Текст книги "Государство и революции"

Автор книги: Валерий Шамбаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 59 страниц)

Это страшное ленинское государство было уже не Россией. Но оно, кстати, и не скрывало, что оно – не Россия. И всячески отделяло себя от прежней России. Сами термины «Отечество», «патриотизм» стали ругательными. О них вспомнили было на короткое время в период Польской кампании, но дальше опять применяли исключительно в значении оскорбительных ярлыков слово «патриот» считалось примерно синонимом «реакционера» и "черносотенца".

Хотя в литературе можно нередко встретить мнение, будто российскую науку погубила «лысенковщина», но стоит вспомнить, что первой из наук была разгромлена история – в самом начале 20-х. Подлинная история страны оказалась фактически под запретом – внедрялась установка, что до 1917 г. ее как бы и не было и быть не могло. Все "темное прошлое" представлялось лишь не заслуживающей особого внимания «предысторией» Совдепии и изображалось сплошным черным пятном. Труды классиков исторической науки запрещались, а исследования в этой области подменялись грязной клеветой производства академика Покровского и партийного теоретика Бухарина. Их измышления, заполонившие "научные работы" и учебники, писались в «народном», то есть в нарочито примитивном, хамском стиле и скорее, напоминали базарную брань все цари, князья, государственные деятели, полководцы карикатурно рисовались алкоголиками, сифилитиками, ворами, дебилами.

Похоронена была и российская культура. За попытки защитить «реакционера» Пушкина или висящий на стене портрет «офицера» Лермонтова можно было всерьез загреметь в чрезвычайку. Н. К. Крупская лично возглавляла кампанию по запрещению, изъятию и уничтожению книг Л. Н. Толстого – ну, разумеется, ведь это была вредная для революции «толстовщина», которую столько раз клеймил ее муж. А вместо разрушенной нарождалась и насаждалась другая культура, «пролетарская». До нас, кстати, дошла лишь небольшая ее часть – глупые «агитки» Демьяна Бедного, "Железный поток" Серафимовича, два романа Фурманова, «Конармия» Бабеля… И по этим произведениям можно увидеть, что зверства коммунистов и ужасы коммунизма даже не считали нужным как-то обходить или приукрашивать – они предполагались вполне нормальными и оправданными. Именно поэтому у последующих поколений руководства хватило ума отправить на свалку значительную часть литературы 20-х – когда такое прошлое сочли все же неприглядным и принялись лакировать его. А в свое время подобной литературы хватало. Был, например, В. Зазубрин, которого объявляли "первым советским романистом" и чуть ли не классиком. Кроме процитированной ранее повести о расстрельных буднях чекистов он создал и роман о гражданской войне "Два мира", вызывавший отвращение у культурных читателей, но высоко оцененный Луначарским. Да можно., вспомнить и некоторые стихи Маяковского, исчезнувшие потом из собраний его сочинений и не включавшиеся в школьный курс:

… Довольно петь луну и чайку, Я буду петь черезвычайку…

Хватало и вообще полусумасшедших авторов из партийных активистов, "героев гражданской" и прочих «швондеров», вообразивших, что раз им теперь "все можно", то надо бы между делом обессмертить свое имя и в литературе и заваливавших своими «творениями» редакции газет и журналов. И им не смели отказывать, поскольку это было опасно для жизни…

Ну и для окончательного доламывания устоев прежней России, да и вообще устоев человеческой морали и нравственности, мешающих строительству "нового общества", Ленин нанес мощный удар по Православной церкви. Ее и раньше не жаловали – уже с 1917 г. и храмы оскверняли, и священников расстреливали, но лишь периодическими кампаниями или в общих гребенках террора. Теперь же, когда силы крестьянства были подорваны голодом, вождь принял решение воспользоваться моментом и под предлогом "изъятия ценностей для голодающих" раздавить церковь как таковую, целенаправленно. 19. 3. 22 г. он дал указание Молотову: "Провести секретное решение съезда о том, что изъятие ценностей, в особенности, самых богатых лавр, монастырей и церквей должно быть проведено с беспощадной решительностью, безусловно, ни перед чем не останавливаясь и в самый кратчайший срок. Чем больше число представителей духовенства и реакционной буржуазии удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше. Надо именно теперь проучить эту публику так, чтобы на несколько десятков лет ни о каком сопротивлении они не смели и думать… Крестьянские массы будут либо сочувствовать, либо окажутся не в состоянии поддержать духовенство".

И хотя церковь соглашалась на передачу ценностей добровольно, но дело-то было не в этом. Кого интересовали какие-то там голодающие? Преднамеренными кощунствами и надругательствами провоцировались протесты, а большевистская пропаганда, опираясь на них, превращала согласие в отказ. И пошла расправа. Храмы закрывались и разрушались, процессы над духовенством покатились одни за другими – в Москве, Питере, Чернигове, Полтаве, Смоленске, Архангельске, Новочеркасске, Витебске – да по всей стране. В 1922 г. только по суду было расстреляно священников – 2691, монахов – 1962, монахинь и послушниц – 3447. А без судов уничтожили не менее 15 тыс. представителей духовенства – многих в тех же Северных Лагерях. Что же касается христианских традиций, укоренившихся в народе, то делались попытки извратить их и поставить на службу новой идеологии. Так, вместо обряда крестин внедрялись карикатурно-известные «октябрины». Пробовали изжить даже христианские имена, заменяя их «революционными» вплоть до Гильотины или выдумывая нелепые аббревиатуры из коммунистических символов и имен вождей.

Ну а награбленные у церкви ценности, конечно же, ни малейшего отношения к «голодающим» не имели. Потому что Ильич до последних своих дней рассматривал Россию лишь в качестве плацдарма для более глобальных замыслов – "мировой революции". Как сказал Сталин сразу после его смерти, 26. 1. 1924 г. на II Всесоюзном съезде Советов: "Ленин никогда не смотрел на республику Советов как на самоцель".

Она, дескать, была призвана облегчить "победу трудящихся всего мира над капиталом". И так же, как утекали на эти химерические нужды сокровища, реквизированные у уничтоженных «буржуев», так и церковное достояние спускалось в ту же бездонную трубу. В ноябре голодного 21-го года компартии Германии было выделено 5 млн. марок, а миссия Фрунзе отвезла миллион рублей золотом Кемалю-паше на развитие революции в Турции. В том же самом марте 1922 г., когда принималось решение об изъятии церковных ценностей, по бюджету Коминтерна было распределено 5 536 400 золотых рублей. Но существовали и "резервные фонды", и в дополнение к этому бюджету в апреле было выделено 600 тыс. зол. руб. на революцию в Корее, в сентябре – 20 тыс. зол. руб. компартии Латвии, 13 тыс. – компартии Эстонии, 15 тыс. компартии Финляндии.

И когда в 1922 г. при окончательном формировании нового государства Ленин заложил в его структуру "мину замедленного действия", сработавшую в 1990-91 гг. – настоял не на федеративном вхождении республик в состав России, как предлагал Сталин, а на форме "равноправного союза", то речь, конечно же, шла не об уважении к национальным чувствам народов. Ну откуда и какое уважение к национальным особенностям могло взяться у Ильича, всегда выступавшего сугубым космополитом и подчеркивавшего свой космополитизм? И само слово «национализм» в его устах приобретало только оскорбительный смысл, противопоставляясь "пролетарскому интернационализму". Нет, причины были другие. Во-первых, все то же патологическое стремление к разрушению прежней России. Во-вторых, возможность использовать принцип "разделяй и властвуй", который уже успешно применялся в гражданскую, когда латышей бросали против русских крестьян, крестьян – против казаков, башкир – под Петроград. В третьих, вождь хотел выбить козыри из рук националистов, поскольку в большинстве республик антисоветская борьба велась не под классовыми, а под национальными лозунгами.

А в-четвертых, такая структура нацеливалась как раз на развитие "мировой революции". Ведь по теории Ильича, Советскому Союзу предстояло стать всего лишь заготовкой для будущих "Соединенных Штатов Европы", в которых России отводилась отнюдь не главная и далеко не главная роль. И одно дело, когда присоединение какого-нибудь государства к этой заготовке будет выглядеть "российским завоеванием", а другое – вступлением в равноправный «союз». На первых порах данная методика применялась вполне успешно – с вхождением в СССР Хорезмской и Бухарской республик, позже прибалтийских и Молдавии. Только с Монголией постеснялись, опасаясь вмешательства Японии.

В целом же ленинский этап строительства "нового общества" обошелся России очень дорогой ценой. По разным оценкам, гражданская война унесла 14–15 миллионов жизней. Только вряд ли правомочно говорить, что унесла их «война». По самым крайним подсчетам, боевые потери составили до 2 млн. – да и то с «натяжками», расстрелами пленных, добиванием раненых и т. п. Остальное – это эпидемии, голод, разруха, террор. То есть прямые результаты хозяйничанья большевиков. Плюс 5–6 миллионов жертв голода 1921-22 гг., тоже вызванного большевиками. Итого – от 19 до 21 миллиона человек было принесено в жертву воплощению планов Ильича. А некоторое смягчение режима и отход от прежних проектов начались только с 1923 г. И вряд ли это правомочно увязывать с именем Ленина – он в это время оказался уже не у дел и пребывал в Горках.

Кстати, история о том, как узурпатор-Сталин заточил его там для захвата власти – всего лишь миф, придуманный в свое время троцкистами и получивший широкое распространение в хрущевскую эпоху. Удаление вождя было делом коллективным, по решению всего ЦК. Многочисленные свидетельства современников говорят о том, что после перенесенного инсульта характер Ильича стал тяжелым, сварливым и совершенно непредсказуемым. И Каменев (Розенфельд), один из самых «либеральных» большевистских лидеров, конфиденциально признавался близким, что в роли неограниченного властителя Ленин был уже просто опасен. Поэтому 22. 12. 22 г. состоялись переговоры с врачами по обсуждению его "режима лечения" – точнее, содержания, которые вели от ЦК Сталин, Бухарин и Каменев (как мы видим, представители трех разных партийных группировок). После чего и началась негласная закулисная подготовка, завершившаяся в марте 23-го полным отстранением Ильича от дел. Функции надзора и передаточного звена были на Сталина возложены тоже ЦК узурпировать их он в то время еще не смог бы, политического веса не хватило бы. И знаменитого "Письма к съезду", где Ленин полил его грязью, Сталин от партии тоже не прятал. Оно обсуждалось всей коммунистической верхушкой, и было принято коллективное решение на съезд его не выносить, а ознакомить только «актив». Потому что там Ильич не только Иосифа Виссарионовича, но и всех прочих соратников с дерьмом смешал – и Троцкого, и Зиновьева, и Каменева, и Бухарина… А Сталин, между прочим, был глубоко оскорблен характеристикой, которой наградил его вождь за верное служение, и даже подал в отставку. Впрочем, он почти наверняка знал, что ее не примут, потому что начиналась новая эпоха, и он нужен был Зиновьеву и Каменеву для борьбы с Троцким…

Что же касается тех рядовых россиян, чьи моральные устои в эпоху ленинизма оказались наиболее разрушеными, и кто выступал самыми активными исполнителями кровавых планов Ильича, то большинство из них плохо кончали. Спивались, совершали самоубийства, сходили с ума. В начале 20-х на вокзалах, в поездах, на улице нередко можно было видеть картины, когда «солдатика» или «матросика» начинало вдруг корежить, он бился в припадке и орал от навалившихся кошмаров. И все уже знали – много крови на нем, чужая кровь его душит. Таких забирали и тоже обычно расстреливали без лишних хлопот. Кстати, после 45-го у бывших эсэсовцев и гестаповцев подобного психического явления почти не наблюдалось. Вот вам еще один пример разницы между российской и западной психологией.

Часть вторая
Свистопляска столетия: красные, коричневые, бело-сине-красные…

1. Две России

В 1917-22 гг. гражданская война вышвырнула из России за рубеж более 2 миллионов человек. Точный учет их был невозможен, они перетекали из страны в страну, поэтому количественные данные о распределении русских эмигрантов по карте мира весьма приблизительны. Скажем, через Константинополь с двумя «одесскими», «новороссийской» и «крымской» эвакуациями прошло более 300 тыс. чел., но многие задержались здесь ненадолго, стараясь перебраться в другие государства – на Балканы, в Чехословакию, Венгрию. Другой мощный поток уходил из России через западные границы – здесь возможностей для бегства было даже больше, поскольку дороги вели по суше, а в периоды немецкой и польской оккупации выезд за рубеж был достаточно легким. Поэтому в Польше собралось до 200 тыс. русских, в Германии до 600 тыс. Много их было в Финляндии и прибалтийских государствах. Значительное количество казаков и белогвардейцев, эвакуированных через Каспий, собралось в Персии. Сюда же добавились беженцы из Закавказья. Но тут их вообще вряд ли кто-то и когда-то пытался сосчитать. Около 100 тыс. очутилось в Китае – те, кто уходил за границу после разгрома Колчака, Семенова, падения Владивостока, а то и при советской власти – при здешних пространственных масштабах наладить охрану границы большевикам удалось не сразу. Большие русские колонии образовались в Маньчжурии – в полосе КВЖД, и в Шанхае, имевшем статус «открытого города».

Во Франции эмигрантов поначалу набралось немного – жизнь тут была дороже, чем в Германии или Венгрии, да и для проезда у большинства беженцев не имелось ни денег, ни документов. Но затем ситуация резко изменилась. В результате Раппальского договора с СССР немецкие власти стали косо смотреть на эмигрантские организации, а в 1923 г. Германию поразил чудовищный финансово-экономический кризис, прежде всего ударивший по малообеспеченным и слабозащищенным слоям жителей, каковыми и являлись беженцы. В то же время победительница Франция усиленно восстанавливала экономику за счет полученных репараций, однако из-за военных потерь испытывала недостаток рабочих рук. И различные организации, государственные и частные, нашли простой выход, приглашая русских, в результате чего к середине 20-х годов сюда перебралось из других государств свыше 400 тыс. чел. Кстати, такое благодеяние к недавним союзникам оказывалось далеко не бескорыстным. Французские вербовщики и представители фирм, разъезжавшие по странам, где скопились беженцы, заключали с ними контракты на длительные сроки, а, приехав на место, люди узнавали, что будут получать вдвое меньше других иностранных рабочих (например, итальянцев), не говоря уж о коренных французах.

Но несмотря на огромное количество эмигрантов, расселившихся по всему свету, такого явления как "русская диаспора" не возникло. Одной из причин этого была разнородность беженцев. Для большевиков непримиримыми врагами считались все политические течения, кроме них самих, и таким образом в изгнании очутился весь спектр партий и движений от монархистов до анархистов. Они и в гражданскую войну в принципе не могли быть вместе, враждуя друг с дружкой, и на чужбине остались скорее противниками, чем союзниками. А те эмигранты, которые никогда ни к какой партии не принадлежали и бежали лишь ради спасения от ужасов большевизма, по самому характеру социального катаклизма тоже оказывались политизированными, и следовательно, смыкались мировоззрением с тем или иным течением, разобщаясь между собой политическими симпатиями и антипатиями.

Другой причиной, препятствующей образованию устойчивой диаспоры, было всеобщее убеждение, что пребывание на чужбине носит лишь временный характер. Казалось просто невозможным, чтобы могучая и славная Россия погибла так скоропостижно и безвозвратно. И крайне невероятным выглядело, что противоестественная по жестокости и цинизму власть большевиков сможет утвердиться на русской земле прочно и надолго. Почти все считали неизбежным скорый возврат своей отчизны на нормальный путь развития, только расходились во мнениях, как именно это произойдет: либо путем постепенной эволюции коммунизма в «цивилизованное» русло, либо в результате народного восстания, которое свергнет этот режим, либо путем иностранного военного вмешательства.

Причем одно из трех выглядело несомненным – если большевики не эволюционируют в лучшую сторону, то народ не выдержит и сметет их. А если по каким-то причинам восстание запоздает или будет подавлено, то при крайней агрессивности коммунистов неизбежно их скорое столкновение с мировым сообществом. Поэтому эмиграция не считала нужным приспосабливаться к окружающему иностранному миру и вливаться в него, отвоевывая собственное прочное "место под солнцем". Она продолжала жить как бы "на чемоданах", зависнув в промежутке между прошлой, разрушенной, и гипотетической будущей Россией. И считала себя связующим звеном, призванным сохранить преемственность поколений, сберечь лучшие духовные, культурные и государственные традиции для грядущего возрождения страны.

Но естественно, сохранялись глубокие различия в оценке событий, приведших отчизну к катастрофе, разница взглядов на процессы и конкретные модели этого возрождения, тактику поведения в тех или иных условиях. Накладывались дополнительные проблемы личных авторитетов, споров, амбиций. И в результате, даже то многообразие политических течений, которое выплеснулось из России, за рубежом начало быстро делиться и почковаться. Так, лишь во Франции было зарегистрировано более 300 эмигрантских организаций различных направлений. В основном, подобные партии и движения группировались вокруг редакций своих газетенок и журнальчиков, что позволяло им выражать собственные мысли и обеспечивало их лидерам средства к существованию.

Например, партия кадетов раскололась на два основных крыла. Левое, во главе с П. Н. Милюковым, издавало газету "Последние новости" и считало, что "только объединенная демократия, вышедшая из Мартовской революции 1917 г." получит поддержку Европу и Америки в борьбе с большевиками. Правое, возглавляемое В. Д. Набоковым, И. В. Гессеном, П. И. Новгородцевым и др. к "революционной демократии", развалившей страну в 1917 г., относилось весьма прохладно, как и к самой Февральской революции и ее «завоеваниям». Центром этой группировки стала газета "Руль".

У эсеров произошел еще более сильный распад – они развалились на 7–8 самостоятельных течений. В качестве самых заметных можно выделить три из них. «Правые», которых возглавляли А. Ф. Керенский, В. М. Зензинов, В. И. Лебедев, О. С. Минор, смыкались с буржуазными партиями. Они издавали газеты "Воля России" в Праге, "Голос России" в Берлине, затем «Дни» в Париже. Выходил также журнал "Современные записки". От них отделилась группа С. С. Маслова, А. А. Аргунова и А. Л. Бема "Крестьянская Россия", ориентирующаяся на "политическое движение крестьянства" внутри СССР и выпускавшая газету "Вестник Крестьянской России", впоследствии – "Знамя России". Третью группировку возглавил Чернов, который издавал в Праге газету "Революционная Россия". Он объявил об образовании "партийного центра" из видных эсеров, оставшихся на родине (и пребывавших там за решеткой) – Гоца, Тимофеева и др., а себя провозгласил руководителем "заграничной делегации" этого "центра".

Меньшевики – Мартов, Дан и их сподвижники, группировались вокруг редакции "Социалистического вестника". Они лучше всех сумели сохранить организационное единство, но полностью потеряли социальную базу своей партии – от российского населения оторвались, а среди эмиграции поклонников марксизма больше не находилось. Получалось, что социал-демократы как бы съездили из-за границы на родину во время революции и точно так же, почти в том же составе, вернулись назад, продолжив прерванные марксистские теоретизирования.

Монархисты в мае 1921 г. провели свой съезд в баварском городе Рейхенгалле, выработав на основе российских законов юридические нормы наследования престола и избрав Высший Монархический Совет (ВМС) во главе с Н. Е. Марковым. Но и здесь единства не получилось.

На самом съезде возникло разделение на «франкофилов» и «германофилов», а поскольку он проходил в Германии, последние имели большее представительство и заняли все руководящие посты, вызвав резкую оппозицию «франкофилов». Потом возникло и размежевание по вопросу о персональной кандидатуре престолонаследника. Таковых кандидатур было две – двоюродный брат Николая II Кирилл Владимирович и двоюродный дядя покойного царя Николай Николаевич.

8. 8. 1922 г. Кирилл Владимирович опубликовал обращения "К русскому народу" и "К русской армии", объявляя себя местоблюстителем престола, что вызвало серьезные возражения ВМС из-за того, что его фигура по нескольким пунктам не соответствовала законам и традициям престолонаследования, а кроме того, Кирилл Владимирович крупно уронил свой авторитет поведением в период Февральской революции, когда с красным бантом маршировал по улицам во главе Гвардейского флотского экипажа и поддерживал антимонархические лозунги. Гораздо большей популярностью пользовался Николай Николаевич, российский Верховный Главнокомандующий на начальном этапе Мировой войны. Но он, как человек достаточно умный и осторожный, избегал публичных притязаний на престол и заявлял о готовности "не предрешать будущего России".

Да что уж там говорить о расколах среди монархистов, если размежевание произошло даже в церкви! За рубежом оказались два православных митрополита. Один из них, Евлогий, был поставлен еще в России патриархом Тихоном и обосновался в Париже как митрополит западноевропейских русских православных церквей. Но ведь и само патриаршество появилось в результате революций на поместном соборе 1917-18 гг., и Московский патриархат остался под большевиками. Поэтому в 1922 г. в Сербии был созван Собор зарубежных архиереев, который избрал митрополитом Антония и поставил его во главе созданного на Соборе Архиерейского Синода. Этим было положено начало отдельной Русской Православной Церкви за границей, так называемой «Карловацкой». Начались споры о законности и каноничности поставления митрополитов, о сферах их влияния, о приоритете. Дошло до взаимных обвинений в ереси, поскольку принципы существования церкви в новых условиях и взаимоотношений с западными конфессиями оба понимали по-разному.

Кроме дореволюционных движений и партий, гражданская война и эмиграция породили много новых организаций. Например, ушедшие на чужбину остатки белогвардейских формирований. Самой заметной и весомой из них стала армия Врангеля. Это были отборные части с большим процентом офицеров, прошедших две, а то и три войны, профессионалы-военные высочайшего класса, которые в течение трех лет смогли бороться с многократно превосходящим врагом и фактически спасли Европу от большевистской чумы. Врангель считал необходимым во что бы то ни стало сохранить такие войска для грядущего освобождения России. После долгих и тяжелых мытарств в турецких лагерях, преодолев упорные попытки западных держав распустить армию и перевести ее на положение гражданских беженцев, главнокомандующий сумел договориться с правительствами балканских стран и разместить костяк своих войск в Болгарии и Югославии. Некоторые части, сохраняя армейскую организацию, были устроены на общественные работы. Других Югославия приняла на службу в пограничную стражу. А в Болгарии, которая по Нейискому договору о капитуляции вынуждена была сократить собственные вооруженные силы всего лишь до 6,5 тыс. чел. (включая полицию), белогвардейцы смогли разместиться в казармах расформированных частей и поддерживать обычный распорядок службы.

Другой крупный центр белых отрядов существовал в Польше, где Савинков и генерал Перемыкин в конце гражданской войны пытались сформировать новую армию. Поляки, оставаясь в напряженных отношениях с большевиками и опасаясь войны с ними, покровительствовали Савинкову и оказывали поддержку его частям. Особняком стояла организация П. Н. Краснова, ориентирующегося на Германию. С одной стороны, он имел большое влияние в казачьих кругах, а с другой – в остатках армии Юденича, при штабе которого служил после отставки с поста донского атамана. Причем офицеры этой армии также имели все основания уважать немцев, немало помогавших их борьбе, в противовес англичанам и французам, от которых они ничего не видели, кроме вреда. Два конкурирующих центра Белого Движения возникли на дальнем Востоке. Основной – в Харбине, под руководством генералов Хорвата и Дитерихса, пользующихся покровительством местного правителя Чжан Цзолиня, и еще один в Нагасаки, где находился атаман Семенов, ориентирующийся на японцев.

Но создавались новые организации и по другим признакам, не по общности судьбы или партийной принадлежности, а по мировоззрению. Рождались из попыток тех или иных теоретиков и общественных деятелей осмыслить российскую трагедию и найти какие-то незамеченные подходы к ее разрешению. Одно из таких движений получило название "Смена вех" по одноименному сборнику статей, вышедшему в Праге в 1921 г. Его авторы Н. В. Устрялов, Н. В. Чахотин, В. Н. Львов и др. пришли к выводу, что большевистское правительство стало реальной властью, защищающей границы России, а стало быть, и ее государственные интересы. Отсюда следовал вывод о необходимости примириться с красными, понять, что "третьей революции не будет", а сопротивление советскому строю вызовет лишь новое кровопролитие. Отмечалось: "Мы считаемся с тем, что советская власть представляет собой национальную силу русского народа", а значит, надо "пойти на подвиг сознательного сотрудничества с этой властью" – укреплять ее авторитет, слиться с ней и добиваться того, чтобы извлечь из революции все доброе и справедливое. Просвещать народные массы, отдать свои знания и опыт восстановлению экономики. И тем самым способствовать "внутреннему органическому перерождению большевизма". По сути, это было выражением извечного комплекса неполноценности перед некой неведомой "сермяжной правдой", внедренного в сознание русской интеллигенции еще в XIX в. А для многих – умное и приемлемое обоснование капитуляции.

Другому течению эмигрантской мысли положил начало сборник "Исход к Востоку", вышедший в это же время в Софии. Это течение, теоретиками которого стали Савицкий, Сувчинский, Трубецкой, Флоровский, получило название евразийства. В какой-то мере оно было реакцией на предательство России странами Запада, разочарование в европейских «демократиях» и «свободах», традиционно почитавшихся в качестве идеалов «прогрессивными» россиянами. Теперь россияне получили возможность окунуться в мир этих идеалов не в качестве сторонних зрителей, а постоянных обитателей, и приходили к выводу, что западные модели развития ведут к бездуховности, деградации личности и общества. Поэтому евразийцы считали, что у России свой, особый путь, отличающийся от зарубежных демократических эталонов. И революционные катаклизмы, по их мнению, предвещали начало новой эпохи, когда Восток сменит Запад в качестве центра мировой культуры. Главной причиной катастрофы они называли внедрение в нашей стране с XVIII в. чуждых ей моделей общества, вызвавших разрыв между властью и народом. Но и коммунизм, согласно их теориям, не имел шансов на прочное господство в России как учение материалистическое, тоже чуждое и тоже пришедшее с Запада – его неизбежно должна была сменить христианская идеология. Причем в религии они начисто отвергали католицизм и протестантство, как еретические и искаженные формы христианства, не дающие возможности для свободного самораскрытия личности. Высшей и единственной формой веры, предоставляющей духовную свободу, называлось лишь православие, которому и отводилась ведущая роль в грядущем "идеократическом государстве". А принципы строительства этого государства должны были стать отнюдь не демократическими, а «демотическими» – сильное правительство, действующее при широкой поддержке народа и в народных интересах. И таким образом, в обновленной могучей России предстояло соединиться двум силам – силе веры и силе государства.

Еще дальше в религиозно-мистическую область ушла группа "Новый Град", сформировавшаяся при одноименном журнале из таких видных мыслителей, как И. И. Фондаминский-Бунаков, Ф. А. Степун, Н. А. Бердяев, Г. Н. Федотов. Они рассматривали революцию в свете неких высших предначертаний. В их учениях также указывалось на слабость и вырождение демократических форм и предсказывались войны и катастрофы, с которыми западная цивилизация справиться не сможет. Предполагалось, что в этих катаклизмах должно произойти очищение и обновление христианства, и как раз в России, в основном горниле бедствий, предназначено возникнуть "новому человеку".

Возникали эмигрантские группировки и по иным принципам. Например, «учредиловцы» – те, кто был причастен к разогнанному большевиками в 1918 г. Учредительному Собранию и добивался признания его (т. е. себя) единственной законной российской властью.

Или Совет Послов – организация российских дипломатов, оказавшихся в момент революции за рубежом, располагавшая значительными средствами, связями в политических кругах Запада, и поэтому проводившая свою независимую линию. А бывшие тузы деловых кругов объединились в Торгпром организацию, призванную отстаивать судьбу своих капиталов и предприятий в России. Возникло сразу два союза студенчества – пражский, занимавший антисоветскую позицию, и берлинский, попавший под влияние сменовеховцев.

Все эти группы, осколки и партии мешались и соединялись между собой в самых замысловатых сочетаниях. Так, левые кадеты Милюкова сомкнулись с эсеровской группировкой Керенского, "Крестьянской Россией", левыми учредиловцами и создали РДО – "республиканско-демократическое объединение". Они выработали "новую тактику", не признающую сменовеховства, но отрицающую и белогвардейскую идеологию. Считали, что надо изучать внутренние процессы в СССР и содействовать разложению большевизма изнутри, "внутренними силами". А другая часть тех же партий – кадетов, эсеров, социалистов, учредиловцев – поддержала Врангеля, и при нем был создан Русский Совет, что-то вроде "правительства в изгнании" из представителей различных политических течений. В него вошли А. П. Кутепов, П. А. Кусонский, П. Н. Шатилов, В. В. Мусин-Пушкин, И. П. Алексинский, Н. Н. Львов, от Союза торговли и промышленности Н. А. Ростовцев, от кадетской партии П. Д. Долгоруков, от социал-демократов Г. А. Алексинский.