Текст книги "Филумана"

Автор книги: Валентин Шатилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 35 страниц)

– Читу, – произнес мой Олежек, как бы знакомя нас.

– Очень приятно, – промямлила я, чувствуя себя персонажем голливудского фильма ужасов.

Для довершения картины не хватало только, чтобы мумия встала со своего места и сделала книксен. Как и положено при знакомстве всем хорошо воспитанным мумиям.

Мальчик присел, заботливо поправил одну из выбившихся седых прядей.

– И что это?.. – чувствуя, как предательски похолодели ноги, просипела я.

– Читу, – с некоторым удивлением поднял на меня свои огромные глаза малыш.

– Видимо, по его мнению, я и сама должна была прекрасно понимать, что это за «читу» такая. Он ткнул пальчиком в край юбки, прикрывавшей костлявые ноги мумии, и как можно доходчивее проговорил: – Чи-ту.

Преодолевая острый приступ брезгливости, я присела рядом с ним и прилежно, как школьница урок, повторила вслед за сыном: – Чи-ту…

А сама лихорадочно перебирала в памяти всех Чит, которых знала. Увы, не вспомнилось ни одной… Судя же по пристальному наблюдению, которое продолжали вести за мной темно-карие глаза сына, что-то такое я все же должна была вспомнить. Такое – или такую. Мумия явно женская. Кого из женщин с таким странным именем я знала? Или, может, хотя бы с такими слогами в имени?

И тут яркая вспышка воспоминания озарила наконец мои тупые мозги.

… Вот карета грохочет по подвесному мосту Киршагского кремля. Вот въезжает в высокий двор с анфиладой крытых переходов. Вот Каллистрат обнимает высокую старуху. И даже называет ее по имени…

– Чистуша! – ахнула я.

Нагнулась, вглядываясь. Узнать в этой куче сухих костей и тряпок няньку Михаила было трудно. Я помнила ее высокой, крепкой, гордой от сознания свой приобщенности в великому роду Квасуровых. И мечтающей понянчить еще и детей Михаила.

Неужели все-таки она?

– Чистуша… – повторила я, задумчиво поднимая голову.

И увидела еще одну вещь. Чуть в стороне аккуратной горкой была сложена шуба. Моя песцовая шуба. В которую я заворачивала своего новорожденного сына – перед тем как вручить его Бокше. А рядом стопкой лежали старательно сложенные, и тоже очень знакомые мне, пеленки.

Так-то сбылась Чистушина мечта… Понянчила княжича. И даже заслужила его детскую благодарность. И наверно, любовь – ведь он до сих пор ухаживает за ее высохшим трупом…

Нервно сглотнув подступившее к горлу волнение, я полюбопытствовала: – А мумия Бокши тоже где-то здесь лежит?

– Бокша ди! – твердо заявил мальчик. – Ушел, значит?.. Что ж он – смылся, бросив ребенка? И куда, интересно?..

– Ди, – привычно взял меня за руку малыш.

Пошли. Из одного зала в другой. Из того – в помещение с гривнами. А оттуда узким коридорчиком в еще один зал. Зал не зал, а по сравнению с предыдущими – тамбур, да и только. Небольшой уютный тамбурок. В его глубине высилась массивная золотистая дверь.

Вход в новые пещеры с сокровищами? Еще более драгоценными? Или выход из Аладдиновых чертогов?

– Значит, сюда Бокша ушел? – вздохнула я, берясь за большую, матово отблескивающую ручку.

– Ма… – услышала я тонкий голосок позади.

Что-то новое было в нем. Пронзительно-горячее, заставившее меня резко повернуться и броситься к сыну.

Но с ним ничего не случилось. Он стоял, гордо выпрямившись, – маленький, хрупкий и очень-очень серьезный. Совсем самостоятельный. Только в глазах его я увидела нечто новое, до сих пор небывалое – искорки слез.

– Ма, – повторил он. И добавил: – Не ди… Я порывисто прижала его к себе, бормоча: – Не уйду, что ты, мой родной, куда ж я без тебя! Я тут, я с тобою! И не отпущу тебя ни за что на свете!…

А Бокша отпустил. Несмотря на мой приказ. Зная Бокшу… Весьма странный для него поступок.

Как Бокша с моим ребенком и Чистушей оказались в этом подземелье? Одни, с теми же самыми пеленками, в которые я когда-то кутала новорожденного Олега!

Вот сейчас как выйдем с сыном, как узнаем все!

– Олеженька, мальчик мой дорогой, нам нужно одеться, – озабоченно сказала я, подразумевая, конечно, его.

Не знаю, уж какое время года сейчас за этой дверью, но мое платье, пережившее долгое-предолгое лежание в песчаной могиле, переживет и мое воскрешение. А вот малыш…

Мы вернулись к мумии Чистуши и осмотрели барахло, оставшееся от периода новорожденности.

Шуба? Все еще слишком велика для ребенка. Пеленки? Уже малы. Хотя…

– Не вспомнить ли нам период античности? – весело предложила я. – В Древней Греции, помнится, была такая одежка Называлась хитон. Я выбрала пеленку побольше и понаряднее (половинка нашей с Михаилом дорожной простыни), сложила пополам. В середине сгиба прорвала дыру для головы и водрузила эту тряпку на покорного Олежека.

Спереди и сзади мы наготу прикрыли.

– Теперь бы тебя подпоясать еще чем-то…

Я поискала вокруг какую-нибудь веревочку, но у создателей этих продуктовых складов, видимо, не было необходимости в увязывании тюков и баулов.

Ощупала собственное платье, и – о счастье! – на моей талии была завязана как раз такая веревочка, что надо!

С трудом развязав ее, я затянула получившийся хитон на поясе моего малыша, тщательно заправила края ткани – и получилось просто великолепно!

Только потом, со значительным опозданием, до меня дошло, что за веревку я использовала. Ту самую, за которую мстительный Георг собирался вытянуть меня из пустохляби Дабы удостовериться в летальном исходе. Правда, помнится, тогда она длиннее была. И намного. Ну да что там – дело прошлое. Сейчас и такая веревочка сгодится!

А когда мы проходили через зал с гривнами, у меня мелькнула мысль заменить мою похоронную веревочку на одну из них. Я остановилась и даже примерилась к узкой, темно-коричневой – под цвет глаз Олежки. Но лотом махнула рукой и не стала морочить себе голову еще и завязыванием узлов на гривне.

Только когда мы, держась за руки, как образцовые мать и дитя, пошли к заветной двери и я вновь взялась за ее массивную ручку, мой малыш сообразил, что должно произойти в следующую секунду.

– Не! – закричал он, изо всех сил вцепляясь в мое запястье. – Не!

– Почему «не»? – удивилась я. – Тебя я здесь не оставлю, выйдем вместе…

– Бокша! Бобо! Не! – горячо начал сын объяснять очевидные для него истины.

– Ах, Бокша… – протянула я.-Значит, он тебе «бобо», если ты самостоятельно пойдешь в эту дверь?

Малыш замялся. Видно, в моей интерпретации не все было верно, но связь между «бобо» и дверью я все-таки смогла уловить, поэтому после некоторых раздумий Олежек серьезно кивнул головой.

Значит, уходя, Бокша запретил ему покидать помещение. Теперь понятно, почему мой послушный ребенок даже не сделал попытки выйти к людям.

– Но я, – мой палец для верности указал на собственную грудь, – я главнее Бокши. Я и Бокше могу приказывать. Поэтому я отменяю его распоряжение. И разрешаю выйти.

Малыш, кажется, был просто ошарашен такой постановкой вопроса. Видимо, до сих пор он не представлял, что бывают люди главнее Бокши.

Он даже отступил на шажок, внимательно меня рассматривая (правда, к моей тихой радости, ладонь из своей ручки не выпуская).

– Я – самая главная! – решительно подтвердила я, внутренне обмирая – а ну как не поверит?

Малыш вздохнул: мол, что с вами делать? Разбирайтесь сами!

И бойко, опередив меня, потянулся открывать дверь.

Вот буду нехорошая уличная женщина, если именно это и не было его самой заветной мечтой все годы заточения – выйти наконец за запретную дверь!

А та оказалась довольно тугой. Нам пришлось вдвоем навалиться, чтобы сделать достаточную щелочку.

Зато первое, что мы увидели в узкой полоске света, идущего из нашего тамбура, – лицо Бокши.

Парень лежал перед дверью с той стороны верной собачонкой, выгнанной злыми хозяевами за порог. Он был истощен, глаза ввалились почти как у той мумии, лицо покрывала курчавая борода. Лежал он, наверно, потому, что был без сил. И, несмотря на это, что есть мочи пытался помочь нам открыть дверь, хватаясь за нее дрожащими непослушными пальцами.

– Олег Михайлович!… Княгиня!… – прошептал он.

И это, кажется, лишило его последних сил. Пальцы, сжимавшие дверь, ослабли, глаза Бокши закатились, и лоб со стуком ткнулся в порожек. Парень лишился чувств.

Ну и как прикажете это понимать? Сначала бросает ребенка, потом лежит под дверью – и все время один. Ох не нравятся мне эти странности.

– Олежек, надо заташить Бокшу обратно, – извиняющимся тоном сказала я. – Напоить-накормить. Пусть он сначала придет в себя и расскажет, что вокруг творится, а потом уж мы решим, как быть с выходом наружу.

* * *

Едва Бокша оказался в тамбуре и дверь бесшумно затворилась, мой сын помчался в глубь складских залов. Путаясь с непривычки в подоле хитона. У самой меня сил бежать за продуктами уже не было, и я только крикнула: – Попить не забудь принести!

Но Олежек явился всего лишь с двумя плитками – бело-серой и пунцовой.

– А пить? – укоризненно напомнила я. Малыш озадаченно уставился на меня, и я попыталась разъяснить; – Людям для жизни сначала нужен воздух, потом вода и только в третью очередь – еда. Дышать Бокша, слава богу, дышит и сам, а вот водички бы ему не помешало дать!

Мальчик продолжал смотреть, не понимая меня.

– Пить! – громко, как глухому, сказала я, начиная раздражаться от невозможности толком объясниться с собственным сыном. – Вода где-нибудь у вас имеется? Ручей, источник какой-нибудь? Может быть, питьевой фонтанчик? А? С газировкой? Что-то ведь ты пил все это время!

Бокша едва слышно застонал и открыл глаза.

Взгляд его был мутен и нехорош. Взгляд блуждал, не задерживаясь ни на чем, пока не остановился на съедобных плитках в руках у моего сына.

– Дайте… – прошелестел умоляющий голос, слабая рука чуть приподнялась, и Олежек, быстро потерев пунцовую плитку ладошкой, вложил ее в подрагивающие пальцы Бокши.

Процесс насыщения изголодавшегося человека – не особо эстетичное зрелище. Лежа на боку, Бокша чавкал, давился, кусал, снова жадно чавкал и кусал… Потом в изнеможении выронил остатки плитки, блаженно улыбнулся мне, пробормотал: – Княгиня…

И отключился. На этот раз – просто заснул.

– А пить?.. – уныло поинтересовалась л и безнадежно махнула рукой. Если честно, то меня и саму тянуло в сон. Вроде бы должна была отоспаться в свой песчаной берлоге на всю оставшуюся жизнь —так нет…

– А где твоя кроватка? – поинтересовалась я у сына, усиленно раздирая слипающиеся веки. – Куда ты ложишься спать?

– Ать, – отозвался мальчик. Протянул руку к моей ладони. – Ди.

– Пойдем, – согласилась я.

И на усталых, ватных ногах приплелась за ним в совершенно нежилого вида катакомбу. Узкую, мрачную, несмотря наЪран-жевые блики редких перистых облачков под низким потолком – а может, и благодаря им. Длинную —такую, что ее дальняя стена терялась где-то за пределами видимости. Неровные бурые стены покрывала шерсть разросшегося мха. А довершали убожество пейзажа гнутые ржавые штыри чуть не моего роста, натыканные в беспорядке здесь и там.

– Ать, – приветливо сообщил сынишка, указывая ладошкой на парочку особо мерзких штырей.

Я недоуменно приблизилась к ним, пытаясь сообразить, как все это понимать: не предполагает ли Олежка, что я после своей песчаной люльки смогу заснуть, только взгромоздившись на штырь?

Последнее, что я запомнила, – это чувство тихой радости от прикосновения тела к чему-то мягкому и пушистому. Такому, на чем приятно и растянуться, и расслабиться, и подремать всласть, забыв обо всем на свете…

* * *

Сон был развесело-сияющий: радужно брызгающийся водопад, радостное купание в его струях, солнце – очень много солнца. И полная, какая-то невероятная свобода, когда можно все. И что бы ты ни сделал – все будет просто классно!

Даже оранжевые облачка, которые я увидела, открыв глаза, тоже еще как бы соответствовали сну. Но остальное!… Что за жалкая фантазия была у создателей всех этих погребов. Я бы даже сказала – извращенно-жалкая. Сплошные закоулки, бугристые пещеры, катакомбная угрюмость… Единственная ровная стена – на пищевом складе! Единственное подлинно красивое блюдо – оказывается, чуть ли не отхожее место.. Странное понимание бытовой эстетики. А ведь могли бы, судя по всему, построить настоящий дворец – технический уровень вполне позволял..

Ладно, не будем о грустном.

Я вышла – яко Афродита из пены – из полупрозрачной массы, пузырящейся между двумя ржавыми шестами. И масса с тихим умильным вздохом исчезла за моей спиной.

Зато впереди возник коленопреклоненный, покаянный Бок-ша Все еще истощенно-худой, но уже чисто вымытый. В стираной, хоть и рваной, рубахе С ясным взором кротких глаз.

– Ты чего тут делаешь? – недовольно поинтересовалась я.

– Вас дожидаюсь, – покорно склонив голову, ответствовал ант, – Пока вы, княгиня, и княжич Олег Михайлович изволите покинуть опочивальни свои.

– Это опочивальня? – Я невольно оглянулась на гнутые ржавые железяки позади.

– Это та, которую вы изволили выбрать А Олег Михайлович всегда почивают вон в той, – Бокша указал в дальний конец мрачного коридора, где неявным облаком продолжала пузыриться капля полупрозрачного киселя.

– Княгиня, вы уж накажите меня как следует, – попросил Бокша со слезой в голосе – Что я по скудоумию своему кинул княжича на столь продолжительное время. Ведь, почитай, цельный месяц меня с ним не было. Виноват я, ох виноват!… Так бы и помер с сим грехом тяжким. Спасибо вам, матушка-княгинюшка, что не дали помереть, что пришли, выручили меня, бестолкового…

Бокша, и правда, был виноват, но выговаривать ему за это, а тем более наказывать (как? по щекам княжеской дланью отхлестать, что ли?) что-то не хотелось.

– Сначала дай мне умыться после сна, – приказала я. – А после уж разберемся. В чем ты виноват и что тут у вас делается. Показывай, где здесь умывальня и прочие удобства.

– А и нету умывальни, – озадаченно присев на коленях, сообщил ант.

– Ну где-то ж вы моетесь?

– В опочивальне.

– Там? – Я ткнула пальцем за спину. Бокша закивал.

– Но как же я там могу умыться? – с сомнением уставилась я на анта.

– Так уже ж. – Бокша замялся недоуменно.

– Что уже?

– Помылись уже. Вы ж, княгиня-матушка, и так чистая…

– Чистая? – Я взглянула на свои руки, потрогала щеку. Ощущение чистоты и вправду присутствовало.

– Это что ж – Я широко распахнула глаза. А потом прыснула от радостной догадки. – Это что, пока спала – я и купалась? А одежда?.. – оглядела я платье.

Действительно, чистое – никаких следов вчерашних ползаний на животе.

Надорванная нитка, правда, как болталась, так и болтается Непорядок. Вот если б эта опочивальня еще и штопать могла– цены б ей не было! Хотя – кто ее знает, может, и умеет. Только моя одежка для ее швейно-ремонтных упражнений не подходит – слишком уж простовата. Был бы на мне комбинезон из пластика, может, тогда она бы и взялась. А из-за какого-то, прости господи, княжеского платья?..

Вопрос с гигиеническими процедурами разрешился сам собой. Вот откуда Бокша такой чистенький л постиранный взялся!

– Ну пошли хоть позавтракаем, раб ты мой нерачительный. Заодно и расскажешь.

* * *

По совету Бокши я выбрала неяркую пищевую плитку – чуть зеленоватую, с голубыми полосами. Вкус, возникавший на языке, возвращал меня к весеннему маминому салату, к первой, нежной еще редисочке. Хрумкая этой плиткой, я и слушала немудрящий Бокшин рассказ.

Про то, как оторвались они тогда, в зимнем лесу, от погони, как добежали до Киршагского кремля. Там их приняли по-доброму, Бокшу узнали, поверили, что невдалеке бой идет и что законную супругу их кравенцовского князя захватить хотят в полон. Что после было – этим Бокша не очень интересовался, все младенцем был занят Но отряд вроде выслали. Да как-то неудачно: и княгиню отбить не сумели, и, пока скакали вкруг Киршаговой пустохляби туда-сюда, к незапертым воротам кремля проникли вражеские лазутчики. Которые и не дали ворота закрыть, а навесной мост вовремя поднять. Вот тогда к кремлю и придвинулись отряды ворогов.

Бокша о том злодейском случае услыхал чуть погодя, когда неприятель был уже в самом кремле и вовсю искал княжеского отпрыска (и прознал же, злодей, откуда-то!). Тогда-то Бокша с княжичем на руках и кинулся спасаться в подземные ходы, которые помнил еще по гуляниям вместе с матушкой-княгиней. И еще старуха к нему прибилась, нянька. Да, может, матушка-княгиня помнит ее – Чистушей звать…

– А где Чистуша-то? – спохватился Бокша.

– Как – где? – удивилась я. – Там же, где и была. Вон, за углом лежит.

– А чей-то она там лежит? – не понял Бокша. – Чего не в опочивальне?

Я только плечами пожала – откуда мне знать?

– Ой, не нравится мне, что она там лежит! – озаботился ант. – Пойду гляну – не сталось ли чего?

Я не препятствовала. Хотя и не могла понять – что могло статься с мумифицированным трупом кроме того, что уже случилось?

Бокша вылетел оттуда буквально через мгновение. Лицо бледное, глаза круглые.

– Да она ж там мертвая! – сообщил он подрагивающими губами.

– Бокша, – с подозрением уставилась я на него. – Она давно мертвая. Она уже и высохнуть успела. Разложение трупа, правда, не произошло – видно, здесь в воздухе что-то стерилизующее намешано. Против микробов. Но на мумификацию времени должно было уйти достаточно. Год, если не годы. Ты сколько, говоришь, гулял, бросив тут моего сына?

– Матушка-княгиня… Христом-богом… Недели две, ма-будь, три… Не прогневайтесь, жива она была, когда я ушел разузнать… Да рази ж я оставил бы малого княжича одного?.. С ней и оставил, она ж нянька, пригляд знает… Матушка-княгиня… – Он снова бухнулся на колени.

А я смотрела на него в глубокой задумчивости. Что у него в мозгах – увидеть не могла. Это было непривычно и неудобно – не знать, что делается в голове у собственного анта. Но такое уже случалось в этих местах, когда мы с ним тут плутали. А вот чтобы мой Бокша внаглую врал своей госпоже? Нет уж, в это верить я отказывалась!

Мой ант уже заливался горючими слезами, не в силах доказать матушке-княгине правдивость своих слов, когда вдруг нашел нужный аргумент. Поднял на меня просветленное лицо: – Да ведь я больше и не прожил бы, госпожа! Сидючи под той страшной дверью! Не евши-то. Пить было – там ручеек недалече течет, а поесть – совсем нет… Я и так почти что окочурился уже – если б только вы, матушка-княгиня, по доброте своей ту дверь не открыли рабу своему… А год живу быть совсем без прокорма – это ж никаких сил человечьих не хватит!

– А чего ты под дверью сидел? Почему наверх не поднялся, к людям?

– Поднимался, матушка! – горестно махнул он рукой. – Только нету там людей – одни вороги. Я-то, прости господи, думал, что за два-то года их князь Михаил все ж таки выкурил из вотчины своей, да, видно, крепко засели, если до сей поры здесь сидят! Вот я и спустился назад. Чтоб, значит, княжича оборонять в случае чего – а дверь эту страшенную открыть не могу… Я ее и так, и сяк! А как вспомнил, что и вы, матушка, тогда ее не открыли – совсем отчаялся… Лег под порожком и только плакал. Еще попить вставал. А потом уж и за этим вставать трудно стало…

– Постой, как это я ее открыть не смогла? Открыла же, когда тебя нашла!

– Так то – сейчас! А то – когда вы гуляли тут. А я вам факелом светил. Вы до этой двери дошли, ручку потянули – не открывается. Ну мы тогда и вышли другим путем – к пустохляби той песчаной. А? Вспоминаете, матушка?

Еще бы я не вспомнила! Это ж было в тот день, когда Михаил в себя пришел! А дверь эта клятая —то-то мне ее матово отблескивающие ручки все что-то напоминали!… Дергала я ее, точно дергала! Только было это с той стороны – снаружи. И не смогла я тогда войти, все правильно. Потому как это не дверь была, а только лишь ее имитация. Барельеф двери, вырубленный в скале.

– А ну-ка, Бокша, пошли, еще разок глянем на эту дверь!

Мой ант боязливо втянул голову в плечи – ох как не хотелось ему возвращаться к страшному порогу, который едва не стоил ему жизни… Но приказ госпожи – туг не ослушаешься! Поплелся.

Да, судя по ручкам, дверь была та же. И я ее, сколько ни дергала, снова не смогла открыть. Точно так же, как в тот, первый раз. Она казалась наглухо заделанной в гранит. Сросшейся с ним. Если только не была его продолжением.

– Бокша, помоги! – приказала я.

Но и вдвоем мы не смогли сдвинуть заколдованную дверь ни на микрон.

А вчера сдвинули. Как это понимать? Вчера мы… – и я запнулась.

Потому что вспомнила – именно «мы»! Маленькие ладошки обхватили поблескивающую ручку даже прежде меня. Мой сын…

– А княжич помогал тебе эту дверь открывать, когда ты уходил разузнавать?..

– А как же! – горделиво сообщил Бокша. И прямо засветился изнутри. – Сам еле стоит на ножках своих маленьких, Чистуша его придерживает, а уж ухватил, уж навалился, толкает…

– И получается, Бокша, что не меня тебе надо благодарить за спасение от голодной смерти, а княжича. Мне, как видишь, тоже не под силу этот странный вход заставить действовать. На что же он такое настроен? Может быть, в этих ручках сенсоры какие-то стоят? Особые? Которые только на маленьких детей настроены? Или даже не на всех детей, а только на таких, как мой сын?

– Ма? – раздачся серьезный детский голос за нашими спинами.

– Олег свет Михайлович! – восторженно вскричал Бокша, стремительно поворачиваясь. И припал к малышу, обнимая.

Потом испуганно обернулся на меня – не заругаю ли за такую вольность?

Но я только улыбатась, и он опять приник к Олежке, бормоча: – А и выросли-то как, совсем уж большие – я вчера и не разглядел по своему слабосилию… И еще краше – вот княжич! Всем княжичам княжич!

– Олеженька, – попросила я. – Открой эту дверь. Мой сын метнул на Бокшу настороженный взгляд.

– Бокша тоже не возражает, – заверила я. – Открой. Мой сын подошел, ухватился обоими ладошками за ручку, поосновательнее уперся босыми пяточками в пол.

Бокша кинулся было помотать ему, но я грозно крикнула: – Назад!

И он замер.

А дверь-то открывалась. Медленно, постепенно, однако щель все ширилась в темноту наружной пешеры. «Четэдэ», как говаривала наша учительница по геометрии, Вера Степановна – «что и требовалось доказать».

– Спасибо, родной, достаточно. Мы пойдем туда погулять чуть позже. После завтрака, – поспешила успокоить я маленького удивленного открывальшика секретных дверей. И обратилась к Бокше: – А не помнишь – когда вы втроем, с Чи-стушей, спасались бегством через эту дверь, – Олег свет Михайлович вам не помогал?

– Ой, не помню, – закручинился мой ант. – Спешили мы тогда очень. А они-то, – Бокша кивнул в сторону моего сына, – совсем маленькие были, раскрывались непрестанно, ручонки из шубы вашей тянули во все стороны…

– Если б не эти ручонки… – задумчиво констатировала я. – Вы бы так перед этой дверью и остались. А я лежала бы себе, полеживала на дне пустохляби…

* * *

– Значит, говоришь, вороги? – уточнила я у Бокши.

Пещеры плавно и незаметно перешли в подвальные коридоры. Мы поднялись уже почти до уровня обжитой, надземной части Киршагского кремля. Понять бы еще – в каком его месте?

Бокша стоял позади, судорожно прижимая маленького княжича к себе, чтоб тот ненароком не выскочил прямо в лапы к супостатам.

– А как же ты узнал, что они – вороги, а не добрые слуги князя Квасурова?

– По речам их злодейским, – осторожным шепотом пояснил Бокша. – Я ж стоял и слушал сначала, а потом опять скрылся вниз.

– Ты на мои вопросы не отвечай. Молчи, – напомнила я ему. – Подумай только о том, как хотел бы ответить – и промолчи.

Я уже прекрасно слышала его мысли. Начиная со старой арки с облупившейся позолотой. А теперь, кажется, до меня начинали доноситься и мысли других людей. Но слабо А каково было Бокше Он ведь должен был подобраться к людям совсем близко, чтобы разобрать слова!

– Пройдем еще чуток, – приказала я и, завернув за угол, быстро прошла к следующему повороту коридора.

О, тут уже чужие мысли доносятся гораздо четче! Но мысли все какие-то странные… Быстрые, но отрывочные – ничего понять невозможно. Яркие по краскам, но абсурдные по содержанию.

То вдруг являлась похотливая картинка свального греха. То она вытеснялась какой-то беготней, погонями по темным коридорам, сродни тем, где мы сейчас стояли, прислушиваясь ко всему. Я даже начинала опасаться – не к нам ли бегут? Но вокруг была только ватная тишина.

Вдруг наплывала сцена пышных торжеств в высокой зале. Я такой залы в Киршаге и не помнила. При этом кого-то вроде награждали, он клялся в верности – вроде бы паровому величию… Ага. Значит, все-таки вороги. И пар с ними? В Киршаге?

Но торжества быстро сменялись сценами какого-то зверского грабежа в обстановке скорее деревенской, совсем не соответствующей каменным стенам кремля, и я снова терялась – что же такое вокруг происходит?

Да ведь это сны! Но сны явно вражеские… Все-таки информация Бокши месячной давности подтверждается: в крепости – враг. И за три года, получается, выбить его не удалось?

Дело плохо. Неужто придется возвращаться несолоно хлебавши назад, в наши уютные пещеры? И отсиживаться, отсиживаться там. До посинения. Или до глубокой старости. Ведь в наших замечательных пещерах-складах, судя по всему, время идет немыслимо быстро по сравнению с окружающим миром. Летит. Бокша выскочил за дверь на две-три недели, а внутри больше года проскочило. Олежка вырос, Чистуша умерла. Так что, спустившись в них, мы рискуем очень быстро состариться и умереть. Так и не дождавшись освобождения Киршага.

Эти неутешительные раздумья несколько отвлекли меня от главного наблюдения за чужими мыслями. Что позволило им и их носителям оказаться в непозволительной близости от нашей маленькой команды. Позади, всего лишь на расстоянии одного коридорного поворота.

Ночной патруль обходит вверенную территорию. Трое. При оружии. Движутся как раз в нашем направлении.

Может, попытаться пришибить их?

Я осторожно прикоснулась к их сознаниям.

Лыцары. Таких так просто не задавить – это вам не антов колошматить. У этих воля – ого-го! – пока сломаешь, они уже здесь будут и зарубят нас. Не мысленными, вполне банальными своими острыми мечами!

– Быстро – за мной! – чуть ли не одними губами приказала я.

Путь отхода оставался один – наверх. Опасный маршрут. Заберемся, а как потом спускаться? Непонятно. Да только сейчас об этом думать некогда.

Мы миновали два перехода и один лестничный подъем. Он вывел во внутренний проход в широкой наружной стене кремля.

Патруль, от которого мы скрывались, остался на нижнем уровне, но спокойно вздохнуть не удалось.

Наверху плотность патрульных групп оказалась гораздо выше. А участки, которые они обходили дозором, – гораздо меньше. Серьезный подход. Кажется, захватчики опасаются ночного штурма.

А нам-то что теперь делать?

Я все эти патрульные группы держала в своем мысленном поле зрения довольно уверенно, но, с учетом их постоянного движения, наша задача становилась не просто сложной, а маловыполнимой. Хотя сама задача была элементарной: перебраться в какое-нибудь сравнительно безопасное место, оставаясь при этом незамеченными.

Я напряженно оглядела панораму движения патрулей. Слева было совсем плохо – на нас лениво надвигался очередной дозорный отряд. Справа положение складывалось менее драматично – патрульная группа двигалась в сторону от нас, уходила

Можно было последовать за ними, но в этом случае из бокового перехода нам в тыл грозил зайти еще один наряд, и мы рисковали попасть в клещи между ним и тем, который пока что уходил от нас. Ведь через какое-то время он должен был повернуть обратно!

А говорят, что шахматные комбинации сложны.. Там хоть фигуры движутся по очереди, а не все одновременно!

Я взмокла, лихорадочно пытаясь сообразить, в какую сто– рону двигаться, чтобы остаться в живых. Все варианты казались проигрышными.

Но тут в голове у одного из удаляющихся лыцаров мелькнуло воспоминание о закутке башни, который они недавно миновали. Закуток был небольшой, но, кажется, подходил для того, чтоб там пересидеть хоть несколько минут и дождаться нового расклада патрульных групп.

Сложность плана была в том, что двигаться предстояло навстречу тому патрулю, который и так шел к нам. Впрочем, он, кажется, еще не миновал поворота стены, минуя который они увидят нас. Можно попробовать проскочить, если только сделать это прямо сейчас и очень быстро.

Я схватила Бокшу за рукав и в кромешной темноте поволокла за собой. Ант нес на руках Олега и, кажется, выдыхался.

К нам из-за поворота уже метнулись блики света, отбрасываемого факелами встречной группы. Мы поднажали и в последний миг успели юркнуть в башенную нишу. И замереть там, как мыши под ковром. И, не дыша, слушать стук каблуков по гулкому переходу, поджидая, пока они неторопливо минуют наше укрытие.

Вот стук удалился. Начал стихать. А я прокручивала в голове новую комбинацию.

Судя по сведению о маршруте, полученному от только что миновавшей нас группы, довольно далеко за их спинами осталась лестница на следующий ярус. Правда, в сторону лестницы топает еще один патруль, но он далеко. А лестница и новый ярус обещают более интересные перспективы: оттуда, оказывается, можно попасть на участок стены, выходящий к Кир-шаговой пустохляби. И дозорных там гораздо меньше – можно сказать, что и совсем нет: кого опасаться? Кто сможет атаковать через страшные пески Киршаговой пустохляби?

Я вновь потянула за собой Бокшу. Он подхватил Олежку. и мы поспешили к лестнице, стараясь производить как можно меньше шума.

Но, видно, плохо старались.

Лыцар из уже миновавшей нас группы вдруг остановился Повернулся в нашем направлении, прислушиваясь. Мы за мерли.

Но черт бы побрал этого лыцара с его хорошим слухом! Он коротко бросил: – Что-то там шевелилось. Надо поглядеть, – и затопал прямо на нас.

Тут уж выхода не было. Если остаемся на месте, то нас обнаруживают и просто хватают. Если кидаемся бежать к лестнице, то нас слышат, видят, поднимают тревогу и опять-таки хватают, но чуть сложнее.

Я сцепила зубы, напряглась, мысленно занеся кулак над черепной коробкой лыцара с особо тонким слухом. И, плюнув на все свои опасения, ударила. И поплатилась за самонадеянность. Впечатление было такое, будто я и вправду размозжила костяшки кулака о бронебойной толщины лобную кость этого типа.

Он, правда, все-таки получил нехилый удар. Даже пошатнулся. Но движения не прекратил.

И тут уже стало совсем не до шуток. Пришлось вспомнить все, что я читала о карате.

Я постаралась хотя бы на секунду максимально расслабиться. Представила мелкие розовые облачка, плывущие по светло-зеленому рассветному небу, потом собрала всю силу в одну точку. Не в кулак, а в одну маленькую точку на указательном пальце правой руки. И когда мне это удалось, мысленно завизжала на самой верхней ноте, которую могла себе представить. И вогнала эту точку раскаленной иглой в лыцаров мозг. Проломив совсем крохотную, но смертельную дыру в костяной корке его воли.