Текст книги "Светотени (СИ)"

Автор книги: Валентина Лесунова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

   Хотелось горячего чая, крепкого, свежезаваренного, но электричества все еще не было. Нужно ждать, когда ветер перестанет наматывать провод на ветки дерева. На одной ноге не спуститься: ступени скользкие, как бы другую ногу не сломать. Вода в чайнике есть, обойдется, еще не съедены пирожки с картошкой, но в горло не лезли, чаю бы.

   Сидеть он не мог, кое-как оделся и выполз на крышу. Веры не видно, нарушился привычный порядок, ведь должна знать, что он сломал ногу, нужна помощь, не похоже на нее. Вот и Саня появился на крыльце. Петр, держась за трубу, застучал по крыше костылем, – услышал, поднял голову, улыбнулся, помахал рукой. Скрылся в доме, вышел с пластмассовой бутылкой вина, показал пальцами, что идет к нему. Петр приложил ладонь к сердцу, поклонился и в изнеможении прислонился к трубе, стало легче. Саня быстро поднялся по лестнице, ступени мокрые от растаявшего снега, но уже не такие скользкие.

   «Где Вера?», – спросил Петр, приняв вино. Саня согнулся и прижал ладони к правому боку. Понятно, приступ печени.

   Что ж, вино даже лучше чая. Жизнь прекрасна и удивительна, нога уже не болела, и появилась надежда, что в записях что-то есть, что-то такое, пусть не на миллион, но на приличную сумму. Под санино вино Петр продолжил чтение:

   «Медицинский диагноз: ишемическая болезнь сердца, атеросклеротический и постинфарктный кардиосклероз, склероз сосудов головного мозга, катаракта глаз, я нетранспортабелен, нуждаюсь в постороннем уходе». Дата: 1975, отцу 66 лет, моложе Петра.

   В тот год отец начал проводить канализацию, соседи его не поняли: что за необходимость, привыкли по нужде ходить в ведро, а потом выплескивали на огород, и вот такие помидоры росли.

   В их огороде тоже росли гигантские помидоры размером с дыню – колхозницу, любимый сорт матери, их надо было подвязывать, чтобы не ломались ветки. После того, как появилась канализация, пару раз покупали навоз, но дорого, сейчас собирают только мелкие абрикосы и кислый виноград. И розы, много роз, их разводит дочь.

   Отец начал копать траншею у дома, почва скалистая, приходилось бить кайлом, Петр заволновался, – после двух инфарктов. Но отец недаром был много лет руководителем, – заявил, что канализацией будет владеть единолично. Тогда заволновались соседи, забегали, сбросились на экскаватор и трубы, даже что-то приплачивали, чтобы он высиживал в длинных и темных коридорах очередную подпись под разрешение подключиться к городской канализации. Седые волосы, гладкое худое лицо, добрая улыбка, – он производил хорошее впечатление на чиновников.

   «Советская власть есть власть фактов», – прочитал он и взглянул на часы, если явится Ефим, что делать, показывать или нет эти бумаги. Показать надо, но лучше не спешить, как-нибудь позже, когда сам разберется.

   Друзей в городе отец не нашел. Военные пенсионеры собирались на скамейках и вспоминали Египет, Порт – Саид, Порт – Фуада, Карибский кризис, – дружественные похлопывания, глаза загорались как у молодых.

   Выпить не с кем, жаловался отец, трезвенником он не был. После того, как попал первый раз с приступом в кардиологию, бросил курить, но не пить. У него всегда была припасена в графине из розового стекла водка, настоенная на лимонных корках.

   Петру что-то было нужно в родительской половине, он вошел в комнату и наблюдал, как отец прополз по ковру в сторону серванта, шустро так, достал бутылку водки и хлебнул из горла, довольно крякнул и опять приложился.

   – Батя, ты чего? – спросил Петр.

   – Чего, чего, сердце болит, ходить не могу, качает, попросил у Муры налить стопочку, не захотела, – пожаловался он.

   Петр помог подняться, отец шагнул, топнул ногой, другой, развел руки в стороны и изобразил присядку, лицо порозовело, заулыбался, приступ сняло, как не было.

   Если бы Петр сам не видел, не поверил бы. Посоветовал держать водку поблизости. От Муры разве спрячешь, она найдет, она такая, глазастая. Чем плохо жить с женщиной, помешанной на чистоте, она всегда все замечает. Но Петра послушал и ставил на ночь бутылку у дивана, утром уносил под крыльцо за бочку. Ни разу не попался, у матери было плохое обоняние из-за гайморита.

   Первый инфаркт чуть не убил отца, мать долго ухаживала за ним как за ребенком. По совету врача носила в больницу шампанское. Ничего удивительного, Петра тоже лечили от пневмонии шампанским.

   Отец прожил восемдесят один год благодаря матери. Она пережила его на пятнадцать лет и умерла, полгода не дожив до девяноста.

   Возбуждение зашкаливало, алкоголь бурлил в крови, хотелось общения. Елена стучала по трубе, что-то чувствовала, недаром жена, вместе в горе и радости. Накинул куртку, выполз на крышу, нет, не одолеть. Вернулся в мансарду, решил спускаться коротким путем. Пудовые гири на крышке были накрыты коробками, чтобы не спотыкаться о железо. Коробки отбросил, но гири сдвинуть одной рукой, опираясь на здоровую ногу и костыль, не получалось, боялся наклониться и упасть. Догадался сесть и, действуя костылем, сдвинул железо в сторону. Ржавые гвозди выпали легко, откинул крышку, облако пыли осело, скакнул на ступень, держась за перила, притянув ногу в гипсе, жена привстала на диване и помахала рукой.

   Не было случая, чтобы она чего-то испугалась, никогда ни при каких обстоятельствах не видел страха на ее лице. Со временем решил, что у нее небогатое воображение, поэтому и не боится ничего.

   Осторожно спустился, радуясь, что ступени ничем не заставлены. Видимо, дочь недавно пыталась залезть к нему.

   – Что случилось? Нога болит? – громко спросила жена и выключила телевизор.

   – Нет, за чаем.

   – Врешь, я же вижу, что-то случилось.

   – Папку нашел.

   – Ту самую, где миллион? Я же говорила, Тамарка не брала. Зачем ей? А ты, нет, украла и все тут.

   – Да, виноват, плохо подумал.

   – Не часто ли плохо думаешь.

   Петр допил чай и заспешил к себе: если она заведется, от криков у него заболит голова. Если бы кричала, как пела, нет же, поток фальшивых нот, даже глухота не спасает.

   Пока полз по ступеням, решил преждевременно не расстраиваться, надо прочесть весь текст, сто сорок страниц, что-то полезное найдется, хотя бы воспоминания, можно мемуары выпустить.

   Он перелистывал страницы, много чертежей, технических описаний, списки фамилий, перед каждой буква "т", легко догадаться: «товарищ». А вот уже ближе к теме: «Право вознаграждения в установленном порядке переходит по наследству».

   Медленно просматривал каждый лист, стараясь не упустить, того, что близко его касалось, нашел переписку: "Москва, лично председателю центрального совета всесоюзного общества изобретателей и рационализаторов от члена профсоюза с 1928, ветерана труда и партии, рационализатора с 1930 Дедлиха Федора Трофимовича

   Заявление

   «О необоснованной задержке выплаты мне вознаграждения».

   Имейте совесть, вышлите мне хотя бы удостоверение как наследственный документ сыну".

   1977 год, отец уже жил здесь, и они были единой сплоченной командой, противостоящей женской анархии.

   Петр знал, что отец вел переписку с Москвой и заводом, советовался с Ефимом как юристом, хотел, чтобы ему заплатили по авторским удостоверениям с 1956 года. Ефим отказался: «Дед, ты опоздал. Так не бывает, чтобы затаился, вылез, когда стало неопасно, пенсионер, не уволят, и захотел в дамки». «Посмотрим», – ответил отец.

   «Не обращай внимания, – посоветовал ему Ефим, – старческий маразм, у них есть целый отдел работы с письмами, сам понимаешь, нормальные люди писем не пишут». -

  «То есть как? А почта для чего?» Ефим пожал плечами.

   На двадцать восьмой странице переписка закончилась. Петр перелистывал чертежи и описания, обещая себе потом разобраться, остановился на оглавлении: «Мои предложения для улучшения жизни всей страны»

   "Я предлагаю новым генеральным секретарем КПСС назначить женщину. Поясняю: женщины живут дольше мужчин, они скромнее по своей природе, отсюда экономия на похоронах. В масштабах страны огромная сумма, которую можно разумно потратить.

   О ком слагают песни? О любимой. О ком рассказывают анекдоты? О тещах. Про тестя я не слышал. Памятка мужчинам: наблюдать за женщиной и действовать на опережение. Скорость и сила спасут нас от порабощения".

   Резко потемнело, читать невозможно, Петр лежал и думал: отец их всех провел, миллион – фигура речи, чтобы не мешали писать, то есть водить ручкой по бумаге.

   Мать ругала отца: переехали не для того, чтобы он занимался писаниной, а вместе гулять по Приморскому бульвару, дышать морским воздухом, ходить в кино, – райская жизнь пенсионеров. Но он отмахивался: если женщин слушать, мы бы не выбрались из пещерного периода.

   Для писанины, как говорила мать, был выделен угол полированного стола с хрустальной вазой на крахмальной салфетке с вышитыми анютиными глазками. Для отца было постелена газета, но он часто переходил границу и мял салфетку. Иногда возмущался: в доме, построенном на его деньги, ему не было места.

   Это случалось нечасто, но вводило мать в шок, и она безропотно убирала салфетку с вазой, заодно шерстяной ковер с пола, чтобы он мог спокойно проходить в комнату в любой обуви. Отец не выдерживал и просил все вернуть на место. Он ценил домашний уют. Петр подозревал, что это был его пунктик, поэтому не разрешал матери работать. Она уволилась после его рождения и на Урале не работала ни дня. Знакомым объясняла, муж не отпускает на работу, потому что ревнивый, на что отец отвечал: Мура всегда мечтала сыграть роль Анны Карениной. Скорее Дездемоны, – думал Петр.

   Отец нырял в прошлое, как в море с глубоководными обитателями и дном, усеянным ракушками. Друзья Петра устраивались в торговый флот, кроме денег привозили кораллы и экзотические ракушки. Отец восхищался ими, надо же, как природа устроила, чем глубже, тем затейливее. Мать не считала их украшением гостиной, предпочитая хрусталь. Зато кораллы и ракушки скапливались в гостиной Петра, Алиса их продала. Продавала все, что плохо лежало.

   Грохнула гиря, кто-то из своих. На всякий случай сгреб листы и сунул папку под подушку. Прежде чем открыть, зажег свечу.

   Зоя с рюкзаком за спиной тяжело переступила через порог, сбросила ношу на пол и задвигала накрашенными губами.

   – Сегодня ты поживее, быстро мне открыл. Голодный? Ничего не вижу, фонарь только на улице, во дворе темень, с трудом поднялась к тебе. Мне некогда, вот тебе еда, вино, две бутылки, мед, закусь. Твоя молчала, может, померла. – Он пожал плечами. – Я договорюсь с кем-нибудь из напарниц, будут тебе помогать, Коцо обещал платить, – она протащила рюкзак до стола, споткнувшись о коробку, накрывшую гири, и повернула к выходу.

   Дождался, когда Зоя вышла за калитку, проследил, как она брела по скользкой дороге, опять похолодало, открыл Каберне, жадно выпил, налил еще.

   Зойка утомила. Что-то в ней было такое, героическое, нет, скорее, шалая, быстрая в молодости, скорая на ногу. Куда делось, карикатура, но все та же шалая, непонятно, чего ожидать от нее, каждый раз новое.

   Жена предсказуемая, может, поэтому не бежал от нее, потому что терял слух, сюрпризы ни к чему. И еще жена никогда, почти никогда не жаловалась. Кричала, обличала, но на жалость не давила.

   Оскал буржуазии

   Смена в магазине начинается в восемь вечера, можно приходить и к девяти. Время было поспать после ночи, но день прошел бестолково, хваталась то за одно, то за другое. Взялась прятать в шкафы одежду, хлам по всей квартире, даже с холодильника свешиваются юлины колготки, – кое-что убрала и вспомнила, нужна теплая одежда для будки, вытащила сложенное, нашла старый свитер и кроличью шубейку с кошачьим запахом. На ней любил спать лохматый и дымчатый, под цвет шубы, Пушок. Его не стало еще при маме, даже отец переживал.

   Майя убежала на пять минут, но задерживалась, Юла хныкала, ждала маму, попросилась к Анне, там интереснее. Хельга полистала альбомы для рисования, Майя старательная, но пока не проявила себя, только копирует. Все впереди, талант раскроется, расцветет, картины будут покупать, жизнь наладится.

   Приготовила обед, явилась дочь, тростинка – кровинка, с ней Юла, лепила снежки на детской площадке с Анной. Хельга хотела обсудить рисунки, но дочь дернула плечом, не в настроении, увела Юлу в ванную и скрылась в комнате. Почти сразу заговорила по телефону: «После всех потерь (кто умер? Хельга схватилась за сердце, ах, да, развод) меня потянуло к вечности, долой барахло, да здравствует минимализм».

   Что ей еще остается, квартира бывшего мужа, все вещи остались там, даже игрушки не разрешил забрать, ведь Юла приходит в гости.

   – И как тебе в вечности? Все устраивает? – не выдержала Хельга, когда дочь вышла из комнаты.

   – Подслушивать нехорошо, – привычно ответила Майя, думая о своем.

   Юла попросила краски, долго смешивала их, до рисования не дошло. Она часами выжимает из тюбиков на картонку разноцветную массу, энергично взбивает кисточкой, как яйца для омлета, ее обязанность. Получается лепешка цвета грязи. Результат Хельгу шокирует: во что превратились недешевые краски, но запретить не в состоянии, Юля кричит до посинения. Тяжело видеть ее вдруг постаревшее лицо без губ с бледно-голубыми пятнами на щеках. Бесы одолели, – шепчет Хельга и начинает креститься, но Юла еще сильнее заводится, швыряет и ломает все, что под руку попадается. Хельга не выдерживает, закрывается на кухне и пьет пустырник.

   Врач советовала не перегружать нервную систему ребенка, не ругать, лучше рассказать что-нибудь веселое, но у внучки плоховато с юмором, в бабушку, – усмехается Майя.

   Хельга водила Юлу к детскому психологу, он объяснил, что у девочки недостаточно развито воображение, практически его нет. В школе, особенно в старших классах, будут трудности с учебой.

   Иногда нет воображения, а иногда бывает, еще какое. Прошлой весной Хельга гуляла с внучкой по степи, где в детстве собирала ромашки и встречала маму после работы. Ромашки попадались, но нечасто, в основном росла полынь.

   В апреле после пасхи распушался ковыль. Маленькая Хельга и мама стояли на пригорке и любовались серебристыми волнами до самого горизонта. Степь как море, – восторгалась мама.

   Пришли с внучкой, а ковыль еще не распустился, Хельга расстроилась, наверное, экология плохая. Что-то зашевелилось в траве, почудилась змея, схватила Юлу за руку и потащила к гаражам. Внучка упиралась и все спрашивала: «Что там?» – «Потом», – отмахивалась Хельга. Зашли за гаражи, пришлось сказать, ребенок не отстанет, пока не объяснишь. Юла тут же показала укушенный пальчик. И это называется, нет воображения.

   Про пальчик долго вспоминала. О разбитых коленках быстро забывает, часто падает на ровном месте, ушибается, говорит, что не больно. Может съесть лимон как яблоко и не поморщиться. И еще чеснок с солью и без хлеба. Приходится прятать от нее все острое и соленое.

   Жаль, в центре психологов не стало, Хельга бы водила внучку, ей нравились милые молодые женщины, нравилось, что занятия проходили на ковре, только вдоль стены стояли детские стулья. Психологи тоже сидели на ковре в кругу детей, что-то показывали и рассказывали, а малыши свободны, кто ползал, кто игрушку ломал, ни разу не видела, чтобы ссорились или дрались. Сейчас бы Юлу к ним, научили бы с детьми играть, а то стоит у детской площадки, сложив по-взрослому ручки на груди, и наблюдает, как другие бегают. Хельга вовлекает в игру, но она так и остается в сторонке. Что-то мешает, какой-то барьер, хочется со всеми, а не умеет. Где психологи, куда делись, даже Вика не знает. Ни психологов, ни беременных, ни детей, а Вика довольна. Она и тогда убирала помещения, и сейчас, но сейчас лучше, есть чем поживиться, то пирожное оставляют, то сладкую воду. Только чай – кофе не трогать, остальное, пожалуйста.

   При Зое было, Хельга в очередной раз вспомнила о психологах, куда могли деться, Вика раздраженно ответила:

   – Куда – куда, на Украину. Нам они не нужны, как-то жили без них. И теперь заживем неплохо.

   – А беременные? Им что, учиться уже не надо?

   – Атож, пусть в церковь ходют, пользы больше и беременным и семейным молиться о покровителе, – она кивнула на небо.

   Зоя недоуменно посмотрела на ветки ореха, дошло, усмехнулась:

   – На небе кроме птиц ничего живого, да еще самолеты с ракетами летают.

   – Ты что, не веришь? – возмутилась Вика, – бог есть, однозначно, иначе, кто нас создал.

   – Родители, – Зоя резко повернулась и направилась в хозблок заваривать свой чай.

   – Притащила от любовника торт в коробке, хоть бы поделилась, – тихо, чтобы не услышала Зоя, пожаловалась Вика.

   Хельга старается не пропускать службы в храме, советовала дочери, но та усмехнулась: «Много ты выходила, хоть бы мужа нашла себе». Да, надеялась, сколько машин у храмов собирается по праздникам, как бы ни уставала, службу стояла от начала до конца. Один мужчина назначил свидание, гуляли по центру, зашли в кафе, он заказал ей шоколадное мороженое. Перед расставанием спросил, почему развелась с мужем. «Муж другую нашел, попроще, – сказала она, – испугался моей духовности, неверующий был».

   Больше мужчину не видела. Сходила к гадалке, оказался женатый, хотел попользоваться Хельгой, но бог миловал. Гадалка та самая, что раньше сказала: бывший муж был приворожен женщиной, да так, что уж ничего не сделать, – кровью. «Убил кого?» – ахнула Хельга. «Нет, менструальной, самое сильное приворотное зелье, сильнее не бывает, сильнее только смерть. Хочешь приворожить?» Хельга отказалась. На алименты не подавала, но он и без того материально помогал Майе до ее замужества.

   Дочь говорила по телефону, сначала тихо, потом все громче, Хельга невольно прислушалась.

   – Как выглядит вечность? Пусто, в смысле, не на что смотреть. На себя? Но там нет зеркал. Только чувствую. Что чувствую? Холод. Свет? Он там не нужен. Почему? Не почему, а зачем, повторяю, не на что смотреть... и не на кого, свет нужен нам на любимых смотреть.

   Если дочь проходит мимо трюмо в прихожей и не смотрит на свое отражение, значит, в депрессии. Скорее бы лето. А ведь Майя права, когда мерзнешь в будке, кажется, что так будет вечно.

   Из комнаты дочери доносилось: "Любовь это чудо, может случиться, если повезет, или да или нет. Как ни старайся, или есть или нет... Кто мне нравится? Умелый... Скульптор? Это ты скульптор? Хочешь им стать? Так стань же. Когда у меня будет особняк с парком, приглашу тебя украсить аллею от дома до моря. Так что старайся, учись. А лучше осваивай сантехнику, драгоценный мой.

   Хоть бы кто ее замуж взял, – Хельга крестится, – спокойнее была бы. В последнее время требует книги выбросить, раздражают, только место занимают, зачем их держать, зачем хранить, есть ноутбук, и достаточно. Но техника ненадежна, сегодня есть, а завтра сломается. Что делать? Смотреть на голые стены? Электричество тоже ненадежно, раз и отрезали провода, как уже было. Полгода без света сидели. У кого есть деньги, покупали генераторы, ставили на балконы, шумело так, что ночами невозможно было уснуть.

   Дочь увела Юлу в свою комнату, Хельга прилегла. За стенкой пели. Чистые женские голоса в одной тональности. Что-то про Христа. Там живет слабоумная и ее мать. Потом запела девочка – подросток, наверху, и в тон ей слабоумная. Музыкальная перекличка, но уж очень заунывно. Тоска такая, будто в плену, хочется вырваться, вдохнуть полной грудью, не дает сердечная боль, сунула под язык валидол, задремала и увидела на зеленой поляне трех медведей, грубо вылепленных из глины: глыбу – папу, чуть меньше маму и круглого как колобок сына. А вот бегемотик – любимая игрушка Майи в детстве. Папа – медведь приказывает: «Бегом, быстро – быстро, на перекличку, в шеренгу становись», – она очнулась и услышала голос дочери: «Мой руки, я тебе сказала, всю грязь чтоб смыла. Вон сколько намесила». Все краски извела, придется опять покупать, – расстроилась Хельга. И стала собираться на работу в магазинчик под громким названием «Супермаркет».

   Одноэтажное здание под магазин построил Марат, служил здесь в армии, так и остался, но вскоре часть помещения оборудовал под пивной бар, площадь скукожилась, в торговом зале не пройти, подсобка меньше Хельгиной кухни. С баром тоже заморочки, во дворах то разрешают, то запрещают, поэтому нейтральная вывеска: «Живое пиво на розлив». Для местных чуть в стороне под навесом столики.

   В Супермаркете начал работать отец. После выхода на пенсию (завод закрыли) он работал в столовой, добирался маршруткой, катером через бухту и автобусом. Постарел и устроился в магазин, мамы уже не было, денег катастрофически не хватало, Хельга нянчилась с Майей. История повторилась: когда Майя вернулась с семимесячной Юлой, была напряженка с деньгами, Хельга стала работать с отцом, дежурили ночью по очереди, подгадывали так, чтобы кому-то оставаться дома с Юлой. Юлечка – свет в окошке, изменила деда до неузнаваемости, таким улыбчивым и ласковым Хельга отца не знала.

   Майя была в таком состоянии, что ее нельзя было оставлять одну с дочкой. Не делала ничего плохого, просто забывала покормить, сменить памперсы, не слышала, что дитя плачет. Была рядом и не слышала. Соседка не выдерживала. Приходила, успокаивала Юлю.

   Хельга знала, почему сбежала от мужа с двухмесячной Майей, потому что из защитника он превратился в психопата – алкоголика. Но почему дочь ушла от мужа, так и не поняла.

   Хельга помнит, когда тут стояли послевоенные бараки, туалет на улице, самое страшное воспоминание из детства, пол под ногами шатался, и она боялась упасть в дыру с дерьмом. Потом возвели ряд сталинок из пяти домов. Со временем построили двадцать пятиэтажек. После перехода в Россию начался строительный бум: девятиэтажки, детсад, школа, – строители зачастили, удобно, – и магазин и бар рядом. Раньше в магазине очередей не было, а сейчас много покупателей. Но другая беда: воруют подростки из новых домов, стайкой набегают, одни у кассы долго считают мелочь, чтобы расплатиться за сухарики или сладкую воду, отвлекают внимание кассиров, другие воруют, разбегаются, хохоча, ясно, что-то украли. Не отпугивают даже таблички «Внимание! Ведется видеонаблюдение».

   Понятно, что никакого видеонаблюдения нет. Марат перестал доверять: не пойман не вор, но если что-то украдено, под подозрением весь коллектив.

   При отце было украинское сонное царство, летом повеселее, много отдыхающих при деньгах, зачем им воровать. Полгода отдыхающие разнообразят ландшафт, как говорил один из друзей Хельги, полгода одни и те же лица, если бы завелся вор, давно бы вычислили.

   Одним из первых, когда еще не было «Супермаркета», открылся киоск, вскоре попытались ночью обворовать, разбили стекло, украли булочки, в другой раз – шоколад и сухарики. Хулиганили подростки, так просто, ради развлечения, их вычислили быстро, и все утихло. Сейчас народу прибавилось, говорят, в городе уже миллион, выйдешь из дома и, чтобы дорогу перейти, пережидаешь, когда поток машин спадет.

   Хельга работает на пару с Анатолием, ночь через две, симпатичный дядька моложе ее, немного инфантильный, так ей показалось, из тех, кого надо насильно женить, иначе до них не доходит. Нерасторопный, жаловалась Люся, жена Марата, но куда деваться, сын друзей, помогли в трудное время, вот и приходится такого работника терпеть. Хельге он нравился, даже непрочь была выйти за него замуж. Если сложить его и ее зарплаты, вполне терпимо. Он бы огород вскопал, навес отремонтировал, может, вагончик какой поставили на участке. Размечталась, а нерасторопный оказался женатым. Случайно узнала, прошлой зимой, а ведь давно вместе работают.

   Анатолий пришел в магазин, когда она утром задержалась после дежурства, ждала просрочку. С ним женщина в светлой шубке, натуральной, но не норка, на улице холод, а она без головного убора, чуть розоватые волосы завиты и уложены в прическу молодости хельгиной мамы. По убеждению отца с тех времен женщины разучились красоту наводить. Ходят почти голые, забыли, что скромность украшает женщину. Да еще эта привычка все вокруг и в том числе себя фоткать. Майя сочувствовала ему: алкоголь противопоказан, женщины недоступны, старость не в радость.

   Женщина взглянула на Хельгу, что-то поняла, взяла Анатолия под руку и сказала ему с улыбкой, Хельга не услышала. «Отстань!» – грубо произнес он и выдернул руку. Женщина повернулась и вышла из магазина. Как в ускоренном показе: счастье (отец говорил, что счастливы только наивные дурочки) – разочарование (без веры, без надежды, постылая любовь, никого не обманешь) – уход (хлопнуть дверью, конец фильма).

   Хельга не переносит хамства, поэтому ушла от мужа, не прощала отцу, ушла бы тоже, но некуда. Поэтому не пожалела, что Анатолий женатый, что ж, найдет себе другого.

   Когда от человека ничего не нужно, складываются легкие доверительные отношения, так случилось с Анатолием после сцены с его женой. «Что это значит?» – спросила Майя. «Не подведет» – «Как будто ты, мать, президент». – «Ты не понимаешь, он мог бы украсть и обвинить меня». – «Ему никто не поверит, нам за глаза просрочки хватает, не успеваем съедать».

   Просрочка держит, иначе бы не выдержала скакать с одной ночной работы на другую в любом состоянии, даже при высокой температуре. Кошка у подъезда всегда встречает ее, вон как отъелась молочкой и рыбными консервами, что вдоль, что поперек, шар из меха. Юла тискает, а кошка терпит.

   Хельга спит в подсобке в двух креслах в окружении бутылок с минералкой и сладкой водой, пей, сколько влезет. Не пьет, чтобы в холодный туалет не бегать.

   Так хотелось спать, что уснула почти сразу, укрывшись пледом. Но вскоре проснулась, почудилось, что за воротами кто-то прячется, кто-то лезет через забор, в том месте, где раньше была пустошь, а сейчас вырыли глубокую яму под фундамент. Вспомнила, что она не в будке. Но сон вещий. Гора желтой земли выросла до второго этажа. То, что скрывается под землей и под водой, ее пугает. Страшные чудовища, разная нечисть, недаром ад внизу. Монахиня предупреждала, что бесы могут влезть по трубе через унитаз, поэтому крестится перед дверью туалета.

   Отец лежал и все слышал, когда монахиня уходила, требовал, чтобы ее больше тут не было.

   Что она могла? Бессонные ночи измотали, некому было помочь: дочь уехала на пленэр, внучку отправили к свекрови. Вот и прислали небеса помощь в лице монахини Варвары, если бы не она, Хельга бы не выдержала. Плохо, что отец не дожил до пенсии, ведь монахиня обещала, что будут еще две пенсии. Что уж тут, молилась на совесть, не жалела себя. Недешево стоили ее молитвы. Бог ей судья. За неделю до смерти отца исчезла, как не было.

   Отец умирал долго и страшно. Соседка Анна не выдерживала его криков, стучала по трубе. Хельга прибегала к ней, вдвоем вызывали скорую. Приезжали, ставили укол, ночью опять кричал. Снова вызывали скорую, ставили укол, успокаивался до утра. Хельга просила положить его в больницу, но ей отвечали, чего вы хотите, от старости лекарств нет. Так и умер без диагноза. Когда вспоминает об этом, дочь злится, двадцать первый век, неужели ничего нельзя было сделать?

   Вопросы без ответов. А бывают ответы без вопросов? Это как советы давать, когда не спрашивают, – страна советов.

   Плохо, что ссорились перед его смертью. А ведь зажили дружно, отец жалел ее, особенно когда она стала убирать часть дороги вдоль забора, осенью, потому что Оксана отказалась после того, как Иван Иваныч облил ворота вонючей жидкостью, Маркиз чуть не умер. Хельга мучилась, но работала, боялась, что иначе ее уволят. Тротуар и дорога были усеяны листьями с тополей, она их сгребала и складывала в черные пакеты, вывозил сам Иван Иваныч, не лимузином, а авто попроще. Отец уговаривал уволиться, когда она жаловалась на боль в пояснице, найдем что-нибудь ближе. Но Хельга привыкла и боялась что-то менять в своей жизни. Он особо не настаивал, сам такой же был. Лучше терпеть, чем менять.

   Подметала после ночи, проведенной в будке, поясницу схватывало так, что не могла выпрямиться, доплачивали, но все уходило на лекарства. Спасла русская весна, теперь уборкой занимается городская служба. Иван Иванычу приходится платить много, но порядка стало больше.

   Почудилось, или в самом деле кто-то ходит по крыше. Кому нужно? Со стороны сарая доносятся голоса. Но всех заглушает Оксана, протяжно и ласково зовет своего Маркиза. Голос благозвучный, для храмового пения, но под него жутковато просыпаться. Она открывает глаза и видит пластиковые полторашки на боку, сложенные как дрова, и не рассыпаются: опыт – объяснил Марат.

   Только задремала, кто-то позвонил у ворот, или Иван Иваныч или кому-то срочно нужны документы, вскочила, наткнулась на гору, бутылки врассыпную. Чертыхнулась, схватила сумку с телефоном, не случилось ли чего дома, нет, светился номер Зои.

   – Привет. Спишь?

   – Уже нет.

   – Приходи сегодня на замену Надьки. У нее высокая температура, лежит в лежку. А я занята.

   – Не знаю, – тянет Хельга, ищет предлог отказаться.

   – Знаю – не знаю, приходи и все. Мне не разорваться, один в лежку, встать не может, у другого по ночам сердечные приступы, надо быть рядом. А тот, который вроде согласен, хоть сейчас в ЗАГС, ревнует, ему тоже нужно внимание. И еще друг ногу сломал. Мне не разорваться.

   – Майя вечером будет занята, с внучкой надо сидеть.

   – Соседка посидит.

   Зоя отключилась, а Хельга попыталась сложить бутылки, но не вышло, раскатывались, руки тряслись, плохо соображала от недосыпа. Спать третью ночью подряд не дома, да еще в холоде, так и заболеть можно следом за Надеждой. Зое это не грозит, она на особом положении, днем сидит в будке, сверкая золотыми сережками и кольцами на толстых пальцах, ночью спит на диване в хозблоке. Там сторожа переодеваются, там теплее, потому что металлическая дверь плотно закрывается, и включен электрочайник. Чайник раз в неделю, а то и чаще, сгорает из-за дряхлой электропроводки. Ира ворчит, но покупает новый. За этим строго следит Зоя. Чаепитие святое, она бродит с чашкой крепкого зеленого чая между деревьями или по тропинке от сарая к бывшему магазину канцтоваров, на гранитные плиты сейчас старается не ступать, чтобы не поскользнуться. Чашку оставляет то на бордюре, то на ступеньках будки, – знак того, что присутствует, даже если ее нет, значит, скоро появится. Иногда к чаепитию присоединяется Иван Иваныч. «Хозяин» – называет она его с интонациями восхищения, радости встречи и сочувствия. Такая она, позитивная, вот только непонятны материнские нотки. Нет, не родственница, – отрицает она и загадочно улыбается. Неужели то самое? Хельга представляет толстую Зою и Иван Иваныча, оба голые, лежат на диване в сарайчике – бесовское зрелище, даже копыта мелькают, даже рожки проклевываются на его лысине. Фу, гадко, грех какой, но от картинки тепло растекается по телу, сколько лет живет без мужчины.