Текст книги "Светотени (СИ)"

Автор книги: Валентина Лесунова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

   Взглянула на часы, до утра еще далеко, протянула ноги, укуталась пледом и увидела маму: она протягивает руки и улыбается, а вокруг ковыль серебрится, волнуется. Разбудил звонок, раздраженный голос Зои:

   – Расписание будем кардинально пересматривать. Я могу работать только днем. Старик – сердечник ни в какую, ночуй и все тут. Скоро родственники приедут, а пока подежуришь за меня, заплачу хорошо. Дед заплатит, – уточнила она.

   – Однорукий?

   – Нет, другой, щедрый, мне деньги дал на плитку в ванной. Ваня мастеров нашел, уже договорился.

   Пока соображала, кто такой Ваня, чуть не забыла о главном:

   – Но я не могу, вы же знаете, дежурю в магазине. Некому заменить, был бы жив отец.

   – Как хочешь. Придется с Коцо разговаривать.

   Послышалась угроза, или показалось, на душе стало тревожно, хотелось спать, закрыла глаза, но даже терраса не всплывала, только пол, а на нем багровый силуэт скрюченного человека.

   Если Коцо, то серьезно, он делает, что диктуют Ирина и Зоя. Хельга крестится, шепчет молитву, не может ни на что решиться, третья ночь не дома в такую погоду доконает ее. Если заболеет, Марат платить не будет. В центре платят половину зарплаты, она болеет нечасто, да еще не забывают о премиях к праздникам и традиционном наборе к Новому году: коробка конфет и шампанское в пакете с логотипом их центра: белые буквы к-о-ц-о на сером фоне. «Не хватает красного пятна», – сказала Майя. Хельга не согласна, но не спорит.

   О подарках хлопочет Ира. Иван Иваныч не вдается в такие подробности.

   Хельге кажется, что отношения супружеской пары не такие, не теплые, вряд ли там сохранилась любовь, поэтому он такой угрюмый и молчаливый.

   Первое время, как устроилась сторожем, думала, что Коцо из бандитов, настоящих, сидел, вышел, построил культурный центр. Не похоже, возражал отец, уголовники предпочитают другое строить, тот же магазин или гостиницу. Но он чего-то боится, с кем-то что-то не поделил, с кем-то не рассчитался, налетят в ее смену, не пощадят.

   Что-то в этом культурном центре нечисто, неправильно, – делилась она своими предположениями с отцом. Ведь не военный объект, зачем фонари и прожектор, сколько платить за одно только электричество. Если опасно, пусть выдаст оружие. Стрелять она умеет, в молодости служила в части недалеко от дома матросом, на складе приема и выдачи военной формы, надышалась запахами, но другой работы, кроме уборки в гостинице летом и торговли не было.

   Отец предположил, что в канцтовары могут залезть токсикоманы за клеем. Майя возразила: клей – вчерашний день, детишки сейчас при деньгах, могут себе позволить что-то поинтереснее.

   Хельга согласилась с ней, как-то забрела в центр города, проголодалась, зашла в кафе, цены нереальные, и одни дети, даже не подростки еще. Не по себе стало, как если бы в ее квартире оказалась стайка обезьянок. Хорошеньких таких, но им лучше на природе резвиться, а не накачиваться пивом и коктейлями.

   Клей нюхал Леша, одноклассник Майи. Худой, бледный, то рука, то нога в гипсе, подолгу хромал, вырос, сходил в армию, сейчас ничем не выделяется, всегда здоровается, Хельга не сразу узнает.

   Зоя объяснила, еще при Украине было, что доход Иван Иваныч получает в основном от аренды помещений. Сомнительно, не поверила Хельга, – сколько тех денег можно получить от психологов и руководителей кружков подготовки к школе. Родители на своих детей денег не жалеют, но не настолько, чтобы содержать весь этот шикарный двор и здания с башенками в готическом стиле как объяснила Майя.

   Дочери не нравится архитектура наших храмов, ей подавай соборы со шпилями. Монашка успокоила: еще не время, все придет, а ты молись. Когда она пришла первый раз, велела выключить свет и зажгла свечу, молилась долго, и Хельга верила, что поможет, что отец еще поживет, все будет хорошо.

   Монашка молилась, а он лежал тихо.

   Хельгу все мучили источники доходов Иван Иваныча, возможно торгует наркотиками или оружием или продает человеческие органы. «Перестань, – злился отец,– чего тебе, как хочет, так пусть и зарабатывает, платят каждый понедельник, радуйся». – «Неправильно все это», – отвечала она, но ничего конкретного, ни одного факта. С Зоей сомнениями не делилась, донесет, уволят, – любопытных не любят. Уборщица Вика объяснила, что Иван Иваныч был прапорщиком, вышел на пенсию и вот, раскрутился. А сколько их, отставников, с пузами, сидят по домам и в телевизор пялятся.

   Бывший муж, с пузом, любитель пива под телевизор, всегда был доволен собой, а владелец усадьбы Иван Иваныч на благополучного не похож. Дерганый, спросишь о чем-нибудь, вздрогнет, посмотрит невидящим взглядом, а сам думает о своем. Поворачивается и уходит, ни здрасьте, ни до свидания. Приезжает на своем шикарном лимузине, как говорит Зоя, и роется в снегу под деревьями, ищет орехи. Зоя тоже роется в снегу, тоже подбирает или сбивает с веток. Ивану нравится ореховый торт, – объясняет она.

   Торты пекли внизу, в подвале, и еще булочки и пирожные, – для бара, где-то на окраине. Но зимой посетителей мало, как-то удается договориться кормить экскурсионные группы или предоставляется зал для свадьбы или юбилея. Тогда Коцо ранним утром привозит смешливую Катю – повариху. Иногда она готовит с вечера. Окна выходят на другую сторону, света не видно, Хельга пугается, когда неожиданно Катя поднимается к ней с горячими пирожками, но только если нет хозяина. Их надо быстро съесть, чтобы не увидел, он появляется неожиданно, без предупреждения, в любое время суток.

   Как-то среди ночи разбудил звонок, пришлось открывать ворота, во двор медленно въехал хозяйский лимузин с дальним светом, гранит зловеще заблестел, как кровь на скотобойне. Из машины выпрыгнула юная девица в золотистой куртке, чем-то недовольна. Он ласково так уговаривал, солнышко, потерпи, все будет, как ты хочешь, но надо подождать. Ага, любовница, подумала Хельга. Вот почему угрюмый, боится, что жене донесут. Факт любовницы успокоил, тайна раскрылась.

   В следующее дежурство история повторилась, Хельга открыла ворота, пока лимузин въезжал во двор, вернулась на пост и увидела, что следом за девицей в золотистой куртке выползла Ира в черном костюме и понесла в подвал тяжелые сумки и сетку с картошкой. Чистить приехали, – догадалась Хельга. В куртке – дочь, Зоя говорила, что она – студентка. Из лимузина вылез Иван Иваныч, сверху видна блестящая лысина, а по бокам уши – бугорки, будто рога проклевываются. Поднял голову, глаза в тени, как в темных очках. Такой способен затопить подвал, чтобы скрыть следы преступления. Ей стало страшно за женщин.

   Он спустился вниз, через некоторое время Ира поднялась по ступеням, увидела ее и разочаровано спросила:

   – А разве не Зоя сегодня работает?

   Хельга поняла, рассчитывали на Зоину помощь. Ее не попросили, не своя. Конечно не своя, нечисть чует святость.

   Под утро они уехали, а ей приснился бородач с настороженным взглядом, как у Иван Иваныча. Ростом маленький, усохший, в костюме большого размера, плечи широкие, ноги короткие. Курит и прикрывает сигарету ладонью. Кажется, что дым идет из рукава. Заговорил голосом бывшего мужа: «Что уставился? Женщин не видел? А, задумался. Нормальные мужики не задумываются».

   Не поняла, к кому обращается, и вдруг из темноты вышел ее умерший брат. Маленький мужичонка исчез, муж, одетый по форме, в фуражке, обратился к брату: «Развелись, коты – кастраты, дела делайте, а не сидите пеньками».

   Помнит, весной приснилось, степь тогда уже расцвела, а запомнила, потому что в апреле бар был продан. Что-то с документами не в порядке, обнаружилось при переоформлении. Тогда заморочек было много, Хельга с отцом тоже переоформляли документы на квартиру и получали российские паспорта – особая гордость, это вам не синие корочки с трезубцем, это Россия. У Хельги до сих пор, как слышит это слово, слезы наворачиваются на глаза. На что черствый отец, и то пробило на слезу в день референдума.

   К Иван Иванычу стоит приглядеться повнимательнее, дочь отправили учиться, он свой долг выполнил, почему бы не найти женщину по душе. Хорошую, правильную женщину.

   Уговорила себя, позвонила Зое и согласилась приехать, надо выручать, но может задержаться, пусть подождут.

   Утром повезло: на час раньше пришла Люся, выдала щедрой рукой просрочку и отпустила домой. Хельга накормила Юлу и передала ее соседке вместе с йогуртом.

   Дежурство начиналось в шесть вечера, нагрузилась так, что еле тащила две сумки: в одной туго свернутое теплое одеяло и подушка под спину, в другой свитер и шуба, пахнущая Пушком.

   Пропустила неимоверное количество переполненных маршруток, решила брать штурмом, люди возмущались, – намучилась с этими сумками. На выходе чуть не оставила ту, что с шубой. Какой-то мужчина помог, выкинул прямо в лужу, и на этом спасибо. Снег почти весь растаял, сыро и холодно.

   В хозблоке на столе белела записка: «Прошу починить чайник!!!» – крупным зоиным почерком. Хельга переменила сапоги на отцовские утепленные ботинки, достала одеяло и подушку и уже примеряла шубу, вошла бухгалтер Татьяна в куртке нараспашку, полная, широкоплечая с большим животом и маленькой грудью. Приятное круглое личико, сестра Ивана Иваныча или нет, неважно, – обычно улыбается, сейчас серьезная, но настороженности не вызвала. В хозблоке сумеречно, возможно, показалось, что Татьяна с завистью посмотрела на хельгину фигуру: тоже не худышка, но грудь торчком и заметная талия сглаживают излишки жира в других местах.

   – Не надо больше приходить, – тихо сказала Татьяна. – До Хельги не сразу дошло, ведь она ничего плохого не ждала. – Пойдемте, я вам заплачу за смену.

   – То есть, вы меня увольняете?

   – Да, по распоряжению Иван Иваныча, – говорила спокойно, не впервые, что ж, случается.

   Вышли на свет, лицо Татьяны непроницаемое, поднялись на второй этаж в бухгалтерию. На стене перед входом табличка: «Пост номер три».

   Ира сочувственно посмотрела на нее:

   – Вы уж извините, Зою вы не устраиваете, она у нас старейший работник, мы не можем ее уволить. За расчетом приходите в понедельник, – повернулась к Татьяне: – Не забудь дать объявление в «Курьер».

   Что говорится, не пришлась ко двору. А еще пирожными кормила.

   Вещи в сумку не помещались, отчаялась, хотела оставить, кое-как засунула, руки дрожали, обидно, неужели не могли заранее предупредить, как-то все ненормально.

   Дома расплакалась, Майя обняла ее.

   – Мать, ты что? Уволили? Но ведь мы не голодаем. От деда остались деньги, на одни проценты можно жить.

   Хельга тяжело вздохнула.

   Поздно вечером легла спать, но уснуть не могла, терраса с круглым столиком и плетеным креслом не представлялась. Зато возник дикий пляж из детства, она плавала наперегонки с братом, потом пекли картошку на костре, отец пил водку, морщился и запивал домашним квасом собственного приготовления. Пил и нахваливал, наливал всем, но Хельга отказывалась, не нравился бледно-желтый цвет, как моча.

   Утром разбудила Зоя.

   – Что, уволили? А я тебе работу нашла. Два часа в день и те же деньги. Друг ногу сломал, нужно помочь. Если подойдешь, подольше задержишься. Не то, что ты думаешь, только посмей залезть ему в штаны, сходишь в магазин, приготовишь еду. Делов-то. Записывай адрес.

   Она назвала улицу Кипарисовую, на другом конце города, час на дорогу. Хельга послушно записала, но название улицы не понравилось, кладбищенское дерево, решила не соглашаться.

   Дочь взяла Юлу с собой в училище на практические занятия, рядом посидит, порисует, а потом сходят в детский парк. Хельга ждала их к обеду, а пока занялась уборкой. Окунула тряпку в ведро и замерла, грязная вода стекала на пол, почувствовала, когда проникла в матерчатые тапки, и намокли носки.

   Деньги нужны, очень, на одни краски сколько уходит. Не голодают, если что, помогут родственники зятя, но с выговором: прежде чем рушить семью, надо было думать, чем дитя кормить.

   Футурология

   Он резко проснулся, открыл глаза, увидел во тьме зеленый огонек и подумал: вот и смерть пришла. Лежал долго, пока не сообразил, что блестел глаз зайца, – ярко-рыжий плюшевый подарок Алисе на пятилетие. Елена спросила, откуда деньги на зайца, хотела купить торт, он вывернул карманы, грошей нет. Пришлось признаться, что игрушку подобрал на мусорке.

   Всплыло, когда дочь была взрослая, во время очередного семейного скандала узнала правду от матери, игрушка перекочевала под навес у туалета. Петр отчистил и поставил на полку. Алису предупредил, чтобы не трогала, дух зайца священен для их семьи, просто так сказал, игрушка ему нравилась. Она усмехнулась, слышала о тотемных животных, ее, видимо, подкинули, потому что в ней дух волка.

   Пусть не обольщается, в детстве он ел зайчатину, как известно, человек есть то, что он ест.

   Жена завелась на тему поедания кур и коров, Алиса подхватила, их не переслушаешь, он показал на уши, не слышит, и удалился на крышу.

   Первый подарок дичью Петр получил, когда ему исполнилось пять лет. Утром в день его рождения пришел сосед – охотник и попросил позвать именинника. Когда Петр вышел, протянул ему тушку зайца, держа за уши, так сказать, в честь юбилейной даты. Тушка неестественно вытянулась, мертвая мордочка свесилась набок, мать раскричалась: совсем разум потерял, спасибо, что догадался кровь смыть. Именинник убежал в комнату, а мать с соседом о чем-то тихо заговорили в прихожей.

   В субботу к праздничному столу было подано жаркое необычного вкуса. Ничего особенного, уверила мать, курица немного жестковатая. Петр понял, обман, но ел, гостям, соседским детям, тоже нравилось, просили добавки. Только отец отказывался, не для его зубов, хотя легко разгрызал грецкие орехи.

   На следующий год сосед снова подарил зайца, Петр догадался, когда увидел, что у Мани сменилась подстилка из белой заячьей шкурки.

   Серенького котенка отец принес зимой в сильный мороз, маленький комочек умещался на его ладони. Мать раскричалась и выбросила котенка за дверь. На отчаянный писк вышла соседка, учительница, стала возмущаться, разве можно быть такой бессердечной, котенок прошмыгнул в квартиру и забился в угол под диваном.

   Оказалась кошечка Маня, больная, долго лечили. Петр спал с ней, отец пытался запретить, боялся, как бы глаза ребенку не выцарапала, сгонял ее с кровати.

   Однажды, когда он вошел в детскую, Маня набросилась на него и через брюки глубоко впилась когтями в ногу. Отец пытался стряхнуть, но не получалось, потянулся за стулом, Петр схватил ее, прижал к груди и почувствовал, как напряженное тельце расслабилось, шерсть пригладилась, кошечка замурлыкала.

   Нога долго заживала, Петр боялся, что Маню выбросят, но этого не случилось, отец восхищался смелой кошкой, – защитница сына, не хуже собаки.

   Отец был добрым, мать справедливой, осуждала Розу за то, что била дочь по голове, из-за этого женщины ссорились, пока не расстались окончательно. Мать вмешивалась, если кто-то кричал на ребенка, бесконечно повторяла: детей бить нельзя, от этого они болеют, – и приводила в пример Лиду.

   Петр ехидно спрашивал: если у него болят уши, значит, били в младенчестве по ушам? А если бы по голове?

   Глухота волнообразно настигала его и отступала. Мигрень периодически настигала мать, и однажды Петр, следуя ее логике, предположил, что дед, который умер задолго до его рождения, был злой и рукастый. Она покраснела, заикаясь, стала выговаривать, как можно, ведь папа был святым, ведь таких больше нет. Сюрприз: дед святой, а внук впервые слышит.

   – Ты мне о нем не говорила. Я думал, меня в капусте нашли, – пошутил он.

   – Он был хороший, ласковый, умел все делать, мастер на все руки, пришлось, мама умерла рано, на его руках остались четыре дочери и сын.

   Сентиментальные подробности Петра не интересовали.

   – Но ведь он где-то работал.

   Глаза матери забегали, она не знала, что ответить. Он наугад спросил: «Наверное, в церковь ходил? В то время все были верующие». «Да, да, – обрадовалась мать, он не только был мастером, но и возглавлял общину при местной церкви. Насмотрелся на попов, очень сильно их ругал. Но был глубоко верующий и не прощал никому плохих поступков».

   Петр так и не добился, кем он был. Плотничал? Был кузнецом, а, может, строителем? Все – все умел делать.

   Упрек отцу, его хватало только на поход в магазин за коньяком и шоколадом для сына.

   У матери был брат Ваня, пропал задолго до рождения Петра, она вспоминала его, и голос теплел. Петр по крупицам вытянул из нее историю, как отец Андрей (так она называла отца) выгнал сына из дома за то, что он что-то украл у соседа. Что? Ерунду какую-то, она не помнит. Петр не поверил.

   Сохранилось фото Ивана в буденовке. У Петра такие же голубые глаза и такой же прямой нос. «Сходство с тобой поразительное», – повторяла мать. Несчастный Ваня сгинул, где, как, неизвестно. Так не бывает, вокруг люди, кто-то что-то видел. Нет, сгинул, как, неизвестно, – будто она вызубрила по бумажке и впадала в ступор, когда он пытался вытянуть из нее хоть что-нибудь.

   Если сложить исторические события того времени, будущую карьеру отца, в том числе партийную, возможно, дед Андрей был священником. Просматривалась драма между глубоко верующим отцом и сыном – красноармейцем. Петр хотел подтверждения или опровержения, обращался к отцу и долго слушал плохой пересказ учебника истории.

   Историю знать нужно, чтобы представлять, почему одно сохраняется, а другое безвозвратно уходит. Одно храним, от другого избавляемся. Но как говорит Ефим: мир постоянно меняется и не всегда в лучшую сторону, но меняется, и нет смысла привязываться к прошлому. Живи в ногу со временем.

   Легко сказать, если прошлое лезет из всех щелей.

   Он с трудом поднялся с дивана, постоял, опираясь на костыль, шагнул к окну. Небо на востоке пожелтело, снег на дороге превратился в грязь, – пугающая тишина, как обычно бывает, когда утихает ветер, все замирает, и не знаешь, чего ожидать. Погода меняется, на море шторм, под напором бури ломаются деревья, рвутся провода, ноют старческие кости, а он сидит дома и, как дурак, восхищается стихией, радуется, хотя по идее радоваться надо, когда тихо. Посмотрел на календарь, самый короткий день в году, на часах нераннее утро.

   Он хотел чаю, еда не лезла в горло. Спуститься к жене? Наверное, еще спит, лучше не будить, пока лихо тихо.

   Мог позвонить Егору, но следом явится Алиса, ее нельзя пускать, выметет вместе с мусором, – сбудется мечта спустить его на первый этаж и поселиться здесь вдвоем с мужем. Все вложила в свой бизнес, понадеявшись, что родители скоро умрут. Умрем, куда деваться, случится скоро, но не сейчас.

   Егор уже не тот, как раньше: женщины истерили, а они вдвоем отсиживались на крыше с пивом и вяленой рыбой. Дверь закрывали на засов и сидели тихо, чтобы их не застукали. На прощание довольный Егор жал руку и обещал скоро вернуться.

   Зять был мастеровитый, на истерики баб не велся, жене не подчинялся. Потом появилась машинешка, стал покладистее, но права голоса еще не лишился. Но когда дочь подарила ему самогонный аппарат, все, пропал мужик, разве что следы ее не целует. За жену он ее отцу глотку порвет. И раньше был немногословным, а теперь все молчит, Елена бояться стала, мало ли что у него на уме.

   На крыше вдвоем уже не сидели, зять смотрел волком, презрительно кривил рот, а дочь кричала на всю улицу: «Эй, Хоттабыч, ты живой еще?» Елена одергивала: нельзя так, ведь родной отец.

   Сосед Саня называет его ласково, Карлсоном. Раньше лез в драку, просто так, под плохое настроение, пакостил, как мог. Теперь друзья.

   Петр с трудом доковылял до двери, выглянул – у соседей на дорожке от крыльца до туалета лежит снег, почему-то не тает. Веры нет. Почему ее нет? Может, Саня покалечил, поэтому такой услужливый. А как еще думать, если в любую погоду в любом состоянии она с утра чистила дорожки, изо дня в день, из года в год. Но даже покалеченная, что бывало, чистила дорожки.

   Ее отсутствие тревожит, чудно как-то, Саня сам полез на крышу, принес вино, когда такое было.

  .

   Жена не стучит по трубе, дочь к нему не лезет. Куда все подевались? Где Вера? Хоть какая была бы защита от Алисы. Что ей стоит вдвоем с Егором, взломать дверь? Но при соседке не станут выбрасывать все, что под руку попадется, включая отца.

   Свою дочь он знал хорошо, цели будет добиваться любой ценой. Не в него и не в Елену, скорее в его мать: взялась за что-то, доведет до конца, ни есть, ни пить не будет, идеальная чистота, все на своем месте, после ее смерти нечего было выкидывать.

   Петр подозревал, что рыжеволосая, зеленоглазая мать из немцев, пока не сообразил, что тогда он тоже немец, но стремления к порядку в нем нет.

   Он зачерпнул из трехлитровой банки ложку меда, полезно для костей, но без горячего чая едко-сладкая масса застряла в горле. Есть не хотелось, голод легко переносил, считал, если ничего не делает, обойдется водой или чаем, лучше чай. Увы. Может, Саню позвать? Где Вера? Что он с ней сделал?

   Раньше бывало, гонял ее по всей улице, бил, вмешивалась милиция, она отказывалась писать заявление. Тихая, лишнего слова не скажет, забитая. Однажды сосед, пожилой отставник, его забор впритык к Петру, но участок на параллельной улице Олеандровой, сцепился с Саней: сколько можно материться, издеваться над Верой, кругом женщины и дети, с собаками общаются куда ласковее, чем этот погоняла со своей женой. Саня схватил бревно и швырнул через забор, никого не задел, а мог. С тех пор к нему пристала кличка Погоняла. Жену продолжал ругать, но вполголоса.

   Трезвым он бывал только утром, долгое время работал на винзаводе, выйдя на пенсию, стал производить свое вино. Летом опрыскивает виноград, едкий запах доходит до крайних домов, но никто его не ругает, за неудобства платит соседям вином. Когда мать была жива, одаривал ее шампанским.

   В конце лета и осенью на Санином участке розовые гроздья мускатного соблазнительно свисают со специальных подпорок, так и хочется отщипнуть виноградину размером со сливу.

   Гроздья на фоне голубого неба напоминают знаменитую картину Брюллова. Но вместо розовощекой итальянки над забором неожиданно возникает широкое лицо, почти черное от загара, – явление Сани с кривой ухмылкой, предназначенной соседям. На ум приходят герои славянских мифов: водяные, лесные, домовые и прочая нечисть. Загорелые руки с кривыми пальцами – щупальцами тянутся к нежному винограду, а Елена смеется: «Ты, Саня, на черта похож».

   Саня попросил сделать фото с виноградом, ни у кого в округе такого нет. Петр согласился, но с условием, только натюрморт. Нельзя портить кадр. «А кого можно?» – робко спросила Вера. Петр присмотрелся к ней, чернобровая, кареглазая, с нежным румянцем, красивая. Но Саня только посмотрел, и она скрылась в доме.

   За фото Петр получил деньгами, невиданный случай. Деньги для них – святое.

   Саня сам срезает грозди, сам выжимает сок, моет бутыли, соблюдает сложную технологию, готовое вино переливает в поллитровые стеклянные бутылки. По субботам Вера несет вино постоянным покупателям в сумке, перед праздниками возит на тележке на рынок. Встает рано, чтобы быстро продать и заняться домашними делами.

   Петр помнит, когда спали вдвоем с женой на первом этаже, Вера почему-то шла не по тротуару, а прижавшись к их дому, как будто чего-то боялась. Огласки? Но все знали, что она торгует вином. Петр уже не спал, но еще дремал и каждый раз пугался, когда вдруг появлялась в окне ее темная голова. Сказать ей не решался. Уж очень нравилось санино вино: густое, в меру сладкое, забористое. Но Саня даже не дегустирует, считает, что любое вино вредно для желудка, пьет только водку. Петру сует бутылку втихоря, чтобы Вера не узнала. Вера тоже сует бутылку и оглядывается, чтобы муж не увидел.

   Вот и думай: кто кого боится. Ефим объяснил: в семейных отношениях не все так однозначно, как кажется, одним словом, диалектика как уступка аналитического суждения воображению.

   Как-то Петр решил сделать групповой портрет соседей, Саня был при галстуке, но вид имел дремучий, откуда-то из глухих мест, может, сидел, о себе не говорит. Вера тоже не распространяется, родом из Закарпатья, но там из родных никого уже не осталось.

   До ухода на пенсию Саня вставал на работу рано утром, вечером возвращался всегда пьяный, будто лесом пробирался, где ползком, где пригнувшись, спотыкался на ровном месте, но не падал.

   В сарае у них раньше были куры, в клетках под навесом кролики. Тоже продавали. Деньги складывали на приданое дочери. Девочка симпатичная, если бы не нос хоботом, еще больше вытянулся, когда села на диету, ничего кроме капусты, все лето ходила по саду с тарелкой салата и жевала, Петру казалось, что слышит хруст. Повезло, нашла себе мужа, под стать отцу. Саня с зятем подрался и выбросил все клетки, фиг вам, а не куры с кроликами.

   Петр тоже пытался разводить кроликов, но все погибли, кур еще цыплятами съела жена. Не учел, что все самому надо делать, кроме него рабов в доме нет.

   Когда с родителями решали, кому жить на южной, а кому на северной стороне дома, Елена сказала, они сибиряки, им южное солнце не полезно. Мать стала возмущаться, зачем тогда переехали, вмешался Петр: будущим детям нужно солнце, чтобы расти.

   Родительская половина дома граничила с участком Сани. С ним сразу начались конфликты. Он отхватил себе целый метр от их земли, дорожка к крыльцу сузилась, не проходил даже боком шкаф для одежды, пришлось его разбирать. Еще построил двухметровый забор, считал, что прав, зачем ему, чтобы соседи смотрели из окон, как он отдыхает у себя во дворе. Петр пошел выяснять, вернулся с синяком под глазом.

   То, что Саня возвел забор, закрывающий обзор, ничего не меняло: на северной стороне солнца не бывает. Но бетонная стена – тоскливое зрелище. Со временем Саня попытался скрасить, перебросив на родительскую сторону вьюнки. Они густо разрослись, и мать восхищалась яркими цветами.

   С Урала в товарном вагоне пришли доски для пола, их привезли к дому поздним вечером и сгрузили у калитки, наутро их не досчитались. Петр потребовал у Сани вернуть доски, они снова подрались. Петру пришлось обращаться в травмпункт с разбитой головой. Маленькая Алиса кричала, плакала, потом заболела пневмонией. Тогда завели для охраны собаку.

   Через десяток лет он по приглашению впервые переступил порог Саниного дома и удивился наброшенным на пол домотканным половикам и потертым коврикам, непорядок, на Саню и Веру не похоже. Позже проанализировал и понял, к его приходу накидали, скрывают, что доски ворованные. Как бы он их узнал, сто раз крашенные – перекрашенные, что говорится, на воре шапка горит.

   Мирная жизнь наступила, когда приехал отец. Саня сильно впечатлился, еще бы, у старикана вся грудь в орденах и медалях, – первое время после переезда отец выходил из дома в темном строгом костюме, и это в июле, в самое пекло.

   Отец игнорировал соседа, не прощал драку с Петром: украл доски, не доказано, но больше некому, а когда сын справедливо потребовал их вернуть, избил. Какой он украинец, – возмущался отец, – голова большая, ноги кривые, – в детстве рахитом болел, потому что кормили картошкой и капустой.

   Партийный опыт помогал отцу быть дипломатичным с соседями, но он так и не примирился с Саней, проходил мимо и не здоровался. Зато Саня выкрикивал: «Здравия желаю, товарищ начальник!» и низко кланялся. Не здоровалась Вера, на отцовское «Приветствую вас» не отвечала и ускоряла шаг

   Саня психопат, – сказал Ефим как припечатал.

   Петр считал, что время Сань ушло, вымрут, как когда-то неандертальцы. Единственная его заслуга: образованная дочь, окончила местный университет, но по специальности не работала. Устраивалась ненадолго, родила дочь и теперь ее воспитывает.

   Ефим посмеялся: жадный до денег и рабского труда Саня – наше будущее. И как в воду глядел.

   Елена застучала по трубе, мир ожил. Стук не прекращался, пора за чаем, сдвинул гири, приоткрыл крышку, заглянул, дочери не видно, спустился, Елена протянула тетрадь с записями отца. Откуда? Когда он выставил на крышу макулатуру, тетради не было, только газеты. Алиска нашла в старых бумагах, значит, проникла в мансарду и рылась.

   На обложке рукой отца: "Дедлих Ф.Т. «Моя жизнь и труд», открыл тетрадь, чернила на первой странице побелели от сырости, смог прочесть отрывками: «...не только бюрократия и волокита, но и мошеннический способ обмана всех вышестоящих ... аргументы против меня вымышлены и абсурдны с целью дезинформации...», посмотрел на Елену.

   – Что-то интересное? – спросила она.

   – Ерунда, возьму, почитаю. – Он прихватил чайник и стал подниматься по лестнице.

   Она замахала руками, широко открыла рот: визгливые всполохи, ох уж эти женщины, такие непоследовательные: зачем давала, если не хотела? Если давала, значит, хотела, тьфу, от Ефима заразился.

   Приоткрыл дверь мансарды, проверить, стало ли теплее на улице, увидел Веру, обрадовался, помахал ей, она тоже махнула, но слабо, не похоже на нее, сгорбилась и мелкими шажками двинулась к крыльцу.

   Хлебнул чая и встал у окна, чтобы лучше видеть, в середине тетради текст хорошо сохранился. Корявый почерк отца прочитывался легко, привык уже.

   "В 1915 году солдатки, проживающие на горе Табакиновка, обратились в волость построить колодец на этой горе. Мужья на фронте, дома дети, корова, носить на коромысле воду почти полкилометра в гору тяжело. А если гололедица, как коровам спускаться и подниматься.

   Группа женщин и поп Антоний нацепили на грудь иконки, и волость выдала документы жаждущим.

   Там, где отец взялся рыть колодец, техники безопасности тогда не знали, поставили будку с иконой, и горела лампада. И еще нас кормили.

   Отцу по договору барин Миричанский должен дать стельную телку и 30 пудов кукурузы зерном. У нас семья большая, детей 16 человек. Нам помогал брат отца Федор, но весной 16ого его забрали в царскую армию. Отец копал один, другие боялись лезть в эту глубокую могилу.

   Колодец закончили осенью 1916 года. Но барин отказался платить за работу по той причине, что мало воды в колодце. Этот колодец и сегодня работает.

   Нас ждала голодная смерть. Отец пригрозил барину топором – за это полагалась ссылка в Сибирь, поэтому стал скрываться в лесу. А мы, дети, пошли по миру.

   Мать отрезала нам по куску хлеба и вручила через порог. Это для того, чтобы не возвращались домой. Мне было 7 лет, я ушел на станцию. Как жил, опустим это.