Текст книги "Районные будни"
Автор книги: Валентин Овечкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)
«ЛАВУЛИРУЮЩИЕ»
Слышал я в народе новый глагол – лавулировать. Новое слово, его нет ни в каких словарях. Похоже и на регулировать, и на лавировать, и на вуалировать. Но не то, и не другое, и не третье. Емкое по смыслу и очень точное слово. Зашла речь об одном ответственном работнике, и кто-то метко охарактеризовал его этим новым словечком: «Да он не работает, а так – лавулирует всю жизнь».
Ответственные работники потому и называются ответственными, что они на своих постах должны, обязаны самостоятельно решать многие серьёзные вопросы и отвечать за свои решения. Потому им много и даётся, что с них много спрашивается. Но некоторые товарищи принимают охотно лишь материальные и всякие прочие удобства, связанные с пребыванием на ответственных постах, а «неудобства», вытекающие из необходимости что-то решать, отстаивать и доказывать, согласны бы и отдать другим. Когда нужно решать мужественно, честно, они – «лавулируют». Удаётся им лавулировать иногда годами. На это уходят все их способности, без остатка.
Стоит ли доказывать, как важна в нашей жизни правдивая информация? Вот, скажем, на каком-то участке у нас плохо. Плохо в колхозах, где-то в каком-то отстающем районе или в области. Какие-то болезни сильно запущены, перешли в хронические. Необходимо вмешательство очень умного, опытного врача.
Изложить в информации всё честно и откровенно, что у нас, мол, в нашем районе, к стыду нашему, есть ещё колхозы, где новому председателю нужно начинать чуть ли не с того, с чего начинали в тридцатых годах – собирать актив и учить людей ценить общественное, как своё кровное; что мы непростительно скверно используем великолепную технику, растеряли старых трактористов и каждый год сажаем на новенькие, с иголочки, машины учеников; что в некоторых колхозах, действительно, образовался какой-то порочный круг – люди мало получили хлеба по трудодням потому, что мало его вырастили, а мало вырастили потому, что плохо работали, а плохо работали потому, что и в прошлом, и в позапрошлом году получили мало хлеба, и кто в этом виноват, не мы ли сами тем, что не помогли колхозникам до сих пор выбрать хороших председателей; что фактический умолот (то, что попало в амбары) намного оказался ниже учтённого на корню урожая – опять допустили большие потери и хищения при уборке, – написать обо всём этом, рассказать честно всё, как есть, значит, признать, что ты не справляешься с порученным тебе делом, самому, так сказать, напроситься на снятие с работы или строгое взыскание.
И «лавулирующий» товарищ предпочитает несколько приукрашивать истинное положение вещей. Ему нужды нет, что по точной, правдивой информации были бы своевременно приняты решения на пользу дела. Им руководят не интересы государства. Ведь коль скоро дело дойдёт до энергичных решений, ему не избежать ответственности. Так пусть уж лучше их совсем не будет пока, решений. Удастся продержаться, высидеть в своём кресле ещё годик, а там, может быть, учёба или перевод на другую работу – как-нибудь сойдёт с рук. Или, возможно, обнаружатся более серьёзные недостатки в другом месте. Какой-нибудь другой район, где ещё хуже, чем у него, будет фигурировать в решении, как пример того, к чему приводят негодные методы руководства колхозами, и «затмит», спасёт таким образом его.
«Не суйся поперед батька в пекло» – вот главное житейское правило лавулирующих.
Есть лавулирующие и в литературе.
Если человек по незнанию жизни пишет приторные пасторали – это явление тоже мало привлекательное, но по крайней мере в таких случаях автор хоть искренен: он, может быть, в самом деле, просматривая лишь газетные корреспонденции из передовых областей, думает, что у нас уже во всех колхозах председатели – агрономы с высшим образованием и кандидаты биологических наук и что, укрупнив колхозы, мы одним махом устранили все помехи на пути их дальнейшего развития. Судить такого незлонамеренного лакировщика можно лишь за наивность и недостойное писателя верхоглядство.
Но когда знающий колхозы писатель, проживший несколько лет в деревне, в гуще жизни, причём далеко не в передовой области, утверждает, что в наши дни в деревне конфликтов уже нет, ничто не мешает колхозам двигаться полным ходом вперёд, к коммунизму, – что это, как не сделка с совестью? Пишите, кому желательно, о контрастах, пестроте в урожаях, отстающих колхозах, а мне для моих сочинений о деревне хватит конфликтов и дореволюционной давности.
Удивительно, как он не чует своим профессиональным писательским нюхом, что он-то сам и есть персонаж для конфликтного сюжета – да ещё какого! – из нашей жизни.
Был у меня неприятный, оставивший тяжёлый осадок на душе, но в общем полезный, в смысле наблюдений, разговор с одним ответработником из лавулирующих.
Товарищ отвечает за большой участок работы, но не в первую голову, есть над ним начальники постарше, с них больше спросится. Ему-то уж и вовсе не к чему лезть «поперед батька»…
Речь зашла о неравномерности урожаев, о легкомысленном подходе к подбору кадров председателей колхозов и т. п. В каком-то месте наших споров о методах руководства колхозами товарищ, вопреки очевидным фактам, упорно, но как-то вяло, бесстрастно, отводя глаза в сторону, убеждавший меня, что положение в общем терпимое и дела у них идут не так уж плохо, вдруг загорелся.
– А знаете, как ни плохо у нас – нам ведь не дадут окончательно развалить дело! В чём наша сила, сила советского строя?
Он вышел из-за стола и заговорил, как на трибуне, полным голосом, энергичным взмахом руки отрубая каждую фразу.
– У нас есть мудрая партия! У нас есть мудрое правительство! У нас есть государственный контроль! Рано или поздно нас призовут к порядку! Если мы докажем свою неспособность выправить положение, может быть, даже заменят нас другими работниками! Самая система советского строя такова, что жизнь у нас идёт вперёд и только вперёд! Здоровое, живое у нас всегда побеждает!
Глаза его светились радостью открытия. Лицо стало почти вдохновенным.
Вот, оказывается, чем некоторые лавулирующие успокаивают себя, оправдываются перед собственной совестью! «Советская система победит, предолеет всё! В том числе и трудности, возникающие у нас по вине таких, как я!»
Что советская система победит, преодолеет всё – в этом-то, разумеется, никто не сомневается!
Народ наш видел и видит на каждом шагу чудеса советской системы: восстановленную в неслыханно короткие сроки и далеко шагнувшую вперёд промышленность; великие сталинские новостройки; целые районы и области, где ещё девять лет назад сёла были сожжены дотла, а сейчас колхозы богатеют и процветают, будто и не было войны, оккупации. Он сам, народ, творит эти чудеса там, где руководят делом настоящие коммунисты.
Тем нетерпимее относится народ к «лавулирующим» горе-руководителям, по чьей вине какие-то участки нашего строительства пока ещё отстают.
И эта нетерпимость (вот в чём ещё сила советского строя!) тоже залог того, что у нас не будет отстающих участков.
1952 г.
В ОДНОМ КОЛХОЗЕ
В один из июльских предуборочных дней у конторы правления колхоза «Красное знамя» съехалось десятка три грузовых автомашин – из всех колхозов района. На каждой машине было полно колхозников. Но хозяевам не впервые было видеть у себя на площади такое скопление машин. Даже ребятишки спокойно поглядывали на эту выставку автомобилей разных марок. Разлёгшись в стороне, в тени под деревьями, переговаривались:
– Опять договор будут проверять?
– Какой договор! Всем районом, что ли, будут проверять? Видишь, сколько машин.
– Экскурсия?
– Понятно, экскурсия.
– По полям поедут?
– Сначала по полям, потом на фермы. Посмотрят, как электричеством коров доят.
– А потом, которых пригласят, пойдут к председателю обедать…
– Не все?
– Если всех кормить-поить, так у Павла Фёдорыча и зарплаты нехватит.
– У нас редкий день обходится, чтоб не было гостей.
Только одна машина привлекла внимание ребят. Они подошли ближе, долго рассматривали разнокалиберные скаты, кабинку, измятую, как старая консервная банка, с пробоинами, похожими на пулевые.
– Что, ребята? – высунулся из кабинки шофёр. – Такой техники ещё не видели? Ни за что не узнаете! Это машина марки «ГТТ».
– Первый раз слышим.
– То-то и оно! Передок и мотор немецкие, а задний мост с «форда».
– «Гитлер – Трумэна – Тащит», – объяснил один из колхозников, сидевших в кузове.
– Куда тащит? – спросила его женщина, сидевшая рядом.
– Потом разберёмся. Пока ещё поездим на них.
Из конторы правления вышли секретарь райкома Стародубов и председатель колхоза «Красное знамя» Назаров – Герой Социалистического Труда; оба высокие, в меру грузные для своих сорока с лишним лет мужчины, в защитного цвета гимнастёрках, галифе, хромовых сапогах, – издали по фигуре и костюму не отличишь одного от другого. Стародубов пропустил на заднее сиденье своего «газика» Назарова. Не оглядываясь, зная, что за его жестом следят, махнул рукой, сел рядом с шофёром, с треском захлопнул дверцу.
– Поехали!
Взревели моторы, заклубилась пыль. Колонна растянулась на полкилометра через всё село, впереди – вёрткий армейский «газик»-вездеход Стародубова.
– Куда? – спросил шофёр, чуть притормозив на выезде из села, где расходились три полевые дороги.
Я думаю, Дмитрий Сергеич, – сказал Назаров, – начнём с тех полей, что захватило градом. Там похуже.
– А потом рожь Лисицына, перекрёстный сев, свёкла? Чтоб усилить впечатление под конец? Хитёр! Ладно, давай, Стёпа, по средней дороге.
На выбоине, заросшей травой, «газик» сильно тряхнуло. Назаров стукнулся головой о перекладину, почесал лоб.
– Амортизация!.. Когда же райком партии приобретёт себе «Победу»?
Стародубов усмехнулся, промолчал.
– Нам предлагали «Победу», товарищ Назаров, – сказал шофёр, – Дмитрий Сергеич отказался.
– Давали в обкоме на выбор: «Победу» или «газик», – сказал Стародубов. – Я говорю: «Мне машина для работы нужна, чтоб в любую погоду проехать куда надо». Взял этот вездеход… А вы, четырежды миллионеры, когда раскошелитесь на «Победу»? – обернулся он к Назарову.
– Должно быть, никогда, Дмитрий Сергеич.
– Почему так?
– Даже записано в решении отчётного собрания насчёт легковой машины для правления. А мне что-то не хочется её покупать. Боюсь, покажусь колхозникам каким-то чужим в «Победе». Они привыкли к моей таратайке.
– Ну, это глупости говоришь. Колхоз растёт, забот прибывает, всюду нужно поспеть, нужен хозяйский глаз. Зачем тратить лишнее время на разъезды?
– Не в том суть, чтоб за полдня все бригады обскакать. В иной бригаде можно и неделю не быть, если знаешь, что наладил там дело.
– Это так, конечно…
И больше ни словом не перекинулись до самой остановки на дальней границе земель колхоза «Красное знамя».
– Так вот, товарищи колхозники, – сказал секретарь райкома, когда экскурсанты сошли с машины и собрались вокруг него и Назарова, – это у них градобойные участки. Тут у них будет недобор.
– Это-то недобор?..
– Недобор, конечно, – сказал Назаров. – Присмотритесь, сколько колосков посечено, на земле лежит.
– Много лежит, но много и осталось!
– Потому много осталось, что много было, – сказал Стародубов. – Знаете, друзья, пословицу: пока толстый исхудает – из тощего дух вон.
– Нам бы, Дмитрий Сергеич, такой урожай, как у них этот недобор! – заговорила колхозница, приехавшая на машине марки «ГТТ» из колхоза «Ударник», Христина Соловьёва. – А земли у них, глядим, никудышные. Глина, мел. Свистульки только лепить. – Метнула горячими чёрными глазами в сторону своего председателя. – Что бы они тут делали, радетели наши, на такой неудоби? Как бы они выкручивались? На чернозёме по семь центнеров берём!
– Если бы в колхозе «Красное знамя» были самые лучшие земли, я бы вас не привёз сюда на экскурсию, – сказал Стародубов. – Я привёз вас не землёй любоваться, а урожаем.
– Если на то пошло, – усмехнулся Назаров, – то можно похвалиться. Почвоведы утверждают, что хуже нашей земли нет по всей области. А на рельеф обратите внимание.
– Да уж обратили, Павел Фёдорыч, – подошёл председатель колхоза «Общий труд» Филипп Конопельченко. – Бугры, балки, косогоры. Карпаты!.. Жалко, что не захватили на экскурсию наших трактористов. Поглядели бы, каково вот тут работать! Того и гляди, загудишь вверх тормашками с комбайном в яр! Небось, пережогу в твоей тракторной бригаде – тонны! А?
– Третий раз приезжаешь ты к нам, Филипп Петрович, и всё допытываешься насчёт пережога. Нету, говорю, пережога!
– Ох, не обманешь, Фёдорыч! Сам десятый год председательствую. Чтоб по такому рельефу не быть пережогу? А спалит парень лишнего горючего рублей на пятьсот – вот у него уж и энергия отпадает…
– Как-нибудь открою тебе, Филипп Петрович, секрет, почему у наших трактористов нет пережога. Наедине поговорим. Не отвлекай, пусть люди поля смотрят.
– Ну как, товарищи, по-вашему? – обратился ко всем Стародубов. – Сколько возьмёт здесь колхоз «Красное знамя» пшенички, на этом градобойном участке?
– Погодите, пройдём дальше от дороги, посмотрим. Иван Спиридоныч! Как на твой глаз?
– Что – глаз? Сын плотник говорил отцу плотнику: «Наплюй, батя, на свой глаз, теперь у нас аршин есть». Обмеряем, посчитаем.
Отмерили в разных местах поля несколько квадратов, оборвали колосья, обмяли их в ладонях, провеяли зерно на ветру, взвесили даже – кто-то из гостей захватил с собой маленькие лабораторные весочки.
– Тринадцать центнеров будет, Дмитрий Сергеич.
– А почему с тех машин не слезли? Вы зачем, товарищи, ездите по полям? Катаетесь или урожай смотрите? Все слезайте, смотрите, щупайте! Вам же придётся дома отчитываться, что видели в колхозе «Красное знамя»!
И лишь после того, как все согласились, что действительно, на этих самых плохих участках урожай будет не меньше двенадцати-четырнадцати центнеров, Стародубов скомандовал:
– По коням!..
Колонна грузовиков запылила по узенькой, извилистой – с перевала на перевал – полевой дороге. Пошли такие рослые хлеба, что местами приземистый райкомовский «газик» совсем скрывался в них, лишь пыль курилась столбом, словно смерч шёл по полям.
По сигналу Стародубова колонна останавливалась, экскурсанты спрыгивали на землю, рассыпались по хлебам, смотрели, щупали, обминали колосья.
– А здесь по сколько будет? – пытливо обращался ко всем Стародубов.
– Ну, здесь, пожалуй, все двадцать, Дмитрий Сергеич. Не меньше.
– А не больше?
– Да как уборка покажет. Если не прихватит суховеем. Зерно-то ещё, видишь, не окрепло, молочко…
– Вопросы к председателю есть? Сколько удобрений внесено, какой предшественник, чем подкармливали эту красавицу?
– Вопросов много к нему, Дмитрий Сергеич!
– А я думаю так, – подошёл Назаров. – Мне лучше бы ответить на все вопросы там, когда в клубе соберёмся. Расскажу и про нашу организацию труда и про агротехнику. А тут пусть люди смотрят, убеждаются.
– По коням!..
Возле свекловичных плантаций задержались дольше. Пышная зелень, без единой сорной травинки междурядья, дважды уже прополотые, ровные рядки – хорошо пойдёт здесь свеклокомбайн!.. Но Христине Соловьёвой приглянулось другое.
– Вот где руководители заботятся о нас, женщинах! Против участка каждого звена – шалашик. В холодочке пообедают, отдохнут. Видно, председатель сам когда-то с тяпкой работал, не забыл, как это от зари до зари спины не разогнуть?
– Мы, Христина Семёновна, эти шалаши строили не только от солнца, – обернулся к ней Назаров. – Придёт время копать свёклу – осень, ветры, дожди. Надо же где-то людям погреться.
– Ты смотри! – толкнула Христина Соловьёва другую колхозницу. – Второй раз сюда приезжаю, и он уже знает, как меня по батюшке зовут!
– А почему так расплановали? – спросил Филипп Конопельченко. – Один шалаш – в том конце поля, другой – в этом?
– Простой расчёт, товарищ Конопельченко, – ответил Назаров. – Если дождь захватит женщин ближе к тому краю загона – побегут в шалаш к соседнему звену. Если ближе к этому краю – сюда все прибегут.
– И что машинами возите сюда колхозниц на прополку – тоже расчёт? – спросил Стародубов.
– Ну-у? Машинами возите колхозниц на свёклу? – раздалось враз несколько женских голосов.
– А что же такого особенного? У нас в колхозе пять машин. Пусть мы затратим тысячу рублей на горючее, зато сколько выгадаем! Отсюда до села семь километров. Туда, обратно – четырнадцать. А работать когда? Постановили на заседании правления: в шесть часов утра всё машины ждут пассажиров у конторы. Кто желает ехать – садись. Пришёл в четверть седьмого – опоздал, машины ушли. Так же и в обратный путь. Если хотите ехать, а не пешком итти, работайте до такого-то часа, ровно в назначенное время машины придут за вами в поле. Вот и увеличили рабочий день. Вдвое быстрее прополка пошла.
– Расчёт! И людям выгодно.
– А как же! За ходьбу трудодни не пишут.
– Ну и как, товарищи колхозники, – повёл рукой вокруг Стародубов, – сколько, по-вашему, возьмут они здесь сахарной свёклы с гектара?
– Если ещё дождик-два…
– Метеорологи обещают.
– Да ежели во-время уберут…
– А почему бы им не убрать во-время? Дисциплина, что ли, хромает у них?
– Да что говорить, Дмитрий Сергеич! – кинул всердцах фуражку оземь один колхозник. – Что ты нас агитируешь? Все – хлеборобы, не первый год землю пашем! По триста пятьдесят центнеров будет тут на круг!
– Кабы такой урожай по всему Советскому Союзу, дома бы строили из сахара вместо кирпичей!
– Как в сказке – молочные реки, кисельные берега?..
– По коням!..
Собрание в переполненном клубе открыл Стародубов. Президиум не выбирали. Это было не собрание, а просто подведение итогов экскурсии.
– Я привожу сюда, товарищи, уже пятую экскурсию, – сказал Стародубов. – Как Назаров не жалеет горючего на прополку свёклы, так и мы не пожалеем горючего на это дело. Дадим каждому колхозу дополнительные лимиты, – но чтоб все люди побывали здесь, посмотрели своими глазами, убедились! И трактористов привезём, покажем им здешние «карпатские горы» и урожаи на этих горах!.. Предоставим слово Павлу Фёдоровичу. Пусть он теперь расскажет, каким путём это всё достигнуто: такая чистота на полях, порядок на фермах, доходы, строительство. Давай, товарищ Назаров! А потом ещё поговорим.
Доклад Назарова был суховат. Цифры и факты. Он почти не заглядывал в истрёпанные листки с «тезисами», – не первый раз отчитывался по ним перед таким собранием, помнил всё наизусть. В нынешнем году одни лишь капиталовложения в хозяйство составляют миллион. За прошлый год колхозники получили на трудодень по четыре килограмма зерна и по шесть рублей деньгами. Нынче, если выдержат план урожайности, доходность трудодня будет выше. Организация трудодня такая-то, всё делается, как положено по Уставу: главное внимание – укреплению бригад, но и звенья на пропашно-технических культурах не забыты. Из девятисот семидесяти пяти трудоспособных колхозников нет ни одного, не выполняющего рабочий минимум в трудоднях. Весенний сев был проведён в восемь дней, ни одного гектара весновспашки, всё по зяби. Минеральные удобрения по разнарядке полностью выкуплены и завезены, даже больше завезено – за счёт тех колхозов, которые отказались от них. Местные удобрения используются полностью, старого навоза не найдёте нигде ни грамма – ни на фермах, ни во дворах колхозников, – всё вывезено на поля. Уход за растениями – строго по утверждённым агроправилам: столько-то прополок, подкормок. Скот на фермах – исключительно племенной, высокопродуктивный. План развития поголовья по всем видам скота перевыполнен на двадцать-тридцать процентов. Дохода от животноводства получено столько-то и т. д.
Слушать его доклад было скучновато. Цифры, факты замечательные, но будто всё сделалось само собой, потому стал колхоз передовым, что все сознательно выполняют в точности Устав сельхозартели и министерские агроправила, не было будто борьбы, трудностей, помех. Он ни разу не сказал в докладе «я», «у меня», «я сделал», только – «мы», «у нас», «мы решили». Хорошая скромность, но в ней стушевывалась руководящая роль председателя.
Мне приходилось не раз слушать в другой обстановке рассказы Назарова о колхозе, о пережитом и сделанном здесь за пять лет. Куда лучше рассказывал он об этом под настроение, в небольшой компании, нежели с трибуны перед многолюдным собранием. Он обладал и меткой наблюдательностью и народной образностью языка, был горяч и остроумен в споре. Но здесь, в клубе, все собрались сегодня послушать о достижениях колхоза «Красное знамя», похвалить его, Назарова, поставить в пример другим председателям, споров как будто не предвиделось. Может быть, поэтому он и сделал свой доклад без огонька.
После доклада один колхозник из гостей, не дождавшись, пока Назаров ответит на все вопросы, попросил слова.
– Не о том вы спрашиваете, товарищи, Павла Фёдорыча, – горячо заговорил он. – Про агротехнику нам и свой агроном дома расскажет: когда лучше гречку сеять, когда клевер косить. По книжке – так, а на деле иной раз совсем не то выходит. Живыми людьми всё делается!.. Вы вот про что расскажите нам, Павел Фёдорыч. Сколько вы лет здесь председательствуете?
– С сорок седьмого года. С осени.
– Когда принимали вы колхоз, всё так же было здесь или похуже?
Назаров улыбнулся.
– Похуже немного.
– По пятьсот граммов авансом дали за тот год– только пила душа и ела! Вот как было! – подал голос кто-то из присутствующих в зале колхозников «Красного знамени».
– Ты нас спроси, – что тут было до товарища Назарова, – поднялся другой колхозник – гость. – Мы этот колхоз знаем, как свой. Соседи – через межу. Самый отстающий колхоз был в районе! Где падёж скота? У них. Где половина колхозников минимум не вырабатывает? У них. Каждый год семян им ссужали.
– Вот это-то нас и интересует, – продолжал первый колхозник. – Каким же вы чудом, Павел Фёдорыч, сделали этот колхоз самым богатым, что теперь вот ездим к вам любоваться вашим хозяйством? Либо, может, золото в земле нашли да сразу всего накупили, настроили? Либо, по какой-ся милости, поставки с вас не берут? А?
– Золото в нашей местности не водится. Никаких природных богатств нет. Даже воды не было. Артезианы пришлось бить. За десять километров возили воду бочками на фермы. И село-то наше называется – Сухоярово… А поставки меньше как по седьмой группе нам ни разу не начисляли. А нынче по девятой будем выполнять, по самой высшей.
– Ну-ну, Павел Фёдорыч, – поддержала колхозница Христина Соловьёва, – вот и расскажите нам об этом – с чего вы начинали, как пришли сюда на разбитое корыто? Как дисциплинку подтянули, как на фермах дело наладили? Пусть наши руководители послушают, поучатся. Может, пойдёт им на пользу.
– С чего начинал? – Назаров, простодушно-хитровато улыбаясь, почесал затылок. – Давно было, товарищи, не помню уж, с чего начинал… Принял печать от старого председателя, порожки в конторе починил, фитиль в лампе подрезал, стекло вытер. Электричества тогда не было… А ещё что?
– Ладно, ладно, – поморщился Стародубов. – Без кокетства. Не забыл, всё помнишь. Расскажи людям.
– Ну, с чего начинал… Учили людей честно работать, поощряли передовиков, наказывали лодырей, расхитителей колхозного добра. Назначили хороших бригадиров…
– Эх! – махнул рукой колхозник «Красного знамени» Никита Родионыч Королёв, бондарь, сидевший в первом ряду. – Работать умеет, рассказать про себя не умеет! – Встал. – Давайте, что ли, я расскажу? Только мой рассказ будет не про него одного. И про других председателей расскажу, каких мы повидали тут.
По залу прошло оживление. Среди гостей сидело много колхозников «Красного знамени», знавших, красноречие Никиты Родионыча.
– Валяй, Родионыч, рассказывай!
– Читай по писаному!
– Наш колхозный летописец, – обернулся Назаров к Стародубову.
– Слышал, слышал. Книгу пишешь про колхоз, Родионыч?
– Историю колхоза. А как же! После нас будут существовать внуки, правнуки, жизнью наслаждаться, механизация, электризация, вентиляция, а как же они узнают, как это всё зачиналось? В армии пишут историю дивизий. А я вот в свободное время, вечерами, пишу про наших председателей – что за люди были, про всё ихнее похождение. Павел Фёдорыч у меня под седьмым номером идёт. До него шестеро перебыло… Так что, рассказывать или погодить? Даёте слово?
– Даём! – голоса из зала.
– Со стороны виднее. Родионыч лучше расскажет.
– Пусть говорит.
Стародубов и Назаров переглянулись.
– Тогда уж выйди на сцену, Никита Родионыч, чтоб всем было тебя слышно, – сказал Назаров.
Никита Родионыч вышел на сцену – лет пятидесяти на вид, высокий, тощий, с впалой грудью, узловатыми кистями рук.
– Про всех шестерых не буду рассказывать, – начал он, – времени нехватит. Были и хорошие председатели, и так себе, и пьющие, и непьющие, и такие, что к женскому полу привержены, и наоборот – не любили некоторых бабы за то, что не обращали на них внимания. Всякие были. Один, бывало, нас на три шага вперёд толкнёт, другой – на четыре назад осадит… Расскажу про последнего, от которого ты, Павел Фёдорыч, дела принимал, про Сторчакова… Это до вас было, товарищ Стародубов, – обернулся к секретарю райкома. – Тогда у нас такие порядки были в районе – в колхоз за наказание посылали людей. Если, скажем, всюду не сгодился, тогда уж его – председателем колхоза. Вот так и Васька Сторчак к нам попал. Работал он в Покровском, директором кирпичного завода. Вроде бы и ничего съедобного – кирпичи, глина, песок, но и там как-то занялся самоснабжением. И к тому же пьянствовал, безобразничал. Вызывают его на бюро, отчитался он о проделанной работе, – что ж, снимать? Сняли. Поставили ему строгий выговор на вид. Назначили директором завода безалкогольных напитков. Без алкогольных! Страдай!.. Это до вас ещё было, Дмитрий Сергеич, – опять глянул на Стародубова. – При бывшем секретаре. Товарищ Тихомиров – был у нас такой… Ну, поработал он, Сторчак, на этом заводе безалкогольных напитков – и там проштрафился. Какая-то, говорят, лаборатория у них там при заводе была, спирт для лаборатории выдавали. Подсобное хозяйство было, свиньи, а сала рабочим не попадало, пошло всё ему на закуску. Тянут его опять на бюро. «Не исправился – теперь поедешь председателем колхоза в «Красное знамя». В Сухоярово! Там и воды не так-то просто добыть». Приехал он к нам на отчётное собрание. Уполномоченный говорит: «Вот этого товарища вам рекомендуем». А нам так припёрло – были и непьющие и некурящие, а по работе – ни рыба, ни мясо. Хозяйство не в гору, а вниз идёт. Да давай хоть чорта, лишь бы другой масти! Проголосовали. Начал он руководить. Бьёт телеграмму какому-то приятелю в Донбасс: «Почём у вас картошка?». Повезли туда два вагона. А время – декабрь месяц, морозы, картошка помёрзла, выкинули из вагонов да ещё штраф заплатили за то, что насорили на путях. Подработали!.. Весна наступает – зяби нет, семян нет. Промучились мы с ним лето, уборку завалили, хлебопоставки сорвали – прощается он с нами. «Ну, товарищи, уезжаю. Выдвигают меня опять на районную работу».
– А куда его выдвинули, Родионыч? – голос из задних рядов. – Я что-то уж запамятовал.
– Да опять же директором какой-то конторы «Заготкождёрсырьё», что ли… «Прощайте, – говорит. – Покидаю вас». – «А как же мы тут без тебя, Василий Гаврилыч?» – спрашивают его. – «Да проживёте, – говорит. – Пришлют ещё кого-нибудь».
Вот, значит, распрощались мы подобру-поздорову с Василием Гаврилычем. С неделю было у нас безвластие, уполномоченный сидел тут, наряды бригадирам выписывал. Потом привезли нам Павла Фёдорыча. Хотя про него неправильно будет сказать, что привезли. Он сам сюда напросился. Работал он в райкоме партии инструктором, так, Павел Фёдорыч? И, значит, изъявил желание пойти сюда председателем. Это уже нас заинтересовало. В самый отстающий колхоз добровольно пошёл человек. Стало быть, есть у него приверженность к колхозному делу, к хлеборобству. И ничего не слышно было про него такого, чтоб где-то там чего-то натворил, чтоб снимали его. Так… Выбрали мы его, принял он дела. Ходит по селу в офицерской шинелишке фронтовой, потрёпанной. Худенький такой, моложавый. Это уж он после раздобрел, у нас, когда по три да по четыре килограмма стали давать… А начал ты, Павел Фёдорыч, если уж всё в точности говорить, с того, за что тебя в первые же дни райком чуть из партии не исключил. Помнишь?
– Да не забыл.
– Видите? Всё помнит, только рассказывать стесняется… Или, может, про это нельзя говорить тут, при беспартейных?
– Давай, давай! – махнул рукой Стародубов. – Я не слышал этой истории.
– Так было дело, – продолжал Никита Родионыч. – Тогда у нас ещё молотьба шла. В декабре месяце. Не молотьба, а загробное рыдание. По пять человек из бригады выходило на работу. Окончательно отпала энергия у людей. Видят, урожай плохой, поставки выполнили, еле хватит на семена и фураж, а по трудодням получать нечего. Но всё же домолотить то, что в скирдах осталось, нужно, хоть его и мыши уже наполовину съели. Ковырялись помаленьку… Конечно, сами виноваты, что такой урожай вырастили, но опять же рассудить – при чём мы, что не было у нас хорошего руководителя? Мы от этого Васьки Сторчака слова человеческого не слышали, только: «Судить буду!..» Походил Павел Фёдорыч по бригадам, полюбовался на нашу работу – центнер в день намолачиваем, до следующей зимы хватит такими темпами молотить, – пошёл по селу, заглянул и к тем, что дома сидят, не выходят на работу. А у тех тоже положение незавидное. Сидит вдова с детишками, топлива нет, корму для коровы нет, хата раскрыта, ветер свищет. Сидит и сама не знает, зачем сидит, что высидит? Созывает он вечером в правление всех бригадиров и даёт такое указание: молотьбу приостановить на три дня, все мужики, что выходили на работу, пусть возьмутся и покроют вдовам хаты. Выдать им лошадей, сколько нужно для подвоза соломы, и только этим пусть и занимаются – кроют хаты. И пусть подвезут торфу на топливо особо нуждающимся. Как налетел уполномоченный! «Вы что – очумели? Молотьбу остановили! Товарищ Назаров! Тебя зачем сюда посылали? Укреплять дисциплину или разлагать?» На машину его, раба божьего, и поволок к Тихомирову… А какой у них там был разговор с товарищем Тихомировым, пусть он сам об этом расскажет, я там не присутствовал.
– История об этом умалчивает? – рассмеялся Стародубов.
– Да нет, она-то не умалчивает…
– Читай, как у тебя записано, – ответил Назаров. – Я после скажу, так ли было.
– В райкоме, по слухам, хотели сразу собирать членов бюро и снимать ему голову. А потом всё же сообразили, что как-то оно получится политически неверно: человек только что принял колхоз – и сразу исключать его из партии?.. И он, конечно, стал проситься: «Дайте, говорит, ещё неделю сроку, а потом присылайте комиссию, пусть проверит – прав я был или нет». Так?
