наверняка бы залезли. А пока все два десятка человек испуганно прижались к друг дружке. Ничего не осталось от былой воинственности, с которой они меня встречали.

Старик с изумлением уставился на свою руку. Посох, кстати, не просто упал, а устроил торжественное шествие. Медленно, с достоинством, покатился по доскам, как будто искал нового хозяина. И, зараза, таки нашёл.

Ученик у чьих ног он остановился, единственный, кто не побежал и не поддался панике. Он посмотрел на древко, и… потянулся за посохом.

Физиономия у нового претендента была такая, будто ее вытачивали из обиды и амбиций по технологии холодной ковки. Улыбкой там, похоже, никогда не пользовались.

– Он кровь мою опозорил, – голос у него был ровный, но в нем звенела клятва. – Дозволь, учитель, за честь рода отомстить!

Я всмотрелся в его лицо внимательнее и сразу понял – это брат близнец «одноного», все еще лежавшего по полу.

Молодь кругом замерла, втянула головы в плечи, как перед раскатом грома. Ожили «снаряды для отработки ударов», начали отползать за спины учеников. В их глазах тоже застыл неприкрытый ужас. Даже старик слегка повёл бровью – будто приценивался, потянет ли отрок ношу.

Близнец встал в стойку. Сдвинул ладонь вперёд и сделал вдох-выдох – медленно, размеренно. Правая рука у груди, пальцы собраны, дыхание ровное. Вес ушёл на заднюю ногу, как будто он втягивал землю в себя через пятку.

Это еще что за ушу?

Пол под ним чуть дрогнул и по матам поползли тонкие вибрационные круги, едва заметные, как рябь на воде. Стоячей и… черной. Разводы росли, расходясь всё шире с каждой секундой.

А потом он начал сжимать кулак. Медленно. Показательно. Каждый сустав будто выдавал диплом мастера по напряжённому пафосу. Вот только волна под ним нарастала, становясь чернее, гуще и тяжелее…

Я припомнил «герб» Приюта в виде растопыренной пятерни, видя как наливается чернотой кулак близнеца. Он явно готовил его для удара.

Но и это было не все. Не знаю, видел ли это еще кто-то, но земля под моими ногами завибрировала, образуя вокруг защитный купол из белых нитей.

– Стоять! – голос старика рассёк воздух.

Воспитанник скривился, но послушно замер. Круги вмиг исчезли. Черные капли, как расплавленный металл стекли к кулака и растворились. Исчез и мой купол.

Осталось лишь легкое послевкусие недосказанности… и слой новых вопросов без ответов.

Он выходит тоже «того»? Этот близнец? Весь прогнил изнутри… а может они все тут такие? Догадка обожгла.

Старик несколько раз сжал и разжал ладонь и посох вырвало из рук воспитанника и вернуло в руку учителя. Он перевёл на меня строгий взгляд, указал навершием посоха в мою грудь.

– Кто ты?.. – произнёс он сквозь стиснутые зубы.

Кто я? Такой же прекрасный вопрос, как «зачем я здесь?». Прямо философский. А так хороший у них тут зачин на знакомство: «Привет, ты кто?» – «Не знаю, но по полу размажусь эффектно». Любопытно, что до тех пор как получить отпор, моё имя здесь никого не интересовало.

– Меня зовут Константин Мирошин, – с трудом сказал я.

– Чего? Константин Мирошин?.. – прошелестело, будто с издевкой от толпы.

В голосе чувствовалась лёгкая насмешка, будто я только что представился «Карабасом Барабасом» на детском утреннике.

– Восстановивший Сердце и Путь… – иронично протянул кто-то. – Ага…

Я посмотрел в ответ взглядом, который обычно означает «сейчас будет надрез». Смех захлебнулся и зал снова ненадолго замолк.

Пусть думают, что хотят. Пока они заняты своими Путями – я по-тихому присмотрюсь, где тут выход. Хотя не факт, что в таком состоянии смогу в принципе идти.

– Роман, откуда он взялся? – наконец, заговорил старик, которому явно было не до смеха.

Вперёд выступил тот выпендрежник, что хотел меня лично закопать в маты. Рома, значит? Отлично. Знакомству я не рад, зато легче будет ориентироваться, когда придёт время возвращать долги.

Близнец склонил голову, вытянул руки по швам, как будто собирался принести жертву собственному эго.

– Он… сам пришёл, Учитель, – выдал он.

– Сам? – голос старика стал тише, но настороженнее.

– Просто вошёл в зал и встал. Грязный, босой, молчаливый. Мой брат вежливо попросил его уйти. Он не отреагировал. Тогда Михаил… решил преподать выродку урок.

– Вы его покалечили? – уточнил учитель.

– Пальцем не притрагивались, Петр Алексеевич, – уверенно ответил Роман. – Кто-то покалечил его до нас…

Я слушал, впитывая как губка новые вводные. Так вот как всё было. Понятия не имею зачем прежний обладатель тела сюда в принципе приперся. Но пусть так… хоть какая-то легенда у меня должна быть. Так что буду придерживаться версии близнеца.

А вот насчет того, что один из братцев вежливо попросил, верится с трудом. Вежливо это как? «Извольте свалить отсюда к хренам, сударь, пока не получили по щам?». Я думаю, что как минимум, эти молодые люди были не прочь меня добить. Просто я им этого не дал сделать.

Ничего, когда тебя считают падалью, гораздо проще подкрасться незамеченным, чтобы вонзить лезвие врагу в горло.

Старик смотрел на меня долго, как хирург на скальпель, который внезапно заговорил. В его взгляде было не недоверие. Оценка. Взвешивание быть может.

Лицо его не дрогнуло, но вот уголок брови… все же дернулся. Незаметно, почти случайно.

В его системе координат никак не складывалась, что «мясо», которым вытирали маты, вдруг ломает суставы его ученикам. Это как у трупа внезапно пошел пульс и никто не знает, что теперь делать.

Рука с посохом медленно опустилась. На его рукаве мигнули пять тонких, как шрамы, завитков. Наверняка знак отличия, но какой – только предстоит разобраться.

– Кто тебя послал, инок? – тихо, почти лениво, но с сухим нажимом, спросил он.

– Сам пришёл, – холодно ответил я.

– Сам?.. – в голосе Романа мелькнуло удивление. – Он бы не прошёл защиту, учитель. Поэтому мы и решили выбить из него…

– Цыц, – отрезал старик. – Ни один из Приютов не докладывал? Ни Восточный, ни Беломост, ни Гнездо Песчаных?

– Нет, учитель, – заверил Роман.

Старец сдвинул брови домиком и как-то недобро пригладил бороду.

– Меня никто никуда не посылал, – тверже проговорил я. – Я искал помощь. И я не помню, кто сделал это со мной.

Что я еще мог сказать иди сделать? Решение вжиться в роль бродяги, которому отбили голову и лишили памяти, казалось единственно верным.

Было ясно, что никто в этом зале не пригласит меня на чай, чтобы продолжить разговор по душам. Нет, я явно был для них чем-то сродни занозы… И в принципе поддерживал разговор лишь для того, чтобы скорее восстановится и оказать сопротивление, когда они снова нападут.

А они нападут… просто что-то их сдерживает прямо сейчас. И этот фактор определено играет мне на руку.

– Сбой глубже, чем кажется, – прошептал старик.

Никто из учеников не расслышал сказанного. Учитель отошел, подозвал своих птенцов и принялся перешептываться, встав в круг.

Каждый здесь присутствующий шарахался от меня… как гиены шарахаются от раненного льва. Все они были перепуганы и считали, что я представляю опасность. Но сделать что-то со мной не решались.

Кстати то, что я весь в грязи, а в зале чисто, косвенно подтверждало, что мое состояние не дело рук Михаила Ивлева. Я уже пришел сюда еле живой, едва унеся ноги. Неплохо бы только узнать от кого… вид у меня был как у человека, попавшего под колеса грузовика.

Меня хотели убить, что понятно. Но что я забыл именно здесь? Почему в Приюте искал убежище?

Ответов не было. Прежний обладатель этого тела не оставил мне даже щепотки памяти. Он умер… его сознание уже покинуло тело, когда в него вселился я.

Я решил не терять время на поиски ответов, которых все равно пока не найду. Сосредоточился… пытаясь вновь наладить связь с каналами, по которым текла жизненная энергия. Сейчас бы погулять хоть крупицу от нее, хоть кроху… я чувствовал ее присутствие рядом, но не мог дотянуться.

Время, черт возьми, время было моим главным ресурсом.

– Отволоките его в подземелье. В Камеру рваного ритма, – голос старика вырвал меня из оцепенения.

По залу прокатилась дрожь, словно старик озвучил пароль, о котором даже думать запрещено.

Темница? Пф. Сейчас это будет не наказание. Это как оставить хирурга в операционной наедине с пациентом и думать, что он не воспользуется шансом.

– Отведите его, – распорядился старик.

Вперёд шагнул Роман Ивлев. Тот самый, что только что порывался всадить в меня свою философию через колено.

Роман низко поклонился, но в глазах у него мелькнуло. Искра. Нет, целый костёр. Жгучая, терпеливо отложенная ненависть. Так смотрят не провожающие, а палачи, которым пока не выдали топор. Вообще любовь близнецов – дело особое, они за друг друга глотки готовы грызть. Вот только твой братик сам на меня полез!

– Дойдешь или носилки принести? – Рома стиснул зубы.

– Сам пойду, – заверил я, не отведя глаз и ехидно добавил. – Беспокоюсь, что у тебя пупок развяжется, если тащить начнёшь.

Роман аж позеленел.

Я кое-как поковылял за своим мрачным сопровождающим, стискивая зубы от боли. Нас провожали десятки глаз – удивление, испуг, где-то даже уважение. По взгляду видно – никто из них и помыслить не мог, что я сумею перемещаться на своих двоих.

Для них я был белой вороной. Чёрным лебедем Талеба. Или просто ошибкой в их системе координат.

Если бы они ещё знали, что я не сбившийся. Что я вообще из другого… чего? Мира? Плоскости? Логика где-то на этом месте махнула рукой на прощание. Ничего, внизу у меня будет время подумать о том, что произошло.