Текст книги "Мурена"

Автор книги: Валентина Гоби

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

Мурена

Эта идея родилась у Сильвии. Летом Франсуа не захотел ехать в Англию – слишком далеко и слишком сложно – и отверг предложение отправиться в Савойю. Боюсь, объяснил он сестре, что я тогда точно не вернусь, а стану либо деревом, либо папоротником, либо малиновым кустом, и тогда вместо ног у меня вырастут корни, а вместо пальцев – листья, и придется терпеть июльское пекло, тридцать шесть градусов в тени.

Тем не менее Франсуа возобновил прогулки по кварталу, не расставаясь со своей наплечной сумкой; летнюю жару ему несколько скрашивал кондиционер в кинотеатре «Патэ-Вепле»; Сильвия предположила, что брат был бы не прочь посетить и большой аквариум. Франсуа даже заглянул к Жоао. Вернувшись из гостей, он заметил, что чувак, сидящий в инвалидной коляске, выглядит как просто сидящий человек, а вот чувак без рук выглядит как человек без рук. Сильвии показалось, что Франсуа вновь захандрил и затворится в своей комнате, однако этого не произошло. Он улыбался, болтал без умолку, делился услышанным – а этого с ним не случалось почитай как год с лишним. Жоао, как рассказал Франсуа, посасывая апельсиновый сок, работал на заводе по розливу напитков – место вполне достойное. Будучи инвалидом первой категории, он мог рассчитывать на довольно скромное содержание, но за него вступилась Всеобщая конфедерация труда, благодаря которой ему удалось выиграть процесс против Пикара, который, гад такой, к тому времени окончательно спился, и получить вполне солидную компенсацию за ущерб здоровью; ног, конечно, не вернешь, но этот факт несколько усмирил гнев парня. Ноги действительно сделались совсем тонкими, мышцы атрофировались, зато плечи и руки казались выточенными из металла, как будто вся сила парализованных ног перешла в плечевой пояс. Жоао внешне напоминал треугольник – этакая немощь с бычьей грудью. Сильвия, подперев щеку ладонью, слушала рассказ брата, машинально рисуя на бумажном листке некое диковинное животное, уже уверенная в том, что Франсуа теперь точно согласится посетить аквариум, так как он перестал думать лишь о себе и заинтересовался другими. Эта перспектива волновала ее, как и раньше, когда они до несчастного случая в Бейле планировали вылазки на Монмартр, на стройплощадки или пристани Сены, а то и в парижские катакомбы, где можно гонять по закоулкам зомби и привидения.

– На улице, – рассказывал Франсуа, – пер напролом через толпу, ты бы это видела! Он крутил колеса своей коляски руками в кожаных перчатках. – При этих словах Франсуа двигал воображаемыми конечностями, лопатки ходили ходуном. – Народ шарахался, ругаясь на чем свет стоит.

Франсуа не смог угнаться за ним, так как Жоао спешил за своими сорванцами, что летели впереди, вопя, захлебываясь от смеха и страха.

– Он сказал, что не хочет возвращаться в Португалию, – продолжал Франсуа, – там у него, конечно, семья, но черта лысого найдешь работу.

Франсуа подражал выговору друга, который чересчур раскатывал звук «р», и гласные у него выходили как «у» – его речь напоминала речной поток, несущий крупную гальку.

Они прогуливались по дорожкам парка, все вокруг было окутано нежной голубоватой дымкой, дети пытались поймать щенка, который прятался в кустах. Мария осталась на маленькой террасе, чтобы мужчины спокойно поговорили. Они сидели возле пруда, один на скамейке, другой в инвалидной коляске; их лица золотило солнце, друзья смотрели на скользящих по воде уток, и никто не мог услышать их разговора:

– Слава богу, я еще могу работать. Если бы не это, точно бы рехнулся. Я ведь больше не мужчина…

На берегу пруда черный лебедь пощипывал травку. Франсуа подумал, что он даже работать не может, о чем мягко сообщил другу.

– У тебя хотя бы яйца остались, сукин ты сын! – заорал Жоао, тыча пальцем в ширинку приятеля.

Глаза Франсуа вспыхнули холодным огнем:

– И что мне теперь с ними делать, по-твоему?

Потом они сидели молча, пока не прибежали дети со щенком. Дома друзья выпили по рюмочке и сыграли партию в домино: Жоао не хотел, чтобы дурное настроение испортило им встречу. Костяшки домино за Франсуа выкладывал шестилетний сын Жоао, но самого Франсуа это даже не покоробило. Его скорее огорчило, что в отношениях Марии и Жоао обозначилась заметная трещина. Раньше их крошечную двухкомнатную квартиру наполняло нечто легкомысленное, фривольное, каждое их движение, каждое соприкосновение их рук говорило о готовности к любви и ласке, это буквально светилось в их глазах, и даже губы шевелились, словно в поцелуе. Супруги обменивались любовными импульсами простым прикосновением кончиков пальцев, движением губ, взглядом, рядом с ними чувствовалось ожидание чего-то… Но ничего не происходило. Франсуа бывало трудно смотреть на них, как будто готовых к любви, они общались, смеялись, накрывали на стол, выставляли вино и оливки, нарезали хлеб – исполняли танец, который прекратится, как только уйдут гости и дети улягутся спать. Их желание вызревало, словно фрукт, несомненно; некоторое время назад оно могло прорваться наружу, и Жоао провоцировал, поглаживая Марию по шее, пока та стояла у плиты, и было отчетливо видно, как ее грудь колышется под намокшей от пота блузкой. Он прихватывал жену за ляжку, когда она огибала стол, замедляя шаг, позволяя его руке скользить по бедру, а рот ее приоткрывался как бы в предвкушении поцелуя, и потом, во время десерта, было неловко наблюдать, как она кусает грушу; Франсуа никогда особо не интересовался Марией, не испытывал влечения к ней, его возбуждало их желание, ему хотелось быть на их месте… Но в этот вечер они просто сидели рядом, наливали друг другу зеленое вино, играли в домино… Короче, сидели бок о бок, словно старые приятели, веселые, но чужие друг другу. Какая кошмарная метаморфоза, подумал Франсуа, и для них, и для него самого; они лишили его последнего наслаждения – стать частью фантазий другого человека.

– Скажи-ка, – спросила Сильвия, дослушав до конца и прожевав ломтик сыра «Бэбибель», – не хочешь ли сходить со мной в аквариум? На мой день рождения, в июле?

И вот они впервые в Порт-Доре, что напротив Венсенского леса. На улице сущее пекло. Франсуа и Сильвия прогуливаются между гигантскими емкостями по сто тридцать семь тысяч литров каждая, утопленными в огромных нишах. Сквозь мутноватое стекло видно, как внутри колышется вода. Темно, и им кажется, что они находятся на дне реки или моря. Декорации, выполненные в зеленых, синих и желтых цветах, лишь усиливают темноту вокруг; среди аквариумов довольно свежо. Между разбросанными камнями, водорослями, актиниями снуют стайки разноцветных рыбок; мир этот нем и нетороплив, даже нильские крокодилы и черепахи замерли и не поворачивают голов. Франсуа и Сильвия читают названия обитателей этих пучин: скат-манта, скат леопольди со шкурой, усеянной белым горохом, рыба-единорог, рыба-бабочка, рыба-нож, кузовковая рыба; здесь представлены любопытнейшие комбинации, причем некоторые напоминают Жоао, каким описал его Франсуа. Вот еще рыбы-клоуны, рыбы-кошки, то есть сомы, рыбы-скорпионы, рыбы-слоны… Кое-кто похожий живет в Пятом округе, а еще один – у нее дома…

– А тебе кто больше нравится?

Выплывает рыба-зебра, и ее плавники распахиваются, словно крылья.

– Даже отец не смог бы выдумать ничего подобного, – говорит Франсуа. – Мне нравится цериантус.

И Сильвия прилипает лбом к стеклу, за которым виднеется бледно-желтое, похожее на червеобразную трубку тело, обрамленное розоватыми щупальцами, похожими на пышную шевелюру.

– Да, папа бы такое не выдумал.

Но Франсуа уже перед другим аквариумом. Сначала ему кажется, что емкость совершенно пуста. Но через некоторое время он замечает, как что-то серое выглядывает из-за камней – горбатый череп, напоминающий то ли змеиную, то ли птичью голову. Он настолько безобразен, что Франсуа не может оторвать взгляд. Из каменной пещеры на него смотрят внушающие ужас глаза. Существо медленно выплывает наружу, не переставая разглядывать его; у твари нет ни грудных, ни брюшных плавников, ее силуэт настолько безобразен, что кажется, будто она есть порождение вековых донных отложений. Серая масса выплывает из своего убежища, ее взгляд прикован к глазам Франсуа, зоб мерно колеблется и кажется, будто она что-то говорит ему. Франсуа стоит, завороженный, пока рыба буравит его глазами без век. Юношу наполняет вселенский покой. Сердце начинает биться в такт с пульсацией тела животного. Голова мурены теперь мягко тычется в стекло напротив его искусственной руки, и кажется, будто рыба что-то шепчет, не отводя круглых глаз.

– О, мурена! – Сильвия щелкает по стеклу, и рыба скрывается в своем убежище среди камней.

Франсуа припоминает, что уже видел мурену в каком-то фильме, что они с Сильвией смотрели еще до Бейля. Он пытается вспомнить название.

– «Мир безмолвия»! – подсказывает Сильвия.

Да, точно. Люди в гидрокостюмах, подводные скутеры, несущиеся в голубоватых бликах. Шум дыхания водолазов, стаи синих и желтых рыбешек среди кораллов. И вдруг идиллия рушится, и на экране появляется раскрытая на девяносто градусов пасть мурены, жуткая ловушка, усеянная острыми зубами. Музыка мгновенно меняется, теперь вместо сказочного мира зритель видит воплощение ночного кошмара. Сильвия идет дальше, и мурена снова выглядывает из расщелины. Франсуа не думает о том, что у этой рыбины есть вторая, внутренняя челюсть, служащая только для глотания, он вспоминает кадры из фильма: взорванный динамитом коралловый риф, попавший под винты судна капитана Кусто детеныш кашалота, моряки, ради забавы убивающие акул, кровь и пена на поверхности воды… И он опять возвращается к спокойному взгляду мурены, к размеренным колебаниям ее горла, к ее уродливой, словно у старого пса, пасти; он неотрывно следит за ее танцем под неоновыми светильниками аквариума, ее спинной плавник покрыт мягкой оболочкой; мурена продолжает смотреть на Франсуа, тихонько извиваясь. «Она разговаривает со мной! – повторяет про себя Франсуа. – Она что-то говорит мне, это точно…» Он вспоминает горное озеро у подножия скалы Лоз, ощущение от воды, ласкающей тело, бедра, голени. Теперь ему хочется плакать, как плачут, осознав, что влюблены – если это настоящая, большая любовь, – от обретенного чувства полноты и благости. Он вновь стал целым, без единого изъяна, ибо вода заполнила пути, что были открыты для смерти. Озеро сделало его муреной.

Нужно начинать все заново. Мадам Дюмон как-то сказала, что ее племянник работает инструктором по плаванию. Ма хотела, чтобы Сильвия научилась плавать – ей не помешало бы это летом на каникулах в Англии. Море там, правда, прохладное, но для Сильвии это не имеет большого значения. Зато и Ма, и тетушка будут спокойны за нее, когда она снова полезет в воду.

Они на месте.

Ночь накладывает черные квадраты на окна бассейна. Франсуа сидит лицом к воде. Он прям, неподвижен; его босые ноги холодит скользкий кафель пола. Пахнет хлоркой. Слышится, как ныряльщик с плеском обрушивается вниз. Франсуа смотрит на свое изломанное отражение. Он пришел сюда впервые и еще ни разу не заходил в воду. Бассейн крытый, прямоугольный, стандартного размера – двадцать пять на двенадцать с половиной метров, выложен керамической плиткой. Его геометрия успокаивает Франсуа, равно как и поздний час, и то, что его никто не может видеть – даже из переходов – за исключением разве что инструктора, который вместе с сыном прыгает с трамплина на глубокой стороне.

Мадам Дюмон позвонила племяннику – его зовут Мишель, – и они договорились встретиться после закрытия бассейна. В опустевшей раздевалке она сняла с Франсуа одежду – там не было ни крючков, ни присосок, чтобы обойтись без посторонней помощи, ни цилиндра, чтобы самостоятельно натянуть плавки. Франсуа смиряется, он одержим мыслью о воде, которая облекает его, эта мысль восходит к той мурене в аквариуме, к ее круглым глазам, ее знакомому безобразию, змеиному силуэту, медленной пульсации ее шеи. Мадам Дюмон купила ему плавки и пообещала никому не рассказывать. Ты мой водоплавающий жеребенок, думает она, и перед ее внутренним взором предстает образ морского конька. Она сказала племяннику, что занятие будет недолгим.

Этим вечером Франсуа отринул сочетание климатических изменений и космических катастроф, которые после трех миллиардов лет пребывания исключительно под водой вытолкнули жизнь на сушу, превратив человека в наземное животное. Франсуа не помнит точно, когда начался этот процесс, он давно окончил школу и многое позабыл. Но он точно знает, что Земля тогда была огромным океаном с горсткой рассыпанных по его поверхности участков суши, что в течение трех миллиардов лет жизнь существовала исключительно в этих черных, ультрамариновых и бирюзовых водах, пока не появились бактерии, похожие на водоросли. Бактерия, мох, лишайник, ползучее растение; затем развивается ствол, появляются первые папоротники, археоптерис с огромными слоевищами, наполненными спорами. Когда-то он читал об этом в школьном учебнике и рассматривал окаменевшие отпечатки. Франсуа знал, что среди растительности затем появились членистоногие, защищенные хитиновым покровом, паукообразные, многоножки, чешуйницы, которых он, еще мальчишкой, разрезал перочинным ножичком, чтобы посмотреть, как рефлекторно сжимаются их членики. Он знал, как плавники костистых рыб превратились в фаланги, как вышли на сушу позвоночные, передвигаясь наподобие современных тюленей, как плавники превращались в конечности с чем-то вроде локтевого сустава, запястья, лодыжки и прочих сочленений, которые однажды позволят далеким предкам Франсуа вылезти из воды на сушу и остаться на ней. И теперь, на краю бассейна эхо всех этих метаморфоз нестройно отдается в его костях и мышцах. Франсуа следит за бликами от светильников на воде, за тем, как преломляются в ее толще швы кафельной плитки; в каждом его мускуле, в каждой косточке звенят противоречивые отзвуки древних метаморфоз. Они идут из самого его подсознания, от самого палеозоя, когда плавники превратились в конечности, фаланги, пальцы, и до того периода его собственной эволюции, когда Франсуа был зародышем в утробе матери. И он возвращается в воду, в Великую Матку. Его преследует мысль, что уже целый год, начиная со Дня Бейля, он по-любому не человек.

Инструктор по плаванию внимательно его разглядывает. Мадам Дюмон предупредила, что у его нового подопечного нет рук. Но одно дело знать, а другое – видеть, думает Франсуа. Мишель несколько взволнован, он раз десять повторяет: осторожно, тут скользко, не поскользнитесь, пока Франсуа пересекает пространство от дверей раздевалки до бассейна. Инструктор смущенно моргает, по его виду понятно, что он жалеет, что согласился на тетушкины уговоры. Затем он оглядывается на своего сына, который, словно окаменевшая статуя, возвышается на краю трамплина:

– Ну же, Пьеро! Давай, прыгай, тебе сказано! – А потом обращается к Франсуа: – Вам помочь спуститься?

– Нет, благодарю вас.

– Как вам угодно, – говорит инструктор. Он нервничает. – Если упадете и расшибетесь, я буду отвечать. Ведь бассейн-то закрыт.

– Да уж знаю…

Мишель идет в воду по небольшому трапику. Франсуа присаживается на корточки, затем устраивается на краю бассейна, опускает ноги в воду. Она кажется немного теплее, чем в озере. Он придвигается еще ближе к краю, и, сделав движение поясницей, проваливается вниз, ударяется пятками о дно, скользит по кафелю задницей. Открывает глаза – их обжигает хлорированная вода, – видит неясные очертания ног Мишеля в нескольких метрах от себя. Франсуа выпрямляется и выныривает на поверхность.

– Все в порядке? Как вы себя чувствуете?

– Нормально.

– Так что же вы хотели бы попробовать?

– Хотел бы лечь на воду. Но меня нужно поддерживать, иначе я могу опрокинуться.

Он ложится на воду. Мишель подкладывает руки под его спину. Франсуа прикрывает глаза, чтобы не видеть фигуру инструктора, огни светильников и черные квадраты окон. Он ощущает легкость, полноту своего существа.

– Я бы хотел поплавать.

– Каким образом?

– На спине. На спине, вперед головой.

– Саженками, да?

– Да не знаю…

– Я небольшой специалист по таким вопросам, н-да-с… – произносит Мишель.

Франсуа смотрит на его перевернутое лицо, и ему кажется, будто подбородок Мишеля образует своего рода миниатюрный лоб и далее – новое лицо на месте прежнего. Это какой-то пришелец из космоса.

– Если вы будете просто отталкиваться ногами от воды, то уменьшите площадь и потеряете плавучесть. Это же чистая физика. А вот если согнуть ноги в коленях, так, чтобы голени были перпендикулярны торсу, это поможет сохранить равновесие, понимаете? В противном случае вы просто будете качаться, как маятник, из стороны в сторону. Если делать по-вашему, придется лупить по воде ногами, словно вы яйца взбиваете. Если только у вас не железобетонный пресс.

Франсуа улыбается:

– Да не то чтобы.

– К тому же вы слишком худой. Более плотным легче держаться на воде.

– А вы мне покажите. Я ведь только по-собачьи умею.

– В смысле?

– Да так, лапками перебираю.

– Вы что, совсем не умеете плавать? – спрашивает ошеломленный инструктор.

– Не-а.

– Вот ведь тетка! Ничего не сказала. Вы не представляете, как я рискую! – Мишель раздраженно отворачивается: – Пьеро, перестань прыгать в воду! Нам может влететь за это!

– Так вы мне покажете?

Мишель хочет сказать «нет», но не может. Он вытягивается на поверхности воды, цепляется за край бассейна и показывает нужные движения. Затем снова подхватывает Франсуа под лопатки и объясняет:

– Сомкните подошвы, затем колени, так, чтобы бедра вывернулись наружу, а пятки тянулись к тазу. Потом выпрямляйте ноги, как лягушка.

Франсуа повторяет, у него не получается, и он принимается снова. Из-за того, что он двигается недостаточно быстро, его бедра уходят под воду – нужно ускориться. Мишель отпускает его, и Франсуа едва не захлебывается. Мишель подхватывает его – Франсуа кашляет и отплевывается; инструктор хлопает его по спине, но там, между лопаток, он чувствует сморщенную кожу, на это не очень приятно смотреть, и ему уже хочется поскорее закончить занятие. Он действительно хочет помочь, но все выглядит довольно убого.

– Все-таки вы еще не готовы.

– Это точно…

Трамплин окатывает водой.

– Пьеро, я что тебе сказал?!

С потолка взгляд колет неоновый луч.

– Я хочу научиться. Хочу, чтобы вы мне помогли.

– Я?

– Да, по вечерам, когда здесь никого нет.

– Честно говоря, у меня не особо много времени, – бормочет, запинаясь, Мишель.

– Два раза в неделю. Я заплачу. У меня ведь есть пенсия.

– Но у меня нет времени, уж извините!

– Я готов платить в двойном размере!

– Да я же в этом не разбираюсь! Я тренирую обычных людей, понимаете?

– Прошу, помогите мне…

– Да не могу я!

– Пожалуйста…

Вот козлина, думает Мишель. Но Франсуа понимает, что инструктор вот-вот сдастся. У него чувствительная натура. Перед таким обезображенным телом не очень-то повыпендриваешься. Так что он в ловушке.

– Ладно, договорились. Но только по вторникам и четвергам. В шесть вечера. Занятия по тридцать минут, и, пожалуйста, без опозданий.

Мишель принимается за дело. Он составляет четкую программу: во-первых, погружение; во-вторых, плавание; в-третьих, дыхание; в-четвертых, движение. И еще раз подчеркивает: он не работает с инвалидами. Итак, погружение освоено. Плавание – в процессе, нужно держать спину прямо, только и всего, но этом-то и проблема: должны напрягаться все мышцы, но из-за отсутствия рук тело прогибается, ноги опускаются и туловище принимает вертикальное положение – Франсуа необходимо тренировать мускулы, чтобы держаться на воде горизонтально. Опытным путем он устанавливает правильное соотношение объема и веса: так как нет рук, шея неизбежно будет сгибаться, ноги – тянуться книзу, отчего болезненно выгибается спина, хоть на животе лежи, хоть на спине. В движении, как объясняет Мишель, прогиб уменьшится, удастся не заваливаться на бок, а что касается дыхания, то нужно тренироваться, нужно научиться его задерживать, и Франсуа, подобрав под себя ноги, отсчитывает сначала по пять секунд, потом по десять; он выныривает на поверхность, глотает воздух и повторяет упражнение. Неделю за неделей под предлогом посещения Жоао он учится работать ногами, и в результате ему удается проплыть на спине несколько метров, ориентируясь по потолочным светильникам. Плавать на животе пока что не получается, так как не удается надолго задерживать дыхание, а чтобы сделать вдох, нужно высоко поднимать голову, отчего сильно ломит шею.

Так он работает над собой, чтобы превратиться в мурену. Неделю за неделей, вечер за вечером проводит в бассейне «Жонкер», на что уходит большая часть его пенсии. Франсуа плавает совершенно один, его сопровождает мадам Дюмон, но она сидит за вязанием в раздевалке; даже сын инструктора Пьеро предпочитает на это время покинуть помещение. На дворе осень, темнеет все раньше, холодает все больше; он плавает фактически ночью, он словно спускается в пещерные воды. По прошествии трех месяцев, следуя вдоль пластиковой гирлянды из поплавков, обозначающей плавательную дорожку, он проплывает на спине все двадцать пять метров. Погружение, плавание, дыхание, движение – он уже почти научился.

Когда Дарвин высказал предположение о происхождении морских млекопитающих от сухопутных предков, его сначала подняли на смех. Однако раскопки в индийском Кашмире доказали его правоту: как оказалось, киты, дельфины и кашалоты имеют общего предка – лесную антилопу индохиус, жившую около пятидесяти миллионов лет назад; останки же другого млекопитающего, напоминавшего нечто среднее между ламантином и гиппопотамом, показали, что его конечности одинаково были приспособлены как для передвижения по суше, так и по морскому дну. Это был возврат в колыбель, в воду. Причина оставалась неясной – имелась ли в том необходимость, или просто представилась такая возможность. Скорее всего, возможность, ведь антилопа – травоядное, а морские млекопитающие – хищники. Но за травой не надо охотиться, она растет где угодно, и при этом не приходится менять рацион или условия обитания. Возможность предпочтительнее необходимости, так как в дополнение к инстинктам она дает еще и надежду на то, что мутация есть дополнительный шанс, а не только крайняя нужда. И Франсуа, подобно древнему индохиусу, пошел в воду, так как поверил в свой шанс. Вода не является для него гарантией безопасности. Он должен адаптироваться, чтобы быть уверенным в себе, должен иметь терпение. И он подчиняется новым требованиям этой среды, потому что надеется – сам не зная на что.

Однажды в декабре пятьдесят седьмого года кто-то раскрыл его тайну. Франсуа так и не узнал кто – то ли сосед, то ли кто-то из коллег Мишеля, вероятно увидевший свет в помещении бассейна после закрытия, – и рассказал, что некий безрукий человек в сопровождении женщины ходит в бассейн два раза в неделю, что вызывает определенные опасения, так как непонятно, чем он там занимается. А может, донес и сам Мишель, так как уже явно тяготился занятиями. Но как бы то ни было, однажды инструктор сказал, что, к сожалению, занятия прекращаются, продолжать больше не представляется возможным. А Франсуа хотел продолжать…

«V. 30 ноября 1957 г.

Дорогой Франсуа!

Я прошу прощения за то, что так долго не отвечала на Ваше письмо. Дело в том, что весной от сердечного приступа скончалась моя мать. Ей было всего пятьдесят лет. Это произошло неожиданно, как гром среди ясного неба. Она была красивой, здоровой женщиной. И я с большим трудом вернулась к нормальной жизни. Отца это событие совершенно выбило из колеи, я поддерживала его в нашем горе, насколько у меня самой хватало сил. Но он не желает праздновать Рождество без моей матери и просит меня провести это время где-нибудь в другом месте. Так что в конце декабря я приеду в Париж к дальней родственнице.

Я хоть и бывала в Париже, но город знаю только по открыткам, Вы же живете там с самого детства… Но поскольку мир гораздо больше Вашей потери, да и моей (как ни больно так говорить), а Вы решили вернуться к жизни – меня это бесконечно тронуло, как и тот факт, что Вы пишете мне, что не забыли меня, – я осмеливаюсь спросить: не согласитесь ли Вы стать моим гидом на несколько дней?

Целую Вас. Передавайте привет Вашей матушке.

Надин Фай».

Визитная карточка провалялась на столе несколько месяцев. На ней значилось что-то вроде «Спортивная организация инвалидов». Франсуа смутно помнил какого-то блондина, с которым познакомился сразу после поездки в Савойю. Точнее, там было три человека: они заговаривали с пациентами Центра протезирования Берси и, судя по походке, явно сами были инвалидами и имели проблемы с ногами. Они представлялись тихо, шепотом, словно в церкви: «Меня зовут Х, а меня Y, меня D; мы представляем нашу ассоциацию». Но сама идея примкнуть к компании инвалидов-ампутантов вызвала у Франсуа отвращение, и он замотал головой. Ему ничего от них не нужно. Тогда один из троицы протянул Ма визитную карточку, мол, не спешите, обдумайте наше предложение. И вот наконец она где-то откопала эту визитку и прочитала вслух:

– Спортивное содружество инвалидов Франции… You want to practice sport, sweetheart? Really?[20]20
  Милый, ты решил заняться спортом? Серьезно? (англ.)


[Закрыть]

Ну что ж, теперь можно и связаться с ними, а там видно будет. Франсуа посмотрел адрес: «Ассоциация „Рейн – Дунай“, улица Поля Валери, д. 16, Париж, 16-й округ». «Рейн – Дунай». Значит, что-то, связанное с ветеранами войны. Наверное, какая-то ошибка. Его приняли за ветерана. Но отчего же не позвонить? Франсуа так и сделал, и его пригласили.

Его встречает тот самый блондин, что подошел тогда в Центре Берси. Молодой, еще нет и тридцати. Высокий, белая рубашка, темно-синий пиджак, свежий цвет лица, широкая улыбка.

– Филип Брак, – представляется он чистым голосом, – президент Содружества. – Филип машинально протягивает руку, а после, смутившись, говорит: – Ампутация бедра.

– Франсуа Сандр.

Они садятся друг напротив друга за стол, заваленный бумагами, книгами, повсюду чашки из-под кофе. Филип Брак сметает все в сторону:

– Уж извините за бардак.

– Мы встречались в Центре протезирования Берси прошлой осенью. Я тогда приходил на примерку протеза.

– А где вы получили ранение? Алжир, Вьетнам?

– Нет. Несчастный случай. Ударило током на линии высоковольтной передачи на железной дороге. Полная ампутация обеих рук.

Как ни странно, Филип Брак никак не реагирует.

– Понимаете, я никогда не служил в армии. Даже в Алжире не был, так что во избежание недоразумений…

– А мы и не имеем отношения к военной службе.

Филип Брак складывает руки на столе. Ассоциация «Рейн – Дунай» предоставляет Содружеству помещение, объясняет он Франсуа. Да, среди основателей Содружества действительно есть ветераны армии маршала де Латра. Он сам воевал у Леклерка, портрет которого висит на стене в кабинете, и в апреле сорок пятого, за месяц до дембеля, подорвался на мине. Да, конечно, их связала война, это невозможно отрицать. Им оказывают содействие вдовы участников войны. Неважно, у кого они служили – у де Латра или Леклерка. В состав наблюдательного совета входят полковник медицинской службы из реабилитационного центра Дома инвалидов, а также президент Ассоциации ветеранов 2-го бронедивизиона. Содружество существует уже три года, и его членами являются около сотни инвалидов войны. Без поддержки ассоциации они вряд ли бы получили на свое содержание хоть один франк. Но как бы то ни было, повторяет Брак, Содружество – сугубо гражданское сообщество. Бойцы Сопротивления, солдаты-срочники, инвалиды войны – да, может быть… И тем не менее, глядя на этого уверенного в себе человека с орденом Почетного легиона в петлице, Франсуа понимает, что у него достаточно оснований для вступления в Содружество.

– Инвалиды войны принимаются автоматически. Остальным же нужно предоставить две рекомендации.

Не возьмут, думает Франсуа. Еще какие-то рекомендации… Отдает этаким междусобойчиком. Так-то гражданские, а на самом деле вояки. Филип Брак откидывается на спинку стула:

– Вам, конечно, все это кажется немного странным?

Вместо ответа Франсуа улыбается.

– Я понимаю. Вы думаете, что общего может быть у случайно застреленного на улице в сорок четвертом году и раненным в Нормандии солдатом Французских внутренних сил. И чем они лучше человека, получившего увечье в ДТП или в результате несчастного случая на работе. Почему первые могут вступить в Содружество без проблем, а вторые должны этого как-то добиваться… Я не могу вам ответить. В бою опасность больше, чем в мирной жизни, но дело в том, что война сплачивает. Мы становимся братьями. И дело здесь даже не в мужестве и личных заслугах. Да, наверное, это несколько нелепо… Но рано или поздно все изменится. Что же до вас… Судя по вашему возрасту, вы так и так не могли бы участвовать в военных конфликтах. Даже в Алжире. Вы слишком молоды, и заслуг у вас нет – я имею в виду Алжир, конечно. – Филип Брак закуривает сигарету и выдыхает облачко дыма. – Сколько вам лет?

– Двадцать три года. И у меня нет рекомендаций.

– Спортом занимаетесь?

– Раньше только им и занимался. Я трудился на стройке – был каменщиком, чернорабочим, ставил строительные леса. А недавно научился плавать.

– Ах вот как? И где же?

– В бассейне «Жонкер» в Восемнадцатом округе.

– Уроки брали?

– Я приходил туда после закрытия, у меня был знакомый инструктор.

– И только?

– Да.

Филип Брак восхищенно присвистывает сквозь зубы.

– Но потом нам сказали, что больше заниматься нельзя.

– Хмм. Днем, разумеется, плавать вы не хотели… С обычными людьми, да?

Франсуа кивает:

– Вы бы видели физиономию сына инструктора!

– У нас вы сможете продолжить занятия, – говорит Брак. – Два раза в неделю в бассейне «Рувэ», Девятнадцатый округ, станция метро «Корантен Карью». Знаете, где это? По вторникам с четырех до пяти и по субботам с половины седьмого до восьми вечера. Место, конечно, не самое удобное, но зато плавательные дорожки зарезервированы, а в удачный день их может быть до пятнадцати.

Затем Брак зачитывает список видов спорта, которые предлагает Содружество своим членам: фехтование, занятия физкультурой в реабилитационном центре Дома инвалидов; метание копья, баскетбол, стрельба из лука, гребля – это в Национальном институте спорта; настольный теннис в помещении Содружества; велотуризм, практическая стрельба в Сен-Сире; теннис, лыжи и даже верховая езда в секции, расположенной в Жуанвиль-ле-Пон.

Брак рассказывает, что именно лыжи и заставили его вступить в ассоциацию после тренировок для людей с ограниченными возможностями в Австрии. До войны он очень любил лыжи, был настоящий сорвиголова, глотал на полном ходу снег, мчась между елями по белой целине, зарываясь почти по колени. Он поднимался на склоны и без всякого страха летел вниз в свете луны. Рукой он показывает Франсуа, как его заносило на виражах, влево-вправо, влево-вправо, и имитирует свист снега под ногами: «Ш-шш, ш-шш».