Текст книги "Филумана"

Автор книги: Валентин Шатилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 35 страниц)

Я шла, а Меланья все бегала кругами, с любовью склоняясь чуть ли не к каждому листочку, цветочку, веточке. И меня наконец осенило: вот же кого она любит – лес! И все живое в лесу. Кроме людей. Которые приходят в лес и поганят его.

И этим Меланья удивительно напоминала повелителей леса, которые тоже не любят людей и любят лес.

Совершенно разные, даже противоположные, одни – волхвы, другие – нечисть. Они могли жить, даже не слишком пересекаясь. Но и не противореча друг другу. Деля одну любовь на двоих и одну на двоих – ненависть.

Пожалуй, я ошибалась: никто господ волхвов в лес не выгонял. Просто этот странный феодальный мир, в который я попала, стоял на взаимной любви господ и их рабов-антов. А волхвы, хоть по структуре своей личности и господа, но с их нелюбовью к людям в этой ценностной системе выглядели абсолютно лишними. Вот они от этого мира и удалились. И оказались на обочине – рядом с нечистью.

– Меланья, а ты могла бы ударить человека? – спросила я пробегающую мимо девчушку.

– А зачем его бить? – равнодушно спросила она. – Дед говорит, отведи человека в лес, он и сам помрет.

– Да, большой гуманист твой дед! – восхитилась я.

Меланья слова «гуманист» не поняла, но иронию заметила и опять надулась.

А я размышляла о том, как причудливо иногда сходятся противопол ожности.

* * *

Уже загодя, метров за триста-четыреста, я почувствовала, что у нас гость. Но гость осторожный. Я узнала его самоназвание – Бокша и вспомнита того костлявого парня-ватажника, что помогал идти Никодиму. Но чего этот Бокша хочет сейчас и почему прячется, долго понять не могла.

Стояла спиной к кустам, за которыми он схоронился – хорошо схоронился, даже такой знаток леса, как Меланья, не углядела его. Стояла и вглядывалась в его мысли.

А он смотрел на меня, и его тянуло ко мне. Но не как мужчину к женщине, а как неприкаянного анта к возможному господину. Ему и самому было страшно ощущать в себе эту тягу, и боязно, что я его прогоню, и непонятно, что делать, если вдруг не прогоню. Прямо как пацан на первом в жизни свидании.

Ну а мне что с тобой делать? А, Бокша? Убежать от тебя мне некуда, а чем больше ты смотришь на меня из своих кустов, тем отчетливее я сознаю, что быть тебе сожженным на моем погребальном костре… Если, конечно, не умрешь раньше меня.

Произошло, ох произошло уже таинство «прилепления его души» ко мне. Как это случилось с покойными Лизаветой и Николой. Но что было с ними – я тогда не понимала. Поехали они с опальной княгиней в неизвестность, бросили все и поехали. Значит, решила, так здесь положено. Про Николу, вон, даже думать особо не думала. Даже планировала сменить его в Суроже на другого кучера, чтоб не выдал Георгу (планировала, планировала, теперь уж можно признаться хоть самой себе…), – вот он и почувствовал свою «заброшенность», свалился со своей «прилепившейся» ко мне душой без чувств в остром приступе навьей истомы.

А сейчас я все понимала. Уйди сейчас, ни слова не сказав Бокше, – то и ему не миновать этой же болезни. С этим же летальным исходом. Что-то уже перестроилось в его мозгах, что-то изменилось, он уже избрал меня «кумиром» своей жизни, хоть и не осознает пока…

Меланья снова убежала в лес. Довольно далеко Птицы и звери мною если и интересовались, то именно как птицы и звери, а не как шпионы лесной нечисти. Поэтому я, не скрываясь, повернулась к засаде анта и громко, внятно произнесла:

– Хватит прятаться, Бокша, выходи ко мне. – Сразу он выйти не решился, пришлось пригрозить: – Смотри, уйду сейчас. Кусты, треща, раздвинулись, он вылез на солнечный свет и остановился. Переминаясь с ноги на ногу и глядя в землю. Больше всего он мне сейчас напоминал Славика из соседнего подъезда: такой же мосластый, неловкий, не уверенный в себе…

Я вздохнула, присела на бревнышко у стены избушки, похлопала ладонью по гладкой теплой поверхности рядом.

– Садись, Бокша, рассказывай, откуда ты такой взялся?

Он присел, застенчиво глядя на меня. Обыкновенный деревенский парень. Вон ладони – как лопаты, видно, к труду с детства приучен.

– Здешний я, туровский, – промямлил он.

А я увидела нищую деревеньку из одних только землянок с камышовыми настилами поверху. Покосившуюся церквушку с шатровой главой. Тощую лошаденку с выпуклым, будто надутым, брюхом…

– Старый лыцар наш, Ерофей, когда отдал Богу душу, то гривну некому было принимать – у него одни дочки, а, известное дело, девке гривна, как корове седло… – Бокша осекся, испуганно глянул на Филуману. – Простите, княгиня, сказал не подумавши.

– Дальше, – кивнула я.

– Ну, известное дело, началось смятение в душах. Многие, особенно из ближних слуг, захотели взойти на лышров костер, ну а я побежал…

Я видела, как обезумевший подросток карабкается по каким-то сухим желто-серым скалам, жует мох, запивая родниковой водой, бредет по колено в болоте, спит в лесу, забившись в щель между огромными корнями дерева, ствол которого уходит ввысь.

– Вот… Потом повстречал ватагу. Что ант – не сказал, они антов не берут.

Мелькнули липа ватажников. И известных мне, и незнакомых, видно отставших от ватаги еще до встречи со мной. Задержалось и укрупнилось лицо бесшабашного атамана.

– Кисек всем говорил, что он не простой, что отец у него волхв. Вот я и прибился к нему. Думал: может, пойдем к волхву, он научит уму-разуму? А мы сюда когда и приходили, так только болячки лечить. Вочхв помогал, а сам даже в лицо не смотрел, не то что поговоригь…

Вот она – волхвовская гордыня. Не перед богами – перед людьми. Которые к тебе с открытой душой…

Я тяжко вздохнула. Становлюсь настоящей госпожой – каждого встречного-поперечного анта жалко до слез.

– А вчера увидал вас, госпожа. Говорят, вы – всеведущая. То, как вы Семаргловым огнем Кисека спалили, я и сам видел, а мужики промеж себя шептались, что вы потом, когда я со слугой вашим ушел, опять Семаргла призывали. И он такой погребальный костер устроил, что старые богатыри на небе завидовали. И еще я увидел, что вы – заботливая. Никто о мертвых не хотел побеспокоиться, одна вы… Я еще раньше к вам прийти хотел, но меня сначала услали со слугой вашим, а потом ночью Кулеш велел скоро-скоро всем собираться, а то, говорит, она и нас пожгет! Я и ушел с ними. Но не верил, что вы, такая добрая, будете жечь. Вернулся к вам. Вот…

«Слово! Скажите ваше слово!» – шептали, кричали, вопили биоритмы его мозга. Делать нечего – сказала: – Что ж, беру тебя к себе на службу, Бокша. Теперь ты слуга сурожской княгини Шагировой!

Видели когда-нибудь, как взрывается сверхновая звезда? Вот такой силы и интенсивности взрыв потряс сознание Бок-ши. И этим взрывом смело все сомнения, миновала тоскливая неопределенность, мир для молодого парня обрел гармонию и завершенность. И стало ему, как некогда Лизавете, все теперь нипочем – хоть в омут, хоть в петлю, хоть в огонь! Ведь теперь – всегда и везде! – он будет идти за правое дело, за меня, свою княгиню!

Костлявый, не уверенный в себе и в окружающим мире, парень вдруг преобразился. Куда все делось? Передо мной стоял высокий, стройный молодой человек со щеголеватой юношеской бородкой. Я даже удивилась, как могла сравнить его с соседским Славиком? Если он сейчас кого и напоминал, так Леонида – обаяшку и симпатягу, любовника номер один всех трех выпускных классов моего школьного выпуска. Нынешний Бокша излучал такую же уверенность в себе, такое же неспешное достоинство истинной мужественности – хоть сейчас любая девчонка будет готова влюбиться и повеситься ему на шею.

– Да, княгиня, – степенно поклонился он в пояс. И, выпрямившись, замер в спокойном ожидании приказаний, повелений, распоряжений – СЛУЖБЫ. И сама эта служба уже была той необходимой лаской, которая одна могла приголубить и согреть его сердце.

Что ж тебе такого приказать, слуга ты мой дорогой?

– Значит, так, Бокша. Пойдешь к тому месту, где в первый раз меня увидел, – помнишь, где это?

– Да, госпожа, – солидно кивнул он. Еще бы! Это место – место первой встречи со своей госпожой! – навсегда отпечаталось в его главных нейронных центрах.

– Там, Бокша, до сих пор лежит раненый князь. Будешь его охранять, чтоб никакое зверье к нему не лезло. А какое уже поджарилось – откидывай подальше. Понял?

– Конечно, госпожа княгиня, – снова поклонился он.

– Иди, – отпустила я его исполнять службу. И уже вдогонку сказала: – Только боже тебя упаси самому прикоснуться к князю! Будь осторожен, не обожгись!

Ответный взрыв благодарности чуть не повалил меня на землю своей взрывной волной: «Княгиня заботится обо мне! Я нужен княгине!» – пела его душа.

Этак ты, друг дорогой, будешь бдеть возле князя не пивши, не евши и даже в кустики по надобности не отлучаясь, чтоб как можно тщательнее выполнить мое княжеское приказание. И разорвется у тебя мочевой пузырь, как у той псины, которой команду «охраняй» дали, да забыли потом отменить… Надеюсь, ты все-таки человек и до такой крайности не дойдешь, но береженого бог бережет!

– Бокша! – еще раз окликнула я. – Ты там не переусердствуй. Князь в особой охране не нуждается. Ты просто спрячься неподалеку да поглядывай время от времени. У тебя есть еда-то с собой?

Бокша кивнул, и я увидела образ припрятанных неподалеку большого каравая хлеба, нескольких кусков сушеного мяса в специальной холщовой сумочке, горсти соли, завернутой в чистую тряпицу. «А он у меня запасливый, – с гордостью подумала я так, будто это моя личная заслуга. – С ним не пропадешь!» – Хорошо, – похвалила я. – Значит, спрячься и меня дожидайся. Ты мне потом еще будешь нужен!

Надо ли упоминать, что все это происходило под фанфары его счастливой благодарности в адрес заботливой хозяйки. Которой он нужен! Нужен – до чего приятное слово. Оно само по себе уже райская музыка…

* * *

Я так и спала в князевой карете, не претендуя на место в избушке. А когда на следующее утро, умывшись ледяной водой из ключа, заглянула в горницу, обнаружила удивительную картину: Меланья смотрелась в зеркало.

Ну, зеркало не зеркало, маленький осколок, но ей и этого хватало. Она поворачивала стекляшку, поблескивающую изломанными краями, и так и эдак. Надувала щеки. Хмурилась, собирая в морщины кожу лба. Гримасничала, высовывая язык. Ей было в новинку видеть свое отражение. Прудовая гладь – не в счет. С этой стекляшкой, даже такой маленькой, в сто раз больше увидишь!

Она краем глаза заметила мое присутствие, но отвлекаться от своего занятия и не подумала.

– Уже вернулся Орей? – удивилась я. – Так быстро?

Конечно же, это дед снабдил внучку подарком из большого, но чуждого мира людей, кто еще! Но ведь разговоры были, что заповедный лес тянется на многие дни пути, как же он мог так быстро обернуться туда и обратно?

Меланья проигнорировала мой вопрос. Даже мысленно не откликнувшись на него. Ох уж эти мне господа, которых обуяла гордыня!

Тогда я повторила попытку получить информацию – уже с помощью другого вопроса: – А куда он ушел? Почему не заглянул ко мне?

– Очень надо! – презрительно повела она плечом.

Но кое-что все-таки затронуло ее за живое: действительно, куда он ушел? Отдал подарок, угостил какой-то травинкой – фу, гадость! Сготовил завтрак, велел не забыть покормить эту чужую тетку, собрался и, ни слова не говоря, быстро ушел. А ведь всегда рассказывал, куда собирается.

Я села на лавку, положила голову на скрещенные руки, продолжая смотреть на гримасы Меланьи.

Все замечательно. Только вот два удивления подряд – мое и ее – как-то настораживали. По порядку: мое удивление.

– Твой дед вывел Никодима к… – громко сказала я и выжидательно замолчала.

Ответа не последовало. Устного. Мысленно же Меланья закончила видом небольшой деревушки – совсем небольшой, из трех домиков. Со всех сторон окруженной лесом.

– Но куда это он его вывел? Там же нет дороги! – поразилась я.

– К людям, – буркнула Меланья себе под нос, а мысленно закончила: «Вот пусть они его дальше сами и выводят! Если сторгуется с этими жадюгами».

Ох, как все замечательно! На редкость… Формально Орей выполнил мое условие – вывел Никодима кратчайшей дорогой к людям. Но ведь люди иногда селятся в такой чащобе, откуда Никодиму будет выбраться, может быть, даже сложнее, чем от волхвовской избушки!

Похоже, не так уж горделиво-индифферентно относится старичок-лесовичок к моей особе. Похоже, он пытается мне пакостить. И даже удачно. Трюк с Никодимом может меня задержать в заповедной глуши надолго.

«Надолго – может, навсегда», – откликнулось во мне где-то читанное.

А зачем это ему? Радости Орею от меня никакой, его б воля, он меня вообще на пушечный выстрел к своей избушке не подпустил бы!

Тогда чья воля?

Вариантов немного. Не Меланьина же! Значит, из всей этой затеи торчат островерхие волосатые уши лесного повелителя, материного наследника Еева.

Когда ж это они с Ореем снова успели снюхаться? Я отследила по дедовским мыслям только одну встречу – ту, на которой Еев передал мне свой наглый ультиматум. А я, в свою очередь, дала через Орея на этот ультиматум недвусмысленный ответ. Мой ответ волхв лесному повелителю не передал. Или передал-таки? Провожая Никодима.

Провожал-провожал, да по пути на минутку заглянул в ту самую пещерку, дорогу к которой он сам мне через свои воспоминания и показал.

Никодим – не я. Он ни пешерки мог не заметить, ни состоявшейся встречи высоких договаривающихся сторон… А стороны, похоже, успешно договорились. Вдали от меня. Обменялись мнениями, сложили два и два – и вот вам верный ответ: я такая Узнающая, потому что читаю чужие мысли. И укокошить меня обеим высоким договаривающимся сторонам гак хочется – все четыре руки зудят! Две – со стороны нечисти, две – вполне человеческие.

А ведь, похоже, они в четыре руки какой-то план все-таки сварганили!

– Что тебе дедушка сделать велел? – ласково спросила я.

Меланья нехотя отложила зеркало, молча подошла к печке, вытащила закопченный чугунок, со стуком поставила передо мной на стол.

– А сама есть не будешь? – невинно поинтересовалась я.

– Поела уж, – буркнула Меланья. Потом, по-своему истолковав мою нерешительность, снизошла – добавила: – Ты не бойся, я себе откладывала, из общего чугунка не хлебала. Мы ж не собаки – из одной лоханки хлебать.

«И не свиньи, – добавила я мысленно. – Эти животные уж получше вас с дедушкой будут!» Особенно дедушка хорош. Заботливый такой! Завтрак дорогой гостье приготовил. А сам сбежал подальше. Чтоб я его мыслей прочесть не успела. Что же он скрывал в своих мыслях? Чем таким отравить меня решил, попотчевав из внученькиных ручек?

– А тебя, говоришь, травинкой угостил? – вздохнула я, заглядывая в пахучий, еще теплый чугунок.

– Да ты не завидуй, – презрительно сказала Меланья. – Она горькая была. – И спохватилась. – А я разве говорила про травинку?

– Говорила, – успокоила я ее. – Где травинка-то?

– Да сжевала я ее – почти наполовину.

– И что оставшаяся половина? – поощрительно улыбнулась я. – Где она?

– Дед забрал. Выбросил, наверно. Говорю – горька? она, невкусная.

Значит, внучке – противоядие, а мне кушанье без антидота. И до встречи на том свете!

– Ну ты есть будешь? Остынет! – недовольно проговорила Меланья, даже не подозревая о ядовитом содержимом чугунка.

– Что-то я не голодная, – поднимаясь, сообщила я. – Пойду прогуляюсь. Может, аппетит нагуляю. – Кого? – удивилась Меланья. – Забрюхатишь, что ли? Так уж захотелось? А тут и обгулять тебя некому – нет же в округе никого!

– Ну, насчет забрюхатеть – к этому у меня еще пока такой уж сильной тяги нет, – не смогла я сдержать улыбку. – А чугунок ты спрятала бы на место. Чтоб не остывал. Будет чем покормить дедушку, когда вернется!

* * *

Когда я добралась до князя и увидела радостно поднимающегося мне навстречу Бокшу, то чуть не расплакалась от благодарности.

Да пусть он хоть сто раз ант! Но он не собирается меня ни травить, ни убивать всячески, а искренне, по-человечески радуется моему появлению…

– Надо выбираться отсюда, – сказала я ему вместо приветствия. – Что-то слишком горячо становится в этом проклятом заповедном лесу. Знаешь, как это побыстрее сделать?

– Знаю, госпожа, – с готовностью качнул он своею щегольской бородкой. – Дальше по дороге – версты две – есть тропка крохотная…

– Поняла, – кивнула я. – Но что с князем будем делать?

– А что? – удивился Бокша. – Я князя поохранял, все в порядке.

– Понимаешь, не могу я его здесь оставлять. Не могу.

Это не очень стыковалось с логикой. Гораздо логичнее было умчаться сейчас по указанной Бокшей тропке, найти подмогу, а потом вернуться за князем. Тем более что своим замечательным коконом он лучше меня защищен от всех врагов… Только вот не могла я его бросить – и все!

Вдруг с ним за время моего отсутствия что-то случится? Вдруг кокон ослабеет, истончится, сломается? Или лукавый Орей опять объединится с Еевом и измыслит нечто, разрушающее кокон? Или просто молния грозовая ударит в моего князя и спалит, невзирая на кокон? Да мало ли!…

Я наклонилась, попробовала сдвинуть с места прохладный монолит. Удалось! Он оказался не слишком тяжелым и легко скользил по траве.

Что ж, тем более его оставлять здесь нельзя! Найдется кто-то ушлый, запрячет князя в заколдованную горную пещеру – иши-свиши потом!

Бокша наблюдал за моими действиями с суеверным страхом. Опыт, подкрепленный строгим приказом, запрещал ему вмешиваться. Ну а если что-то делает сама княгиня – так на то ее господская воля!

– У тебя в кустах тачки никакой не припрятано? – поинтересовалась я на всякий случай.

Он отрицательно качнул головой. Да я и сама видела его мысли: налегке он из ватаги ко мне рванул.

– Придется волокушу мастерить, – сокрушенно подытожила я.

Бокша не возражал. Под моим мудрым руководством он готов был мастерить даже «КамАЗ» с прицепом!

Время уходило очень быстро: на изготовление волокуши, на укладывание в нее княжеского хрустального кокона. Последнее мне пришлось делать самостоятельно – Бокша при всем желании в этом был не помощник. Он, уже сделав волокушу, засомневался – не спалит ли ее княжеский кокон, как он палит зверей и людей? Только когда я указала на свежую, вовсе не горелую траву, по которой таскала этот кокон, он успокоился. Но от волокуши отступил подальше – на всякий случай.

Следующим этапом, потребовавшим немало времени, стало закрепление кокона на волокуше. Все опять оказалось на моих хрупких плечах, а я сама – на коленях.

Ползая вокруг потяжелевшей волокуши, я обматывала ее веревками, кусками своих нижних юбок и длинных рукавов. Бокше очень не по сердцу было обрывать с меня, его госпожи, такую красоту, но с него самого взять было нечего. Разве что оставить совсем без порток.

В результате моих трудов от хрустальной поверхности княжеского кокона почти ничего не осталось. Я обмотала его столько раз, что он стал напоминать забинтованную египетскую мумию, только что извлеченную из саркофага.

Наконец, уже почти без сил, я уселась на траву и вяло сделала отмашку Бокше:

– Пробный запуск! Он послушно впрягся в свое изделие и поташил. И тут со мной чуть не случился сердечный припадок. Потому что все мое сооружение плавно съехало с волокуши и осталось лежать посреди травы.

Услыхав мой рыдающий вскрик, Бокша обернулся, остановился и сказал наставительно: – Надо бы затягивать узлы потуже.

Убийства еще одного безвинного анта не произошло – я каким-то чудом сдержалась. Только ответила нервно: – Вот и затяни, постарайся!

Но, конечно, без моей помощи он не мог этого сделать, оставшись неопаленным. Пришлось помогать. И вылилось это в то, что помогал он мне, а основную работу выполнила я.

Я все заново размотала, раскрутила, а Бокша только старательно затягивал вновь накручиваемые повязки.

Зато второй пробный запуск нашей конструкции прошел без осложнений. Волокуша с приятным шелестом поехала по траве вслед за Бокшей, оставляя за собой широкий след примятых и надломленных стеблей.

Вот еще проблема! Незаметно нам не смыться. Волхв Орей уже небось вернулся в избушку, поглядеть на дело рук своих. И рассчитывать на то, что он, не обнаружив в избушке моего хладного трупа, бросится хлебать свои ядовитые щи, не приходилось. Он, конечно, поймет, что я пустилась в бега. И если он не дурак (а он совсем не дурак – «Хоть и выживший из ума старый маразматик!» – с чувством добавила я мысленно), то первым делом кинется разыскивать меня возле князя.

Даже странно, что он до сих пор не показался на горизонте.

Но еще покажется, можно было не сомневаться. А показавшись, немедленно обнаружит следы беглецов.

– Ну и что будем делать? – спросила я у Бокши.

– Идти! – не колеблясь ни секунды, ответил мой удалой ант.

Что мы и сделали.

* * *

Ворон вокруг не было, но я все-таки умудрилась заняться их ловлей. Тащилась позади волокуши, в ногах у князя, и полностью отдалась плавному течению мыслей Бокши. Это было такое блаженство – после всех истерик, крови и рыданий окунуться в тихую, безмятежную реку его величавых, спокойных размышлений.

Он думал о том, что видел, лишь изредка отвлекаясь на ассоциации и воспоминания. А видел все так ярко, выпукло – не видел даже, нет, – созерцал! Тяжесть волокуши ничуть не мешала ему получать удовольствие от молчания листвы вокруг тропинки, косого солнечного луча на огромной кружевной вуали паутины между деревьями, смешного танца двух бабочек, объясняющихся в любви.

Я должна была следить за узлами, чтобы кокон нашего дорогого князя вновь не съехал с волокуши, но я так расслабилась, так прониклась безграничной уверенностью Бокши, что ничего плохого в мире произойти не может… А нас догнали давно уже – и пасли, как самых настоящих баранов.

Когда я спохватилась и закрыла глаза, всматриваясь, то обнаружила кое-что новенькое. Не злую волю волхва, не осторожную внимательность Еева – нет, нас обступило тупое тяжелое давление. Никаких изысков, никакого разнообразия: в лоб – плотно и тупо.

Источник давления нашелся не сразу – слишком ровной была пелена окружившей нас тяжести. Я осторожно пощупала наверху, среди ветвей – никого. Ниже – моя мысленная рука почти скрылась в сером тумане, не встречая никакого сопротивления. Повела еще ниже, над самой землей. И оглушительный вопль заставил сердце пропустить удар. Я отдернула руку, но поздно: плотного давления как не бывало, а на пальцах имело место ощущение раздавленного слизняка.

Бокша топал вперед, не сбавляя скорости. Никакого вопля он не слышал. Получается, я своим неловким движением раздавила кого-то на мысленном уровне.

– Бокша, – позвала я, чувствуя гадливую дурноту от совершенного. – Положи-ка волокушу да взгляни – вон за тем кустом.

– На что? – уточнил ант, послушно укладывая волокушу. Знала бы я – на что!

– Кто-то там должен быть. Мертвый. Скользкий. Липкий. Бокша скрылся в кустарнике.

– О, да тут еще одна тропинка! – донесся его голос. – А липкого никого нет. Только лесовин дохлый валяется. Принести

– Не надо, сама посмотрю, – откликнулась я, уже проламываясь сквозь переплетенные ветви. Он действительно был нисколечко не скользкий и не липкий – с чего это мне показалось? Довольно аккуратный зверек. Валялся, раскинув лапы с короткими кожисто-черными пальчиками. Задние конечности длинные, передние – покороче. Так что при желании он, вероятно, мог ходить и вертикально – на задних лапках. Короткая серая шерстка оставляла впечатление мягкого войлока. Она росла по всему телу, поднималась по шее на безухую голову и внезапно обрывалась у человеческого младенческого личика. Искривленного гримаской плача.

– Ух ты, – озабоченно сказал Бокша, – Лесовин-то нюнил!

– И что?

– А это значит – заманивал.

– Куда?

– Знамо куда – в свою ловушку.

– Он людьми питается?

– Он такая тварь – все жрет! Людей, конечно, редко. Да и кто здесь ходит? Но если уж человека заманил – тоже слопает, не поморщится. Тут, госпожа, дело такое – как бы мы не заплутали! Он. лесовин, когда заманивает, с пути-то сбивает Я шел – думал, правильной дорогой иду, а оно, может, и не так… Вы уж накажите меня, дурня, по всей строгости, только теперь я и не знаю точно, куда вас завел!

Он сокрушенно покачал головой, переполняясь сознанием своей бесконечной виноватости.

– Бокша! – строго сказала я. – Ты не виноват. Он во всем виноват – лесовин. А ты все равно дорогу найдешь, как бы он тебя не сбивал!

Нужный эффект был достигнут: Бокша вынырнул из горькой хандры и с самым деловым видом завертел головой, соображая: – Найду, вот вам крест святой! Места и впрямь незнакомые, но выберемся обязательно!

– А как выглядит ловушка лесовина?

– То-то и оно, что никак не выглядит. Идешь – дорога как дорога, а упадешь вниз – колья острые. Мы с ватажниками находили такие ловушки, но уже использованные, с костями.

– А давай-ка, Бокша, не пойдем по той тропинке, на которую он нас вывел. Кто знает, чем она закончится, – не ловушкой ли? Лучше перейдем сюда, на тот путь, которым он сам бежал. Себя-то он в ловушку загонять не стал бы, как думаешь?

– Ну госпожа! – Бокша даже обомлел. – Ну голова! А я – то – дурень дурнем! И правда ведь! Надо сюда переходить.

Он споро ухватил волокушу, ныряя в зарослях, нашел проход – и вот мы уже в том же порядке, но двигаемся по новой тропе.

Бокша теперь внимательно смотрел под ноги, и у него вызревала мысль, которая в конце концов все-таки дозрела.

Я вздохнула и остановилась, покорно ожидая продолжения.

Бокша осторожно уложил волокушу, повернулся, вытер мокрую от слез щеку, поклонился в пояс. Потом счел, что этого мало, и, степенно опустившись на колени, припал лбом к траве: – Бога буду за вас молить, госпожа. Спасительница моя. Кабы не вы – я ж первый шел, я в ловушку лесовинскую и попал бы. Спасли вы меня, душу мою грешную, ваша она по праву теперь!

Ну, положим, его душа и раньше была моя, без всяких формальностей – мне ли этого не видеть в его курчавой голове? Так что прибыли никакой я не получила. Но за благодарность – спасибо.

– Это потому, – наставительно произнесла я, – что мы вместе. А одна я без тебя пропала бы. Так что это ты молодец!

Бокша, стоя на коленях, покрутил головой, пытаясь сообразить: как это у госпожи так ловко вышло, что она ему жизнь спасла и он же молодец получается?

– Ладно, мудрец ты мой, – засмеялась я. – Вставай, пошли уже. За дорогой следи.

Бокша и следил. Что не помешало нам наткнуться на болото.

– И куда теперь? – устало спросила я.

День клонился к сумеркам.

Не оставить ли на завтра канитель с поиском нового пути. не приготовиться ли к ночлегу?

Тем более что Бокша и сам так думал. И указал прямо в середину болота:

– Туда Кто б возражал, а я – то знала его мысли. Бокша по темной поре опасался дикого зверья, а на островке, что он заприметил среди унылых болотных кочек, зверье нас достать не могло.

– Пошли, – вздохнула я, хоть и страсть как не хотелось лезть в болотную жижу.

Но обустроиться на болотном островке нам не дали. Только мы вышли на твердое, как сразу несколько человеческих существ засемафорили своими мыслями с другого края островка. Почувствовав направление этих мыслей, я охнула: – Бокша, падай!

Не обсуждающий приказов Бокша рухнул как раз вовремя: над его головой пронеслась стрела и улетела дальше, к лягушкам. Зато вторая стрела легла уже ближе, а третья вообще воткнулась в землю прямо перед моим носом. Даже не стрела, а так, тонкая веточка, заостренная с одного конца. Но попади она в меня – прошила бы кожу, а то и мясу досталось бы. Пора было начинать переговоры.

– Не стреляйте, мы к вам с миром! – крикнула я, отползая назад, к болотной слякоти.

И очень вовремя: очередная стрела воткнулась как раз в то место, где я только что лежала. Вести переговоры расхотелось.

Тем более что из мыслей стрелявших выяснилось: меня не поняли. И даже испугались еще больше. Пятеро нападающих спешно натягивали луки для следующего выстрела.

«Хорошо… Все хорошо… Бояться нечего…» Я протянула руку к одному из стрелков, погладила его дергающийся от ужаса мозг, дотянулась до второго…

Это были акты. Их сознание легко пошло ко мне, прильнуло по-щенячьи, расслабилось в ожидании СЛУЖБЫ. Луки их тотчас опустились и затем были положены вниз, на траву. Но только у этих двоих. Трое других продолжали отстрел. Одна стрела пришпилила мое платье к земле, вторая воткнулась в плечо лежащему впереди Бокше, а третья достала меня, впившись в руку чуть выше предплечья.

Бокша охнул, выдергивая из своего плеча стрелу, обернулся и увидел мою окровавленную руку…

– Лежать! – заорала я, предупреждая его попытку вскочить и что-то сделать. Что сделать – он не мог понять и сам: то ли кидаться ко мне на защиту, то ли идти грудью на врага?

А я торопилась изо всех сил. Не обращая больше ни на что внимания, сосредоточилась на оставшейся троице.

Мягче, еще мягче, ласковей… Ну ведь все так хорошо, просто замечательно!

Еще двое опустили луки. Третий свой лук все-таки поднял, даже натянул, но подумал и сел обратно в мокрый камыш, забыв про стрелу. Она сорвалась с тетивы, зло прошипела по траве, вонзилась в ближайший бугорок и осталась там торчать, неутоленно подрагивая оперением.

– Бокша, – позвала я, со страхом глядя на стрелу, торчащую из руки. – Помоги…

Самой прикасаться к ней было жутко.

Тут уж Бокша показал чудеса скорости. Вскочил, напрочь забыв, что сам ранен, нагнулся надо мной, молниеносным движением выдернул тонкую палочку, отбросил в сторону и, причитая: «Ранку надо промыть!» – бросился назад, к болоту.

Я только на секунду представила, как он тщательно промывает мою рану болотной водой пополам с ряской, подскочила, заорала: – Не надо!!

И, не выдержав всех этих злоключений, залилась горючими слезами.

– А что надо, госпожа? – тут же примчался обратно Бокша с расширенными от ужаса глазами.

– Меткачи чертовы! – прорыдала я. – Ведь как попали! Веревкой какой-нибудь перетяни мне руку – кровь надо остановить, видишь, как хлещет!

– Веревку? – Он торопливо поискал глазами вокруг, потом, вспомнив, на что у нас ушли все веревки, кинулся к волокуше.

– Стой! – снова заорала я, как бешеная. И добавила, все еще рыдая: – Ну куда ж ты скачешь? Забыл, что тебя там огнем спалит? Сюда иди!

На мне еще оставалась нижняя юбка. Точнее уже нижняя мини-юбка. Я оторвала от нее оборку, нисколько не заботясь о собственном облике, и сунула Бокше: – Затягивай!

От усердия он перетянул руку так, что она совсем одеревенела.

– Ну не совсем так уж, – взмолилась я. – Только чтоб кровь течь перестала…

Нагнувшись к самому моему плечу и напряженно сопя, он перевязал руку заново. Кровь вроде остановилась.

– Ладно, достаточно, – сказала я, вытирая слезы. – У тебя «– сам ого там как?

Бокша послушно стал ко мне спиной и задрал рубаху. У него крови почти не было, да и укол стрелы совсем не выглядел зловеще.