Текст книги "Районные будни"
Автор книги: Валентин Овечкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)
На своё письмо, посланное в станицу бывшей кухарке Тракторной бригады тёте Поле, он ещё не получил ответа. Ольге не писал. Почему? Хотелось сначала узнать от других, что она жива и ждёт его…
Случилось так, что дня через два Дорохин сам послал связного на полевой стан колхоза «Заря счастья» за Харитоном Акимычем и трактористом.
В роту Дорохина приходил заместитель командира батальона по политчасти и сказал ему, между прочим:
– Сегодня, лейтенант, будешь спать под музыку. Где-то какую-то важную высотку хотят отнять у немцев. Воевать будут ночью. Танки пойдут туда. А шум поднимут по всему фронту дивизии, чтоб сбить немцев с толку. Артполк выставит тягачи на передовую. У тебя, у Левченки, у Нестерова будут шуметь. Готовьтесь, в общем. Достанется и вам, на чужом пиру похмелье!..
Дорохин послал связного за председателем колхоза, а старшине приказал:
– Сходи, Юрченко, в артдивизион, попроси от моего имени капитана Сухарева – пусть эти ребята, что будут здесь ночью демонстрировать танковую атаку, захватят буксирные тросы. Скажи для чего. Слышал, о чём просили нас люди?
– Слышал. Достану тросы, товарищ лейтенант! – откозырял старшина. – Для Дуни – по стараемся!
– Глупости говоришь! Дуня тут не при чём.
– Так я не про вас. Про себя говорю – постараюсь для Дуни.
– А, про себя. Ну – старайся…
Харитон Акимыч пришёл уже в сумерках, с бородатым Головенко, Марфой Ивановной и Дуней.
– Попробуем вытащить ваш трактор, – сказал им Дорохин. – Приготовьте, что нужно – камень, брёвна. Вот старшина даст вам в помощь двух бойцов. Тягачи придут с полуночи. А женщин я не звал. Вам тут делать нечего. Тут будет жарко! Предупреждаю, товарищи колхозники, работать будем под огнём!
– Это что ж такое случилось? – спросил старик. – Третьего дни сами сомневались – нельзя, шум поднимем, а нынче – можно?
– Нельзя было, а нынче можно, вот и всё, что могу вам сказать. И не расспрашивайте.
– Да нам-то и не к чему знать. Нам бы своё дело справить… Ну, что ж, спасибо, товарищ лейтенант!.. Кузьма! Ту каменную загату разберём, что ли?
– А чем подвезёте камень?
– Чем подвезём?..
– Забыл сказать связному, чтоб вы с подводой прибыли… Наши лошади в хозвзводе… А вот женщины пойдут к вам в хозяйство, пусть пришлют оттуда ваших лошадей. Идите домой. Этой ночью не разрешаю вам тут болтаться. До свиданья! Желаю успеха. Юрченко, командуй!
Отпустив людей, Дорохин засветил каганец, прилёг, стал читать газеты, и заснул. Выдалось несколько тихих часов – никто не звонил из батальона и штаба полка, не тормошили связные… Проснулся он поздно ночью. Глянул на часы, покурил. Вышел из блиндажа, посмотрел туда, где в темноте чуть поблёскивало на изгибе чистое плёсо Миуса. Не видно и не слышно было ничего. Оставив в своём блиндаже за себя командира первого взвода, Дорохин вылез из окопа, пошёл лугом к речке.
– Хорошо работаете, – сказал он старшине, столкнувшись с ним нос к носу у берега. – К нам в окопы ничего не слышно.
В речке бесшумно возились дед, Головенко и один боец. Другой боец подавал им камни с берега.
– Ну, что там? – спросил Дорохин, подойдя к воде.
– Н-ничего, – дрожащим топотом ответил старик. – Самое глубокое место вымостили… Т-те-перь легче п-пойдёт… П-после такого купанья бы п-по сто грамм, а то п-пропадёшь…
Головенко исчез вдруг под водой, но тотчас же вынырнул, забарахтался.
– Тш-ш!.. Что ты? Хватай за руку!
– Яма, чорт!..
– Т-тонуть будешь – всё одно не шуми! Н-нельзя!..
Головенко выбрался на берег, голый, стал прыгать – одна нога по колено на деревяжке, – размахивать руками, согреваясь.
– Заколел!..
– С н-непривычки, – отозвался Харитон Акимыч. – Н-не рыбак… А я, б-бывало, чуть лёд сойдёт, в-верши ставлю…
– Хорошо стоит, товарищ лейтенант. Не дюже засосало. Если с места сорвём – пойдёт!..
В стороне ещё кто-то маячил. Дорохин пригнулся, увидел на фоне звёздного неба женскую фигуру, подошёл.
– Это кто? Дуня? Зачем вы здесь?
– Я на лошадях приехала, за ездового.
– Где же ваша повозка?
– В хуторе. Товарищ старшина забраковал – скрипит, стучит. Носилками носят камень.
– Я им ещё четырёх бойцов дал, товарищ лейтенант, – сказал старшина.
– Не нужна повозка? И вам тут делать нечего… Ну, какого чорта стоите? – чуть не в полный голос выругался Дорохин. – Думаете, мы такими уж бесчувственными стали на войне, что нам и девушку в братской могиле похоронить – ничего не стоит?..
Дуня отошла.
– Погодите. Я вас проведу через окопы. Ну работайте, – обернулся к старшине, – да скорее кончайте. В ноль пятнадцать всех лишних – назад в окопы! Тягачи я встречу в хуторе сам, укажу им проход…
Старшина, сняв пилотку, скребя затылок, долго глядел в ту сторону, где скрылись в темноте Дорохин и Дуня.
– Товарищ лейтенант! А, может, я пойду тягачи встречать? – сказал он негромко, сделав несколько шагов вслед им. Но Дорохин уже не мог его услышать.
От луговой сырости, от молодой травы, от раннего апрельского первоцветья воздух был душный, пряный, хмельной. В камышах у берегов Миуса крякали дикие утки. Испуганно попискивали встревоженные выдрой кулички. На плёсе била щука. В хуторе, в садах, заливались соловьи.
… Лошади были привязаны вожжами к сломанному сухому дереву на улице. Снарядом срезало начисто верхушку, остался только ствол, голый, без сучьев. Уставшие за день работы в борозде лошади, понурившись, дремали. То у той, то у другой вдруг подкашивалась нога в коленке и морда чуть не касалась губами земли. В хуторе было тихо, безлюдно. Во дворах чернели развалины хат. Кое-где среди развалин торчали, как памятники на кладбище, чудом уцелевшие дымоходы на печах. Сады цвели.
Дорохин с трудом распутал вожжи.
– Каким-то бабьим узлом завязано…
– Да это им тут не стоялось без меня, рвались, запутали.
– Куда им рваться!.. Ну, поедешь домой?
Подсадил девушку в повозку. Кинул ей конец вожжей, зашёл наперёд, поправил уздечки, выдернул у одной лошади из чолки репей. Держась за грядку, пошёл рядом. Лошади шли шагом.
За хутором, на развилке двух дорог, – одна дорога была широкая, накатанная, по ней ночами подвозили боеприпасы и продукты на передовую, другая узенькая, просёлочная, – Дуня придержала лошадей.
– Мне домой – направо. Вот по этой дорожке – в балку. Домой… Когда мы теперь наш хутор заново отстроим?.. Харитон Акимыч говорил: у вас на Кубани нет ни матери, ни жены. Вам же всё равно. Приезжайте после войны к нам жить, товарищ лейтенант!..
– У меня на Кубани – невеста…
– Невеста?.. – Шевельнула вожжами, лошади пошли. – Ждёт вас?..
– Не знаю… Писем не получал… Этот конь, серый, сейчас захромал или это у него давно?
– Раненый был в ногу. Зажило, а хромает. Теперь так и останется.
Дорохин на ходу свернул папиросу, закурил.
– Куда ж это вы решили меня проводить? До самой каменоломни?
– Вон до того белого куста.
– То – слива, дичка. Кто-то семячко уронил, выросла. Цветёт одна, при дороге… А я мечтала: вот бы хорошо, если б вы у нас остались! Вы нас от немцев освободили, вам тут и жить! Мы бы вас уважали, дом хороший вам построили бы!..
– Наше солдатское дело такое, Дуня, – далеко наперёд нельзя загадывать. Не знаем, что с нами завтра будет, кто из нас до конца войны доживёт…
– А приехали бы?..
– Вот что дома – не знаю. Не пишут мне… Нет, всё равно не приеду. Там – старые друзья, кто-нибудь же вернётся… Колхоз наш…
У белой, в цвету, будто обсыпанной снегом, сливы-дички Дуня остановила лошадей.
– Киньте цыгарку!
Дорохин в две глубокие затяжки докурил папиросу, кинул.
Взяв вожжи в правую руку, Дуня склонилась через грядку, сильно, до боли, обняла левой рукой Дорохина за шею, жарко поцеловала в губы… Дорохин чуть не задохнулся не выпущенным из лёгких дымом… Засмеялась, хотела сразу – по лошадям и удрать. Но не тут-то было. Обшлаг рукава кофточки зацепился на плече Дорохина за пряжку ремня планшетки.
– Ой!.. – смущённо, тихо вскрикнула Дуня.
Пришлось ещё склониться к нему, чтобы отцепить рукав. И ещё раз поцеловала его…
– Кубань – далёко! Не обидится ваша невеста. Не увидит!..
Дернула вожжами, свистнула. Лошади тронули шагом.
– На моих рысаках не ускачешь!..
Опять засмеялась, хлестнула кнутом. Рослые, худые одры раскачались, побежали крупной верблюжьей рысью. Повозка загремела по каменистому дну балки…
Дорохин покрутил головой, пробормотал ошалело: «Ну и ну!», поднял с земли пилотку и не успевший погаснуть окурок, жадно, обжигая пальцы, затянулся. Стоял на дороге, пока светлое пятнышко дуниной кофточки не исчезло в темноте. Повторил, улыбаясь: «Ну и ну!», побрёл назад в хутор, оглядываясь и прислушиваясь к цокоту колёс в балке…
… Когда тягачи подошли к берегу Миуса – уже гудело по всему фронту. Немецкие батареи били беглым огнём. Вспышки орудийных выстрелов по ту сторону луга за бугром полыхали, как зарницы. Немцы били пока что не по хутору Южному, а вправо, по селу Тёплому, – видимо, там почудилось им наибольшее скопление «танков».
Дорохин, посвечивая фонариком, указывал дорогу.
– Держи за мною!
Отвёл один тягач подальше от берега, вторую и третью машины развернул в затылок первой.
– Это ж кого мы будем на хозяйство становить? – спросил один водитель тягача. – Кто здесь старший?
– Вот председатель колхоза, – указал Дорохин на Харитона Акимыча.
Старик был уже на берегу, оделся. В воде возился один Головенко.
– Этот дед?.. Магарыч будет, председатель?
– Понимаешь, товарищ, какое положение – «гастроном» ещё не открыли у нас в хуторе. Со дня на день ожидаем – доштукатурят потолки, люстры повесят, прилавки покрасят, навезут коньяку, шампанского…
– Я не про сегодня спрашиваю. После войны приедем – угостишь?
– Об чём вопрос! Пир горой закатим!..
Водители сцепили машины кусками стального плетёного троса.
– Как там – пройдёт вдвое? – спросил Дорохин Головенко.
– Пройдёт… Давайте конец, – отозвался замерзающий в реке голый тракторист.
– Держи!..
– Пробуем, что ли, товарищ лейтенант? – спросил, усаживаясь на место, водитель головной машины. – Нам тут долго нельзя маячить. Приказано курсировать туда-сюда.
– Пробуйте. Бородач, завязал?
Головенко пускал пузыри, нырял.
– Ух, глубоко!.. Киньте мне болт с гайкой, тут – петля, на болт возьму…
– Я вылез, товарищ лейтенант, – сказал Харитон Акимыч. – Невтерпёж! Ему всё же не так холодно, у него одна нога деревянная.
– Эй, браток, довольно тебе нырять! Трогаем? А?..
– Всё… Готово!
Харитон Акимыч перекрестился.
– Господи благослови!
– А ты, дед, оказывается, религиозный, – сказал Дорохин.
– Какое религиозный! Десять лет не говел. Так, в крайнем случае прибегаю…
Моторы взревели. Уже нельзя было разговаривать обыкновенным голосом, нужно было кричать.
– Кузьма! – закричал Харитон Акимыч. – Греби прочь! Трактор вытащим – тракториста задавим!..
Видно, всё же крепко засосало речным илом за полтора года «утопленника» – три гусеничных восьмидесятисильных тягача буксовали на месте, трос натянулся, как струна, а груз в воде не поддавался.
– Стой! – закричал Дорохин. – Так не пойдёт. Не дружно берёте. Давайте по сигналу, на фонарик, разом! Смотрите все сюда. Зелёный цвет – «Приготовились!», красный – «Взяли!».
Двести сорок лошадиных сил рванули разом. Что-то тронулось, забурлило в воде.
– Идёт! Давай, давай!..
Моторы ревели на полном газу. Тягачи забуксовали… Лопнул трос… В хуторе, в садах, разорвался первый снаряд, пущенный немцами в эту сторону.
– Перелёт… Ныряй, Кузьма! – сказал Дорохин. – Вчетверо пройдёт?
– Пройдёт, – содрогаясь всем телом, полез в воду Головенко. – Надо было сразу вчетверо…
Второй, третий снаряды легли на лугу, но в стороне, влево, метрах в двухстах.
– Вслепую бьёт, наугад, – сказал старшина. – Не видит нас.
Бух!.. Снаряд упал в реку, разорвался, взметнул большой столб воды и грязи. Головенко нырнул, долго не показывался на поверхность.
– Эй, дядя! – закричал ему один водитель. – Ты не ныряй, когда в воду снаряд падёт. Оглушат тебя, как сома!
– Не обращай внимания, Кузьма! – крикнул Дорохин. – Это они воду подогревают, чтоб тебе теплее было. Крепи получше!.. Всё? По местам!.. Приготовились!.. – Переключил глазок фонарика на красный цвет. – Взяли!..
… Любил Дорохин машины. На его глазах в станицах дивно преображалась жизнь хлеборобов, взявших в свои руки штурвалы тракторов и комбайнов. Старикам казалось чудом: в десять – двенадцать дней управляемся с уборкой! Куда же девалась «страда»? Первому трактору, с которым открыл он свой счёт тысячам вспаханных гектаров, он дал даже имя: «Орлик». Любил он его нежно, как живое существо. Бывало, – в первое лето, после большого дня работы на взмёте тяжёлой целины, если мотор не капризничал, не пугал его, малоопытного ещё механика, всякими неожиданными «причинами», перебоями, за целый день ни разу даже не «чихнул», если трактор весело, мощно преодолевал все коварные сырые лощинки, водомоины, не буксуя, прося лишь газу, как добрый конь повода, – ему вечером, когда он пригонял своего «Орлика» к табору на заправку, хотелось погладить, обнять благодарно разгорячённое, натруженное тело машины…
Из взбаламученной, чёрной, чуть поблёскивающей рябью при вспышках ракет воды, показались сначала труба воздухоочистителя, потом радиатор и топливный бак, облепленные водорослями.
– Идёт, идёт!..
Трактор выполз на берег – весь в тине и водорослях, какое-то чудо морское.
– Вытащили голубчика! – закричал Харитон Акимыч. – Кормильца нашего!..
– Вытащили!.. – прыгал на деревяжке вокруг трактора Головенко. – Я боялся – порвём что-нибудь, ось или кронштейн. Нет, не порвали!..
Дорохин шёл рядом с влекомым на буксире трактором, не обращая внимания на комья грязи, срывавшиеся с колёс, щупал его мокрые, облепленные тиной бока, обрывал с них водоросли. Такой же «сталинградец», какие были и в его бригаде, одного завода, близнецы. Может быть, даже одного года выпуска. Первенцы… От радости, что удалось выручить машину, сделать доброе дело людям, что этот «сталинградец» ещё послужит им, поможет разорённому дотла колхозу «Заря счастья» встать на ноги – у него вдруг запершило в горле. Хотел что-то крикнуть подбежавшему Харитону Акимычу – сорвался голос. Молча потрепал старика по плечу…
Немецкие наблюдатели скорректировали огонь по шуму моторов. Снаряды и мины стали ложиться ближе. Одна мина, с коротким, резким, противным свистом, шлёпнулась в грязь метрах в пяти. Дорохин упал на землю, увлекая за собой старика… Мина не разорвалась.
– Всё же есть у них на заводах сознательные рабочие, – сказал поднимаясь, тряся головой, Харитон Акимыч. – Третья мина не рвётся, подсчитываю.
– Тут на лугу грунт мягкий.
Тягачи остановились. Водитель головной машины подбежал к Дорохину.
– Товарищ лейтенант! Отцепляю две машины!
– Отцепляй. Один потянет его к ним в колхоз, а вы уходите с этого места. Довольно! Раздразнили теперь их на всю ночь!
– Спасибо вам, товарищи бойцы! – кланялся, сняв шапку, Харитон Акимыч. – Спасибо, родные!..
– Магарыч за тобою, дед, не забудь! Прощай!..
На всём пространстве между рекой и окопами рвались снаряды. Слева, по лугу, к ним двигалась, сплошная стена разрывов.
– Вот тут-то они нас накроют!..
Водитель оставшегося тягача спрыгнул с сиденья, распластался на земле.
Трах! Трах! Трах! Трах!..
Харитон Акимыч, завалившись на бок в какую-то яму, мелко, часто крестился.
– Ох, ты ж, твою душу, близко положил!.. (Одновременно перекрестился). Ох, ты ж, твою так! Ещё ближе!.. (Перекрестился).
Трах! Трах!..
Как ни скучно было лежать в эту минуту на открытом. месте, пряча голову от осколков за болотными кочками, Дорохин не выдержал, расхохотался:
– Прибегаешь, дед? В крайнем случае?..
И вдруг – сразу утихло. Вероятно, немцы разгадали уже точное направление танковой атаки. Здесь – утихло, зато справа, за селом Тёплым, загремело сильнее. Била и наша артиллерия, куда-то вглубь, по тылам. Застучали пулемёты, автоматы.
– Товарищи! Не могу итти! – закричал где-то сзади Головенко.
– Тракториста ранило! – поднялся дед. – Кузьма, где ты?
Старшина подвёл под руку прыгающего на одной ноге Головенко.
– Деревяжку отбило…
– Подсадите его на тягач, – сказал Дорохин. – По живому не зацепило? Лезь! Указывай дорогу водителю.
… В хуторе Дорохин попрощался с Харитоном Акимычем.
– Ну, не будешь больше приставать к нам? Паши, сей, не поминай лихом!
– Какое – лихом! Товарищ лейтенант! Что бы я тут, председатель, делал без тягла?.. А теперь – пойдём жить!.. Мы вам тут на этой площади памятник поставим!..
– Вы ещё разберитесь, что за трактор, как он там перезимовал в речке. Может, всё поржавело.
– Сверху поржавело – оботрём. А внутри – его же маслом смазывали… А Дуня, товарищ лейтенант, девка хорошая!.. Приезжай к нам! В председатели тебя выберем. Передам тебе дела, из полы в полу, – знаешь, как в старое время лошадей продавали?..
– До свиданья, Акимыч! Трактор получил? Получил. Ну – вали домой!.. И не мешай нам воевать!..
Вскоре их дивизию сменили, отвели в тыл, километров за восемьдесят от передовой, в резерв. Там они стояли два месяца, ремонтировались, принимали и обучали пополнение и на Миус уже не вернулись – дивизия влилась в состав другой армии.
Участвовать в июльском большом наступлении Дорохину довелось уже на другом фронте.
И как бывает у солдат – часто вспоминался ему хутор Южный, мечталось ещё заглянуть туда после войны, встретиться с знакомыми, полюбившимися людьми, посмотреть, как расцветает жизнь на месте бывших развалин и окопов, найти свой блиндаж где-то в саду между яблонями, посидеть на обвалившемся, заросшем бурьяном бруствере, выкурить махорочную цыгарку, подумать под песни девушек, обрывающих красные яблоки в корзины, о прошлых боевых днях… Но много было потом ещё хуторов и сёл по пути на запад, и каждый освобождённый им клочок земли стал Алексею родным. А когда окончилась война – ему уж было не до того, чтоб объезжать все те места, что проходил он со своими бойцами. Надо было и самому начинать работать, восстанавливать разрушенное войною народное хозяйство, запахивать вчерашние окопы.
1952 г.
ДЕНЬ ТРАКТОРИСТА
В одном районе решили провести «День тракториста».
Кто первый подал эту мысль – неизвестно. Вероятно, однажды, после заседания бюро райкома, на котором поругали какого-нибудь недальновидного, мужиковатого председателя колхоза за плохое отношение к механизаторам, кому-то из районных руководителей пришло в голову: провести бы в районе «День тракториста», чтоб возвеличить фигуру сельского механизатора в глазах общественности. Есть «День железнодорожника», «День авиации», а трактористов ведь тоже немало в стране, и делают они немало для государства.
Выбрали для праздника одно из воскресений в конце июня – почти свободное от тракторных работ время, междупарье. Задумано всё было здорово. Место облюбовали на берегу реки, на лугу у дубовой рощи. Трактористы – народ степной, привыкший к голубому небу и жаркому солнцу над головой, им приятнее было провести свой праздник на вольном воздухе. Выстроили на лугу нечто вроде театральных подмостков – для президиума собрания и выступления художественной самодеятельности. Сюда же выехали буфеты и ларьки пищеторга. Пригласительные билеты на праздник разослали не только трактористам, комбайнерам, механикам, но и их жёнам. Приглашены были председатели колхозов и бригадиры полеводческих бригад.
Но – первый блин комом. Дальше пошло не совсем так, как было задумано. Помешал и дождь, как зарядил с ночи – до двенадцати дня не прояснилось, пришлось перейти в районный «Дом культуры», где в четырёх стенах, перевидавших много заседаний и конференций, собрание пошло слишком официально; немного оробели и сами организаторы праздника – не попадёт ли им за какой-то самовольный, неузаконенный «День-тракториста»? – и в своих речах стали называть праздник просто районным слётом механизаторов; да и много было речей, и длинны были они слишком для такого необычного собрания-гулянья.
Но все же трактористы и комбайнеры вынесли из конференц-зала «Дома культуры», где даже потолок вспотел от духоты, главное: что сегодня их день, что ради них играл оркестр, для них выступали артисты, пел детский хор, танцевали девушки-ученицы, что, в числе многих почётных профессий, их профессия и они сами – не в поле обсевок.
И самое интересное, как часто бывает в таких случаях, началось уже после «официальной части», благо время для этого ещё оставалось. Пока длилось собрание и выступали артисты, дождь перестал. Подул ветерок, быстро просохло. Разошлись из «Дома культуры» в шесть часов, по летнему ещё день. Машины, на которых приехали из колхозов трактористы, ждали их за мостом через Сейм, на поляне у дубовой рощи. Там же, накрыв свои товары клеёнками, терпеливо ждали их продавщицы из ларьков и буфетов пищеторга… Задымили костры, где-то заиграл баян, запели «Калинушку»…
* * *
– Где же мы расположимся?
– Да вот под машиной сухое местечко, дождь не промочил. Михаил! Отгони машину дальше, а мы тут постелим брезент.
– Ну, братцы, кажись дела у нас в районе так поворачиваются, что ежели которого из нас жинка бросила – вернётся, в ногах будет валяться: «Миленький, дорогой, прости, забудь, что говорила: керосином от тебя воняет».
– Это ж почему?
– А потому, что на нас теперь особое внимание обращено. Нам – почёт и уважение. Сказано: первые люди в деревне – мы, механизаторы.
– Да-а… А читали в газетах, что на Кубани делается?
– Что? —
– Там сейчас проводится эта самая, как её…
– Комплексная?
– Вот, вот – комплексная механизация,
– Это ж как понимать – комплексная?
– Полностью механизируются все работы в сельском хозяйстве. Чтоб не получалось так: убираем хлеб комбайнами, а потом колхозницы вручную веялки крутят, ящиками зерно на машины грузят. Где-то поспешаем, а где-то ещё адамова техника осталась, она-то и тормозит всё дело.
– Стало быть – сортировки от привода, транспортёры? Чтоб и рука человеческая до зерна не касалась?
– Именно так. И в животноводстве всё механизируют: подачу кормов, воды, стрижку шерсти. Стога мечут машинами, солому скирдуют машинами.
– Я прошлой осенью видел в Чижевской эмтээс на испытании трёхрядный свеклокомбайн. Вот, машинка, ребята!
– Однорядный не пошёл у нас.
– Трёхрядный, говорю. Новый, усовершенствованный. Хорошо работает! Пропусков почти нет, один человек успеет подобрать в рядках, что осталось. Колхозницы, как узнали, что конструктор приедет к ним на плантацию, натаскали ему цветов в подарок – еле увёз в «Победе». Качали его там, в поле.
– Рады были?
– А как же! От самой тяжёлой работы освободил их – от копки свёклы.
– Так-то так. От тяжёлой работы освободил… Но, выходит, и от трудодней освободил?..
– Да, да, товарищи, что ж оно получится? Если и свёклу будем комбайнами убирать – где же колхознице трудодней заработать?
– Не только жёны будут прощения у нас просить за старые обиды. Все колхозницы будут кланяться: «Товарищи трактористы! Дайте же и нам где-нибудь немножко заработать!»
– Конечно! Раз полная механизация, значит, и трудодни по полеводству будут все у трактористов и прицепщиков. Навоз возить? Да мы поделаем такие платформы, зацепишь трактором – сразу двадцать тонн! Наваливать, разбрасывать – опять же машины приспособим. Прошлым летом уже и солому с жнивья стягивали тракторными волокушами.
– А колхозникам, которые в полеводческих бригадах, останется только воду да горючее подвозить нам на волах, по очереди.
Из шуточной завязки разговора возникают большие житейские вопросы.
– А что, ребята, – говорит бригадир. – К тому идёт. Я бы на месте нашего правления уже сейчас призадумался: на каких других работах в хозяйстве занять людей? Это верно, годика через три механизаторы заберут все трудодни по полеводству, как пить дать! Но машины ведь не для того, чтобы всем колхозникам, кроме нас, делать было нечего. Ту силу, что высвободится, надо чем-то другим занять.
– Чем же ты её займешь?
– Вот об этом и надо подумать… Есть такие отрасли, где без ручного труда никак не обойтись. Сад, например. Трактором не полезешь на дерево яблоки рвать, это ручная работа. Да ещё какая ручная! Если зимние сорта, для долгого хранения, так и потрясти дерево нельзя, каждое яблочко надо осторожно снять с ветки и в ящик со стружками уложить. Сколько у нас в «Завете» запланировано на осень садов посадить, кто помнит?
– Пять гектаров, что ли.
– Мало!.. Сто гектаров надо сажать!
– Ну, это ты загнул, Иван Трофимыч. У нас и земли столько свободной не найдётся.
– Не найдётся? Все пустыри, лога, крутизны надо фруктовыми деревьями засадить! Пойдём, Никита, по колхозу и я тебе не сто, а двести гектаров такой земли найду!
– Ну, разве что – пустыри…
– И ухода за молодым садом совсем немного требуется. Самая горячая работа в саду – сбор фруктов. А она начнётся не сегодня, лет через шесть-семь. В аккурат к тому времени техника в полеводстве так шагнёт вперед…
– … что и Никита уже будет своим трактором из вагончика по радио управлять.
– Зачем – из вагончика? Прямо из дому, с кровати. Гляну в телевизор – подходит трактор к краю загона, нажму кнопку – трактор повернёт обратно, и я – на другой бок. Поставлю только будильник над ухом, чтоб звонил каждые полчаса.
– На сто гектаров знаешь, Иван Трофимыч, сколько саженцев нужно? Десять тысяч штук. Рубля по три за дерево – на тридцать тысяч рублей.
– Свой питомник надо заложить. Через два года будут саженцы. А специалист в колхозе есть – наш горючевоз, Назар Матвеич. Он же садовник.
– Назар Матвеич? Может! Видели, какой у него садок на усадьбе? Окулировать, глазком там или в прищеп – это он умеет. Подучить его ещё, может, маленько на курсах.
– Нет, верно, ребята, придёт время, и не за горами уж оно, полеводческим бригадам нечего будет делать на поле. Или, точнее сказать, где работало сто человек, там десять управятся. А тем, которых сократили, только и останется – подсобные отрасли развивать. Какое хозяйство можно построить! Есть и виноград такого сорта, что будет расти в нашей местности. Кто бы отказался получить на трудодни такой бочёночек вина, как у нас с автолом стоит? Ягодники можно разбить. Гектаров пять клубники под хороший урожай – скирда денег! Огородов побольше, овощей всяких. Животноводства раза в два против нынешнего увеличить. Есть же колхозы, где по тридцать рублей чистоганом, кроме всего прочего, дают на трудодень. Это там, где руководители далеко вперёд глядели!.. Давайте, товарищи, как будет общее собрание в колхозе, поставим этот вопрос от имени трактористов. Пусть-ка правление пересмотрит свои планы по подсобным отраслям. Мизерные у нас планы. Смелее можно замахивать! Одно дело – использовать машину, выжать из техники всё до дна – это наше дело, механизаторов, мы за это отвечаем. А другое дело – уметь использовать и ту выгоду, что даёт машина в сельском хозяйстве. Машина тебе руки развязывает в полеводстве? Так сажай этими руками сады, строй новые фермы, плотины, пруды, разводи в прудах рыбу…
К увлекшемуся бригадиру неслышно подошли сзади от реки два тракториста, мокрые по шею, с бреднем и мешком, высыпали из мешка через плечо бригадира на траву десятка два крупных живых трепещущих карпов, карасей, линей. Рыбаков и их добычу приветствовали радостными возгласами.
– Вот такой рыбки развести бы у нас в колхозе, да, Иван Трофимыч? – сказал один из подошедших.
– Рыбка-то хороша, но это что ж выходит, друзья, – вы и на собрании не были?
– Нет, товарищ бригадир, на собрании мы сидели до конца, все речи прослушали, а как начался концерт, пошли с Петром потянуть бреденёк. Мы с ним ещё из дому наметили – наловить рыбки на ушицу.
– Если б такая речка, Иван Трофимыч, да в нашем колхозе «Заветы Ленина», да возле речки стать вагоном – каждый день кормили бы с Семёном рыбой бригаду!
– Ну, что ж… Ножи есть? Давайте чистить. Вот в этой цыбарке сварим. Сушняку надо бы ещё для костра.
– Иван Трофимыч! А может, пока уха сварится – пропустим по одной, под огурчики? Рыбакам надо после купанья согреться… Ребята! У кого хороший глазомер?
– У Никиты. Лучше его никто не отобьёт загонку по прямолинейности.
– Разливай, Никита Харитоныч. Смотри, не ошибись. Посуда видишь какая неравномерная… Как в аптеке! Ну – за наш праздник, за «День тракториста»! И за тех товарищей, кто его выдумал!..
– Я, товарищи, так соображаю насчёт механизации, – начал, крякнув, после небольшой паузы один тракторист, всё время молчавший. – С нас директор эмтээс и правление колхоза спрашивают выработку, качество? Спрашивают. Законно спрашивают, так и должно быть. И мы можем спросить правление колхоза: куда деваете нашу механизацию?
– Как? Что говоришь? А куда ж они её денут? Механизацию в карман не спрячешь.
– А так! Скажем, в прошлом году механизация была на семьдесят процентов, а нынче – на восемьдесят. Куда девали эти десять процентов? Сделали что-нибудь полезное для хозяйства? Или – на распыл пошло? Волы паслись, люди на базаре торговали?
– Правильно, Митя! Долго молчал, а дело надумал! Именно так и нужно спросить их, хозяев: куда деваете нашу механизацию?
Хохот, аплодисменты…
* * *
Одна бригада приехала на праздник в полном составе, с кухаркой, горючевозом, водовозом, со своими продуктами, посудой для варки пищи, и даже столами и скамейками, прихваченными с полевого стана. Расположились они возле автомашины, привезшей их, как в своём колхозе в степи у походного вагона – воткнули в землю две железные рогулины, подрыли под ними ямку для котла, кухарка уселась, поджав ноги, на траву и стала чистить картошку. Разница была лишь в том, что трактористы приоделись и присутствовали их жёны, которых на полевом стане обычно в таком сборе не увидишь. Но не все жёны присутствовали. По этому поводу было немало шуток, зубоскальства.
– Степан! Почему твоя Маринка не приехала на «День тракториста»?
– Нездорова…
– Перепугалась, может, когда ей пригласительный билет принесли? «Марине Кондратьевне Пересухиной. Райком и райсовет приглашают вас…»
– А чего ж ей пугаться?
– Да кто его знает, зачем приглашают жён трактористов? То ли по сто грамм поднесут, то ли постыдят принародно за то, что плохо работают в колхозе?
– Да, девчата, нынче вам обошлось, но в будущем году, сказал секретарь райкома, обязательно упомянет в докладе тех жён механизаторов, что заделались начальницами, в колхозной работе не участвуют, на мужнины трудодни надеются.
Женщины протестуют. Завязывается горячий спор – кто виноват в том, что жёны механизаторов мало участвуют в колхозной работе, не сами ли мужья? Кто запретил Маринке ходить на свёклу? Сам Степан. Прокормлю, мол, тебя с детишками своими трудоднями, мне в доме нужна помощница, а не в поле, чтоб уют мне создавала, когда приду на день отдохнуть.
– А что ж, и запретил, – оправдывается Степан. – Разве ж это жизнь? Прибежишь с поля – Маринки нету дома, где-то аж за Бугровыми хуторами свёклу шаруют, там и ночевать остаются, на бригадном стане. Маринка отпросится домой – я на работе. У нас с нею получалось, как у тех деда с бабкой: дедушка на печь – бабушка до бражки, бабушка на печь – дедушка по дрова.
