Текст книги "Ярослав Мудрый. Историческая дилогия"

Автор книги: Валерий Замыслов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 49 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]

Валерий Замыслов
ЯРОСЛАВ МУДРЫЙ
Роман в двух томах

ТОМ 1
РУСЬ ЯЗЫЧЕСКАЯ

1000-летию преславной земли Ярославской, чье яркое прошлое оставило заметный след в истории государства Российского, с сыновней любовью, посвящаю.

«Гордиться славою своих предков не только можно, но и должно. Не уважать оную – есть постыдное малодушие»

Александр Пушкин

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
КРЕСТ ЯРОСЛАВА

Холм был высок и крут, ноги его подгибались, сердце учащенно билось, готовое вот-вот выскочить из груди.

Но он упрямо нес и нес тяжкое бремя, выбиваясь из последних сил. Господь все ближе и ближе, но бремя так тяжело, так гнетет к земле, что каждая отвоеванная пядь [1]1
  Пядь– старая русская мера длины, равная расстоянию между концами растянутых большого и указательного пальцев.


[Закрыть]  кажется ему преодоленной верстой.

«Дойти! Непременно дойти!» – неистребимая мысль стучала в его разгоряченном мозгу.

И вдруг он видит, как с холма стремительно несется на него серый округлый валун.

«То испытание Господне», – успевает подумать он, и тотчас валун ударяется о его колено. Жуткая боль охватывает Ярослава и он… падает.

«Вот и погибель настала, мне так и не дойти до Господа. Тщетны все потуги мои. Господи, прости меня, грешного!»

Спаситель, облаченный в белые одеяния, с терновым венцом вокруг головы, в окружении святых апостолов молча стоял на Голгофе и наблюдал, как он, неся тягостный многопудовый крест, взбирался к Господу. Глаза его строги и испытующи. А Ярослав, превозмогая чудовищную боль, с трудом поднимается, и вновь пядь за пядью сокращает путь к Христу. Теперь он страшится одного, чтобы выдержало сердце, чтобы не оборвалось в одночасье, чтобы не провалиться в вечную тьму, так и не совершив своего последнего деяния.

– Дойти, дойти! – хрипло восклицает он и… предстает перед Спасителем…

Апостолы снимают с его плеч крест, а он падает на колени и устремляет свои измученные очи на Иисуса Христа.

– Нелегка была твоя жизнь, сын мой, но ты прославлял Господа в телесах и душах людей и наводнил языческую Русь православием. Твои новины на целое столетие продвинули вперед державу твою и сотворили из нее самую христолюбивую страну в необъятных землях моих.

– Прости, Господи! Но я шел к тому не только через муки и неустанный труд, но и через грехи и честолюбие.

– Путь к великому, сыне, всегда лежит через муки, страдания и большой труд. Грехи же твои, порой, были тяжкие, но истовые молитвы дошли до меня. Честолюбие же твое не обратились в гордыню и тщеславие, и было оно здравым, что дано лишь немногим, и благодаря которому состоялись все твои новины во благо святой Руси. Своей жизнью, делами, поступками, мыслями ты достойно пронес свой нелегкий крест. Остаток же дней твоих…

И на том слова Господа прервались. 78-летний Ярослав Мудрый очнулся от сна, тотчас сошел с ложеницы и встал перед киотом, заставленным образами в серебряных и золотых ризах.

«Что же ты мне не успел досказать, милостивый Господи? Что?»

Горячо помолившись Спасителю, Ярослав Владимирович вновь опустился на ложеницу, и перед ним замелькали картины детства, отрочества и насыщенной трудами молодости.

В те времена Русь была дремотной, громоздкой и неповоротливой. Она вздыхала, ворочалась, порой, отбивала набеги степняков, но по-прежнему оставалась окованной тяжелыми веригами, находясь в плену древних княжеских и боярских препон и старообрядческих верований.

Князь Владимир, отец Ярослава, дабы окрестить местных язычников, загнал киевский народ в Днепр, но Русь еще на многие десятилетия так и оставалась старообрядческой, особенно Северо-Восточная Русь, отгородившись от Киева непроходимыми лесами и болотами. Нет ни дорог к городам и весям, нет водных путей (на Волге – ни единого русского города), нет безопасного выхода к морям, нет храмов, нет бойкой торговли, нет крепкого, сжатого в кулак, войска…

Южные острожки, поставленные Владимиром Святославичем, стали для печенегов дырявым щитом, набеги происходили каждые два-три года. Земли чуди, веси и меря отошли эстам, ливам и норманнам. Ляхи [2]2
  Ляхи– поляки.


[Закрыть]вновь отвоевали Червенские города. На Руси – ни единого каменного храма, ни единого духовного училища, ни единого русского священника, ни единого русского святого…

А Русь дремала, лежала улежно, как застойное болото. Не сказались на смене быта Руси и походы на зарубежные земли князей. Они одерживали славные победы, но уклад русичей оставался прежним, каким он и был многие века.

Кому-то надо было разбудить почивавшую Русь, восславить Господа «во благо святой Руси», а для оного многое переменить, возвести, гораздо потрудиться, дабы окрепла, приумножилась и воссияла Земля Русская.

Глава 1
НЕ ПОСРАМИ ЗЕМЛИ РУССКОЙ!

На четвертом году жизни Ярослав прошел древний обряд «всажения на конь». А было то в цветень [3]3
  Цветень– древнее название месяца мая.


[Закрыть]977 года. [4]4
  По свежим исследованиям историков Ярослав Мудрый родился в 974 году, скончался в 1053. (С. В. Перевезенцев «Тайны русской веры», издательство «Вече» стр. 95.) О том, что Ярослав родился не в 978 году, а на несколько лет раньше, утверждают член-корреспондент В. Т. Пашуто и доктор исторических наук В. С. Шульгин. (Примечания к 1–2 тому Сочинений С. М. Соловьев «История России с древнейших времен», издательство «Москва», 1988 г., ст. 131).


[Закрыть]

Великий князь Владимир Красное Солнышко сидел на высоком дубовом кресле и решал: кому «постриг» доверить.

Вокруг толпились бояре из старшей дружины и молодые гридни. Княжеская дружина, как на подбор, – искушенная, закаленная в походах. У многих воинов мужественные лица иссечены шрамами, и каждый из них сочтет за великую честь исполнить древний обряд.

Раздумчивые глаза великого князя встретились с напряженными глазами воеводы Свенельда. На его сухощавом лице много вражеских отметин. В каких только походах он не участвовал! Особенно при отце Владимира, бесстрашном полководце Святославе, кой заставил трепетать не только печенегов, булгар и хазар, но и многие страны Европы.

Варяг Свенельд – высок ростом, крутоплеч, а вот голова его напоминает голое колено: блестящая на жарком полуденном солнце и загорелая, как медь. Взгляд его острых, немигающих глаз как бы говорил:

«Ну же, князь! К чему твои раздумья? Разве в дружине есть человек, который имеет больше ратных заслуг? Да нет и не будет такого! Неужто он, прославленный воевода Свенельд, уйдет посрамленным с этого двора? Такое бесчестие – не для Свенельда. Он бесповоротно покинет Владимира. Он горд и тщеславен, его охотно примет в свою дружину не только другой князь, но и любой чужеземный король. Слава о Свенельде прокатилась по многим землям. Чего ж ты медлишь, князь Владимир?».

Князь поднялся с кресла и торжественно произнес:

– Самая большая отрада для любого отца, когда рождается сын, наследник, продолжатель его рода и его дел. Двойная отрада, когда сын становится мужчиной. И этот час настал! Сегодня Ярослав примет постриг, а затем сядет на коня, и с данной поры он примет из моих рук меч, кой никогда не должен выпасть из его рук. Кончилось его младенчество, и наступил час появления на свет воина!

Владимир вновь обвел светлыми глазами дружину и приказал:

– Приступай к обряду, Свенельд!

Воевода, в знак особого почтения, склонил голову и направился к Ярославу, кой сидел подле отца на маленьком стульце.

Гридень поднес Свенельду острые ножницы.

– Готов ли ты, княжич Ярослав Владимирович, к постригу?

– Готов, Свенельд! – звонко, поблескивая голубыми глазами, отозвался мальчонка.

Великий князь поднял руку, и в ту же минуту загремели языческие бубны.

Свенельд выстриг из головы княжича прядь русых волос, кои закатал в воск.

– Отнесите в терем княгини! – отдал новый приказ Владимир Святославич. – Живо!

Один из старших дружинников, боярин Додон Колыван, скривил рот:

«Ишь, как горло дерет побочный сын Святослава. Робичич, холопище!»

Каждый дружинник ведал, да и только ли дружинник: вся земля Русская знала, что Святослав взял в наложницы простолюдинку, коя и принесла ему «незаконного» сына Владимира.

В живописном городке Любече, охранявшем подступы к Киеву, жил ничем не приметный, бедный горожанин Малко из ремесленной черни, у коего был сын-богатырь Добрыня и красавица дочь Малуша.

Князь Святослав, как увидел дочь Малко, так и отвез ее сразу на свой княжеский двор в Киев. В первую же ночь статная, сероглазая Малуша с густыми шелковистыми волосами, как лен, стала его наложницей.

Мать Святослава, властная княгиня Ольга, и без того недовольная долгими и постоянными отлучками сына (молодой князь почти всё время проводил в походах и в Киеве появлялся редко), сурово сказала:

– И не стыдно тебе, на глазах твоих жен, полюбовницу в терем приводить. Отвези рабу назад!

Святослав в жизни никого не страшился, но строгой матери побаивался. Она права. Жены (во времена языческой Руси князья, бояре и даже небогатые люди держали по несколько жен) и в самом деле скучали по пылкому Святославу, кой предпочел их какой-то девице подлого звания. Но выказать свой гнев супругу они не могли: муж волен делать всё, что захочет. И едва ли он прислушается к словам матери.

Так и произошло. Святослав и на сей раз вышел из послушания Ольги. Слова его были тверды:

– Мне наплевать на жен. Я никогда их не любил. А вот Малушу я полюбил всем сердцем и никогда не отрекусь от нее.

Ольга уже ведала: переубедить сына невозможно: он никогда не бросает слов на ветер. Пришлось смириться.

А Святослав взял на свой двор не только Малушу, но и ее брата Добрыню.

Тот вначале ходил конюхом, и лишь потом стал не слугой, а придворным – стольничал, чашничал девять лет, а затем был назначен дядькой отрока Владимира…

Свенельд поднялся в терем и передал «катушек» княгине Рогнеде. Прядь эту княгиня будет хранить, как зеницу ока, в заветной, драгоценной шкатулке.

Отныне трехлетний малец – мужчина. Теперь возьмут его с женской половины из-под опеки матери, от всех тетушек, мамушек, нянек и приживалок, и переведут на мужскую половину.

И отныне будет у Ярослава свой конь, и меч принесут по его силам, и тугой лук изготовят княжичу в рост. А там, глядишь, и за «аз» и «буки» посадят. Прощай, сынок, к другой ты матери отошел, к державе!

Вслед за тем, как Ярослава посадили на белого коня, и Свенельд провел его за узду вдоль княжеского детинца, [5]5
  Детинец– центральная укрепленная часть древнерусского города, обнесенная деревянными или каменными стенами.


[Закрыть]Владимир Святославич протянул сыну маленький меч в золоченых ножнах, усыпанных драгоценными самоцветами.

– То – твой первый меч, Ярослав. А как в лета войдешь, я подарю тебе свой меч, кой принес славу Руси. Верю, что, и ты не посрамишь земли Русской.

– Не посрамлю, отец! – поклонившись и приняв меч обеими руками, возбужденно произнес мальчонка.

– За славного мужа Ярослава! – поднял чашу с греческим вином князь Владимир.

И тут из-за теремов показались гусельники, гудошники и скоморохи – с домрами, волынками, сопелками, зурнами, бубнами.

И грянул пир на весь мир!

Глава 2
ЛЕТИ, КОНЬ ЗЛАТОГРИВЫЙ!

Полюбился Ярославу конь, зело полюбился! Спит и грезит Орликом.

На седьмом году жизни пришел в покои отца и сказал:

– Хочу на коне скакать!

– Да ты ж по детинцу ездишь, сынок.

– По детинцу худо, отец. Боярские хоромы, поварни да конюшни. Развернуться негде. Дядька все уши прожужжал: в степь [6]6
  В древние времена под Киевом имелись земли, напоминающие степь.


[Закрыть]бы тебя, Ярослав, вот там простор!

Владимир Святославич довольно глянул на сына.

– Добро, Ярослав. Выведу тебя на простор. Эгей, слуги, пригласите мне Свенельда!

Воевода вывел из конюшни нового коня.

– А чем Орлик плох?

– Орлик – не боевой конь, не скакун. А этот косогских кровей. Гордый, строптивый и скакун отменный. Его и кличут «Гордый». Помчишься со мной в поводу.

Выехали из города к Днепру. Вдоль реки тянулись пышные зеленые дубравы, раздольные луга в цветущем пахучем дикотравье.

– Лепота! [7]7
  Лепота– красота.


[Закрыть] – воскликнул Ярослав.

С версту кони бежали рысью. Ярославу сие не приглянулось. А еще Гордым называется. Тащится, как лошаденка смерда.

– Поедем в степь, Свенельд. На простор хочу!

– Но то верст через пять. Не устанешь, княжич?

– Это на коне-то? Поехали.

Оказавшись на просторе, Ярослав приказал:

– Отпусти повод, Свенельд. Ныне один скакать хочу! Один!

– А испуг не войдет в твое сердце? Конь под тобой непокорный.

– Какое там! Он ползет, как сонная муха. Отпусти, Свенельд!

– Воля твоя, княжич. Но не вздумай Гордого плеткой ударить.

– Отчего так?

– То позволительно лишь мужественным наездникам.

– И я мужественный! – отозвался Ярослав и задорно гикнул на коня.

– Гей, Гордый! Стрелой лети!

Конь, не чуя под собой всадника, стремительно полетел по степи.

Ярослава обуял страх. В широко раскрытых, напуганных глазах его кроваво замелькали красные маки.

Конь вдруг резко скакнул в сторону, и Ярослав чудом удержался в седле. К невысокому холму шарахнулась косуля. [8]8
  В описываемые временя в южных киевских землях обитали и степные косули.


[Закрыть]Мальчуган, забыв про узду, клещом вцепился за гриву, и с этой минуты боязнь начала его покидать.

Как быстро и сказочно мчит его конь! Как славно лететь по степному простору!

Ярослава, позабывшего обо всем на свете, захватил буйный мальчишеский восторг. Он – на коне! На огневом, быстроногом коне! Сколь мечтал об этом, сколь завидовал юным гридням, лихо скачущим к княжескому терему.

Неси, неси, конь златогривый! Неси в манящую даль.

– Ги, ги! – ликующе закричал Ярослав и в порыве восторга хлестнул плеткой коня.

Гордый, не приученный к плетке, тонко заржал, захрапел, вздыбился и… сбросил княжича оземь.

Когда к Ярославу примчал Свенельд, тот лежал ни жив, ни мертв. По щеке княжича струилась кровь.

По сухощавому лицу варяга пробежала зловещая ухмылка, но тут он припомнил слова Владимира:

«Ни на пядь не отпускай от себя Ярослава. Головой отвечаешь».

И надо же такому приключиться!

– Жив, княжич?

– Жив, – открыв глаза, тихо отозвался мальчонка.

Свенельд краем длинной белой рубахи принялся стирать с лица княжича кровь.

– Слава богам! На лице твоем лишь ушибы. Ну, зачем же ты ударил коня?

– Забылся.

Свенельд поставил Ярослава на ноги, но тот громко вскрикнул и повалился на траву.

– Что с тобой?

– Нога… Что-то с ногой, Свенельд, – морщась от боли, отозвался Ярослав.

Варяг сорвал с княжича сафьяновые сапожки, малиновые портки и увидел окровавленное колено.

– О боги! Немедля поехали к лекарю.

С того дня Ярослав стал прихрамывать на правую ногу.

Великий князь приказал заточить Свенельда в поруб. [9]9
  Поруб– сруб, опущенный в землю для преступников.


[Закрыть]

Глава 3
ПОРУБ

Черно, хоть глаз выколи.

Глухо, словно в могиле.

Холодно, будто в погребе.

Он лежит на жухлой соломе и каком-то тряпье, но здесь даже уснуть невозможно: стоит затихнуть, как по тебе начнут рыскать голодные мыши.

Свенельд скрипит крепкими, как кремень, зубами. В нем кипит ярость. Ярость на Владимира. Как он посмел кинуть в поруб знаменитого воеводу, правую руку князя Святослава, чьими победами до сих пор восхищается весь мир. А кто помог принести эти победы? Он, Свенельд, бесстрашный конунг, [10]10
  Конунг– у скандинавских народов в средние века – военный вождь.


[Закрыть]славный сын бога богов Вотана. Его беспощадный меч не знал устали. Он разил хазар и печенегов, булгар и ромеев. Его тяжелая рука в железной чешуйчатой перчатке всегда была по локоть в неприятельской крови. Его рыцарское копье пронзило сотни вражеских грудей, его острый кинжал отрезал головы раненых, а те издавали последние предсмертные крики, что особенно возбуждало Свенельда.

Но Святослава это почему-то коробило. Он даже бранился:

– Ты похож на мясника, Свенельд. Отрезать голову умирающему воину – не велика честь. Сие дело грязное и постыдное. Еще раз увижу – накажу!

Суровы были глаза Святослава, и Свенельд понимал, что полководец дважды не повторят своих слов. Он – настоящий воин. Будь он варягом, его бы воспели в сагах. Дружина беспрекословно повинуется всем его приказам и готова Святослава на руках носить.

А вот варяги? Они составляли седьмую часть войска, и сами напросились к великому князю Киевской Руси.

Святослав заплатил хорошие деньги и веско сказал:

– Станете отменно сражаться, заплачу втрое.

Блеск золота затмил извечную осторожность наймитов, и они сполна получили обещанную награду.

Свенельд уважал и… недолюбливал Святослава. Ревновал к его славе, его угнетало подчиненное положение. Он сам хотел властвовать и наслаждаться победами.

Но какие бы подвиги ни совершал Святослав, он, Свенельд, оставался в тени: Азия, Восток, Византия и Европа превозносила только полководца Святослава.

Пришло время, когда неприязнь переросла в ненависть. И Свенельд предал Святослава. Узнав о засаде печенегов, он ничего не сообщил об этом полководцу и увел своих викингов в Киев.

Владимир не встретил его с распростертыми объятиями: его не удовольствовал рассказ Свенельда, кой поведал, что послан Святославом за подмогой. У того оставалась горстка воинов, и никакая помощь уже не успевала. Отряд Свенельда должен был остаться на порогах.

Свенельд чувствовал холодок великого князя, и мечты стать ближним придворным Владимира повалились. Ненависть к отцу перешла на сына.

А тут еще и Ярослав подвернулся. Настырный мальчишка! Победами Святослава грезил. Рос смелым и отчаянным. Княжеский двор показался ему малым, на простор напросился.

Свенельду то на руку. Пусть княжич прокатится, да так, чтоб шею себе сломал. Не нужны варягам потомки Святослава. Им надобны покорные князья, из которых можно веревки вить. Что не удалось Рюрику, возможно удастся Свенельду. У него уже есть хитроумный план, как с помощью немцев и поляков поколебать могущество Владимира, а затем и скинуть его с киевского стола.

Жаль, что Ярослав расшиб лишь колено. Этот храбрый мальчонка ни о чем не догадался, а вот Владимир почуял неладное и, неожиданно для многих вельмож, бросил воеводу в поруб.

Свенельд грохнул по бревну сруба, опущенного в глубокую яму, кулаком и резко вскинул ноги в кожаных портках. Мыши юркнули в солому, но не пройдет и двух минут, как они вновь полезут на узника. Они малы, но голодны, у них острые хищные зубы, которыми перегрызают даже дерево.

Свенельд как-то видел, как из поруба вытянули мертвеца с объеденным лицом.

В порубе не только холодно и сыро, но и пахнет человеческим зловонием. Свенельду приходится ходить по нужде в угол сруба. Проклятье! И такое унижение приходиться терпеть самому именитому конунгу! Ты будешь жестоко отомщен, Владимир. Если бог Вотан поможет выбраться из этой вонючей ямы, то он соберет свою тысячу викингов, нападет на дворец и изрубит Владимира в куски.

У Свенельда засосало под ложечкой: желудок взывал к пище. Пора спускать обед.

– Караульный!

Гробовая тишина.

– Караульный!

Но голосу из кромешной тьмы через дубовые стены и дубового потолка-настила наружу не пробиться. Да и караульного нет: узник никуда не денется; никто не посмеет вызволить его из поруба без приказа великого князя.

Стражник сидит в особой караульне, защищающей его от непогоды – дождя, метели, зимней стужи. Караульня срублена в «обло», [11]11
  Обло, облый– круглый, закрученный. Рубить в обло– вырубать полукруглый паз в бревне для поперечного бревна.


[Закрыть]о десяти венцах. Внутри – глинобитная печь и единственное оконце, выходящее на темницу.

Служба в караульне – одна из легких, и служит в ней отрок из молодшей дружины. Утром, в полдень и вечером к нему приходит «малый» из княжеской поварни и приносит снедь. Добрая снедь, сытная, кожаный ремень, опоясывающий чрево, не обвиснет.

Другое дело – кормление узника, но оно скудное. Отобедав, стражник не спеша ступает к порубу, острием копья втыкает в единственное отверстие деревянной задвижки древко и спускает по веревке жидкое варево в железной посудине, – то щи из капусты или из рыбьих голов, то похлебку на горохе. Но прежде летит в поруб ломоть ржаного хлеба. Тут – самая забава для стражника. Он не любит варягов, кои наглы и разбойны, то и дело буянят на улицах Киева.

Стражник старается запустить ломоть в тот угол, из коего исходит тяжелый дух, а узник изо всех сил пытается изловить хлеб руками. Он отчаянно ругается, сыплет на голову караульного проклятия, но того и в три дубины не проймешь, знай зубы скалит.

Вместо меда и пива – баклага квасу. Никакого второго «блюда» узнику не положено, как не положены ему завтрак и ужин.

В послеобеденный час задвижка в деревянном настиле закрывается, и вновь поруб погружается в темь. Узник остается наедине сам с собой, со своими неутешными мыслями. Обросший, полуголодный, с воспаленными от бессонницы глазами. Через неделю-другую его начинают одолевать недуги, тело становится немощным, всё беспомощнее он отбивается от грызунов. Мысли притупляются, угасают.

Князь Владимир посадил Свенельда в ужасный поруб, кой назывался «холопьим». Однако были у Владимира и другие узилища – «тиунский» и «гридник». Если в первый он сажал смертников, то во второй – «годовиков», коему сидеть двенадцать месяцев. Из такого – каждый день убирали нечистоты, кормили три раза, в полудень поднимали крючьями потолочный настил, дабы узник подышал чистым воздухом, а чтобы он не замерз, в поруб кидали овчинную и медвежью шубы. Грызунов в тиунском порубе не было.

В таком узилище мог сидеть кто угодно – от холопа до боярина – лишь бы он не совершил проступок, кой бы привел в гнев князя Владимира. Здесь сидели за провинности, кои не угрожали ни семье великого князя, ни державе.

Гридник же – поруб для избранных, вернее, для членов княжеской семьи. В глубокую и широкую яму опускали сразу два сруба. Один был теплый, с глинобитной печью, с ложеницей и с висячим слюдяным фонарем, кой освещался восковой свечой, другой – холодный, в коем размещали для узника липовые кадушки с медом и солониной, берестяные туески с яблоками и грушами. По праздникам в поруб спускали даже вино. В таком порубе узник мог жить долгие годы.

Приказ Владимира для его бояр показался чересчур жестоким. На Свенельде, кажись, и повинной нет. Княжич Ярослав был предварен, что нельзя хлестать плеткой горячего скакуна, а он хлестнул, вот и понес его конь.

Но Владимир усмотрел в действиях Свенельда злой умысел: и спокойного коня заменил на строптивого, и ненужное слово подкинул княжичу преднамеренно. Кой же мальчонка не ощутит себя мужчиной, оказавшись на резвом, огневом скакуне? Несомненно, Свенельд должен ведать о последствиях, и он едва не лишил жизни сына великого князя. Аль не державная поруха?

Вот и пусть посидит Свенельд в «холопьем» порубе.

* * *

Две недели подле Ярослава находился княжеский лекарь Арсений. Натирал колено пользительными мазями, успокаивал:

– Слава Перуну, [12]12
  Перун– главный бог славянских язычников; бог войны, грома и молнии.


[Закрыть]что ногу от перелома уберег. Малость хромать будешь, но то не беда. На пирах в пляс пойдешь.

Часто к Ярославу заходил отец. Младший сын был его баловнем. Сейчас он один в его большом княжеском дворце. Старший сын сидел в Новгороде, второй сын – в Пскове. [13]13
  Всего же у великого князя Владимира будет 12 сыновей.


[Закрыть]

Владимир Святославич осматривал ногу, бранил за недосмотр Свенельда и также подбадривал Ярослава:

– Считай, сын, что ты принял первое боевое крещение. Раны, синяки и ушибы украшают мужчину. Я хочу тебя видеть славным полководцем.

– Как Свенельд?

Лицо великого князя подернулось хмурью.

– Никогда не упоминай мне об этом варяге. У тебя есть с кого брать пример. Мой отец, а твой дед до сих пор почитается непревзойденным полководцем. А ну-ка пойдем в мои покои.

Владимир взял сына за руку и повел в свою ложеницу. На бревенчатых стенах, застланных яркими коврами, было развешено оружие.

У Ярослава загорелись глаза. Чего тут только не было! Боевые топоры, копья, мечи, щиты и сабли, щедро украшенные позолотой и самоцветами.

– То оружье князя Святослава, добытое им у врага. Пройдут века, но слава о подвигах величайшего полководца не исчезнет из памяти людской. Твой дед погиб [14]14
  Святослав был убит печенегами в 972 году.


[Закрыть]за два года до твоего рождения. У Руси осталось еще зело много недругов, и я хочу верить, что внук Святослава достойно продолжит его дело и умножит русские пределы. Но для оного, Ярослав, ты должен весьма подробно узнать жизнь полководца, дабы в будущих войнах с врагами применять его ратное искусство и не повторять его редкие оплошки.

– Поведай мне о Святославе!

– Добро, сынок. Я повелю привести к тебе знатного книжника и летописца Феофила, кой и поведает тебе о жизни твоего деда.