Текст книги "Филумана"

Автор книги: Валентин Шатилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 35 страниц)

Он стоял, все так же горделиво выпрямившись, но в лице произошла трудноуловимая перемена – будто какую-то внутреннюю пружину, затянутую до предела, чуть отпустили. В уголках прищуренных глаз стало меньше морщинок, в бескровных плотно сжатых губах несколько ослабло напряжение.

– Вы кого-то опасаетесь? – подняла я брови.

– Себя, – коротко ответил цар.

– Что ж в вас такого страшного?.. – насмешливо начала я и осеклась. Потому что заметила.

Впервые цар был один – без черного смерча своей ураганной воли. Той, что всегда крутилась поблизости от него гибельной воронкой, сминая, подавляя любое сознание вокруг, беспрерывно всасывая и растворяя в себе мысли и чувства окружающих.

– То, что во мне, – оно есть у всех, – негромко проговорил Морфей. – Но только во мне этого слишком много.

– Чего именно? – поспешила уточнить я. Не так уж часто великие мира сего начинают откровенничать – надо ловить момент.

Юноша-цар едва заметно пожал плечами: – Умения чувствовать окружающих людей. Желания понять их. Воли, чтобы выполнить это.

– Понимание других – большой талант, – осторожно заметила я, – В том, другом мире, где я жила раньше, для этой способности изобрели специальное слово – эмпатия.

– В другом мире… – горько усмехнулся юноша. – Там, наверно, никогда не бывает слишком много этого. Потому что если этого слишком много, уже трудно с ним совладать. Оно отделяется от тебя и живет своей жизнью. Не твоей. Другой. И тебя заставляет этой жизнью жить.

– Какой это – другой жизнью? – переспросила я.

– Вам не понять. – Губы Морфея слегка дрогнули в усмешке. – Той. Когда голова переполнена чувствами и мыслями других людей, когда уже не остается места для своих собственных чувств и мыслей. И когда воля – которая вроде бы твоя, – начинает работать уже сама, не заботясь о тебе. А заботясь только о том, что впитала от других. А, – он чуть дернул щекой, – слова… Одни слова. Разве можно что-нибудь передать словами?

– Немало. Если захотеть.

– И если долго учиться это делать. А меня учили совсем другому.

– Управлять царством?

– Управлять? Если бы… Но, чтобы управлять, нужно думать. А думать мне всегда было некогда. Все время уходило на то, чтобы глотать и переваривать других. Всех! И снова! И опять! Только глотать и только переваривать! Я совсем непонятно говорю?

– Не так уж непонятно, – поежилась я, вспомнив собственные ощущения, когда меня затягивал, буквально заглатывал смерч царовой воли. – А кое-что – так очень даже понятно. Но зачем вашим учителям нужна была именно такая ваша жизнь?

– Я тоже долго не мог понять. Тем краешком своего собственного сознания, которым еще старался думать. И который научился сохранять и прятать в глубине своей головы. Его было мало – этого последнего краешка. Думал я долго – ночами, когда моя великая воля почти совсем отделялась от меня и ходила вдалеке. Утром, когда она приносила новый улов, пойманный в чужих головах, думать уже опять не было никакой возможности – мозги переполнялись. Почти до краев… Но ночью!… И я надумал.

– Правда? – одними губами спросила я, готовясь услышать страшную тайну.

А услышала банальность, которую и сама давно поняла.

– Как раз управлять я и не мог! – отрешенно улыбнулся цар. – Если меня на что и хватило, так это слепить своей могучей волей все разнообразие мнений и суждений, почерпнутое у подданных, в один комок. Такой огромный комок, в котором любое разнообразие перемешивается, уравнивается и исчезает. Совсем. А вместо него появляется одна мысль, одно мнение…

– Среднестатистическое… – подсказала я.

– Объясните! – приказал пар тоном, не терпящим возражений.

Я не стала упрямиться: – Когда берется одно «да» и одно «нет» и их складывают между собой, то получают ноль…

– Нуль… – поправил меня цар.-Да. Все так и было. Из многоголосой толпы разнообразных мнений всегда получалось только одно: ничего нельзя трогать и менять. От этого только хуже будет! Забавно, что так оно и оказалось на самом деле… Когда меня заставили менять, объясняя, что после этого уже ничего никогда менять не придется, то получилось все много хуже. Кровь, горе, слезы, боль… Мои подданные гибнут в сечах, в пожарищах, князь идет на князя, лыцар на лыцара! А все вы, княгиня!… – Он гневно потряс пальцем. Потом спохватился: – Нет, так говорить нельзя. Так говорят волхвы, и, значит, это неправда. Не вся правда. Не главная правда.

– Вы не верите своим волхвам?

– Своим? Тут не совсем понятно, кто чей. Может, как раз не они – мои, а я – их… Но вообще, конечно, верю. Как только моя воля со мной, то я волхвам верю. Без всяких оговорок. Потому что они умеют незаметно подправлять то единое мнение, которое получилось из суммы всех, в свою сторону.

– Как же вы сейчас-то от них вырвались? – поразилась я, – Если они вас под таким давлением постоянно держат?

– А я и не вырвался, – брезгливо скривил губы цар.-(tm) Для меня сейчас открылось маленькое окошко. Будто среди дня ночь вдруг наступила, когда я снова могу хоть чуть-чуть побыть самим собой. Но стоит мне сейчас отъехать отсюда – вон, к лагерю, что установлен в лесу, – и окошко захлопнется. И на троне опять будет сидеть государь, у которого голова так переполнена чужими мыслями, что уж и не до своих…

– Но на эту встречу ко мне волхвы вас все-таки выпустили!

– Великий страх толкает на великие ошибки, – глядя куда-то вдаль, поверх моего капюшона, задумчиво промолвил цар. – Кому только платить за них придется? А?

Теперь он в упор смотрел на меня.

– Надеюсь, не мне? – с поспешным смешком сказала я.

– Вам, – тяжко проронил цар. – Именно.

– Почему это мне платить за чужие ошибки? – вскинулась я.

– Вы ведь все равно пришли в наш мир, чтобы его изменить? Так меняйте. Но знайте, что меняете.

– Да я ничего такого не меняю! – возмутилась я. Цар только молча смотрел на меня, и я вдруг заинтересовалась.

– И что же я меняю? По вашему мнению?

– Тут мое мнение полностью совпадает с волхвовским. Божью волю. Единого христианского Бога, или Тримурти – это не важно. Важно другое. То, в чем я с волхвами расхожусь, а с вами, наоборот, совпадаю.

– И такое есть?

– Есть. Я и вы – мы считаем, что Божья воля ошибочна. Я и вы считаем, что ее надо изменить. Вернее сказать – отменить!

– Это я – то способна отменять Божью волю – с сомнением оглядела я себя – Что-то мало верится… – Но это так. И тут волхвы тоже не ошибаются Не зря они так хотят вам помешать. Помешать во всем, что бы вы ни начинали делать. Даже когда вы зачали сына.

– А Олег-то тут при чем? – ахнула я.

– Мне этого не дано знать. В свои головы волхвы пускают меня не очень охотно. Но я точно знаю, что они пытались Я видел, как волхв Хотен делал из вашего сына такого человека, какого он два десятка лет назад сделал из меня. Мой батюшка, цар Кирилл, польстился на их посулы наделить меня самой сильной волей, какой только возможно, и самой большой способностью знать подданных своих. Батюшка хотел, чтобы я был славнейшим, сильнейшим из рода Телицыных. Он желал, чтоб, если уж не он сам, так хоть я забрал опять в кулак княжескую вольницу. Которая у нас так плодилась и множилась. Чтоб пресек ее, как некогда поступил первый из Телицыных – Амвросий, основатель Вышеграда. Вот и разрешил цар Кирилл волхвам переделать меня еще в утробе матери. И они выполнили обещанное. С лихвой. В лихве все и беды-то…

– А Олег? – непочтительно перебила я цара, который опять собирался пуститься в высокомудрые философские рассуждения. – Когда это ваш Хотен калечил Олега?

– Да вы разве сами того не помните? На второй вашей уединенции. Калечил, калечил, да недокалечил. Вы Хотена самого изувечили так, что он хуже младенца сделался.

– А он успел что-то в Олеге наделать?

– Мне то неведомо. Да и никому, наверно. Сколько чего он успел? Куда вывезет то, что Хотен успел? Кто ж это может теперь знать?

– А другие ваши волхвы – они не могут знать? Не один же Хотен этот был умельцем таким! – продолжала допытываться я.

– Кажется мне, что и они не знают. Но боятся. Это еще один их страх. Даже больший, может быть, чем перед вами! Потому-то и убить его желают они даже еще сильнее, чем вас!

– Олега? Убить? – помертвевшими губами произнесла я.

– А как же иначе они теперь могут его остановить? – как само собой разумеющееся подтвердил Морфей. – Так вот, про Божью волю…

– Погодите вы с Божьей волей! – отмахнулась я – Как же мне сына теперь уберечь от ваших волхвов? Цар скрестил руки на груди, долго молча взирал на меня, а потом обронил вполголоса: – Истинно говорят: женщина – сосуд зла. По скудоумию своему и страстям своим… Княгиня! —твердо произнес он. – О сыне вашем я упомянул лишь к слову. Мне недосуг заниматься каждым из моих подданных. И как вам ни дорог ваш сын, выслушайте меня. А когда выслушаете – сами будете решать, как поступить!

Я изо всех сил сцепила пальцы в муфте, сдерживаясь, чтобы не сказать чего-нибудь и о паровом скудоумии. После такого заявления цар потерял всякую человеческую привлекательность в моих глазах.

Сдержалась. Не сказала. Только кивнула, показывая, что готова выслушать.

– Вот и ладно, – с равнодушной безжалостностью подытожил судьбу Олега цар. – Теперь – о Божьей воле. Известно, что все миры движутся только ею. В том числе и наш. Но люди пришли в наш мир не по Божьему соизволению, а вопреки ему. От книжников ведомо, что, придя сюда, нашли пращуры наши здесь уже все готовое. И луга, и леса, и даже нечисть. И взяли все это себе. То есть забрали у Бога, который это готовил не для людей. Знаете вы эту историю, княгиня?

– Ну – более-менее…

– Тогда объяснять не надо, что именно с тех самых пор Бог и мстит людям. И думаю, все ж хаки Бог не один, не единый, как говорят церковные иерархи, а множество богов, как говорят волхвы. Потому как среди тех богов нашлись и другие. По доброте ли своей или даже из того, чтоб навредить другим небожителям, – но стали те боги исподтишка помогать людям. Гривны, например, дали.

– Хм, – сказала я.

В свете этой божественной теории хранилища под Кир-шагским кремлем приобретали новый, небезынтересный смысл.

Но когда цар с неудовольствием замолчал, выжидая дальнейших моих слов, я только покачала головой, показывая, что мысли мои не столь интересны, чтобы ему ради них останавливаться.

Цар кивнул:

– Но эти мелочи все равно не могли остановить ту Божью волю, которой подчиняется нечисть и которой служат волхвы. А когда волхвы с нечистью получили – через меня – доступ к верховной власти, людям вроде уже и ничего не оставалось, как вернуться к скотскому состоянию антов, которые жили здесь до прихода наших пращуров. «Так он, говоря о людях, о подданных, имеет в виду только господ, в крайнем случае – голутвенных!» – наконец поняла я. Но спорить с паровыми умозаключениями опять не стала. Потому как все не могла понять – к чему он, собственно, клонит?

– Так волхвам казалось, – мерно кивая головой, продолжал цар. – Но тут к нам пожаловали вы. И земной источник Божьей воли начал давать другие предсказания.

– Источник? – заинтересовалась я.

– Конечно, – сжал губы ниточкой недовольный пар. – Вы сами разве не знаете?

– Не знаю, – вынуждена была признаться я.

– Как же это? – Пришла пора изумляться цару. – Вы же «узнающая»! Вы же с волхвами много беседовали!

– Лесные волхвы, с которыми я беседовала, про источник Божьей воли ничего не знали и не говорили.

– Ага! – Цар так обрадовался, что даже его бледные щеки чуть порозовели. – Вот и опять вышеградские волхвы опозорились! Они же разрешили мне встречу с вами только потому, что думали – вы знаете!…

– Да что знаю-то? – всерьез забеспокоилась я. – Что-то важное?

– Уж важнее и некуда! – почти довольным тоном сообщил он. – Здесь, рядом с нами, в Киршаговой пустохляби, спрятан от людей этот источник. Если бы не он – давно бы уже никаких ни волхвов, ни нечисти в наших землях не водилось! От него тайным образом узнают они свои пророчества, он же и для гривен главный враг – да и для всех людей. Потому как он настраивает на людей нечисть! А сама-то нечисть – тьфу! – без него обратилась бы в безмозглых тварей, хуже сказочных зибезян! И моими устами – не сейчас, а на троне – тоже он, источник, говорит. И сюда полки приведены его повелением. А главный страх среди волхвов начался, когда они, приведя полки мои, узнали вдруг, что вы, княгиня, которую они давно числили убитой, не только не умерли в сыпучих песках Киршаговой пустохляби, но вышли оттуда живой, да еще и со страшным орудием мести на руках – в виде сына своего!

– Здесь, в песке источник? – переспросила я. – Или под Киршагским кремлем?

– При чем тут кремль! – возмутился моей непонятливости цар. Сказано же – в песке. Чтобы никакими силами добыть его нельзя было. Да только оказалось, что можно!

– Добыть? Можно? – все еще не понимала я.

– Княгиня, – отстранение-презрительно сообщил цар. – Вы меня огорчаете. Конечно, добыть можно. Вы и можете это сделать – вы же один раз прошли Киршагову пустохлябь? И вышли из нее. Значит, можете пойти туда опять и выполнить свое предназначение – освободить род людской от проклятия нечисти и нечестивых ее прислужников!

– Неужели волхвы послали вас ко мне с таким предложением? – поразилась я. – С планом, который их же самих лишает власти?

– Княгиня, – надменно вскинул подбородок Морфей. – Вы говорите сейчас с повелителем людей. И слушаете его слова. И я, как верховный государь, благословляю вас на это справедливое для людей дело. Что же до волхвов… Они в безумии своем, устрашенные известием о падении Киршага и вашем воскрешении, врагини своей, надеялись, что я передам вам совсем другое предложение. Но опростоволосились. Ибо смог я их обвести вокруг пальца, запугав.

– Вы запугали волхвов? – удивилась я. – Возможно ли такое?

– Для меня – возможно, – высокомерно заявил он. – Я им сказал, что знаю вас – и вы совсем не станете разговаривать, если я с волей своей явлюсь. А ведь волхвам ведомо, что вы царову волю, в отличие от всех людей, видеть можете преот-личнейшим образом!…

– Так какое все-таки предложение волхвы хотели мне передать? – совсем уж непочтительно перебила я цара.

Цар с неподдельным удивлением воззрился на меня – дескать, о чем вы спрашиваете, когда высочайшее повеление уже высказано?! Потом удивление его сменилось раздражением. Потом – равнодушием.

Вот с этим равнодушием он и ответил: – Волхвы соглашались отдать Великому собору и вам с новопровозглашенным великим князем все земли.

– Отдать? – не поверила я. – Без войны? – Себе они выговаривают только Кравенцовское княжество, малую часть Турского и Скарбиникого.

– То есть как раз Кйршаг они хотят оставить под нечистью? Царские губы чуть изогнулись в брезгливой гримасе – мол, а как же иначе?

– А вы при этом остаетесь царом?

– Мой даров титл остается, но власть будет ограничиваться указанными землями, – нехотя выговорил цар.

Было очевидно, что этот вопрос ему крайне неприятен.

– А если я вдруг действительно заткну божественный источник, бьющий где-то в глубине пустохляби, – что тогда? Цар заметно оживился: – Милость моя, княгиня, будет велика! Я выпущу специальный благодарственный указ, дарую вам с Михаилом Квасуровым прощение за все грехи передо мной, – начал он перечислять, – оставлю ему достоинство великого князя, а вам дарую звание великой княгини!

Ждал ли он, что я тут же лишусь чувств в остром приступе глубокой признательности, – не знаю. Но когда после его вдохновенного перечисления благ, которыми мы с Михаилом будем осыпаны, я выдержала паузу и спросила: «Все?» – он не понял вопроса.

– Да, это все воспоследует как знак признательности со стороны царствующей особы. То есть меня.

– Угу, – покивала я, изображая озобоченность возможностью принятия сразу стольких благ. Потом решила не иронизировать – цар все равно останется глух к моей иронии. И просто на всякий случай уточнила: – А напомните, пожалуйста, – как этот источник Божьей воли выглядит и что делать, чтобы заткнуть его навсегда? Ведь если я пойду его искать, то должна знать, каков он из себя и как с ним надлежит обращаться.

– Этого, – торжественно объявил Морфей, – не знает никто. Даже волхвы с нечистью. Они получают лишь его послания – неведомо как. Да по старым легендам помнят, что находится он здесь.

– Вот это да! – От неожиданности я чуть муфту из рук не выпустила. – Называется: пойди туда – не знаю куда, принеси то – не знаю что! Вы, царствующие особы, со своими заданиями везде одинаковы – хоть в сказке, хоть в жизни!

– Это хула на мою особу? – медленно костенея во гневе, переспросил Морфей. – Ну что вы Это выражение безграничной благодарности! – радостно прощебетала я.

Морфей величественно отвернулся, не унижая себя обсуждением инцидента.

– Ладно, не будем делить шкуру неубитого медведя, – примирительно предложила я. – Больше каких-нибудь предложений у вас не припасено? От волхвов? От вашего царова величия лично? Нет? Тогда есть предложение у меня.

Морфей – этот государь без власти, цар без царства – воззрился на меня с искренним недоумением: – Предложение? От вас?

– А что? – дернула я плечиком. – Даже такая тупая баба, как я, может иметь предложение по текущему моменту!

– Говорите! – дозволил Морфей.

– Предложение это адресуется не вам – ибо какие могут быть предложения государю?

Взгляд Морфея несколько смягчился.

– Предложение направлено волхвам. Должно же им передать мой ответ?

Самодержец нахмурился Видно было, что он совсем позабыл об этом, увлеченный собственным планом решения всех проблем одним махом. И моими руками.

– Так вот, – продолжала я. – Во-первых, такие важные вещи всегда требуют обсуждения и согласования. Поэтому окончательного ответа волхвам я сейчас дать не могу. Но через неделю на этом самом месте я дам его. Это раз. Во-вторых. На время моих раздумий царово ополчение и все остальные верные вам силы должны быть отведены от Киршага на сто верст.

– На сколько? – переспросил Морфей, подняв брови.

– На сто! – твердо повторила я. – Если отвод ваших войск не начнется в ближайший час, я буду считать это объявлением войны царом, то есть вами, лично мне. Со всеми вытекающими последствиями, какие могут быть представлены. Представлены в том числе и вами, наш великий государь.

– Это угроза? Мне? – Морфей, скучая, смотрел поверх моего плеча.

– Боже избавь! Всего лишь изложение последствий, которые могут иметь место Даже в том случае, если мои слова всего лишь не будут донесены до волхвов. И, кстати, если не будут ими исполнены. Засим предлагаю распрощаться. А то так можно и воспаление легких подхватить.

Царствующая особа смерила меня бесстрастным взглядом и махнула рукой, убирая прозрачную стену.

Тотчас со звоном и ржанием примчалась бескучерная карета.

Я тоже махнула рукой, давая знак князю Зиновию, – пришла пора и мне возвращаться.

* * *

– И что ты сама-то думаешь об этих предложениях? – хмуро спросил Михаил, когда я по возвращении изложила результаты уединенции.

– Ничего не думаю и думать не хочу, – пожала я плечами. – У меня сейчас одно в голове: как обезопасить нашего сына?

– Обезопасить О чем ты? Даже если принять слова пара на веру, то что может угрожать ему здесь, в Киршагском кремле? Ни одному лазутчику сюда не забраться! А если и доберется вдруг, то ты его мысли сразу узнаешь, – на том его век и кончится.

Без стука распахнулась дверь. На пороге стоял наш сын. Сонный, растрепанный. В руке перед собой он держал за хвост дохлую мышь.

– Бобо, – сообщил он и показал обнаженное предплечье.

– Что? Сынок! – сорвалась я со своего места. На тонкой детской кожице, чуть выше гривны, краснело две точечки. – Укус! – вскрикнула я – Она его укусила!

– Ну и ничего страшного! – с показной беззаботностью заявил, подходя, Михаил. – Мышат мы, что ли, бояться будем? Я выхватила у малыша животное и показала мужу: – Вот они, твои лазутчики и диверсанты! Забыл, что нечисть через любую тварь может действовать?!

– Но ведь это всего-то мышь, – попробовал успокоить меня Михаил. – Ну не загрызет же она нашего сына!

– Но заразить какой-нибудь гадостью может! Боже мой, да ведь если нечисть объявит людям бактериологическую войну, при нынешнем средневековье это будет верная гибель! Что? Что делать? Куда бежать?

Михаил стоял, не зная, как меня успокоить, и только растерянно следил за моими терзаниями.

– В подвал! – вдруг осенило меня. – В пещеры! Если Бокше помогла «опочивальня», то и Олежеку поможет! Вылечит! Идем, скорее!

– Но я не могу бросить полки… – возразил Михаил.

– А я не брошу своего ребенка! – запальчиво выкрикнула я.

И, схватив малыша за здоровую руку, повела его вниз.

По пути нам встретился дозорный, который мчался к Михаилу. На бегу он оповестил:

– Царовы полки уходят! – и понесся дальше.

* * *

Я тряслась в карете, придерживая голову моего спящего малыша у себя на коленях.

Три сумасшедших дня, проведенных в пещерах рядом с сыном, у которого все больше распухала укушенная рука, едва не довели меня до нервного срыва. Когда к концу третьего дня нарыв прорвало, гной вышел и воспаление начало быстро стихать, я не выдержала и разрыдалась у Бокши на руках.

Выйдя же на четвертые сутки из подвала, я встретила мужа, который только-только разобрался с делами за те три часа, что прошли на поверхности, и собирался наконец спускаться к нам.

Не останавливаясь, без всяких предисловий, я поставила его в известность: – Еду прятать сына в своем мире!

– Где? – устремился следом за мной Михаил. – Но ты же не смогла туда попасть!

– А если он сам? Без меня? Вдруг сможет? Ведь его дед гулял туда-сюда запросто!

Михаил тяжко вздохнул и крикнул Ануфрия – готовить карету.

И теперь мы все подъезжали к имению Шагировых.

Я осторожно подняла Олежку.

– Сынок, мы сейчас пойдем с тобой к такой калиточке…

– Прямо сейчас? – засомневался супруг. – Может, хотя бы отдохнешь с дороги?

– Нет, я хочу знать прямо сейчас Я больше не могу выносить это напряжение, когда меня шантажируют ребенком! Я сама не своя, я ни о чем больше не думаю! Вот если удастся отправить малыша – вот тогда я смогу спокойно рассуждать. И тогда уж шантажистам не поздоровится! Идем скорее к калитке! Около садовой стены, на которой остались еще следы от жестяной загородки, установленной в свое время Георгом Ка-вустовым, я остановилась. Присела перед малышом на корточки, продолжила инструктаж: – Маленький мой, родной! Вот отсюда и пришла я, твоя мама, в этот мир. А теперь ты должен посмотреть – что там, с той стороны? Сначала ты только протянешь ручку – чуть-чуть, – чтоб мы увидели, действует ли для тебя этот проход. Ну, протяни ручку. Дальше, дальше – коснись пальчиками стены.

Вместо того чтобы коснуться, детская ладошка легко погрузилась в стену – Все! Выдергивай! – выкрикнула я и схватила эту ладошку, осматривая – нет ли следов нападения страшных газообразных тварей? Хотя какие следы искать – и сама не знала.

– Кажется, твоя… необычная задумка удалась, – подал голос Михаил.

– Да! – подняла я на него глаза. – Малыш может пройти!

– Малыш, кажется, может пройти как раз туда, куда ты хочешь его отправить – в твой мир. К твоей матери.

– Ты так думаешь? – воспряла я духом.

– Почти уверен. Ты когда пыталась перейти, что было?

– Не перешла.

– А что с тобой при этом было?

– Ты про тот ртутный каменный блеск, что покрыл меня с ног до головы?

– Про него. А сейчас наш сын руку через проход протянул– и что?

– Ничего! Не покрылся ничем.

– Значит?..

– А вот мы проверим, что это значит. Олежечка, подведи теперь – только осторожно-преосторожно – свое личико к стенке и чуть-чуть загляни на ту сторону. Посмотри – и сразу обратно! Хорошо?

Малыш слегка наклонился, его голова наполовину скрылась среди каменной кладки, и он тут отпрянул с удивленным возгласом: – Бобо!

На лице белела свежая царапина, а в волосах застрял маленький обломок терновой веточки с сухим листочком.

– Укололся, милый? – погладила я его головешку, вытаскивая ломкий терн. И радостно объявила: – Супруг, ты, как всегда, прав – это куст, через который я лезла с Земли! Слушай, а может, калитка и для меня откроется?

Я быстро, пока сама не успела испугаться своего порыва, наклонила голову, заглядывая через пространственную дыру. И тут же была с позором выдернута обратно заботливым супругом.

– Жива? Не съели тебя еще? – сурово осведомился он.

– А откуда знаешь, что должны были съесть? – потерянно спросила я. Ужас краснолунного мира призраков все еще стоял перед глазами.

– Каменеть не надо, тогда и не заметит никто, как тебя едят!

– Я опять покрылась блеском?

– А то! Произведение земного искусства, да и только!

– Не принимают меня обратно, – пожаловалась я. – Все к тем же призракам попадаю…

– Оставайся здесь, да и все. За сына спокойна теперь?

– Ой, да! Олежек, ты не бойся. Укололся – это не страшно. Обыкновенные кусты. Через них пролезть надо и зайти в дом тети Веры. Да что мы обсуждаем здесь? Михаил, хоть бы ты остановил ополоумевшую от счастья бабу! Пошли готовить сына в дорогу!

* * *

Задумка была такая: в первый раз Олежка идет с письмом к тете Вере и тут же возвращается обратно – с ответом от нее.

Ей я написала коротко: «Здравствуйте, тетя Вера! Пишет вам пропавшая Наталья, дочь Татьяны, племянницы вашего покойного мужа. Если вы получили эту записку, то, пожалуйста, напишите, что вы ее получили. И отдайте мальчику. А он отнесет мне Он знает куда – вы только не мешайте ему. И напишите еще хоть два слова о маме моей. Как она? Здорова ли? Жду ответа. Наталья».

– Олежек, отнеси, дождись ответа – и сразу обратно! Я очень жду тебя! – глотая дурацкие, непрошеные слезы, в десятый раз говорила я сыну.

Он терпеливо слушал. Крохотный, ладненький, в самом скромном из детских костюмчиков Михаила. Сверху простая беличья шубейка. Длинные темные волосы чуть вьются из-под шапочки – не мальчик, а картинка! Я этак весь день буду им любоваться и никуда не отпущу…

– Ну, все, иди, – развернула я его лицом к стене. – И возвращайся скорее! – пробормотала все-таки опять.

Ждать пришлось недолго. Мой сын появился с той стороны, как всегда невозмутимый, и с листком бумаги в руке.

– О! Цидулка какая-то! – воскликнул Михаил. Листок был мятый, какой-то жеваный, с одного края грубо надорванный – видно, писали на первом, что попалось под руку.

Прыгающими от волнения, крупными буквами было написано маминым почерком: «Наташенька, милая! Как ты меня измучила! Где ты? Почему сама не идешь? Мальчик какой-то странный – ничего не хочет рассказать. Я живу у тети Веры с тех пор, как ты пропала. Сторожу тут тебя: вдруг появишься? Узнала ли что про папу? Напиши скорее все! Твоя мама. Тетя Вера привет передает».

Я обрыдалась, читая эти суматошные строчки, выведенные зеленой шариковой ручкой. Капли от моих слез смешивались с уже начавшими подсыхать следами от маминой капели.

Михаил протянул чистый лист и серебряный карандашик.

Высморкавшись, я под взглядами двух самых моих любимых мужчин принялась писать:

«Мамулечка, дорогая! Здравствуй! Выйти к тебе не могу. И не знаю, когда смогу. Может, и никогда. Но это не страшно. Главное, что все живы и здоровы. Странный мальчик, который принесет тебе письмо, – твой внук. Зовут его Олег Михайлович Квасуров. Я тут вышла замуж. Очень удачно. Как и ты. Тоже за князя – Михаила Никитовича Квасурова. А папа давно умер. Ты была права – его убили, как только вы с ним расстались. Поэтому я теперь тоже княгиня. Правлю папиным княжеством Очень люблю своего мужа. Он передает тебе привет».

– Ты передаешь привет теще? – на всякий случай поинтересовалась я у Михаила.

– А нужно?

– Конечно!

– Передаю.

«Однако времена тут у нас наступили непонятные», – написала я и задумалась. Как сказать, чтобы не перепугать мамулю? Как ни скажи – все равно напугаешь…

«Вот и сына я запустила. Вся в делах государственных, а о ребенке подумать некогда. Кстати, не удивляйся, что он такой большой. Тут у нас время в некоторых местах меняет скорость. Так что я сама не знаю, какой у него биологический возраст, ориентируюсь по внутренним часам его организма. Вот такая я мать никудышная. Поэтому вверяю его тебе. Пусть поживет у тебя пока, выучится. А то с образованием здесь проблемы. А как окрепнет, станет взрослее, то сам решит, как ему быть и где. То ли с тобой еще немного, то ли к нам сюда прийти. Мы его, конечно, всегда будем ждать».

Как-то странно я пишу… Запугаю маму совсем. Виданное ли дело: подкидываю внука не на недельку, как другие, нормальные родители, и даже не на месяц, а, получается, чуть ли не на всю жизнь! И еще лопочу, что, мол, все у меня хорошо и замечательно. Тут любому станет понятно, что совсем не замечательно! Надо бы подсластить как-то…

«Когда он захочет вернуться – пусть смело идет через этот вход. Придет сразу в имение Шатровых. Туг красивый парк, большой дом, но школ нет, учиться негде».

Тьфу ты! Про учебу я уже ведь писала! Повторяюсь. Значит, пора заканчивать.

«Тебе мамочка – здоровья! Целую изо всех сил! Привет тете Вере. Твоя Наташка».

А самое главное и забыла!

«P. S. Чтобы вы с внуком ни в чем не нуждались, передаем вам немного золота. Трать сколько надо – хоть все. Понадобится еще – пусть Олежек придет, дадим. Вообще, я бы хотела его видеть хоть время от времени Может, через год-два или через три пусть заглянет к маме с папой. Тогда и решим».

Оптимистка у тебя дочь, мама. Год-два. Неужто победим всех даже и через три года?

Ой, еще одно важное забыла!

«P. P. S. Повязки у Олега с шеи, с рук и ног не снимай. Если сами сниматься не будут. Оставь – это признак княжеской власти. Он у нас тоже князь. Не знаю пока, какого княжества. Еще раз целую и люблю. Твоя дочь».

Ну, кажется, все.

Михаил вручил сыну торбу с золотом – ту, которую я уже как-то пыталась пронести к маме, да чуть не посеяла в страшном мире дымчатых привидений. Я протянула сыну свое письмо. Зацелованный и залитый материнскими слезами, Олег строго посмотрел на нас и шагнул на Землю. К бабушке.

А я осталась разгребать завалы зла здесь. И руки у меня теперь были развязаны.

* * *

– Боязно… – призналась я Михаилу и погрузила носочек сапога в чуть слышно шелестящую песчаную рябь.

Мы стояли с ним и двумя самыми доверенными нашими людьми – Никодимом да Каллистратом – на самом краю Киршаговой пустохляби, и я, несмотря на всю свою показную решительность, вдруг струсила.

Оно, конечно, я – великая героиня, которая уже прошла крым и рым, включая эту чертову пустохлябь… Ну а вдруг на этот раз и не получится? Потону, да и все. Как самая обычная антка. Еще посмертно и княжеского титула лишусь – совсем обидно!

– Адавай вместе? – неожиданно предложил супруг. – Кал-листрат, неси еще одну веревку – меня тоже привяжешь.

– Но ты ведь… Разве ты можешь? – уставилась я на него.