Текст книги "Государство и революции"

Автор книги: Валерий Шамбаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 59 страниц)

14. Российский исход

В конце 1919 – начале 1920 гг., с крушением белых фронтов, российская катастрофа перешла в новую страшную фазу. Исчезали последние области, где люди могли вести относительно нормальное существование, и миллионы беженцев, бросив все свое хозяйство, бросив родные места, устремлялись куда глаза глядят, в надежде спасти лишь собственную жизнь.

Армии Юденича довелось отступать не так много, к границам Эстонии. Но белогвардейцы и массы примкнувших к ним гражданских лиц нашли там отнюдь не дружеский прием. Потому что Эстония еще во время наступления белогвардейцев на Петроград начала тайные переговоры с Москвой и фактически продала своих союзников, помогших ей освободиться от большевистского нашествия – решила такой ценой купить собственный суверенитет. И отступающие на ее территорию части стали разоружать, загоняя в концлагеря, где содержали даже не на положении интернированных или пленных, а заключенных – в худшем, ГУЛАГовском варианте. В официальном меморандуме, который Таллин направил в Верховный Совет Антанты, цинично обосновывалось: "Эстонское правительство не может допустить, чтобы столь большие массы кормились, не давая в обмен своей работы…"

Белых солдат и офицеров стали под конвоем гонять на лесоповал, на строительство и ремонт дорог, предоставляя погибать от непосильного труда, истощения и недоедания, мерзнуть и вымирать от болезней в нетопленых бараках…

А о положении гражданских беженцев очевидец свидетельствовал: "Русских начали убивать на улицах, запирать в тюрьмы и в концлагеря, вообще притеснять всеми способами. С беженцами из Петроградской губернии, число коих было более 10 тысяч, обращались хуже, чем со скотом. Их заставляли сутками лежать при трескучем морозе на шпалах железной дороги. Масса детей и женщин умерло. Все переболели сыпным тифом. Средств дезинфекции не было. Врачи и сестры при таких условиях также заражались и умирали. Вообще картина бедствия такова, что если бы это случилось с армянами, а не с русскими, то вся Европа содрогнулась бы от ужаса. Американский и датский Красные Кресты делали, что могли, но помочь в крупных размерах никто не мог. Кто был крепок – выдержал, остальные померли".

На Юге России исход был куда более массовым – жители Украины, Дона, Кубани познали на себе ужасы предыдущего красного нашествия и уходили прочь, только бы не остаться под большевиками. Один мощный поток, в котором совершенно затерялись отступающие части ген. Шиллинга, двинулся с Украины на Одессу. Уходили люди из Киева, Чернигова, Полтавы и других городов. А еще в 18-м, когда выезд на оккупированную немцами Украину был не таким уж трудным делом, тут скопились и граждане, всеми правдами и неправдами вырвавшиеся из Центральной России. И вот теперь все они ударились в бегство. Кто тащился на поездах, застревающих в пробках, кто на телегах, кто брел пешком. Все дороги были забиты этими толпами, они вязли в снежных заносах, а в оттепели в грязи, во множестве погибали от тифа, подвергались налетам махновцев и прочих местных банд.

Но и те, кому удалось преодолеть весь путь, спасения не нашли. Оборону Одессы наладить не удалось, а иностранные союзники обманули. Штаб французского главнокомандующего в Константинополе обещал обеспечить морскую эвакуацию, договориться с Румынией о пропуске войск и беженцев на ее территорию. Однако в критический момент пришло лишь несколько кораблей, которые поспешили отчалить при первой же близкой перестрелке, а когда многотысячная масса людей двинулась к румынской границе, их там встретили артиллерийским и пулеметным огнем – по толпе. И почти все беженцы угодили в лапы большевиков.

Здесь же разыгрывалась трагедия галичан. Они еще в 19-м заключили союз с Петлюрой, чтобы противостоять первому наступлению красных на запад. Но поскольку их части были на фронте, Польша нанесла удар в спину и аннексировала их Западно-Украинскую республику. Так что назад домой галицийским стрелкам ходу не было – поляки объявляли их пленными и сажали в лагеря. А потом Петлюра вынужден был перейти под покровительство Варшавы, и галичане очутились вообще в критическом положении "солдат без родины". Они заключили было союз с деникинцами, однако те уже и сами отступали и терпели поражения. И остатки галицийских стрелков бродили по Украине неприкаянные и никому не нужные. Тиф почему-то стал для них особенно губительным, подчистую уничтожая части и подразделения. А крестьяне, опасаясь заразы, даже не пускали их в села, отгоняли из винтовок и пулеметов, травили собаками. Ну а те, кто уцелел, все равно попал в лагеря – только советские.

Еще один поток беженцев катился на Кубань и Новороссийск. Донские казаки, пережившие год назад геноцид, уходили целыми станицами, угоняли с собой скот, увозили нехитрый скарб. Бесконечные вереницы людей на повозках и пешком двигались обреченно и безнадежно, не задумываясь, куда и зачем только бы подальше от красных. Здесь тоже свирепствовал тиф, один за другим умирали даже генералы, что уж говорить о стариках, женщинах, детях? Замерзали и обмораживались в зимних степях, выбивались из сил, штабелями везли на телегах тифозных и простуженных, оставляя на обочинах бесчисленные могилы. А дальше в эти же потоки вливалось население северокавказских городов и станиц, вливалось кубанское казачество. Все это перемешивалось с армейскими частями, тылами, лазаретами, располагалось таборами где придется – по станицам, в Екатеринодаре, Новороссийске. Некоторым удавалось спастись. Другие, исчерпав возможности бегства, физические и моральные силы, останавливались в полной прострации ждать конца – уж какой будет.

Новый поток из десятков тысяч людей и огромных обозов, образовавшийся на Кубани, вышел через Гойтхский перевал на Черноморское побережье и пополз в район Сочи. Где попал в тупик, так как Грузия их через границу не пропустила, заявив, что "не может подвергнуть молодую Грузинскую республику риску войны с Российским правительством". Прибрежный район был беден продовольствием, среди беженцев начался голод. Люди ели лошадей, кору, падаль. Кроме тифа, пошла косить народ и холера. Некоторых смогли вывезти в Крым, а подавляющее большинство в итоге тоже попало в плен к красным. Двигались потоки и поменьше. С Терека казаки, белогвардейцы и гражданское население уходило через зимние перевалы Кавказа, по Военно-Грузинской дороге. Еще одна часть беженцев тащилась по прикаспийским степям от Астрахани на Петровск (Махачкалу).

А одновременно разворачивалась катастрофа Уральского казачества. Армию ген. Толстова большевики прижали к Каспийскому морю, но северная часть его замерзла, и эвакуация морским путем стала невозможной. И был страшный исход казаков и беженцев на Форт-Александровск (Форт-Шевченко) по зимним солончакам и пустыням. Тысячи людей замерзли, погибли от голода, тифа и простудных заболеваний.

Ну а Сибирь этой зимой представляла вообще апокалиптические картины. Отступление Колчака началось еще в мае 19-го, и вместе с белыми стали уходить жители оставляемых ими мест. Ушла, например, значительная часть населения Ижевска и Воткинска, подвергшихся при прошлом взятии большевиками кровавым расправам. Потом присоединялись и жители уральских городов. Кто-то из них оседал в тыловых районах Сибири, другие двигались с пятящейся армией, и в течение всего лета и осени вместе с ней ползли беженские обозы, за каждой дивизией – 4–5 тыс. повозок. А в ноябре, с началом эвакуации Омска, а за ним и Новониколаевска (Новосибирска), Томска, Красноярска и т. д., бедствие приняло всеобщий характер. На восток, набиваясь до отказа в вагоны, ринулись массы сибирских жителей, массы пристроившихся тут раньше беженцев, госпитали, учреждения администрации, тыловые службы.

Но Транссибирская магистраль находилась в руках "братьев"-чехословаков, подчиненных союзному командованию. После их отказа сражаться на фронте, им поручили охрану железной дороги, чтобы высвободить отсюда белогвардейские части для передовой. Чехи были отлично вооружены, полки их были свеженькими, набравшимися сил и отъевшимися на тыловых хлебах. За время пребывания в России они накопили сотни вагонов «трофеев», мечтая вернуться домой богатыми. И в критический момент они просто захватили магистраль, чтобы эвакуироваться самим и вывезти свое барахло. 18. 11. 19 г. ген. Сыровой отдал по чехословацкой армии приказ, провозглашавший "Наши интересы выше всех остальных". Предписывалось приостановить отправку русских эшелонов и не пропускать их, пока не проедут все части чехов со своим «имуществом». Тут же действия этих союзников вылились в откровенные бесчинства. Поезда с беженцами и ранеными останавливали, загоняли в тупики и отбирали у них паровозы. 121 эшелон все битком набитые людьми, встали на путях обездвиженные. У тех, кто застрял на крупных станциях, еще были шансы выжить. А те, чьи паровозы отцепили на глухих полустанках и разъездах посреди тайги, оказались обречены на замерзание и смерть от голода и тифа. Вымирали целые вагоны и эшелоны, превращаясь в братские могилы. На беспомощные неподвижные поезда нападали партизаны и просто распоясавшиеся крестьяне, грабили и убивали пассажиров.

Остатки колчаковских войск чехи на железную дорогу тоже не пускали, и разгромленные части с обозами беженцев двинулись по старому Сибирскому тракту – пешком, на санях и телегах, 2 тыс. километров в зимние морозы. Шли и ехали, пробиваясь сквозь снежные заносы и пургу, массами погибая от тифа, обморожений, воспаления легких.

А следом продвигалась Красная Армия, и навстречу потянулся другой страшный поток. Многие белые солдаты в таких условиях не выдерживали и сдавались в плен. Но большевистское командование предпочло даже не возиться с ними, и, разоружив, их отпускали «домой». Без литеров на проезд, без аттестатов и продовольствия. Пешком – обратно через всю Сибирь. Крестьяне из-за тифа их в дома не пускали, а то и отбирали теплые вещи. И тысячи солдат в рваных сапогах и шинелях, больные и обмороженные, брели кое-как по шпалам. Падая от усталости или присев отдохнуть, уже не вставали. Набивались в нетопленые здания вокзалов, укладываясь вповалку на полу – и значительная часть больше не просыпалась. Тайком залезали на буфера вагонов, на тормозные площадки – и оставались там окоченевшими трупами или падали под колеса.

А вдобавок ко всему, по Сибири загуляла кровавая анархия. Едва пала колчаковская власть, весь край взорвался заговорами, бунтами, мятежами. А из тайги полезли озверелые партизаны, устраивая погромы на станциях и в беззащитных городах. Как вспоминал очевидец, профессор А. Левинсон: "Когда саранча эта спускалась с гор на города с обозами из тысячи порожних подвод, с бабами – за добычей и кровью, распаленная самогонкой и алчностью граждане молились о приходе красных войск, предпочитая расправу, которая поразит меньшинство, общей гибели среди партизанского погрома… Ужасна была судьба городов, подобных Кузнецку, куда Красная Армия пришла слишком поздно".

Особенно жуткие формы приняла партизанщина в Приамурье. Здесь в сентябре 18-го сомкнулись белые фронты, двигавшиеся вдоль железной дороги от Читы и Владивостока, и в тайгу ушли остатки Красной Гвардии – той самой, уголовного состава. За полтора года скитаний по медвежьим углам они совершенно одичали, превратившись в банды громил и убийц, окончательно потерявших человеческое обличье. Пленных здесь даже не расстреливали, а швыряли толпе на растерзание. Зверски убивали пойманных горожан, объявляя «буржуями» или «шпионами», в деревнях резали богатых крестьян или просто не понравившихся, подвернувшихся под горячую руку. Терроризировали национальные меньшинства, бурят и тунгусов. Захватив Хабаровск и Благовещенск и учинив в них жестокую мясорубку, эта масса разделилась. Одна часть, где сохранилось хоть какое-то подобие дисциплины, во главе с Лазо двинулась на Владивосток. Другая, вобравшая в себя самых отпетых, направилась «освобождать» низовья Амура.

Возглавили эту орду уголовник Яков Тряпицын, и Нина Лебедева-Кияшко та, что в 18-м была заместительницей Лазо по работе с блатными. Поход даже по меркам гражданской войны сопровождался чрезвычайными зверствами. Поголовно, вместе с семьями, уничтожались все «буржуи», под коими понималась сельская интеллигенция – учителя, врачи, священники, агрономы. Убивали всех людей «городского» вида – в основном, беженцев, надеявшихся пересидеть в глубинке смутное время. Убивали сельских старост и богатых крестьян – как «мироедов». Колчаковские гарнизоны, пытавшиеся сдаться или перейти на сторону красных, разоружали и полностью расстреливали. Да пожалуй, только их и расстреливали, а разрозненные жертвы по селам забивали как придется – после всяческих надругательств рубили холодным оружием, проламывали головы, резали, топили в проруби, а то и просто оставляли связанными на морозе. Даже тем, кого казалось бы, обвинить совершенно не в чем, вроде членов семей или таких же, как она сама, вчерашних гимназистов и гимназисток, Лебедева выносила смертные приговоры "за пассивность в революции" и с шуточками отдавала на забаву своим громилам. В феврале эта «армия» вступила в Николаевск-на-Амуре и провозгласила создание независимой "Дальневосточной Советской республики", что вылилось в повальные грабежи и резню жителей. Вояками бандиты Тряпицына были никудышными, и едва японцы высадили против них десант, бежали, не приняв боя. Но на месте Николаевска японские войска застали лишь огромное пепелище и обгоревшие остовы нескольких каменных зданий. А 15-тысячное население города было уничтожено почти полностью.

Зимой 1919-20 гг. все пространство от Урала до Тихого океана превратилось в огромное царство смерти. В тифозных бараках «благополучного» Челябинска валялось 5 тыс. больных, а «неблагополучного» Новониколаевска 70 тыс. За ними почти и не ухаживали, разве что у кого родные или знакомые найдутся. Под карантин отводили несколько зданий, а то и целые кварталы, куда стаскивали всех заболевших и предоставляли им подыхать или выжить если очень повезет. От тифа вымирали целые деревни, расположенные вдоль дорог и зараженные войсками. Транспорт был разрушен, снабжение городов прекратилось. Трупы лежали на улицах, на станциях, их никто не убирал только стаскивали с проезжей части, чтоб не мешали, а вагоны и эшелоны с мертвецами отгоняли в тупики. Смерть стала настолько обычным явлением, что люди, например, по характерным трупам находили на станциях свои вагоны или объясняли, как пройти по такому-то адресу – "до старухи с мальчиком и налево". И естественно, с началом оттепелей это вызывало новые бедствия и новые эпидемии, повсюду расползалась трупная вонь – хотя люди и к этому привыкали, не замечая густого смрада.

Но вот что стоит отметить особо – «цивилизованный» Запад в это время вовсе не поднимал скандалов и возмущения по поводу "гуманитарной катастрофы" или "нарушений прав человека" в России. Хотя это вовсе не было тайной. Существовали уже упоминавшиеся доклады британских представителей Эльстона и Элиотта, существовал доклад Красного Креста о зверствах в Киеве, существовали материалы деникинской комиссии о преступлениях большевиков, при участии представителей Антанты были задокументированы зверства в Прибалтике, среди иностранных солдат, офицеров и членов союзных миссий было много свидетелей истинного положения дел. Но система "двойных стандартов" работала очень четко. В процитированном выше свидетельстве о бедствиях беженцев в Эстонии содержится весьма характерное сравнение русских с армянами. Действительно, весь мир с возмущением говорил и писал об ужасах армянского геноцида, учиненного турками в 1915 г. Но только стоит иметь в виду, что великие державы в этот период как раз нацеливались усилить свое влияние на Ближнем Востоке, находившемся под властью Османской империи. И разумеется, такой яркий предлог для антитурецкой политики им пришелся очень кстати.

А вот на ужасы в России официальные круги Европы и Америки предпочли закрыть глаза. И хваленое "общественное мнение" тоже, поскольку оно во все времена регулировалось и настраивалось средствами массовой информации. А в данном случае протестовать и возмущаться политикам и деловым сферам Запада показалось невыгодным. Наоборот, крушение белых правительств стало толчком к сближению с большевиками. Естественно, не из симпатий к их учению, а из собственных меркантильных интересов. Европу лихорадили послевоенные кризисы, поэтому торговля с Россией представлялась панацеей от многих экономических бед, ее гигантский рынок выглядел ой как привлекательно, тем более что его предстояло осваивать заново, что сулило сверхприбыли для тех, кто урвет кусок первым.

И в январе 1920 г. английский представитель в Верховном Экономическом Совете Антанты Э. Уайз составил меморандум "Экономические аспекты британской политики в отношении России", где доказывалось, что "продолжение гражданской войны и блокада России отрезает от остального мира громадные продовольственные и сырьевые ресурсы и является одной из главных причин высоких мировых цен". Он писал, что советская сторона контролирует основные сырьевые и промышленные области России, в связи с чем дальнейшая ее блокада становится невыгодной. 7. 1. 1920 г. лорд Керзон распространил меморандум Уайза среди членов британского кабинета, а через неделю Ллойд-Джордж приступил к обсуждению данного вопроса в Верховном Совете Антанты. Свои предложения он усиленно мотивировал еще и тем, что "когда будет установлена торговля с Россией, большевизм уйдет". И 16. 1. 20 г. Верховный Совет по докладу Уайза постановил "разрешить обмен товарами на основе взаимности между русским народом. и союзными и нейтральными странами".

А к белогвардейцам, еще продолжавшим сопротивление, одно за другим посыпались предложения (вплоть до ультимативных) о "мирном урегулировании" на условиях «амнистии». Что весьма красноречиво показывает и суть пресловутого западного культа права. Ведь по всем юридическим нормам амнистироваться может только виновная сторона. То есть, из соображений собственной корысти западные правительства даже готовы были косвенно признать виновными вчерашних союзников по фронтам мировой войны, пытающихся отстоять свою страну от узурпаторов, заливших ее кровью.

Однако большевиков реверансы Антанты в тот момент не очень интересовали. Потому что военные успехи опять рассматривались ими в качестве пролога к мировой революции. И вторая попытка в данном направлении началась вполне успешно. В Средней Азии были аннексированы Хивинское ханство и Бухарский эмират – прежде находившиеся под протекторатом России, но остававшиеся самостоятельными государствами. Советские войска вторглись в Закавказье, а оттуда на инерции наступления ворвались и в Иран. Размещенные здесь английские части позорно бежали, даже не вступая в бой, и в северных провинциях Персии была провозглашена Гилянская Советская республика. Председателем ее "временного революционного правительства" стал местный авантюрист Кучек-хан Мирза. Кстати, а одним из его советников являлся Яков Блюмкин, убийца посла Мирбаха – он стал комиссаром штаба "Гилянской рабоче-крестьянской красной армии" и членом ЦК компартии Ирана.

В связи с этим интересно отметить, насколько исторические подтасовки и исправления сказываются порой в самых различных областях науки и культуры даже в литературоведении. Так, Есенин, разъезжавший в гражданскую войну по стране в составе "литературного поезда им. Луначарского", среди тех мест, где он побывал в 1919-20 гг. во всех своих автобиографиях упоминает и Персию. Но ни в одном исследовании о его жизни и творчестве данный факт не отражен, и принято считать, будто на самом деле он в Иране не был, только стремился туда. Всего лишь из-за того, что потом из истории был тщательно изглажен сам факт существования Гилянской республики. Хотя на самом деле получается, что поэт там все же побывал в 1920 г., и конечно, пользовался там покровительством Блюмкина. И как раз отсюда пошла тяга Есенина к Персии, ярко проявившаяся несколько лет спустя.

В Баку коммунисты созвали Конгресс народов Востока, на который насобирали деятелей самого различного толка – социалистического, национального, панисламистского, пантюркистского, вроде бывшего премьера Турции Энвера – лишь бы были "антиимпериалистическими" и соглашались сотрудничать с советской властью. Однако главным направлением экспорта революции оставалось западное, и тут коммунистам очень кстати подвернулась война с Польшей. Точнее, длилась она с 1919 г., с первой попытки прорыва красных на Запад. Но Польша-то, собственно, боролась не против большевизма, а вела собственную игру. Имея прекрасно вооруженную и отмобилизованную армию, она не поддержала Деникина и Юденича в период их решающих сражений, поскольку опасалась возрождения прежней России больше, чем Ленина. Выставляла непомерные территориальные претензии, требуя Курляндию, Литву, Белоруссию, часть Украины. И в один прекрасный момент вообще прекратила вдруг боевые действия, заключив перемирие с красными. Позволила им снять с фронта почти всю 12-ю армию и бросить ее во фланг войскам Деникина, наступавшим на Москву, что и стало одной из причин его поражения.

А вот после разгрома Вооруженных Сил Юга России Варшава сочла, что настал благоприятный момент удовлетворить свои аппетиты за счет восточного соседа, заключила союз со слабым правительством Петлюры, по которому Украина попадала в фактическую зависимость от поляков, и нанесла мощный удар красным. Но реакция стран Запада оказалась тоже весьма многозначительной. Польшу они отнюдь не рассматривали в качестве силы, способной сбросить ленинский режим. И успехи ее вызвали в руководстве держав Антанты больше озабоченности, чем радости. Как уже отмечалось, они в тот момент считали более выгодным начало торговли с Советами, поэтому тут же предложили себя в качестве миротворцев. 4. 5. 20 г. лорд Керзон обратился с посланием к Ленину, обещая посредничество Англии в прекращении войны на очень мягких условиях. Граница России и Польши устанавливалась бы по так называемой "линии Керзона" – которая примерно совпадала с последующей границей, установленной после Второй мировой. Т. е. полякам, выходившим на подступы к Киеву и Одессе, предстояло бы очистить все захваченные области. Кроме того, от Советов требовалось прекратить наступление в Закавказье (ну понятно, это уже касалось британской "сферы интересов"). А с белогвардейцами Врангеля большевикам опять предлагалось… сесть за стол переговоров! На условиях "почетной сдачи" Крыма.

И конечно, в период польских побед Ленин на все согласился. Ну а полякам такое миротворчество сослужило плохую службу. Они остановили продвижение, расслабились, а большевики подтянули против них многократно превосходящие силы и обрушились общим наступлением. И снова начался трагический исход населения! Теперь повозки и пешие толпы беженцев устремились на запад с бегущими польскими частями. А перед большевиками, одерживающими победу за победой, опять, казалось, лежала вся Европа! В Белостоке образовалось новое «правительство» Польши в составе Мархлевского, Дзержинского, Прухняка, Кона и Уншлихта. В Тернополе возникло такое же «правительство» Галицийской Советской республики во главе с Затонским.

А за Польшей лежала вожделенная Германия – разоруженная и возмущенная условиями Версальского мира, все еще не успокоившаяся после собственной революции, сотрясаемая то попытками путчей, то забастовками – которые активно начали раздуваться и подпитываться советской агентурой. Только в августе 20-го компартии Германии на развитие революционной работы было выделено более 2 млн. марок (В это же время 100 тыс. руб. золотом отстегнули на работу в странах Азии, а компартии Англии – 10 тыс. фунтов на пропагандистскую поддержку). За Галицией, куда наносился вспомогательный удар, красных ждала Венгрия, пребывающая в таком же состоянии. На Западном фронте началось формирование 1-й польской Красной Армии, и Дзержинский уже прорабатывал вопросы мобилизации в нее польского населения. Здесь же была создана Отдельная Спартаковская бригада из немцев. И Тухачевский прямо объявлял в приказе по войскам фронта: "На штыках мы принесем трудящемуся человечеству счастье и мир! Вперед на Запад! На Варшаву! На Берлин!"

Дальнейшее хорошо известно. Новые миротворческие ноты Керзона категорически отвергались. Ленин заявлял теперь, что "у нас хотят вырвать из рук посредством жульнических обещаний победу…" и требовал от своих полководцев "ускорить распоряжение о бешеном усилении наступления". А в результате этого "бешеного усиления" красные войска зарвались и получили "чудо на Висле". Только обычно забывается важный фактор – в решающий момент сражения за Польшу войска Врангеля оттянули на себя 14 стрелковых и 7 кавалерийских дивизий. Причем лучших, отборных дивизий. И уже 5. 8. 20 г., в разгар наступления на Варшаву ЦК РКП(б) вынужден был признать "Кубано-Врангелевский фронт" главным, направляя все подкрепления сюда, а не на Запад. Что и сделало возможным "чудо на Висле".

"Отблагодарили" русских белогвардейцев в полной мере. Едва отразив красное нашествие и пользуясь тем, что большевики озабочены угрозой Врангеля, Польша поспешила заключить выгодный для себя Рижский мир, отхватив Западную Украину и Западную Белоруссию. А о своих союзниках – и о фактических, каковыми стали врангелевцы, и о юридических, каковым был Петлюра, при этом просто «забыли», предоставив коммунистам сосредоточить против них все силы и добивать, как считают нужным. Ну а когда белогвардейцы, дважды спасшие Европу от ужасов новой большой войны, были вышвырнуты за рубеж, они встретили там только черствость и холодное равнодушие. Впрочем, этот аспект я уже достаточно подробно описывал в "Белогвардейщине".

Между прочим, в ликвидации красного прорыва в Иран важную роль тоже сыграли русские белогвардейцы. Из-за советско-польской войны и требований Керзона приток подкреплений сюда прекратился, и дела в Гилянской республике были пущены на самотек. Сперва этим воспользовался Кучек-хан, которому надоело ходить в подручных Москвы. Он решил властвовать сам и разогнал навязанную ему «компартию». А тем временем организовалась сила, способная противостоять ему. Один из местных аристократов, Реза-хан Пехлеви, в Мировую войну служил в русской казачьей бригаде, начав с унтер-офицерского чина. Он близко сошелся с казаками, искренне полюбил их и стал своим в их среде. И из казаков-эмигрантов, очутившихся в Персии, он сформировал теперь свою бригаду, с которой и раскатал в пух и прах "Гилянскую Советскую республику". После чего, кстати, эта бригада стала его личной гвардией, и, опираясь на нее, он совершил переворот, став сначала военным министром и премьером, а потом и шахом Ирана.