Текст книги "Государство и революции"

Автор книги: Валерий Шамбаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 59 страниц)

А в результате вырабатывалось стойкое противопоставление своего, «хорошего», чужому, «плохому», демократии – авторитаризму, культа закона «произволу», «свободы» – «тирании». Хотя если опять обратиться к строгим фактам, то видна полнейшая бездоказательность этих противопоставлений. Потому что окажется, что еще никогда и нигде демократии, обычно сотрясаемые внутренними дрязгами и интригами, не продемонстрировали никаких фактических преимуществ для граждан или большей жизнеспособности по сравнению с монархиями. Да взять хоть классические Афины, где "серая масса" по наветам и подкупам демагогов отправляла на смерть или изгоняла лучших своих мыслителей, полководцев, государственных деятелей – фактически любого, возвышающегося над средним уровнем. И если США кичатся двухсотлетием своей демократии, то ведь с исторической точки зрения это совершенно ничтожный срок по сравнению с веками процветания и благоденствия России под монархической властью Рюриковичей и Романовых. А в фазу процветания и благоденствия Америка вступила всего-то сорок лет назад. Привожу эти примеры не в качестве обратного противопоставления, преимуществ монархии перед демократией, а только для того, чтобы показать необходимость более объективного подхода к оценкам данных явлений. Показать, что сама по себе «форма» отнюдь не является однозначным качественным критерием, если брать ее в отрыве от конкретного "содержания".

"Произвол" русских самодержцев действительно, вроде бы, не ограничивался юридическими нормативами, в отличие от европейских властителей. Да вот только почему-то ни один царь не позволял себе отправлять на казнь надоевших жен, как это порой практиковали короли Англии. Или разорять государственную казну и вводить новые налоги ради фавориток, как частенько проделывали короли Франции. Или иметь 354 побочных ребенка от разных матерей и сожительствовать с собственной дочерью, как Август Саксонский. Причем и эти явления воспринимались в качестве вполне нормальных и допустимых, воспринимались не только «общественностью», но даже и жертвами. Британская королева Анна Болейн, от которой решил избавиться муж, когда узнала, что по его великой милости ее не сожгут и не выпотрошат заживо, а просто обезглавят, засмеялась от радости, ощупывая свою шею и объясняя тюремщикам: "Я слыхала, что палач просто искусник, а шея у меня тонкая". Другая отставная королева, Кэтрин Говард, только и попросила, что принести к себе в камеру плаху – чтобы порепетировать, как поизящнее класть на нее голову. Французские обыватели если и возмущались при введении новых разорительных поборов, то лишь ненасытными аппетитами очередной королевской любовницы – а не против поведения своего короля, и кряхтели, но платили. А Августа Саксонского при всех европейских дворах почитали в качестве одного из самых блестящих и достойных монархов своего времени. Ну а с точки зрения формальной законности во всех случаях оказывалось все в порядке.

Если же взять русских царей, то для них кроме юридических норм (которые, кстати, тоже существовали) имелись еще и нормы духовные, и на поверку они, видать, оказывались попрочнее писаных законов. И уж куда прочнее западных духовных норм, составлявших фундамент общества наряду с правовой базой. Скажем, когда римского папу Иоанна XXIII все же пришлось сместить, то согласно Гиббону, "наиболее скандальные обвинения были замяты; служитель Бога был обвинен только в пиратстве, убийстве, насилии, содомии и инцесте". И ведь случай это был далеко не единичный – стоит вспомнить хотя бы нашумевшие «семейки» Борджиа, Медичи, скандал с папессой Иоанной… И мыслимо ли было что-нибудь в этом роде среди русских светских или духовных властителей? Даже чисто теоретически?

Ну а хваленые западные «свободы» сплошь и рядом оборачивались свободой сильного. Свободой феодала разбойничать на дорогах и выжимать соки из своих крестьян вплоть до лишения жизни или права первой ночи. Свободой вельможи стереть в порошок не потрафившую ему мелкую сошку. Свободой междоусобиц, опустошавших целые области. И если, к примеру, взять кичившуюся своими свободами Речь Посполитую, то открывается картина дичайшей вакханалии и анархии, которые в итоге и довели страну до распада и гибели. Конфликты дворянства решались вооруженными наездами. Самовольная шляхта разваливала государство, из мелких корыстных интересов запросто проваливая на сеймах любое решение. Любой магнат самолично, порой по мимолетному капризу, решал вопросы жизни и смерти не то что хлопов, а даже зависимых дворян…

Да возможно ли было хоть что-то подобное на Руси? Вот уж нет. Тут ведь надо всеми, какими ни на есть вельможами царь-батюшка стоял, и спросить мог с каждого. А уж вопросы жизни и смерти самого распоследнего холопа только в Москве и решались – и из писанных законов, и из духовных. Да и большинство иностранцев, приезжавших в Россию, как бы скептически и критически они ни были к ней настроены, тем не менее, отмечают, что крестьяне тут жили не в пример лучше своих западных собратьев. Зато российская миссия, посетившая Францию в 1717 г., была просто поражена нищетой местных земледельцев и простолюдинов – причем это наблюдение относится ко времени, когда и русское крестьянство далеко не благодействовало, отягощенное огромными податями и повинностями из-за Северной войны, строительства Санкт-Петербурга, флота и т. п.

И не удивительно, что со своей точки зрения такой свободы, как за рубежом, россияне и даром не хотели. Что проявилось, например, в выступлениях против Семибоярщины, «конституционного» правления Шуйского, боярских правительств во времена междуцарствий. Всесилье и неограниченный разгул аристократии оказывались для народа куда более тяжелыми и разорительными, чем власть самодержца, способного держать в узде всех вельмож. И когда в 1730 г. при восшествии на престол Анны Иоанновны иностранные послы сокрушались, что "русские упустили возможность избавиться от рабства", то требуются некоторые уточнения – что понималось под «рабством», и какие «русские» имелись в виду. Не крестьяне, не мещане и даже не дворяне. А только кучка высших аристократов, предложивших императрице «кондиции», ограничивающие ее власть в свою пользу. И воспротивилось-то этой акции, помогло ее сорвать как раз мелкое, служилое дворянство. Потому что не захотело установления власти олигархии. И «рабство» в понимании иноземцев, для русских означало «равенство» перед царем любого вельможи и выходца из низов. Точно так же, как сам царь был перед Богом равен с рядовыми христианами.

Таким образом, мы видим, что с чисто рациональной точки зрения, по положительным и отрицательным аспектам воплощения в жизнь, внешние отличия западной и российской цивилизаций тоже получаются совершенно не показательными. И разница остается только в традиционных подходах к тем или иным явлениям, методиках и критериях их оценки. То есть, опять в области менталитета. Поэтому ничуть не удивительны размышления иностранцев о "загадочной русской душе" – чтобы понять ее, надо и мыслить русскими категориями. А для тех, кто пытается подойти к ней с другим стереотипом мышления, уж конечно, она покажется «загадочной». Ну а непонятное и непохожее всегда остается чуждым, а то и даже пугающим, таящим в себе неведомую угрозу.

Я вовсе не хочу этим сказать, будто различия в стереотипах мышления создают между представителями обеих цивилизаций неодолимую пропасть, и уж тем более далек от того, чтобы приписывать заведомо недоброжелательное отношение к России всем иностранцам. Или даже – вообще иностранцам, как таковым, только из-за того, что они принадлежат к другим народам и другой культуре. Наоборот, русские и выходцы с Запада сплошь и рядом находили общий язык и сотрудничали весьма успешно. На службу в нашу страну поступали и немцы, и французы, и англичане, и итальянцы, и т. д., и т. п. Одни потом возвращались домой, сохранив о чужбине далеко не худшие впечатления. Другие оседали, в следующих поколениях вообще обрусевали и сохраняли на память о своем происхождении только свои фамилии. Возникали в России и многочисленные колонии переселенцев из европейских стран – и никаких межнациональных конфликтов вокруг них не возникало. Да вспомнить хотя бы двух самодержиц, Екатерину I и Екатерину Великую, десятки полководцев, флотоводцев, ученых, художников по праву ставших героями нашей, российской истории! Перед началом Первой мировой более 9 % офицеров русской армии были протестантского вероисповедания, то есть немцами. Это не считая тех, кто окончательно обрусел и перешел в православие. И сражались они на фронтах беззаветно и самоотверженно, искренне считая Россию и своим Отечеством.

В свою очередь, во время заграничных походов русской армии и флота солдаты и офицеры тоже быстро находили общий язык с местным населением, даже совершенно не зная этого самого языка. Тут уж сказывалась такая национальная черта, как высокая контактность русских, уважительно относящихся к чужим особенностям и поэтому налаживающих отношения с французами или итальянцами так же легко, как с калмыками или тунгусами. Но такое преодоление межнациональных и межкультурных барьеров происходило и происходит только при взаимоуважении и обоюдном стремлении.

А совсем другое дело, когда сами эти барьеры становятся инструментами политики. Тут-то и сказывалась психологическая разница, так как запугать свое или чужое правительство угрозой России и восстановить против нее получалось зачастую легче, чем против другого, западного государства, с менее "загадочной душой". И общественное мнение настроить против нее оказывалось тоже легче. Тем более, что регулируемость западного общества средствами пропаганды издавна была очень высокой (и можно предположить, что такая особенность также сложилась исторически – в Европе очень часто менялись границы, государственная принадлежность тех или иных регионов, менялись законы, по которым жили эти регионы, менялась даже религия – вот и требовалось постоянно внушать гражданам, как им правильно поступать сегодня, и почему неправильно поступать так, как вчера). В итоге и рождались системы двойных стандартов, неравноправных подходов, информационные войны и вспышки русофобии, с которыми нашей стране то и дело приходилось сталкиваться на мировой арене.

Даже если не касаться времен крестовых походов и католической экспансии на Украину, а начать с эпохи "прорубания окон в Европу" Петром I, то сплошь и рядом можно увидеть примеры подобных явлений. Да взять хотя бы историю этого «прорубания». Ведь если для Петра и было заманчиво вернуть утраченные русские земли по Неве и Ладоге, то сам он вступать в войну со Швецией, находившейся на вершине могущества, конечно, поостерегся бы. Втянули-то его в союз Дания и Саксония с Польшей, которые после смерти Карла XI сочли момент благоприятным, чтобы поживиться за счет шведских владений. А русских решили привлечь как вспомогательную силу – чтобы на второстепенном направлении отвлекли на себя часть войск противника. Словом, так же, как прежде Австрия и Венеция привлекали «варваров-московитов» к альянсу против Турции. Причем заведомо условившись, что не стоит, дескать, этих варваров далеко пускать. Но стоило союзникам Петра потерпеть поражения, как они без малейших колебаний пошли на сепаратные договоры с врагом, предоставив Карлу XII разделываться с Россией, как его душенька пожелает. И длительное время русским пришлось воевать почти в полной международной изоляции.

Правда, после Полтавы ситуация разительно изменилась. И прежние союзники вновь стали "лучшими друзьями", и новые мгновенно нашлись в лице Пруссии, Ганновера, связанной с ним Англии. Однако едва они с помощью России удовлетворили собственные запросы, поделив шведские владения в Померании, как тут-то и дружбе конец пришел. И все немедленно озаботились "усилением Москвы", снова наперегонки кинувшись заключать сепаратный мир, а то и союзы со Швецией. Поэтому завершать войну русским пришлось в таких условиях, когда им открыто противостояла мощная коалиция европейских держав во главе с Англией, ставившей целью ни больше ни меньше, как загнать «московитов» в предвоенное состояние и лишить завоеваний на Балтике.

Кстати, тут целесообразно сделать и некоторое отступление относительно самих «западнических» реформ Петра, раз уж они на протяжении нескольких столетий вызывают столь ожесточенные споры среди отечественной интеллигенции. Но на мой взгляд, здесь достаточно отметить лишь одну-единственную характерную некорректность подхода – все эти споры велись и ведутся с позиций того времени, когда живут и высказываются их участники. А если вернуться к конкретной исторической ситуации конца XVII – начала XVIII в. в., то спорить останется лишь о методах, которыми царь внедрял те или иные нововведения. Их, конечно, можно осуждать или оправдывать, но что касается главной сути, то любая дискуссия окажется просто-напросто беспредметной. Потому что не будь этих реформ, Россию ожидала участь Китая или Индии – тоже стран с древней и развитой духовной культурой, но на определенном этапе отставших от Европы в техническом отношении. К этому, собственно, все и шло – иностранцы начинали «осваивать» Россию примерно так же, как было на первых этапах освоения Китая. Поэтому вопросы, какими путями пошло бы развитие страны, и каких бед она избежала бы, не будь ее «европеизации», заведомо теряют всякий смысл.

Впрочем, необходимо иметь в виду и тот факт, что в прямом смысле слова «западником» Петр никогда не был. И перенимал (возможно, порой ошибаясь или допуская перегибы) за рубежом лишь то, что считал жизненно необходимым. А технический уровень и национальные особенности – понятия совершенно разные и связаны между собой лишь косвенным образом. Например, японцы вовсе не перестали быть японцами, когда пошли по тому же пути, что петровская Россия, т. е. перенимая и широко внедряя передовые технические достижения. И только этим смогли избежать печальной участи соседних с ними стран…

Но вернемся к истории нашей страны, и мы увидим, что "прорубленным окнам" и «европеизации» сама Европа отнюдь не обрадовалась, и "ограничение интересов России" превратилось в одно из постоянных направлений международной политики. Скажем, в течение XVIII в. в данном плане особенно усердствовала Франция, возглавлявшая в те времена одну из сильнейших западных коалиций. Так, в 1741 г. она спонсировала, а отчасти и инициировала заговор в пользу Елизаветы, и делала это по причинам совсем недружественного и негалантного свойства. Просто дочь Петра сочли довольно неумной и взбаламошной бабенкой, и были уверены, что она своим правлением развалит государство и приведет его в допетровское состояние. Чтобы Россия больше не мешалась и не путалась под ногами в европейских делах. Когда же интригами и посулами удалось втянуть Елизавету в Семилетнюю войну 1756–1763 гг. (кстати, совершенно ненужную для России, поскольку каждая из ее союзниц преследовала лишь свои частные цели: Франция боролись с Англией за колониальное господство в мире, Австрия с Пруссией – за гегемонию в германском сообществе и спорные территории), то и здесь сказались особенности той же политики. Как возмущенно отмечали российские представители, дипломатия союзницы-Франции и в Стамбуле, и в Варшаве, и в Стокгольме действовала так, будто Россия была не партнером, а противником в войне; А союзница-Австрия хоть и «дружила», но пыталась поставить дело так, чтобы действия русских войск ограничивались помощью самой Австрии и обеспечивали ее приобретения.

В правление Екатерины Великой «дружественная» Франция целенаправленно подстрекала поляков к антироссийским выступлениям и акциям против православных, финансировала восстания конфедератов, посылала военных инструкторов и создавала на сопредельных территориях базы для подготовки польских отрядов. Словом, всеми силами попыталась создать под боком у русских очаг напряженности, что и послужило одной из причин разделов Польши (конечно, не единственной, но все-таки). И если коснуться пресловутой экспансии России на юг, то тоже оказывается, что каждая из русско-турецких войн второй половины XVIII в., завершавшихся новыми территориальными приобретениями Екатерины, начиналась-то вовсе не агрессивными действиями русских, а по инициативе Турции. Активно подстрекаемой к этому Францией, всякий раз обещавшей и оказывавшей финансовую и военную помощь в подобных начинаниях.

Когда Павел I из чисто рыцарских побуждений ввязался в войны против Наполеона, то как раз боязнь "усиления России" свела на нет все достигнутые успехи. Суворовские предложения нанести удар по Парижу из Северной Италии отвергались, а его действия, как и действия эскадры Ушакова искусственно парализовывались. Вместо этого союзники предполагали использовать русских только для таскания каштанов из огня для самих себя, Австрия – чтобы утвердиться в Италии, Англия – в Голландии и на Средиземном море. И в итоге для русских одержанные блестящие победы обернулись только напрасными потерями. Их тут же спешили удалить из тех мест, где они побеждали, и перебросить туда, где их присутствие казалось менее "опасным".

Ничего хорошего не дали России и последующие коалиционные войны. Европейские союзники, Австрия и Пруссия, подставляли ее, когда считали нужным. С одной стороны, не давали как следует развернуться, из собственных мелких соображений вмешиваясь в стратегию и пытаясь навязать выгодные им решения. С другой, по своему усмотрению вступали в односторонние переговоры с неприятелем, заключали договоры, капитулировали на приемлемых для себя условиях – и то и дело ставили русскую армию в критическое положение. Можно вспомнить и о том, что в наполеоновском нашествии 1812 г. участвовали далеко не одни французы. В состав Великой армии входило "двунадесять языков" – и поляки, и австрийцы, и немцы, и итальянцы. И хотя о некоторых из них принято говорить, как о «подневольных» участниках похода, но ведь они и в боях участвовали вполне добросовестно, и мародерствовали на русской земле ничуть не хуже французов.

И не зря Кутузов – между прочим, не только великий полководец, но и один из талантливейших дипломатов своего времени – вообще был против того, чтобы после побед в России переходить границы и «освобождать» западных соседей. Предвидел, что благодарности от них все равно не дождешься, и довольно быстро они превратятся в соперников и недоброжелателей. И его прогнозы полностью оправдались полностью. Потому что все предшествующие антироссийские интриги были, собственно, еще «цветочками». С некоторой натяжкой даже вписывающимися в общие правила и методы европейских коалиционных игр друг против дружки. А вот то, что Россия одолела Бонапарта, разгромившего и покорившего столько западных стран, то есть, показала себя самым сильным европейским государством, ей "не простили". И тогда-то начала складываться линия единой, или скажем так, весьма дружной западной политики, нацеленной на ее ослабление. Вплоть до того, что уже в 1815 г. на том самом Венском конгрессе, где обсуждались вопросы послевоенного устройства Европы, союзницы Англия и Австрия не постеснялись заключить тайный антироссийский союз с побежденной Францией.

Внеся львиную долю усилий в освобождение Европы от наполеоновской агрессии и сделав первую в истории попытку создать международную организацию по поддержанию стабильности и правопорядка – Священный Союз (отметим, не позарившись при этом ни на какие частные приобретения или исключительные привилегии), Россия была ославлена и оплевана всем Западом в качестве "европейского жандарма". Хотя вполне вероятно, что только благодаря своевременным усилиям этого «жандарма» Европа не погибла в хаосе революций еще в середине XIX в., как погибла сама Россия в 1917-м.

Объектом информационных войн наша страна становилась постоянно. Если, например, перечитать стихотворение Пушкина "Клеветникам России", написанное по поводу реакции Запада на усмирение польского мятежа, то можно подумать, что речь идет не о 1831, а о 2000 г. и о событиях вокруг Чечни. Только стоит подчеркнуть, что сами Англия или Франция при ликвидации восстаний в своих владениях в выборе средств отнюдь не церемонились и действовали порой куда более круто, но это считалось нормальным, и никаких возмущений международной общественности почему-то не вызывало. Впрочем, они же были «цивилизаторами» и подавляли бунты "низших народов", «дикарей». А тут вдруг русские «полуварвары» подавляют "права и свободы" поляков, исторически тяготеющих к той же западной цивилизации. Европа охотно принимала и диссидентов того времени, начиная с Герцена. На содержание, правда, еще не брала, но морально поддерживала как людей "европейски мыслящих", и для оплевывания собственной родины предоставляла самые благоприятные возможности.

Характерно и то, что в Крымской войне России пришлось столкнуться с единым фронтом западных держав – ее «усиление» автоматически ставило антироссийскую политику во главу угла. В случае очередных изматывающих позиционных боев под стенами турецких крепостей никакого вмешательства не последовало бы. Но блестящая победа под Синопом вызвала немедленную негативную реакцию и вступление в войну "мирового сообщества" в лице Англии, Франции и Сардинского королевства. А фактически, еще и Австрии, хотя и не начавшей боевых действий, но отплатившей за недавнее спасение от Венгерской революции объявлением мобилизации и сосредоточением войск на русских границах, из-за чего и Россия оказалась вынуждена всю войну держать против нее целую армию. И между прочим, если уж на то пошло, можно прийти к интересному заключению, что на самом-то деле, несмотря на падение Севастополя и гибель флота, Россия Крымскую войну… выиграла. Измотав и обескровив врагов, она потеряла всего один город – даже не Крымский полуостров. Во всех остальных местах, и на Балтике, и на Севере, и на Камчатке попытки вторжения были успешно отражены. А в Закавказье войска Муравьева заняли значительную территорию с сильной крепостью Каре. Так что юридический проигрыш явился плодом не военных поражений, а дипломатической изоляции. Плюс – информационной войны, сконцентрировавшей внимание общественности только на Севастополе и оставившей в тени успехи русских на других театрах действий.

Можно вспомнить, сколько шума, протестов, международных скандалов вызывало проникновение России на Кавказ, и уж тем более в Среднюю Азию в 1860-1870-х гг. Хотя британская колониальная экспансия в Индии, Афганистане, Африке, или французская в Индокитае ни малейших нареканий не удостаивались. Это тоже воспринималось как вполне нормальное и закономерное явление, раз оно осуществлялось самими странами Запада. Оправданное и даже необходимое "распространение цивилизации", которое никем и в параллель не ставилось с русскими "хищническими захватами".

Выше уже говорилось, с какой бурной международной реакцией пришлось столкнуться России после успехов по освобождению Болгарии в 1877–1878 гг. Зато в начале XX в. нашу страну вдруг дружно зауважали и полюбили – просто европейцев чуть не турнули из Китая, и "международному сообществу" потребовалась русская сила для оккупации этой огромной страны и подавления Ихэтуаньского восстания. Но сразу вслед за «дружбой» чуть не повторилась ситуация Крымской войны! Как только России вздумалось укрепить свои позиции на Дальнем Востоке, и она столкнулась на этой почве с Японией, она тут же опять очутилась в международной изоляции. На стороне Японии уже готова была выступить Англия (хотя сама устраивалась в Китае еще более основательно и прочно, чем русские). Разве что Франция на этот раз не смогла ее поддержать, потому что открыто поссорившись с Россией, рисковала стать жертвой нацелившейся на нее Германии. И тем не менее, хотя Париж и вынужден был держать нейтралитет, в дальневосточных вопросах его позиция явно склонялась не в пользу русских.

Исходя из всего сказанного, нетрудно отметить небезынтересную закономерность. Россия выигрывала почти всегда, когда рассчитывала только на свои собственные силы и преследовала свои собственные, национальные цели. И очень часто проигрывала, если пыталась вести «интернациональную» политику и играть в коалиционные игры по правилам своих западных партнеров. Потому что эти правила ее союзники придумывали сами, сами решали, когда и в какой степени их применять. И в лучшем случае, старались лишь использовать оказавшуюся в их распоряжении силу для решения своих собственных задач. В худшем же, просто подставляли Россию, решая проблемы за ее счет противоречия между недавними противниками, принадлежащими к одной и той же западной цивилизации, оказывались вполне преодолимыми, и им было намного легче сговориться за спиной России, чем России поддерживать дружбу с союзниками и договариваться с противниками. Впрочем, подобные системы "двойных стандартов" существовали и в римскую эпоху в отношении «варваров», от которых требовалась безусловная верность союзным обязательствам, в то время как «культурный» народ считал себя вправе варьировать трактовку любых договоров из соображений собственной выгоды.