Текст книги "Светотени (СИ)"

Автор книги: Валентина Лесунова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

   Бр-р-р это как холодный душ, бревна не видишь в своем глазу, товарищ. Книги умные читаешь, размышляешь, а появилась женщина, потрясла голыми грудями, и скопытился. Правильно организованный ум не справился с чувствами. Петр посмотрел на часы, Хельга опаздывала.

   Тамары нет, умерла, и Александра об этом ему уже писала, но до него не дошло. Родные хуже врагов, зачем прятать письмо с известием о смерти Тамары, какой смысл в этом?

   Он почувствовал сухость во рту, лихорадило, чай не согрел, укрылся одеялами и попытался уснуть. Ощутил движение, кто-то трогал голову, нет, шарил под подушкой, – над ним стояла дочь, луна слабо освещала лицо, но достаточно, чтобы увидеть ее характерный профиль. Искала папку, Елена ей доложила, охота началась. Он резко сел, она отпрянула, схватилась за сердце.

   – Уходи, убирайся, еще явишься, я сожгу все бумаги, подожгу дом, я вас уничтожу!

   Он включил свет, дочери не было. Почудилась? Папка на месте. Болела голова, больно глотать, на столе термос с чаем, запах малинового варенья. Пить не стал, такая дочь отравить способна. Он ее боялся.

   Сомнительно, чтобы Елена по своей инициативе передала ему письмо. Зачем? Чего от него ждут? Запахло баблом?

   Или Елена теперь на его стороне? Поняла, что после его смерти ее ждет дом престарелых? Деловая дочь будет лить крокодильи слезы, она из так любит, так любит, но никакой возможности ухаживать, бизнес поглощает все время.

   Для папки нужно искать другое место, под подушкой ее легко найти, надежнее отправить все это Александре, пусть историки разбираются. Даже в биографии отца, написанной им самим, путаница, казалось, что тут сложного: он из бедноты, советская власть дала образование, работу, счастье в личной жизни. Но не так все просто.

   В году восемьдесят шестом, в самом начале перестройки отец сидел на скамейке под кипарисами и громко из-за глухоты ругал Сталина, Хрущева и всю их рать, а также рассказывал желающим слушать, что он из зажиточных крестьян. Их семью раскулачили.

   Ефим шел из своей адвокатской конторы домой и остановился послушать: забавно, что седовласый старичок благообразной внешности (не узнал Федора Дедлиха, хотя уже встречались) признается, что он из кулаков. Такая откровенность была в диковинку, да и сейчас не очень распространяются об этом.

   Неожиданно к скамейке подошел молодой человек в цивильном, но с военной выправкой, и показал корочки.

   – Прошу пройти со мной, – обратился он к отцу.

   – Что? Ты мне, щенок? – Отец замахнулся на него тростью.

   Молодой человек отступил, а отец быстрым шагом направился к дому, размахивая тростью как саблей.

   Ефим отказался говорить, где проживает этот антисоветчик, первый раз его видит, откуда он знал, что в наши ряды затесался недобитый белогвардеец, ведь Сталин их всех уничтожил, – и тоже удалился. Потом возмущался, мелкота пошла, не то, что в наше время, почему не догнал старого Дедлиха? Эта молодежь только позорит контору.

   Дома отец хорохорился, попивая водку, настоенную на лимонах, а мать разволновалась, что случалось с ней редко, – на всю жизнь въелся в память чемоданчик на случай ареста. При Хрущеве его использовали для хранения носков, на всякий случай, вдруг пригодится, выбросили при переезде. И вот опять.

   Петр не сразу поверил Ефиму, потому что собственными глазами видел запись в трудовой книжке, что отец с шестнадцатого года, то есть с семи лет батрачил пастухом.

  Помнит, как они ездили в деревню за справками, ходили по избам, им накрывали столы, гуляли до утра, Петра оставляли у богомольной бабушки Даши, спать ночью мешал свет лампадки, даже не свет, а зловещие отсветы на иконе.

   Ему позволительно такое, потому что технарь, что с них взять, при любой власти останется технарем, – позавидовал отцу Ефим.

   Отца – изобретателя Петр не воспринимал, не случалось видеть его с молотком или с отверткой. Мать ругалась: какой же ты изобретатель, если ничего не умеешь делать. Дом был на ней, сама делала ремонт, белила и красила, научилась менять пробки в счетчике, справляться с засорами в трубах, Колю – сантехника не дождаться, он или в запое или лечился. Уставала, устраивала отцу скандал. Он уходил на завод, спал на диване в своем кабинете. Она звонила первая, говорила, что беспокоится, ждет его на обед.

   Отец жаловался, что ему с пятьдесят седьмого года не доплачивают, а ведь он своими мозгами столько людей спас, буквально спасал.

   Он показывал Петру скрепленные удостоверения в половину стандартного листа с гербом и печатью по типу школьных грамот за хорошую учебу. На обороте некоторых написано отцовской рукой: вознаграждение – 0, или получено 5, 10, 50 рублей.

   Сорок удостоверений перьевой ручкой, одним почерком, с фигурными изгибами и завитушками, возможно, женской рукой. Вычурность пропала на втором десятке, появилась небрежность – декаданс сменился примитивизмом: буквы как в школьных прописях, за исключением предлога "в" – длинный червь под током высокого напряжения. Петр понял, что прислали их, когда, выйдя на пенсию, отец вступил в переписку со всей вертикалью власти.

   – Могли бы не жалеть бумаги, ведь это тебе не участие в спортивной эстафете между цехами, – посочувствовал Петр.

   – С трудом добился, но мало, их должно быть сто сорок четыре.

   Точная цифра внушала доверие, возможно, отец придумал такое, за что человечество ему будет благодарно. Но мир устроен так, что слава достается не первому, а тому, кто не прячется.

   Отец сам виноват, что не платили, в пятьдесят седьмом ему было сорок восемь, Сталин уже умер, мог и побороться, но нет, затаился, молчание – золото, лучше не высовываться, дождаться, когда и на нашей улице будет праздник. Люди умирают, а завод вечен.

   Отец рассказывал, что комиссии действовали как знаменитые тройки, приговор один – расстрел на месте, Петр засмеялся, тогда отец порылся в папках, вытащил пожелтевший от времени лист с мутными подписями и печатью, и прочитал вслух: «Ваше предложение отклонено по решению партийно – технической конференции». Петр не уловил, отцу пришлось объяснять: «Секретарь парторганизации решает, принять – не принять твое предложение, а чертеж вверх ногами держит. Такого не было нигде в мире».

   Петр знал, что фанатиком строя отец не был, потому что умел думать. Как-то обедали на кухне, Петр небрежно отозвался о Пражской весне, ему было двадцать лет, отец бросил ложку, зло сказал: «Не лезь туда, в чем не разбираешься» и ушел на завод.

   Петр учился в школе, только пришел из школы, услышал, как кто-то приехал к подъезду на мотоцикле. Немного погодя застучали в дверь ногами. Мать открыла и увидела огромный ящик, надвигающийся на нее. «Посторонись», – она не успела ничего сказать, громила под два метра обошел ее, поставил ящик на кухне и удалился. Оказались помидоры и яблоки.

   Потом выговаривала отцу, зачем дает адрес бывшим убийцам, зачем берет их на работу.

   Отец возражал: «Какой же он убийца, отсидел много лет ни за что, надо было выживать, поэтому он такого вида, посмотрел бы я на тебя после отсидки ни за что. Советская власть есть власть фактов. Мы все про всех узнаем».

   У него хранилась фотография стены дома, на которой было нацарапано: «Дедлих – кровопийца, украл наши премии».

   – Ты зачем ее хранишь? – спросил Петр.

   – Для истории, – ответил отец. – Это факт, и с ним надо считаться, а не игнорировать чьи-то мнения, потому что они тебе не нравятся.

   Увы, про головастого Дедлиха Петр слышал только от соседа Василия.

   Он сидел дома один, мать куда-то ушла, что случалось редко, ему нравилось быть одному, вдруг кто-то позвонил, так не вовремя, решил не открывать, услышал голос Люси: «Петя, открой, помоги отца в дом внести». Подумал, еще смена не закончилась, а Вася напился.

   У дома стояла машина с крытым кузовом, в таких возили солдат на военный полигон. Из кабины выпрыгнула женщина в белом халате поверх телогрейки, за ней шофер.

   Василий с бледно-фиолетовым лицом лежал на носилках в кузове. Рядом с ним бледно-зеленая Клавдия с полузакрытыми глазами, как подбитая птица.

   – Почему вы привезли сюда, а не в больницу? Им же плохо.

   – Ничего страшного, оклемается, пить больше воды, отравление угарным газом, не первый раз.

   К ним подошел сосед, втроем понесли носилки, следом врач вела Клавдию, Люся плакала.

   – Клюковка у вас есть? – спросил сосед, – а то я принесу.

   – Есть, много, спасибо, – Клавдия закивала головой и чуть не упала, врач удержала ее.

   Вернувшись с работы, отец возмущался, сколько лет травятся на рабочем месте из-за гнилых труб, надо все менять, но никто ничего не хочет делать. Поставили дежурного с носилками и успокоились. Надышался, все поплыло, на ногах устоял, работаем дальше, если нет, уносим в здравпункт, а там как повезет.

   За бутылкой портвейна Василий подтвердил, есть и носилки и дежурный, бывает, что умирают. В этот раз сосед был на грани, еле откачали в здравпункте. «Почему привезли не в больницу?» – спросил Петр. Клавдия засмеялась, вроде умный, а не понимает простого: если попадают в больницу, то кому-то из начальников придется отвечать.

   "Сколько лет рискуете? – спросил Петр. – «Как приехали из деревни и устроились работать. Клавдия была беременная Люськой, поэтому дочь умом тронутая. Да и Клавка на такой работе тоже умом тронулась». Петр спросил, не тронулся ли он. «Нет, помогает алкоголь, дезинфицирует. Полезнее всего клюква на водке, врачи советуют».

   Отец обещал Василию, что этого больше не случится, пусть не его участок, пусть ругают его, что лезет, куда не просят, но нельзя, чтобы гибли люди.

   Дедлих придумает, он головастый. И придумал, на том участке открыли буфет, чтобы в обеденный перерыв не бегали по холоду в столовую и не простужались. Но были недовольные, потому что их лишили доплат за вредность.

   Отец рассказывал Ефиму, что был комиссаром батальона (на фронте два месяца до эвакуации завода из Харькова в Нижний Тагил), выступал с последним словом при захоронении (голос у него был громкий). Это был тяжелый период жизни: подчиненные тебе люди погибают, а ты не можешь их защитить. Поэтому сам себе поклялся делать все возможное, чтобы у него не было ни одного смертельного случая, и клятву исполнил.

   Петр проникся, Ефим нет, авторитет завоевывается кровью, а такие речи от слабости.

   Смерть от угарного газа бывала нередко, и не только на заводе. Сергею можно верить, его мать работала статистиком в горбольнице, число задохнувшихся в среднем не менялось. Смертность, уменьшаясь в одном году, в следующем на столько же увеличивалась.

   Трагедии случались в зимние праздники в частных домах с печным отоплением или в садовых домиках, – владельцам садовых участков хотелось отмечать на природе, особенно Новый год.

   Такая история случилась со Светланой Гнатюк, секретаршей отца. На Новый год ее пригласила подруга с улицы Зеленой, застроенной индивидуальными домами, тот район называли частным сектором. Наутро пришли знакомые и увидели пять трупов, шестая, Светлана, подавала признаки жизни. Ее откачали. Она долго лежала в больнице, отец навещал ее, информация от Сергея. От него же: врачи давали плохой прогноз, с мозгами не в порядке, жить будет, но недолго.

   Отец перевел ее из секретарш в чертежницы на полдня, оформил ее на полный рабочий день, и никто не настучал. Вскоре ее перевели на инвалидность.

   В то лето, последнее перед отъездом в Ленинград, она все дни сидела у открытого окна с полуобнаженной грудью и смотрела на небо. Он брал с собой немного сигарет, мать продолжала давать на карманные расходы, но на пачку в день ему не хватало, – останавливался напротив ее окна и ждал. Иногда она замечала его и кричала на всю улицу: «Сынок, угости сигаретой! – Он подходил, она требовала всю пачку, – Тебе курить вредно, мал еще». Никто не смеялся.

   Петр все реже видел ее в окне, потом встретил ее мать. «Света угасла», – сказала она и заплакала.

   На похоронах его не было, отца тоже, но родственники не обиделись, компенсировал деньгами.

   До отъезда Петр прислушивался к разговорам родителей, вдруг мелькнет ее имя, всматривался в отца, как он, переживал или был рад, что, наконец, все закончилось. Ничего такого не заметил, только стало тише, некоторое время не приглашали гостей, субботними вечерами закрывались в кухне, ни смеха, ни песен. Пару раз он видел покрасневшие глаза отца, тот почувствовал его взгляд и сказал, что-то стал хуже видеть.

   А ему снился один тот же сон о Светлане. Он в комнате с паркетным полом, застекленная дверь, окно, ослепительный свет, странное чувство, что голубое сияние в нем, прорывается через пальцы, блекнет и слабо высвечивает людей в белых одеждах, белых людей в белых одеждах, во всем белом в белесом окружении. И вдруг яркая женщина в красном платье с белыми лилиями поворачивается к нему, улыбается, ямочки на щеках как у матери, но моложе ее, и волосы темные, машет рукой, ее закрывают белые одежды. Но ненадолго, обтекают ее, как утес в бурной реке, а она смеется и машет ему, – ничего не бойся, я рядом, я с тобой.

   16 Валькирии

   Когда дочь поступила на психологический факультет местного университета, был такой эпизод в ее жизни, Петр стал читать Фрейда, искал детские травмы, не нашел, шутил: травма в том, что ее не было, он не ревновал мать к отцу. Даже соглашался с ним, что на женщин не надо обращать внимания, если бы их слушали, сидели бы в пещерах. Но со временем понял, всего лишь крылатая фраза, удивила – восхитила и улетела. Отец сам в это не верил, кем бы он стал без женщин. В начале пути его путеводной звездой была Александра. Потом она привела ему мать, спутницу жизни. Были еще кометы, но быстро улетали, только Светлана задержалась, отец не мог ее бросить.

   У Фрейда прочитал о бессознательном, оно управляет нами, появляется во снах. Так просто и приятно: спишь и видишь сны, потом роешься в сонниках, даже ленивая Елена увлеклась, главное, не думать, а что она ему говорила.

   Попытался разобраться в психотипах Юнга, прошел тестирование у дочери, не все понял, вернее, мало что понял, но интроверта за собой застолбил. Алиса одобрила, похоже: прежде чем ему на что-то решиться, надо подумать, но это не означает, что, подумав, он на что-то решится.

   Ефим отказался отвечать на вопросы, ни к чему, лишнее, только развращает человека, все, что мешает думать, развращает.

   Как-то спросил дочь, есть ли польза от знаний, ведь диплом психолога недешевый. Алиса раскричалась, какая психология, в голове майки с трусами и наволочки с простынями, она их постоянно перемножает на цены, высчитывает прибыль, каждый день, из года в год, о каком бессознательном он талдычит, надоел. Он посочувствовал, еще классики отметили: бытие определяет сознание.

   Приходилось самостоятельно разбираться со своим бессознательным, с внутренними драконами, о них писал Юнг, – стражами у входа в пещеру, где хранится малахитовая шкатулка, а в ней россыпь драгоценностей.

   Юнга не осилил, слишком все запутано, Фрейд понятнее. По его совету попытался связать свой первый сексуальный опыт с последующим выбором женщин. Долго думал, сопоставлял, например, первую жену Любу и Светлану, обе брюнетки и любили красный цвет. Нашел необычное сходство (чем гордился) противоречий имени Люба (никого не любила, потому что проститутке любить не профессионально) и Светлана (была черноглазой и темноволосой).

   На Светлане его замкнуло, он чертил схемы, добавлял другие имена, пока не стало смешно, какой опыт, если ему было четырнадцать, и эта валькирия, как называл ее Сергей, делала с ним, что хотела. Всего один раз, но достаточно, чтобы чуть не испортить себе жизнь, как случается в этом возрасте.

   Она была старше Петра лет на пять, оставалась на второй год, поэтому в школе задержалась, учителя мечтали поскорее от нее избавиться. Курила в открытую на крыльце школы, могла встать на уроке, громко заявить, ждите, я скоро, только покурю, выйти из класса. Ее побаивались и старались не связываться, лучше не замечать ее выходки, чтобы не срывать урок.

   По району ходила в компании заводских ребят, сильно красилась, от тонального крема походила на смуглую цыганку, жгучая брюнетка, возможно, крашенная, кому-то такие нравятся. Петр еще не определился, пока провожал из школы одноклассницу Соню, сероглазую, с тугой косой мышиного цвета. «Бледненькая какая, – сказала мать, – наверное, кушает плохо». – «Нет, отличница», – ответил Петр. «Зачем так мучить себя? – удивилась она, – женщине умной быть не обязательно».

   Светлана не иссушала себя учебой и кушала хорошо, поэтому физрук не мог отвести от нее взгляда. Но и он не поставил ей выше тройки. Ах так, она назвала его козлом и пригрозила, если будет лапать, все хозяйство оторвет. Физрук обозвал ее стервью. Что говорится, обменялись комплиментами, вся школа гудела.

   Когда Петр перешел в седьмой класс, ее уже не было, говорили, перевелась в вечернюю школу, работает на заводе.

   Петр в то время играл в симфоническом оркестре при Дворце культуры. В одну из суббот их отпустили с репетиции раньше, и барабанщик провел его лабиринтами в танцевальный зал, через главный вход его бы не пропустили как малолетку. На круге топтались в обнимку две пары. За колоннами, отделяющими круг, ходили парами или подпирали стену, но в основном группировались у буфета.

   Он увидел себя в зеркале: высокий юноша с модной прической, не хуже других, присмотрелся к девицам, кто-то хихикнул за спиной, заметили, прошелся, знакомых не нашел и спустился по беломраморным ступеням в курилку. Светлана в красном декольтированном платье, отделившись от компании, подошла к нему.

   – Так, пасынок, кончай курить, – вырвала изо рта сигарету и бросила в фонтанчик.

   От неожиданности он качнулся, свита насторожилась. Вторая попытка покурить тоже не удалась, Светлана следила за ним.

   Сергей подтвердил, Светка Гнатюк – любовница Дедлиха, она у него секретарша, весь завод знает. Ей девятнадцать, ему пятьдесят четыре, если учесть, еще та оторва, не знаешь, кому повезло, а кому нет. Но согласись, уникальная пара. Неестественный отбор, пришедший на смену естественному, нивелировал нас, но еще сохранились редкие вкрапления драгоценных камней. Светка из них.

   Петр рассердился: «Ты определись, кто она: оторва или бриллиант», а про себя подумал, отцу Александры было мало.

   Себя не считал охотником за драгоценностями, но события вышли из-под контроля. В следующую субботу на репетиции он пожаловался на головную боль и прошел знакомым путем в танцевальный зал. Спустился в курилку, увидел Светлану, сцена повторилась. Под мужской хохоток он покинул дворец.

   Всю ночь не спал, метался по постели как в лихорадке, уснул под утро. Встал к обеду. Мать шила, он хрипло спросил, где отец, ведь сегодня воскресенье. Она спокойно ответила, ушел на завод. Как же, на завод, неужели ей ничего не известно?

   Некоторое время наблюдал за ловкими движениями тонких пальцев, мать подняла голову, продолжая шить:

   – Что-то случилось?

   – Ты не можешь сказать отцу, чтобы он запретил своей любовнице преследовать меня, достала.

   Он продолжал следить за движениями ее пальцев, сбоя не было, что говорится, ни один мускул не дрогнул, мать, не прерывая шитья, расхохоталась, демонстрируя идеальные зубы.

   – Светлана? Она у него секретаршей работает. Ладно, не расстраивайся, скажу ему, – она поискала ножницы, не нашла, и откусила нитку зубами.

   В следующую субботу на репетиции Петр заметил, как в полуоткрытой двери мелькало красное платье. Их рано отпустили, он хотел бежать, но не получилось, Светлана ждала его.

   – Пошли, – взяла за руку, крепкая хватка, не вырваться, он и не пытался, провела мимо кассы, – Он со мной, – и утащила в пустой гардероб. В самый темный угол. Он споткнулся о кресло, чуть не упал, под команду стоять! она расстегнула ремень, стащила одежду и усадила на холодный дерматин, одной ножки не хватало, и он почти лег, ловко натянула презерватив и села на колени лицом к нему.

   С опытом оценил: наездница она была отличная, с тренированными мышцами, не давила на него своей тяжестью.

   Увы, ни у одной из его подружек так мышцы не работали.

   Он забросил учебу, не ходил на репетиции, у входа на танцы его задерживали, мал еще, мерз на ступенях, карауля Светлану, она проходила мимо, не замечая его.

   Он не понимал, почему она так с ним поступает, если бы любила отца, не изменила бы с ним. Сергей хихикал: «Она тебя отшлепала, чтобы больше матери не жаловался. Это не считается изменой».

   Сергей называл ее валькирией, раскинувшей крылья и парящей над Дедлихом. Прорваться к нему было не просто, она сидела перед его кабинетом и решала, кого пускать, кого нет. Он спокойно что-то чертил, что-то писал, заметно поправился и посвежел. Никто не возникал, ее боялись.

   Петр злился, спорил с Сергеем: какая из нее секретарша, вулкан, землетрясение, катастрофа. Молодая, красивая, понятно, что почти старику не устоять. Но что было в отце такого, раз эта шалава присохла к нему? Положение? Она плевать на это хотела. Кто кого соблазнил? На какой стороне Луны они встретились?

   Хотелось верить, что до отца дошла история с соблазнением. Если трактовать по Фрейду, молодой, красивый сын по праву претендовал на место одряхлевшего отца.

   Но, как сказал Сергей, судьба смеялась над сыном. Школа решила организовать классные собрания для отцов. Им всем вручили приглашения под роспись. Отец опоздал к началу, походил по пустым коридорам, пока не увидел вывеску «5 – А класс».

   Учительница гадала, чей отец этот седовласый мужчина в парадном костюме с орденскими планками. Он назвал свою фамилию и удивился, что Петр уже в восьмом классе.

   Случай стал сенсацией, учительницы показывали на Петра и перешептывались за его спиной. Он оборачивался и видел веселые лица, чувствовал себя ходячим анекдотом. Классная руководительница спросила, живет ли отец с ними.

   Первая влюбленность, первая мучительная тоска по ее рукам, по ее горячему телу, он не выходил из дома и слушал пластинку с полонезом Огинского. Мать заставляла мерять температуру, открывала очередную банку с малиновым вареньем. Он, действительно, чувствовал боль в горле и звон в ушах, ничего не хотелось делать.

   Выбраться помог Сергей. «Все это такая заумь, – сказал он после жалоб на жизнь, – не надо тратить драгоценное время. Помни всегда, что потерять здоровье можно за любым поворотом по независящим от тебя причинам, понимаешь, от тебя ничего не зависит, ты иди, не бойся и не трать попусту свою молодость».

   В Сергея влюблялись девчонки, он жаловался, прохода нет, неинтересно с ними, в технике не разбираются, книг не читают, о чем с ними говорить. Но охотно обсуждал кандидаток, достойных второй ночи сына Дедлиха. Давно пора, эх, если бы у него были обе ноги, он бы показал класс. Достойных не находилось, решили искать среди давальщиц. Петр вспомнил Галину чуть ли не из детсадовского периода.

   Это была игра в догонялки, за ней бежал табун мальчишек в надежде, что она покажет, и показывала, далеко оторвавшись от них, снимала трусики и крутилась на месте, поднимая ногу и приседая. Мальчишки останавливались и замирали, кто-то не выдерживал, вырывался вперед, и она, на ходу натягивая трусы, убегала. Иногда подпускала близко, но дотрагиваться не разрешала.

   Сергей отсоветовал встречаться с Галиной, она скорее эксгибиционистка, среди них тоже бывают, хотя он знает парочку пацанов, хвалились интимными подробностями, но не склонен им верить.

   Надо быть осторожнее, после того, как пережил страсть к Светлане, истерзавшую его до нежелания жить, к выбору девушки следует подходить прагматично, с позиции: даст – не даст.

   Так Петр переключился на соседку Люсю, Сергей называл ее Люси на иностранный манер.

   О мучительной страсти к люськиной матери Петр скрыл от друга. Клавдия заставляла страдать, но хоть отец не был замешан, и то хорошо.

   После выпускного бала он привел на танцы Соню. От шума и толпы она сникла, маленькая перепуганная девочка. Он бережно обнимал ее, она не сопротивлялась.

   Светлана явилась в окружении взрослых парней, держались кучно. Все такое же яркое декольтированное платье, все также видна грудь, но что-то в ней изменилось. Счастливой она не выглядела, но была еще краше, неземная красота, – называл ее Сергей, надо ж, такой уродиться в рабочем поселке.

   Петр повел Соню навстречу, Светлана равнодушно посмотрела на них и отвела взгляд, два парня рядом встали в стойку. Она резко повернулась, парни двинулись за ней в сторону буфета.

   «Валькирия», – невольно прошептал Петр. «Ты что-то сказал?» – спросила Соня и продолжила: – Видел Светлану из нашей школы? Красивая, правда?", – заглянула в его глаза и отстранилась.

   Прощаясь с Сергеем перед отъездом, он сказал: «Будь я настойчивее, она бы жила». – «Ты веришь, что спас бы ее? – удивился Сергей, – Такие женщины долго не живут, для них старость страшнее смерти».

   Со временем образ потускнел, уже не страшно заглядывать в глубины, стареем, становимся реалистами. Приятно вспомнить, что была такая женщина, валькирия.

   Но в жизни отца была еще одна валькирия, вряд ли Светлана могла заменить другую, Александру, вот у кого размах крыльев.

   Внучка просит поделиться воспоминаниями о бабушке. Фигура таинственная, так и не разгаданная, отец отказывался о ней говорить. Петр не настаивал, сколько помнит, ничего не требовал, только просил.

   После смерти отца пытался набрасывать ее биографию, наделяя дворянским происхождением и фанатичной преданностью делу революции, – сложный образ, оказался не по его силам. Сравнивал с другими женщинами, даже с Зоей, та же валькирия, но в другое время, относительно спокойное, но никто до нее не дотягивал, вывелись, как говорил Сергей, неестественный отбор нивелировал всех.

   В детстве Александра пугала его. Пристального взгляда ее светлых глаз не мог вынести даже отец, тушевался, умолкал, никогда с ней не спорил.

   Как-то приснилась мать с такими глазами, смотрит на него, как на чужого, а по черному небу летают вражеские самолеты, – самый страшный сон, до сих пор помнит.

   Они вдвоем сидели в темной комнате под круглым столом и рассказывали страшные истории, вдруг Тамара сказала: «Если тетя Мария умрет, твоей мамой будет моя мама». Страх окутал его липким потом, он еле сдержался, чтобы не заплакать.

   Его кровать долго стояла у родителей в спальне, потом он перебрался на новый диван в отдельную комнату, но опять вернули после того, как мать проснулась от холода и обнаружила его, босого в пижаме на заснеженном балконе, привела в комнату, он так и не проснулся. Потом рассказывала, не испугалась, потому что в их роду часто встречались лунатики. Для них опасна полная луна.

   Александра возмутилась: «Зачем придумывать, чего нет, мы люди, а не звери выть на луну. Природа сама по себе, а мы сами по себе, живем в разных мирах: у них инстинкты, а у нас производственные отношения». – «Но у меня мигрень на перемену погоды», – возразила мать. «Выдумщица, – Александра обняла ее. – Сына ты воспитывать не умеешь, я со своей Тамаркой строга, она мне потом спасибо скажет». Петр чувствовал себя рядом с ней, как в клетке с хищником.

   От нее пахло папиросами, мать разрешала курить отцу, только когда приезжала она. Порой только по этому запаху было ясно, что приезжала ночью. Кто-то из соседей, страдавший бессонницей, мог увидеть милицию у подъезда, ее охраняли.

   Перед сном Александра обходила квартиру, заглядывала во все шкафы и под кровати. «Доверяй, но проверяй», – отец присоединялся к ней, открывал кладовку и туалет, даже выходил на балкон. Все, что хотите, лишь бы Саше было спокойно.

   Но вечерний обход не всегда помогал, Петр просыпался ночью от женского крика, звал родителей, отец успокаивал его, мать пыталась напоить Александру чаем с малиновым вареньем, помогал коньяк.

   Внешность актрисы, но рядом с ней мать, круглолицая, румяная, улыбчивая, с золотой косой, уложенной короной, выигрывала, мужчины тянулись к ней.

   Зрелость и суровость проигрывали молодости и беспечности, – так считал Петр. Отец с ним не делился своими чувствами, в присутствии двух женщин несчастным не казался.

   Последний раз она приехала днем, когда он учил уроки с Тамарой за круглым столом, мать шила рядом. Она шумно ворвалась, быстро – быстро собрать Тамару, ждет машина, некогда. Мать пыталась накормить, хоть чаю с бутербродом, Александра выпила рюмку коньяка, раскраснелась, похорошела, такой он ее запомнил.

   Ефим назвал Елену валькирией: соблазнительная блондинка с офигенными формами даже по параметрам военного города, куда слетались красавицы со всей необъятной страны.

   Назвал, когда увидел Петра с Еленой у морвокзала, они наблюдали, как приближался натовский линкор с морпехами в белой форме, среди них были две крупные женщины с темными лицами. Петр следил за ними, не обращая внимания на собравшийся народ: несколько пенсионеров кричали и грозили кулаками. Люди их обходили, кто-то фотографировал, кто-то веселился, Петр держался в стороне, а Елена поставленным голосом скандировала вместе с хором: «Америкосы, геть!»

   Петр чуть не разрыдался, когда увидел на берегу братание: один натовский морпех закрывал широкой спиной троих украинских морячков.

   Иностранные моряки скупали плакаты и шелковые платки. Ходили по городу, улыбались, молодые в ответ тоже улыбались, старики проходили мимо, ускоряя шаг.

   Мероприятие в отчетах парторганизации называлось митингом коммунистов против НАТО. Ефим признался, что тоже присутствовал. " И грозил кулаком и кричал: «Америкосы, геть?» – не поверил Петр. «Нет, зачем, стоял рядом, когда подошла милиция и приказала разойтись, ушел. Я, ты знаешь, законопослушный, потому что умный. Елена твоя смотрелась, старички при ней орали так, что я боялся за них. Твоя Елена, настоящая валькирия, засмеялась, а натовец чуть не обгадился. Я сам ее боюсь».

   Когда Петр жаловался, что с женитьбой поторопился, попался как сопляк, Ефим защищал ее: «Красивая женщина, что тебе еще надо, нашел алмаз, так отшлифуй его».

   «Зачем терять время на простое стекло», – ответил Петр.

   Когда он стал руководить музыкальной студией, набежали красавицы на любой вкус, кокетки, с красивыми голосами. Елена выделялась необычной фигурой, похожей на контрабас: покатые плечи, маленькая грудь, талия и широченные долгие бедра, казалось, тянулись до подколенок. Удивился, когда мать сказала, что у нее короткие кривые ноги, не заметил. Она пела на сцене клуба трамвайного депо, а он стоял в глубине, перед ним аккордеон и скрипка с виолончелью, и не мог оторваться от ее задницы.