Текст книги "Держава (том первый)"

Автор книги: Валерий Кормилицын

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

____________________________________________

Россия пила и работала, смеялась и плакала, веселилась и горевала, а в Ливадии умирал русский царь…

Лучший из русских царей.

Поверженный гигант сидел в кресле на террасе Малого дворца и тяжело вдыхал тёплый воздух, пахнувший то морем, то виноградом.

Утешая душу, в синей дали моря, бороздил воду тяжёлый броненосец «Двенадцать Апостолов».

«Славно! – морщась от боли, думал император. – Мы восстановили Черноморский флот и поставили Россию в один ряд с мировыми флотами. Верфи Петербурга и Николаева спустили на воду сто четырнадцать новых военных судов и среди них семнадцать таких вот ладных игрушечек», – гордо окинул взглядом «Двенадцать Апостолов», который нещадно дымя, проплыл перед царскими очами.

Император жадно втянул воздух носом, с удовольствием ощущая запах плохо перегоревших углей.

«Эх! Мать его в якорь ети! Сейчас бы туда!» – с завистью глянул вслед броненосцу.

Ему льстило, что весь боцманат флота российского учился витиеватому морскому мату у своего государя.

«Поначалу–то боцманки краснели, – улыбнулся он, – но затем пообвыкли. На флоте даже ходило выражение: «Обложить по–александровски». Славно! Всё было славно… Но жаль, что БЫЛО!!! – заворочался на показавшемся неуютном, мягком кресле. – Сейчас бы на корабль!»

– Сашка, врача позвать? – отвлекла мужа от раздумий Мария Фёдоровна.

– Нет, не надо, – отрицательно покачал головой, с любовью окидывая взглядом невысокую фигурку жены, заботливо поправлявшую плед в его ногах.

По характеру император был мирным, семейным, простым человеком, очень религиозным и справедливым.

Лучшим другом его и собутыльником являлся начальник охраны Пётр Черевин.

– Лучше Петьку позови, – улыбнулся жене.

– Не нужен тебе никакой Петька, – поцеловала в лоб мужа, окатив его волной духов, персиков и женщины.

«Не хуже углей запах», – мысленно улыбнулся он, а в слух сказал:

– Я люблю тебя, – и с трудом выпростав из–под пледа похудевшую свою руку, когда–то запросто сгибавшую серебряный рубль, а теперь беспомощную и слабую, нежно взял маленькую, но крепкую ладошку жены.

Императрица всхлипнула, но быстро поборола себя, проглотив спазм в горле и нагнувшись, коснулась губами такой родной, некогда мощной, и в то же время нежной и ласковой ладони мужа, вспомнив, как однажды за обедом, австрийский посол отговаривал русского императора помогать Болгарии.

– А то Австрия может мобилизовать три армейских корпуса, – произнёс посол и глаза его в страхе замерли на руках Александра, без напряжения намотавшего на палец серебряную вилку.

– Вот что я сделаю с вашими корпусами.

Разумеется, ничего мобилизовывать австрийцы не стали.

Велев принести второе кресло, Мария Фёдоровна расположилась рядом, положив на колени вязание, дабы успокоиться и хоть на время забыть о болезни.

– Сашка, а помнишь последний Императорский бал в Зимнем? Ах, как я танцевала, – зажмурила глаза от удовольствия и напомнила Александру маленькую, уютную, пушистую кошечку.

Он радовался радости жены, и хотя ненавидел балы, но чтоб подыграть ей, с одышкой прохрипел:

– Я весь бал любовался тобой.

– А–а–а! Медведь ты этакий, а сам просидел в уголочке на стуле и даже не станцевал со мной. Ой, Сашка, – всплеснула она руками, и сердце его счастливо замерло от этого её непосредственного жеста. – Зато ты не заметил из своей берлоги, как графиня Быстрицкая потеряла нижнюю юбку и всю кадриль она путалась под ногами, пока Петька Черевин не убрал её.

– Ха! А мне этот пьяный хрыч хвастался, что взял на память у любовницы.

– И вы ей водку занюхивали, свои дурацкие «гвардейские тычки», – радуясь веселью мужа, поддержала она шутку. – Только жалко, что свет во дворце погас, я так и не натанцевалась.

– Так это я пробки выкрутил, – развеселился император, – а то бы бал трое суток продолжался.

– Ах ты, разбойник коронованный, – сделала вид, что лупит его кулачками. – Сашка, а как замечательно ты пыхтел на своём фаготе, – вновь зажмурила глаза.

– Ох, Дагмара!.. – совсем взбодрился Александр.

– Я больше не Дагмара, а Мария Фёдоровна.

– Дагмарка ты Датская, – подтрунил над женой император.

– А ты медведь Российский, – с любовью произнесла она, подумав, что счастливо прожила с этим гигантом жизнь, родив ему шестерых детей: Николая, Александра, Георгия, Михаила, Ксению, и Олечку.

Это она внушала русскому самодержцу ненависть к Германии, отнявшей в 1864 году от владений датской короны герцогства Шлезвиг и Гольштейн. Всю жизнь не могла она простить этого гансам. И под влиянием супруги, впервые в России не давали ходу людям с немецкими фамилиями, ставя на высокие посты коренных русаков.

Кроме жены, приложил к этому руку и голову воспитатель царя – Константин Петрович Победоносцев. Это он привил тогда ещё цесаревичу, глубокую православную веру, любовь ко всему русскому и симпатию к славянофилам.

Дело дошло до того, что в конце шестидесятых годов, по поводу возникших отношений с Аксаковым, Победоносцев с наследником попали в число неблагонадёжных лиц, находящихся под подозрением у шефа жандармов Шувалова.

Этот момент потом всегда веселил Александра.

Став императором, в первую очередь он переобмундировал армию на русский лад, одев солдат в удобную гимнастёрку, а офицеров в шаровары, сапоги бутылками и шинели с двумя рядами пуговиц.

– Ох, Сашка, но вот что хочешь делай, не нравится мне наша невестка, эта Алиса Гессенская. Наш бедный Ники всю жизнь будет мучиться под её немецким каблуком. Лучше бы это была графиня Елена Парижская, ведь отец её, в прошлом герцог Орлеанский, ещё претендует на французский престол, или дочь герцога Коннаутского, да мало ли прекрасных принцесс, но наш сын выбрал эту фрау…

– В тебе, Дагмарочка, говорит ум обиженной матери, у которой уводят сына. Любая невестка не пришлась бы тебе по нраву, даже греческая королева… Нет у меня времени… Алиска только тем мне нравится, что высокая, – с любовью посмотрел на маленькую жену, – хоть внуки мои, в отличии от сына[1]1
  Рост Николая был 1 м. 68 см.


[Закрыть], будут рослые.

«К огромному сожалению, я их не увижу», – вздохнул император.

– Да, мой господин, – шутливо склонила перед мужем голову императрица, – теперь они помолвлены.

– Ну, коли помолвлены, – властным голосом произнёс Александр, – то пусть едет к нам за благословлением, – повелел он.

На какое–то время русскому императору стало легче. Появился аппетит и выглядел он намного бодрее. Сидя в своём любимом кресле, Александр предавался раздумьям или изредка общался с приятелями, коих у него было очень немного.

Да и откуда у самодержца приятели?!

Одним из таких являлся генерал Пётр Черевин. Старинный и проверенный собутыльник царя.

Друзья или молчали, или предавались воспоминаниям, так как настоящего у императора почти не было. Всё лучшее осталось в прошлом.

– Эх, Петька, сейчас бы хоть один «гвардейский тычок», – мечтал Александр. – Ты–то, поди, уже с десяток сегодня принял? – завидовал своему начальнику охраны.

– Тружусь на износ! – посетовал тот. – Оберегаю особу государя.

– Слушай, Петька, а может у тебя и сейчас чего–нибудь в голенище припряталось? – с опаской покрутил головой российский самодержец – нет ли поблизости супруги.

– Ваше величество, вы же немного прибаливаете, – отказывался Черевин.

– Давай, давай пока Машка не видит, – сглатывал счастливую слюну, – всё равно помирать, – с вожделением глядел, как из сапога телохранителя появляется плоская фляга с коньяком.

Через некоторое время друзья блаженно вглядывались в необъятную даль такого синего Чёрного моря.

– Как по–твоему, Петька, хитра голь на выдумки? – катал во рту виноградинку царь.

– Очень хитра, Ваше величество, – напустив морщины раздумья, отвечал Черевин.

Потом глубокомысленно помолчали.

– Всё–таки, Ваше величество, мы с вами не дураки! – пришёл к выводу начальник охраны.

– Нет, Петька, не дураки, – через некоторое время, сжевав виноградину, соглашался император.

С кем и расслабиться, как не с другом.

Правда, бдительная Мария Фёдоровна тут же прогоняла красноносого генерала.

С большим уважением она относилась к другому приятелю монарха, его боевому товарищу Максиму Рубанову. Ей нравился этот высокий и стройный светловолосый мужчина с голубыми глазами. Она любила танцевать с ним на балах, ей нравились его шутки и остроумная беседа, нравилось, что он вовремя мог сказать комплимент.

Прощаясь, императрица всегда благосклонно протягивала руку для поцелуя Свиты Его Величества генерал–майору Рубанову.

Вот и сейчас, сменив Черевина, он увлечённо беседовал с императором о последней русско–турецкой кампании.

– А как славно Ваше величество, мы провели форсирование Дуная в июне 1877 года. Так славно и тихо, что неприятель ничего не слышал. Ровно в полночь плоты и паромы отвалили от берега…

– Издалека всё выглядит славно, – перебил его государь, – а на середине Дуная течением и ветром плоты стало сносить, потому и высадка произошла не одновременно всеми силами. Турки успели занять крутые берега Дуная, и нам не сладко пришлось, – в волнении замолчал он, вспоминая дни далёкой молодости, когда ещё не был императором.

Но каковы волынцы? – напомнил государю фронтовой эпизод Рубанов. – Сорок человек третьей стрелковой роты, с помощью шанцевого инструмента и ружей, взобрались на крутую вершину и штыками выбили неприятеля.

Глаза императора загорелись задорным блеском.

– А какие трудности, Максим, мы перенесли с тобой на Шипкинском перевале.

– Конечно помню, Ваше величество, а каким молодцом вы себя там показали… Ведь мороз, метель, да что там метель, снежный ураган, – расстегнул пуговицу кителя от жары Рубанов, но тут же вновь её застегнул, дабы не нарушать форму одежды, – снега три четверти аршина выпало, а в некоторых местах по полутора сажен, и в таких условиях мы держали оборону.

– Ваш батюшка, генерал–лейтенант Аким Максимович Рубанов, помнится, получил там ранение.

– Никак нет, Ваше величество, ранение он получил при взятии Плевны. А особенно его подкосила гибель Вашего родителя от бомбы полячишки Гриневицкого. Батюшка пережил своего любимого императора на десять дней и 11 марта 1881 года ушёл из жизни…

– Да-а, Рубанов, скоро я увижу наших родителей, – загрустил император.

– Да что вы, Ваше величество… – не закончив фразы, Максим умолк.

Они были военные люди и не раз встречались со смертью. Он видел, что император очень и очень плох.

– Всё в руках Божьих! – задумчиво произнёс Александр. – О России мысли мои… Ведь скажи по совести, – взглянул он на друга, – рано сыну садиться на престол… Рано! Я рассчитывал ещё лет пятнадцать–двадцать править Россией. Мне ведь только пятидесятый год… Не подготовил наследника.., не подготовил. Рубанов, будь другом, принеси мороженого, лоб что–то взмок, – сменил тему монарх.

– Ваше величество, – стушевался Максим, – врачи же запретили.

– Я что тебе, уже не государь? – перебил его Александр, и через несколько минут с удовольствием объедался мороженым. – Всю жизнь люблю то, что вредно, – подвёл он итог.

____________________________________________

Поезд, стуча колёсами на стыках рельсов, вёз Алису Викторию Елену Луизу Беатрису, принцессу Гессен—Дармштадскую в Россию.

Временами сердце замирало от того неизвестного, что ожидало её в этой необъятной снежной стране, царицей которой ей предстояло стать.

«И я, внучка английской королевы Виктории, достойна этого».

Необъяснимое беспокойство заполняло душу и не давало спать молодой двадцатидвухлетней принцессе.

«Ну чего я волнуюсь? – успокаивала себя, подбивая кулачком мягкую подушку и вслушиваясь в однообразный стук колёс. – Ведь я еду к любимому человеку, к своему Ники. В первый визит Россия и общество не приняли меня.., но это было очень и очень давно, целых пять лет назад… И что тогда я из себя представляла? Гадкого утёнка. Плохо одета в сравнении с русскими аристократами, но за это должно быть стыдно моему отцу, герцогу Людвигу, и лишь от этого я была стеснительная, нервная и надменная. К тому же тогда я просто гостила у своей сестры Эллы, супруги великого князя Сергея, царского брата, а теперь… – поднялась она с мягкого дивана, включила свет и достала из шкатулки кольцо с розовой жемчужиной, браслет с крупным зелёным изумрудом и бриллиантовую брошь с сапфиром. – Подарки моего Ники к помолвке», – поцеловала каждую из драгоценных вещей.

«С ума сойти, – открыв глаза, подумала спавшая на соседнем диване репетиторша по русскому языку мадам Шнайдер, – будет что рассказать Марие Фёдоровне.., украшений никогда не видела.., целуется с ними», – сделала вид, что крепко спит.

«А вот и подарки императора Александра, – достала из небольшого ларца изумительное жемчужное ожерелье, но целовать его не стала. – Шнейдрисса говорила, что сделал его знаменитый дворцовый ювелир Фаберже, – глянула на свою соседку по купе, которая в это время начала громко храпеть, чтоб сойти за спящую. – Как это по–русски? Храпит по–коровьи, – примерила ожерелье. – Как императорская чета не противилась, а вышло по–моему, – радостно подумала она, – Ники стал женихом, а скоро будет и мужем».

Здоровье императора вновь начало ухудшаться и на этот раз всем стало ясно, что конец близок.

Надежд не оставалось.

В Ливадию приехали братья царя, великие князья Сергей и Павел.

По просьбе митрополита Палладия в специальном поезде королевы эллинов Ольги Константиновны и матери её, великой княгини Александры Иосифовны прибыл в Севастополь священник Иоанн Кронштадский, чей портрет висел в каждом доме православного русского человека. Из Севастополя в Ялту они отправились на военном корабле «Память Меркурия».

При дворе царила неразбериха. Министр двора Воронцов—Дашков устраивал прибывавших и прибывавших гостей, и абсолютно забыл о существовании принцессы Алисы, которой пришлось добираться до Крыма как обычной пассажирке, хотя по протоколу двора невесте цесаревича полагался специальный поезд.

Чтобы напомнить о себе, она телеграфировала, что желает как можно скорее принять православие.

Духовник императора пресвитер Янышев загордился, услышав о таком желании, ведь это он весной вместе с цесаревичем ездил в Кобург, где в то время проживала Алиса, дабы «направить её на путь истинный и обратить в православие».

Всполошившийся жених срочно отправился в Симферополь встречать наречённую.

– Боже, что за радость встретить тебя у себя на родине и быть рядом, – нежно целовал свою невесту.

Русский император был прост в еде и одежде, чем заслужил реплику королевы Виктории: «Что это монарх, которого она не считает джентльменом».

Но королева ошибалась. Русский царь был настоящим джентльменом!

Для встречи невестки и сына он с трудом поднялся с постели, облачился в специально пошитую для этого парадную генеральскую форму.

А ведь только вчера, 9 октября, он принял своего духовника и приобщился перед смертью Святых Тайн.

Он знал, что обречён.

– Сашка, ты же болен, лежи в постели, – умоляла его жена.

– Дагмара, ты не понимаешь, я должен приветствовать будущую императрицу стоя, а не лёжа.

От слов «будущую императрицу» Мария Фёдоровна чуть не потеряла сознание.

«Господи! Неужели когда–нибудь это случится…», – стоя рядом с мужем, думала она, глядя на коленопреклонённых сына и невестку, получающих благословение царя.

В этот же день император узнал о приезде Иоанна Кронштадского.

Александр очень ценил отца Иоанна, мысли коего о России созвучны были с мыслями самого императора, и ему вспомнился рассказ Победоносцева о встрече со священником: «Когда секретарь доложил, что отец Иоанн прибыл, я несколько времени продержал его в приёмной, и затем пригласил в кабинет. Пастырь не выглядел раздражённым: – Говорят, святой отец, что вы творите чудеса? – обратился к нему. Я, Ваше величество, как вы знаете, религиозный человек, и верю в догматы православной церкви, и в то, что раньше умели творить чудеса, но чтобы сейчас. Ведь ходит легенда, что как–то его позвали причастить умирающую девочку. Он глянул в лицо умирающего ребёнка, и душа зашлась от жалости. Тогда вместо отходной он прочёл молитву о здравии… И больная перестала задыхаться. «Будет жить», – положил ладонь на лоб девочки, и поражённая мать увидела слабый румянец на щеках дочери. Упала она на колени перед отцом Иоанном. Девочка выздоровела. Или случай на Соборной площади, свидетелями которого множество людей. Увидел пастырь мальчика с повязкой на глазах. «Что с ним?» – спросил у отца. Тот обьяснил, что ребёнок высунулся из окна вагона и искры от паровоза ожгли глаза. После этого сын ослеп. – «Доктора говорят, что зрение не вернётся». – «Вернётся!» – произнёс священник и, перекрестив, осторожно снял повязку, под протестующие речи отца. Каково же было потрясение родителя, когда мальчик бросился к нему со словами: «Папа, я вижу!» Отец ребёнка был лютеранен, но он попросил Иоанна крестить его с сыном в православную веру.

Об этом писали многие газеты. Так вот, Ваше величество, на мой вопрос о чудесах он ответил: «Творю не я, а Бог по моей молитве!» Так он сказал это, что понял я – предо мной стоит святой!.. И я, тайный советник и обер–прокурор Святейшего Синода пал пред ним на колени и попросил: «благослови отче!» И после с благодарностью поцеловал его руку. Простому батюшке. Вот оно – чудо! Ведь предо мной епископы потеют от страха…».

«Мне обязательно следует увидеть преподобного и помолиться с ним, – решил император. – Не за себя… За Россию!» – велел пригласить к себе отца Иоанна.

В отличие от Победоносцева, он сразу приказал провести в кабинет священника и встретил его стоя, как особу, равную по значению себе. Государь поклонился святому отцу и произнёс:

– Я не смел сам пригласить вас в такой далёкий край России, – мучился он от одышки, но продолжал, – однако, когда великая княгиня Александра Иосифовна предложила мне пригласить вас в Ливадию, я с радостью согласился на то и благодарю, что вы прибыли.

При виде государя отец Иоанн понял, что он обречён.

Братья царя, его жена и племянники были убиты горем. Они собирались в гостиной первого этажа и вели бесконечные разговоры об умирающем императоре.

Лишь Николай с невестой, стараясь не попадаться на глаза родственникам, предавались своему счастью. Они уходили на берег моря и там украдкой целовались, загораживаясь зонтиком от случайных свидетелей.

Николай любовался высокой голубоглазой девушкой в белом платье, а она восторгалась его открытым лицом и мягкой, немного робкой, но такой обаятельной улыбкой.

«Как мой Ники нежен и прост, готов любить каждого…».

– Ники, как ты жил без меня? – бросив пиджак на плоский, нагретый солнцем камень, сидели на нём, любуясь морем.

– И грустно, и весело… Ездил верхом, танцевал на балах, слушал оперу, посещал балет и театр, и ждал.., ждал.., ждал!

– И что же ты ждал? – жмурилась она от солнца и счастья, почти угадывая ответ.

– Ждал тебя… Я всё это время ждал Тебя!!! – кричал он морю, солнцу, ветру и чайкам.

Она шутливо закрывала ему рот рукой в душистой перчатке.

– Ждал Тебя, – поцеловав её пальцы, и чуть отстранив её руку, вновь кричал он.

– Тише! Тише! – задыхалась она от счастья, от его рук и губ. – Ну, расскажи! Расскажи! Расскажи о себе?! – просила она.

– Да особо нечего рассказывать. Жизнь без тебя была глупа, безумна, бездарна и пуста. Но я не знал этого и жил… Зимой катался на коньках, наслаждаясь морозом. В сумерках ужинали в полутёмной гостиной, и я летел на балет или в оперу, или в театр. Мне нравились «Евгений Онегин» и «Борис Годунов». Я наслаждался «Спящей красавицей» Чайковского…

– И до меня дошли уже слухи, – несколько сухо произнесла Алиса, – что наслаждались вы и балеринами, – увидела краску на щеках жениха. – Вот, сударь, вы и покраснели…

– Всё это было до вас.

– И что же было? – совсем сухо спросила она.

– Матильда Кшесинская. Но я не любил её. Она мне просто нравилась. Помнишь, я давал тебе читать свой дневник. Там всего–навсего и было написано: «Положительно Кшесинская меня очень занимает».

– Конечно, помню, – перестала она чертить зонтом на песке, – а дальше следует надпись: «Кшесинская мне положительно очень нравится». Я ещё тогда хотела спросить об этой Кшесинской.

– Ну, прости, прости меня. Люблю я только тебя, свою Аликс, вновь целовал, сломив слабое сопротивление, её губы, волосы и глаза.

– Ну что ж, – вырвавшись из его объятий, произнесла невеста, – что было, то было… Я прощаю тебя! Потому как всю жизнь тоже ждала.., ждала.., ждала. Тебя!

На следующее утро она вручила ему письмо на английском, которое он тут же, при ней, прочёл: «Что прошло, то прошло и никогда не возвратится. Мы все терпим искушения в этом мире и, будучи ещё молоды, не всегда можем бороться и удержаться от искушений, но, когда мы раскаиваемся, Бог прощает нас… Прости меня за это письмо, но я хочу, чтобы ты был совершенно уверен в моей любви к тебе, в том, что я люблю тебя ещё более, чем до того, как ты рассказал мне этот маленький эпизод, твоё доверие тронуло меня так глубоко… может быть, я буду достойна такого доверия… Боже, благослови тебя, возлюбленный Ники».

Растроганный Николай нежно–нежно поцеловал свою невесту.

– Ники, мы ничего не должны скрывать друг от друга… Не письма, не дневники.

– Но я же веду дневник на русском языке.

– Эт–т–то ничего… Я разберусь, – поцеловала жениха в губы. – Мадам Шнейдер на совесть учит меня грамоте. И что ты дарил этой балеринке? – вопросительно глядела в любящие глаза цесаревича. – Ники! Мы же договорились…

– Золотой браслет в бриллиантах и с большим сапфиром, – терялся перед женским напором Николай.

– Ники–и–и! Ты чудовище!.. Но я вновь прощаю тебя. А сейчас пойдём, почитаем дневник. Ты помнишь день нашей помолвки, – сидя рядом с женихом на диване спросила Алиса.

– Будто это было вчера. Тогда брачная церемония твоего брата Эрнста собрала в Кобурге весь цвет царствующих дворов Европы, но свадьбы великого герцога никого не интересовала, – хохотнул Николай, – все увлечённо занимались нашим сватовством.

«День стоял холодный и серый, – читала строки дневника Алиса, – но на душе было светло и радостно», – Ники, ты душка, – чмокнула в щёку жениха и с интересом, по слогам, продолжила чтение: «В 10 часов моя несравненная Аликс зашла за мной, и мы отправились вместе пить кофе у королевы».

– А ранним утром меня разбудили звуки команды и топот копыт по булыжной мостовой, – оживлённо произнёс Николай, – это королева Виктория послала к моему дому роту драгун, чтобы поздравить с помолвкой.

– Как ты мог спать, Ники! Я в ту ночь совсем не спала.

– И зря! Потому–то на фотографии в тот день ты получилась сонная… но хорошенькая, – быстро исправился он.

«…Спроси у Аликс, какой камень она любит больше всего – сапфир или изумруд? Я хочу знать это на будущее», – читала Алиса.

– Скажи своей мама, что больше всего мне нравится бриллиант…

«Но в тот раз она сделала тоже приятный подарок, – подумала Алиса, – послала мне браслет с изумрудом и прекрасное, в драгоценных камнях, пасхальное яичко».

Устав читать, отложила в сторону дневник.

– А сколько пришло поздравительных телеграмм из России, – с гордостью произнесла Алиса.

– Если бы ты знала, как мне надоело отвечать на них, ведь расцветала весна, все ездили кататься в колясках…

– Но зато мы оставались одни, гуляли по саду, вдыхали аромат цветов и целовались у голубого пруда с золотыми рыбками. Это были десять дней блаженства… А потом ты уехал…

– Прочти, Аликс, что я написал по этому поводу, – нашёл он нужную страницу.

«Какая печаль быть обязанным покинуть её надолго, как хорошо нам было вместе, просто рай».

– Мой Ники! Как я люблю тебя!

Десять дней продолжалось счастье Алисы.

«Вторая прекрасная декада после Кобурга, – думала она. – Но впереди вся жизнь… Роскошная, в цветах и бриллиантах жизнь… А Гёте говорил, что за свою долгую жизнь пережил всего одиннадцать счастливых дней… Бедный Гёте!»

– Ни на кого не глядит, словно мы недостойны её внимания, – сетовала за вечерним чаем сорокалетняя великая княгиня Мария Павловна, жена великого князя Владимира, брата Александра Третьего. – Подумаешь, принцесса Дармшматская, – специально исковеркала название княжества. – А я из дома Мекленбург—Шверинского, – с гордостью оглядела своих сыновей – Кирилла, Бориса и Андрея: «Какая жалость, – подумала она, – что мой супруг на два года младше императора… Как прекрасно выглядело бы, случись всё наоборот!»

Неожиданно её поддержала Мария Фёдоровна:

– Её нищий папа, герцог Людвиг, абсолютно не воспитывал свою дочь, не привил ей самых элементарных навыков этикета… Недавно взяла суп с подноса лакея прежде меня.

– Да, да, а моего сына, Кирилла, просила подать ей кусочек жареной птицы… Господи! Какое невежество. Должно определить, чего именно желаешь: утку, каплуна, курицу, рябчика.., а не вводить молодого человека в замешательство.

«Тоже мне, вежливые, воспитанные барышни, – краснела лицом жена другого царского брата – Сергея, великая княгиня Елизавета, или Элла, как чаще её называли, родная сестра обсуждаемой особы. – Меня не стесняются, ведь знают, что обидно их слушать… А сама–то Мария Павловна, – вспомнив приятное, подавила набежавший смешок, – протянула лакею, чтоб налил рейнтвейна, рюмку зелёного стекла, хотя согласно этикету, этот напиток наливают в плосковатые рюмки тёмного стекла, а зелёные нужны для токайского… И тоже мне, нашла чем хвалиться… из Мекленбург—Шверинского дома она… не дом, а убожество…».