Текст книги "Филумана"

Автор книги: Валентин Шатилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 35 страниц)

И сейчас, взведенная до истерики, огромная, бесформенная людская масса двинулась вперед, на вечевой пригорок, раздвигая передних, златотканых, сминая дружинников, выставивших перед собой короткие копья.

Это была ловушка. Деться мне было некуда, защиты искать негде, да и кто, какой герой способен защитить от разъяренной толпы?

Аникандр замер в растерянности. У Никодима сознание заволоклось красным, кровавым, он с рычанием потянул меч из кожаных ножен.

Но уже карабкались на вечевой пригорок дюжие босоногие мужики в лохмотьях, с кольями в руках, безумно разодранными воплем ртами. Уже растворились все в одном многоголосом вое, и кроме ненависти ничего не осталось в остекленевших людских глазах. Следующая секунда должна была стать решающей. И я поднялась со своего стульчика.

У меня не было аргументов, способных убедить толпу. Как не было и возможности утихомирить ее. Мои руки, протянутые к мозговым извилинам первого ряда антовской черни, ползущей на вечевой пригорок, натыкались только на одно – застывшую корку злобы, которая не поддавалась поглаживанию, а лишь ломалась под моими пальцами.

И я ее ломала. Вместе с жизненно важными мозговыми функциями.

Первые трое пали замертво, почти уже дотянувшись до подола моего платья. Одного анта, вьшезшего сзади, зарубил Никодим. Двоих столкнул вниз Аникандр. Но толпа все лезла…

И тогда я закричала. Без голоса, без звука – одной жалостью и состраданием к их бедным, темным антовским мозгам.

Голутвенные не слышали моего крика. Они только вертели головами, тяжело дыша и не понимая, с чего вдруг наступила вокруг такая оглушающая тишина – рев толпы прервался на полувздохе. Людской поток остановился. Рты еще были разинуты, но в глазах стоял испуг. Нет, эти люди по-прежнему не способны были принимать мои аргументы, но они хотя бы замолчали и остановились. И я смогла сказать им:

– Жители Киршага! Подданные князя Квасурова! Я услышала то, что вы хотели мне сказать. Теперь мне надо это обдумать. Через неделю здесь, на этом самом месте, я дам вам ответ. Ответ окончательный. И тогда – поступайте как знаете! Я сказала свое слово и теперь ухожу. Дорогу княгине!

– Дорогу княгине! – заорал Никодим свирепо и полез вниз, угрожающе размахивая окровавленным мечом, расталкивая оцепеневшую толпу.

– Стройся! – запоздало крикнул полковник Аяикадр своим дружинникам. Они с трудом поднимались с земли – смятые и затоптанные толпой.

Я вздернула подбородок и неспешно начала свой спуск в толпу. В коридор ненависти, чуть раздвинутый передо мной щитами киршагских дружинников, угрюмым конвоем окруживших мою княжескую особу. Они выполнили приказ полковника Аникандра, но в душе были согласны с окружающими актами, ненавидящими меня.

Рядом в толпе, справа, дернулась чья-то злобная мысль. Вслед за ней поднялась рука с камнем в кулаке. Камень был нацелен в мою голову – и я не стала раздумывать. Не поворачивая головы, потянулась к анту, к стволу его мозга, и сжала его. Сжала изо всех сил. У человека с камнем мгновенно прервалось дыхание, сердцебиение, булыжник выпал из его руки, и он рухнул как подкошенный. Толпа отпрянула.

Натренировалась, однако, я с Филуманой! Любо-дорого посмотреть… Как легко использую ее возможности, как запросто дотягиваюсь до любого мозга вокруг, как свободно, играючи теперь лишаю людей жизни…

Я шла с высоко поднятой головой в узенькой глубокой траншее, проложенной для меня дружинниками среди высоких насыпей страха, окружающих меня по сторонам и смыкающихся за спиной сплошной, непробиваемой стеной ненависти.

* * *

«Неужто осталось мне только бегство?»

Каменный балкончик, на который я вышла из библиотеки кремля, одиноко нависал над будто сахарной плоскостью Кир-шаговой пустохляби. Он выступал посреди длинной стены кремля, почти уже раскалившейся под полуденными солнечными лучами.

Я вернулась в полумрак библиотечного зала. Взяла один фолиант, полистала, потренировалась в чтении старославянской вязи, взяла другой. Отложила. В них не было ответа на мои вопросы.

Бегство… А что еще? Повторения вчерашнего побоища я не допущу. Раз Киршаг меня не любит, не хочет и боится, то Михаил… Что ж, он действительно здесь в полной безопасности– среди преданных слуг, верной дружины, покорных ан-тов. Каллистрат прав, мне здесь не место. А где место?

Да в Вышеграде же! Мне ведь туда, кажется, надо? Морем проше всего, так, кажется, говорил мудрый Каллистрат. До Дулеба. А там – еще день, и я в столице.

Без денег, зато с Фролом, избитым до полусмерти, – он до сих пор толком не пришел в себя. Не в Киршаге же его оставлять? Добьют не дай бог! И еще я с Тугаром, Василием, Степкой, Никодимом, Бокшей… Ого!

Нет, нельзя мне тащить с собой весь этот кагал! Ну Никодим, ну Бокша – без них куда уж… А вот оболыжских людей надо отправлять Каллистрату обратно.

– Василий! – крикнула я в открытую дверь. Василий явился.

– Бери своего коня, скачи к Каллистрату, расскажешь, что здесь у нас творится. Попросишь, чтоб он прислал лекаря для фрола. Да и сам, наверно, пусть приезжает. А то без него тут все разладилось… И передай, что княгиня снаряжается в дорогу. Через неделю отплываю в Дулеб. Все, счастливого пути! И Никодима позови ко мне. Пора собираться.

Но сборы не закончились отъездом.

Через четыре дня Василий вернулся с неутешительными новостями и письмом.

Письмо я читала при Василии и видела его глазами слабую дрожащую руку Каллистрата, с трудом выводящего неровные строки:

«Прекрасная моя княгиня!

Приехать сейчас не могу. Отлеживаюсь. Ибо случился у меня пожар. Работал я с известной вам жидкостью, которую князь

Михаил звал «мерзкой поганью». Да зело задумался. На известную вам тему. Взрыв был силен и безжалостен. Лаборатории у меня теперь нет. Как и половины дома. Жальче всего библиотеку – пропала бесследно. Но это все вздор и пустяки. Как и ваши беды, прекрасная княгиня, о которых поведал мне Василий. Вам ли бояться антов? Даже если их науськивает чья-то злая воля! Перед вашей волей им все равно не устоять (это я по себе знаю). Советы вам давать трудно – что я понимаю, не испробовав гривны? Но и мой жалкий опыт действия на умы антов кое в чем может вам пригодиться. Василий передал, что вы затрудняетесь с подбором доводов в обоснование антам необходимости вашей оставаться в Киршаге. Пустое! Антам не нужны доводы, им нужно только говорить одно и то лее, все время одно и то же – тогда они поверят. Без всяких доводов. Попробуйте, княгиня. У вас получится. Мне же хочется, чтоб вы дождались моего выздоровления и приезда в Киршаг. Просто как друга, с которым приятно и интересно вести разговор. А я так соскучился по приятной и интересной беседе!

Каллистрат Оболыжский».

– Спасибо, Каллистрат, – улыбнулась я тому образу, который наблюдала в воспоминаниях Василия. Бодрый тон письма не обманул меня: ожоги у Каллистрата были серьезные и поправляться Оболыжскому предстоит еще долго. Но совет его хорош!

– Почему бы нам и в самом деле не заняться нейролинг-вистическим программированием? – поинтересовалась я, не рассчитывая получить ответ. И не получив его от озадаченного голутвенного, рассмеялась. – Иди, Василий, отдыхай с дороги!

* * *

Следующая моя встреча с вечевым собранием была подготовлена совсем по-другому.

Конечно, психологический настрой горожан нисколько не улучшился, градус ненависти даже возрос, но на сей раз я никому не дала возможности возбудить толпу до открытой агрессии. Я сама взяла слово.

– Горожане! – обратилась я к ним с высоты вечевого пригорка. – Жители великого и славного Киршага! Вы отличные рыбаки, замечательные мореплаватели. Ваши товары ценятся во всем мире. Потому что делают их ваши прекрасные руки, знающие все на свете ремесла. А развозят повсюду превосходные киршагские товары ваши купцы – непревзойденные по смелости, отваге и находчивости! Только в таком дивном месте мог появиться такой великолепный князь, как Михаил Ква-суров. Он столько говорил мне о вас, славных жителях Кир-шага, что я не могла не приехать. И я приехала к вам. И я увидела, что все так и на самом деле: нет города лучше, чем Киршаг! А князя – лучше, чем Михаил Квасуров! И хоть он ранен сейчас, но такой чудесный князь не может не поправиться. Он обязательно поправится! Живой, здоровый, он выйдет к вам. И я скажу ему слова моего восхищения вами, прекрасные жители великого Киршага. Я обязательно дождусь его выздоровления, потому что вы – самые лучшие люди во всем свете! И я обязательно должна это сказать вашему непревзойденному князю Михаилу! И тогда он скажет вам спасибо за то, что вы ждали его выздоровления. И дважды спасибо скажет за то, что вы ждали его вместе со мной, потому что я должна была рассказать ему свое невыразимое восхищение вами. Вы будете продолжать свои славные дела: замечательно ловить рыбу, заниматься всеми вашими ремеслами, торговать со всем миром! А я вместе с вами буду ждать выздоровления вашего прекрасного князя, который скажет вам: спасибо, мои верные жители Киршага, за то, что ждали вместе с княгиней моего выздоровления…

Речь моя длилась около двух часов. Я ходила по кругу, я перебрала все восторженные эпитеты по сто пятьдесят раз. От такой приторности, повторяемой раз за разом, я уже сама себе напоминала рахат-лукум. Большой и одуряюще-ел ад кий. Но результат – о, результат был налицо!

Первые тридцать минут толпа до конца не могла уяснить сути моего восхищения. После какого-то по счету повтора до присутствующих наконец дошло, что я хвалю их самих. И хвалю в том числе за то, что они так верны князю, что будут ждать его сколько угодно времени. Ждать, чтобы я ему сказала спасибо и чтобы он им сказал спасибо. И, таким образом, я оказывалась совершенно необходимым элементом ожидания.

Когда на пятидесятой минуте эта мысль овладела умами собравшихся на вече, я уже ясно видела, как в их головах мои слова устремились по иссохшимся каменистым руслам любви к своему господину – живительной влагой признания важности Служения Господину, столь необходимой каждому анту. И источником этой животворной жидкости оказалась для них я. Включенная в процесс Служения Господину, я из страшного врага чудесным образом трансформировалась в друга, в верную поддержку для их рабской любви.

На этом можно было бы и завершить свою речь, но я не рискнула. Еще битый час я закрепляла достигнутое, славя нас: их, их князя, их любовь к нему, а также наше совместное ожидание княжеского выздоровления.

В том, что это выздоровление наступит, мог теперь сомневаться только тот, кто на самом деле князя ну нисколечки не любит! То есть только враг любого честного анта. А я таким врагом не являлась. И потоки моих сладких слов смыли последние завалы предубеждения, возведенные в их головах.

Когда на исходе второго часа я почувствовала, что окончательно теряю голос, то заверила их напоследок:

– Теперь каждую неделю мы будем собираться на вече! Потому что мне просто не терпится видеть вас снова и снова! Таких замечательных, таких восхитительных людей, так прекрасно любящих своего князя! Ура князю!… – прошипела из последних сил и замахала руками толпе.

– Ура! – грянуло вече мне в ответ.

Они искренне были благодарны мне. За то, что я вижу их любовь к господину, за то, что хвалю эту их любовь и на следующей неделе вновь скажу им о том, как все это хорошо и замечательно. Они улыбались мне и радовались, как дети куску торта.

Я снова шла через толпу, но это было совершенно не похоже на мое шествие недельной давности. Теперь меня любили – не так, как князя, но как их верную союзницу в любви к князю. Все сословия, все ремесла, от самых богатых – до самых бедных. Я была им нужна. И даже их ненависть ко мне, которую кто-то искусно раздувал, оказалась оборотной стороной тоски по любви к господину. Тому господину, что не мог сейчас быть с ними.

Войдя в ворота кремля на ногах, подгибающихся от нервного и физического истощения, я шепнула Бокше:

– Воды!

Он помчался выполнять пожелание своей обожаемой госпожи, а я, едва доковыляв до своей комнаты, рухнула на кровать

– Вода, госпожа княгиня! – прошептал Бокша из-за двери.

– Давай! —каркнула я пересохшим горлом, думая о том. что на следующее вечевое выступление надо будет захватить по меньшей мере бутыль этой столь нужной для оратора жидкости.

Я хлебала ее и понимала: никакой щербет не сравним по сладости с чистой родниковой водой. Последнее, что я услышала, проваливаясь в сон, это был громкий восхищенный голос Никодима, который, захлебываясь от восторга, кричал на Ани-кандра:

– Я же говорил тебе – она госпожа! Настоящая госпожа! А ты не верил!…

И столько преданности было в его голосе, что я не сомневалась: завтра же он попросит у меня разрешения присягнуть цветам рода князей Шагировых.

* * *

Но назавтра этого не произошло. И не потому, что Никодим передумал, – просто не нашлось времени на это.

Сначала я заблудилась. Прямо в кремле. Площадь его была не столь уж и велика, но помещения уходили и вверх – под самые шпили сторожевых башен, и вниз – в глубокие скальные катакомбы.

Вот в этих катакомбах я и заплутала.

Мы с Бокшей обследовали вдвоем глубинные коридоры. Он нес факел, я запоминала дорогу. Да, видно, запоминала не слишком добросовестно. Или вчерашний стресс сказался.

О стрессе я подумала, когда мы после очередного поворота вышли не к ступенькам, ведущим наверх, к жилым помещениям, а к залу с самыми настоящими сталактитами и сталагмитами. Эхо капающей воды громко отдавалось под его обширными сводами. Посреди зала имелся даже ручеек, собиравший все эти капли и тут же исчезавший с ними в трещине стены. Было сыро и знобко.

– Давай-ка попробуем вернуться, – предложила я Бокше, но тут же раздумала это делать: в колыхании факельного пламени за одним из сталагмитов блеснуло нечто золотистое.

Бокша покорно поплелся за мной в ту сторону. Это оказалась большая арка в сером граните, отделанная, и правда, старой, местами облупившейся, золотой окантовкой. За такую арку грех было не заглянуть.

Заглянули. Обнаружили прямой, ровный коридор, теряющийся в темноте.

Раз прямой, значит, нет опасности заплутать в поворотах.

Ободренные этим рассуждением, мы ступили в коридор, но не успели пройти и половины его, как сзади ахнуло тяжким грохотом.

Я вздрогнула. Бокша даже ухом не повел.

– Бокша, ты слышал? По-моему, нас завалило? – промямлила я.

– Что слышал, госпожа княгиня? Все тихо! – успокоил меня ант.

После такого ответа я разволновалась еще больше – не начались же у меня в самом-то деле слуховые галлюцинации!

– Вернемся и посмотрим! – приказала я, слегка заикаясь от неприятного предчувствия.

Бокша как ни в чем не бывало повернул назад. Я осторожно жалась за его спиной.

Он спокойно топал по прямому коридору к золоченой арке, а мне с каждым шагом становилось все тоскливее и тревожней. Когда долгожданная арка заблистала впереди, а за ней проглянул зал с ручейком, мой ужас был уже просто паническим.

– Бокша, там все нормально, ничего не обвалилось, мы увидели, проверили, пошли назад! – цепляясь за его руку, забормотала я.

И вдруг обнаружила, что не слышу мыслей моего анта. Это был очень опасный знак. До сих пор такое бывало только в зоне действия тетарта, активированного нубосом, – не дальше трех-четырех метров от него. Но здесь, на бог знает какой глубине?

Бокша послушно повернул обратно в коридор, не выразив никакого протеста. Он по-прежнему повиновался мне! Это как раз был хороший знак. Я сделала вывод о непричастности тетарта к моей внезапной телепатической глухоте.

Но теперь геометрически правильные линии коридора уже не казались мне столь успокаивающими. Мы плелись во мраке по его ровному полу, идущему чуть под уклон, пока не уперлись в стену. В тупик, раздваивающийся направо и налево на чер-нильно-темные отверстия боковых проходов.

Бокша вопросительно на меня взглянул.

– Сюда! – решительно показала я налево.

Пошли налево.

Два крутых поворота закончились дверью. Довольно необычной для этого подземелья дверью. Высокой, с большой, как в правительственных зданиях, матово отблескивающей металлической ручкой.

Разумеется, я потянула за эту ручку. Дверь и не подумала открываться.

Я потянула снова, приказав Бокше:

– Помоги!

Но и наши совместные усилия не дали результата.

Когда я осмотрела дверь чуть внимательнее, то поняла почему.

Это была имитация двери, вырубленная в скальном граните. Ни щелочки, ни зазора – одна насмешка. У ее создателя было сомнительное чувство юмора.

Пришлось поворачивать обратно и идти уже правым ходом.

Здесь все оказалось гораздо легче. Коридорчик хоть и был узким, невысоким, петлистым, но вел вверх.

– Бокша, победа! – крикнула я, выходя на солнечный свет.

Свет был оранжево-желтый. Лучи косо падали на гладь Киршаговой пустохляби, безмолвно лежащей у самых наших ног. – А ведь это уже закат! – с удивлением констатировала я. И добавила от полноты чувств: – Ничего себе! А как же обед?

Я-то думала, что плутали мы минут сорок. Ну час. Но не весь же день!

Бокша отсутствием обеда тоже был удивлен, и я с радостью поняла, что вновь без всяких помех читаю его мысли.

– Ну давай хоть на ужин попытаемся успеть, – предложила я, карабкаясь на склон к подножию кремля, выходящего сюда одним из заброшенных хозяйственных дворов.

– Надо бы сюда еще вернуться. В первый раз вижу, чтобы скальные лабиринты Киршагского кремля выходили не во внутренние помещения, а наружу, – поделилась я своим наблюдением.

То ли от восхищения моей наблюдательностью, то ли из-за усталости, накатившей в связи с пропущенным обедом, мой ант выронил из руки погашенный факел. Который тут же резво покатился вниз, в пустохлябь.

Факела хозяйственному Бокше было жалко, он кинулся вдогонку и догнал беглеца у самой песчаной границы. Поднял, повернул обратно – и его удивление, эхом отдавшееся в моей голове, заставило остановиться и оглянуться.

– Что стряслось? – поинтересовалась я сверху.

– Княгиня, – расстроенно сообщил ант. – Ход, которым мы вышли, пропал.

– Как это? – не поверила я, хотя отлично видела глазами Бокши пустой склон и саму себя почти на самом верху этого склона. – Ты, наверно, не туда смотришь!

Пришлось вернуться.

Мы смотрели уже вдвоем. Потом лазили, осторожно ступая, чтоб не сверзнуться в пустохлябь, вдоль склона – и вправо, и влево. Ничего! Никакой дырки или хотя бы намека на нее!

– Чудеса! – подвела я итог. – Что ж, пошли ужинать…

* * *

– Княгиня! – встретил меня запыхавшийся Никодим. – Мы вас везде ищем! Там, в часовне… Мы вас искали на обед, заглянули туда, в часовню, а там…

Я его уже не слушала – мчалась в часовню. Неужто сбудется? Князь Михаил поднимется живой, здоровый, и мы… Дальше фантазия отказывалась работать нормально и подсовывала мне видения совершенно неподобающие высокому званию княгини.

Часовня была полна княжеских дружинников. Все стояли на коленях, преклонив голову, как на молитве.

Боже! А что если все наоборот – Михаил умер?!

Немилосердно расталкивая коленопреклоненных, я ринулась к нубосу князя.

«Пылающий нубос» целиком и полностью оправдывал свое название. Разноцветные сполохи безостановочно сновали по его поверхности, будто прирученное северное сияние. Внутреннее пространство, толстой шубой обволакивающее княжескую фигуру, опалесцировало солнечно-белым облачком. Я протянула к Михаилу руку – и тут же отдернула ее. От кокона шел нестерпимый жар, заставляющий вспомнить печальный опыт девочки Меланьи и еще более печальный – ее отца.

– Давно так? – шепотом спросила я полковника Аникан-дра, замершего со склоненной головой ближе всех от князя.

– Так – совсем недавно, – тоже шепотом ответил он. – Раньше был только туман внутри нубоса. Похоже, процесс идет по нарастающей.

– А… – начала я, но тут же забыла все, что хотела сказать: тонкий звук оборвавшейся струны заставил всех вздрогнуть и поднять головы.

У князя внешних изменений не наблюдалось, но прозвучал еще один звуковой укол, затем еще, потом они посыпались мелким весенним дождем, слились в звенящий частокол звуков, перешли в паровозное шипение, свист – и в тишину.

Нубос исчез. Князь лежал неподвижно – беззащитный и неприкаянный.

Я протянула руку и свободно дотронулась до его щеки. Кожа у него была теплая и чуть колючая от легкой щетины – менее чем однодневной.

– Княгиня, – ласково сказал Михаил, не открывая глаз. – Мне снился чудный сон. Вы меня обнимали, пеленали как ребенка, заботились, как о маленьком…

Он открыл глаза и весело взглянул на меня:

– Как хотелось бы, чтоб это был не сон!

– Это и был не сон, – сообщила я, беря теплую ладонь Михаила в свои руки.

Мои слезинки упали ему на грудь, вызвав недоумение.

– Что с вами, княгиня? О чем вы плачете?

– Об объятиях, которые остались в лесу, – сквозь непрошеные слезы засмеялась я.

– Но объятия можно возобновить в любое время, – довел до моего сведения Михаил, приподнимаясь на локте. И вдруг с удивлением оглянулся: – Где это мы?

– Князь! – раздался восторженный рев множества голут-венных глоток.

Теперь пришла очередь Михаила вздрогнуть.

– Познакомьтесь, – церемонно повела я левой рукой. – Это Киршаг. А это – ваше домашнее воинство.

– Вы шутите, – только и промолвил пораженный князь.

А со всех сторон к нему ползли дюжие мужики с заплаканными глазами и сопливыми от счастья носами.

Михаил рывком сел, спустив ноги вниз. Благодарные губы подданных ловили его руки: «Князюшко, князюшко!» – неслось со всех сторон.

А я нагнулась к полу и подняла маленький, почти черный квадратик величиной с почтовую марку, свалившийся с княжеской груди. Не работающий тетарт. Не работающий временно – или навсегда? Кто б знал.

* * *

– И вы меня – по всему лесу?.. – удивлялся князь.

– Ну, не я, – улыбалась я. – Это мой верный Бокша.

– Это еще кто такой? – спрашивал князь.

– Я вас познакомлю, – смеялась я.

* * *

– Тризну по погибшим? Обязательно! – говорил князь. – А княгине – благодарность всего Кравенцовского княжества за то, что не допустила бесчестить павших и придала их очистительному огню!

* * *

– И вот этот, совсем крошечный…

– Тетарт, – подсказывала я.

– Он меня вылечил?

– И вас, и вашу Витвину. А точнее, и Витвину, и уж и быть – вас! – фыркала я.

* * *

– Ну, в Каллистрата я всегда верил, однако ж горожане…

– Это они от большой любви к вам, князь!

– А Чистуша – тоже от большой любви поместила вас, княгиня, в эти затрапезные палаты? Немедленно, сейчас же идем отсюда. Вам по праву принадлежит княжеская опочивальня.

– Но, князь, уже темно… Может быть, завтра?

– Почивать завтра? Хорошо. Завтра вы тоже там будете почивать. Но и сегодня!

* * *

– Но я не могу ждать! Немедленно покажите вашу пострадавшую ручку! – требовал Михаил.

– Она так ужасна…

– Это мне решать!… И вы посмеялись надо мной, княгиня: вот это вы называете уродством? Да это самое прекрасное, что я видел в жизни! Если, конечно, вы не покажете мне что-то еще более прекрасное!…

* * *

– Кажется, теперь вы видите все.

– Вы – тоже. Будем считать, что обряд свершен.

– Князь, без батюшки? Как можно!

– Нас видит Всевышний – его свидетельство важнее всех. А раз он сам нам покровительствует, то под его верховным руководством можно дело и не затягивать, а перейти сразу к самому главному, что свершается после утверждения брака на небесах…

* * *

– Князь, похоже, долгое лежание в «пылающем нубосе» вас нисколько не утомило?

– Вы правы, княгиня. Повторим еще?

– Обязательно. Но Вышеград…

– Вышеград подождет!

– Только до следующего утра.

– С вами, любовь моя, невозможно спорить.

– И бесполезно. Спросите хоть у кого.

– Спрашивать? Я лучше поцелую вас еще раз. Любимая моя княгиня, вы позволите мне эту вольность?

* * *

Но отплытие свершилось только через неделю.

За это время и вече, обещанное народу Киршага, успело состояться, и тризна по погибшим в заповедном лесу, на которую съехалось все кравенцовское лыцарство, – среди них множество моих знакомых еще по каллисгратовским пирам.

Жаль, не было самого Оболыжского. По моему настоянию князь отправил ему хвалебное письмо с пожеланиями скорейшего выздоровления.

Хватило даже времени Никодиму – он успел выполнить свое горячее желание и присягнул мне как своей госпоже на верность, поцеловав крест. Все было обставлено трогательно и весьма торжественно – не хуже, чем когда он присягал Пор-фирию Даже лучше: ведь кроме кравенцовского лыцарства присутствовали сразу две княжеские фамилии – в моем липе и лице Михаила.

Но самое главное, что князь Михаил за это время собрал целый полк из своих дружинников.

– Хватит приключений, любовь моя! – объяснял он мне, почти не прекращая целовать меня, – Мы прибудем в Вышеград спокойно. Без осложнений. И пусть для этого потребуется хоть целая армия – у Кравенцовского княжества достаточно людей, чтобы защитить наше с вами счастье, любезная моя княгиня, от кого угодно!

«Но не от немилости вашего вышеградского цара…» —думала я с тревогой. Слова многомудрого Каллистрата о запрете брака между столь значимыми особами, как князь и княгиня, не шли у меня из головы.

Несколько раз я порывалась сказать об этом Михаилу, но… Счастье и так мимолетно. Зачем омрачать его мгновения бесплодными размышлениями о будущих неприятностях?..

Зато какое было отплытие! Четыре ладьи, восемь стругов Михаил приказал, чтобы кроме гордых серебристо-зеленых квасуровских знамен и вымпелов на мачтах реяли также и бело-золотые шагировские стяги.

Пышность прощания не поддается описанию. А если учесть, что почти полдня нас сопровождала и вся флотилия киршагских рыбаков, то будет ясно – народная любовь к князю получила в этот день подкрепление не на одно десятилетие!

Прибытие в Дулебскую гавань получилось не менее пышным, хотя и с оттенком настороженности. Внезапное появление объединенного флота двух княжеств – морского Кравенцовского и, до этого вполне сухопутного, Сурожского – вызвало немалый переполох в порту. Дулебский лыцар Евграф, срочно прибывший к пристани, на которой разгружались наши корабли, хоть и демонстрировал все виды почтительного гостеприимства, но привел с собой такую дружину, что сомнений не оставалось – опасался захвата города.

Наши слова о том, что в Дулебе мы проездом, задерживаться не собираемся, а нуждаемся только в хороших лошадях для верхового передвижения на Вышеград и отличной карете для княгини Шагировой, были встречены с очевидным облегчением.

Лошади, карета и телеги для скарба были тотчас доставлены к причалу. Но тут образовалось новое препятствие. Разнежившийся лыцар Евграф, осознав наконец безопасность внезапного появления сразу двух княжеских персон, обратил теперь внимание и на приятные стороны нашего появления в Дулебе – а именно на такое чудо света, как княгиня Шагирова.

Последовало приглашение в дулебскую крепость – отдохнуть с дороги после морской качки, расслабиться душой…

– Князь… – предостерегающе прошептала я. Михаил посмотрел на меня, подмигнул и сообщил: – Супруга лыцара Евграфа, благородная Аграфена из лыцарова рода Кулебякиных зело прославлена своим собранием морских диковинок и украшений. Которые просто грех не осмотреть! – и подтвердил свои слова значительным кивком.

Ну что делать с этим насмешником! Пришлось ехать на пир к Евграфу дулебскому и его Аграфене.

Зато уж утро следующего дня мы встретили на пути в Вышеград.

Дорогу окружали леса – тяжелые, хвойные, с темной глубиной среди толстых еловых стволов. Но безопасные, по словам Михаила. Относительно безопасные, конечно. Торговые обозы, то и дело встречающиеся на пути и почтительно уступающие нам дорогу, были лучшим доказательством тому.

– Быть нам в Вышеграде уже сегодня! – заверил Михаил, гарцуя возле моей кареты.

И поздней ночью зарево вышеградских огней встретило нас.

– А как попасть на прием к вашему цару? – поинтересовалась я.

– Надо приехать и ждать. Раньше так всегда было, – пожал плечами Михаил. – Царово величие само определяет, кого ему к себе приглашать и когда!

– Точно ли никакого прошения не нужно подавать? – обеспокоилась я. – А то будем здесь сидеть до белых мух. А потом нам скажут: сами виноваты, надо было напоминать о себе, цару недосуг заниматься каждым приезжим князьком!

– О, вы, княгиня, плохо знаете царово величие!

– Совсем не знаю, – буркнула я.

– Тем более! – Михаил засмеялся. Цар обо всем осведомлен, все ведает, ничего не пропускает.

– Так ведь и свихнуться недолго – от переполнения мозгов ненужной информацией! – посочувствовала я.

– Только не цару! – заверил Михаил.

И мы заняли под ночлег целый постоялый двор.

Ранним утром я проснулась от неприятного ощущения, что покой вокруг обманчив и мертвый штиль на море связан только с тем, что мы попали в «око тайфуна», в самый центр урагана.

Небо за окном было серым, предрассветным. Князь сладко посапывал, широко раскинув руки, как бы приглашая вернуться в его объятия. Мы были не в море. Но зловещее ощущение, коснувшееся меня, не развеивалось. Хоть пол под ногами и был устойчив и волны остались далеко, но шторм бушевал нешуточный. Он ревел и громыхал, он уходил и отдалялся, но он совсем недавно был здесь, в этой спаленке. Пронесся я отправился дальше – не слышный уху, не видный глазу, но страшный в своей необузданной мощи. Что за наваждение?

– А откуда этот ваш пар знает все про всех? – поинтересовалась я, любуясь, как Михаил при утреннем умывании фыркает и плещется под потоками воды из кувшинов.

– Цар-то? – Князь взмахом руки отпустил слуг с пустыми уже кувшинами. – Сказок про то много ходит, но точно знать никто не может.

– Почему – не может – удивилась я.

– А потому что не положено! – потешно насупился мой проказник. – Никому не положено. Это же цар!

– А я вот знаю, – задумчиво сказала я. – Он подсматривает за всеми. По ночам.

– Цар? – не поверил Михаил.

Потом нахмурил лоб, о чем-то размышляя, прыснул от смеха. Не выдержал и уже расхохотался во все горло. Я с немым вопросом наблюдала это веселье.

– Очень уж ясно я представил себе, как великий цар бегает по ночному Вышеграду и, встав на четвереньки, подглядывает в щелочку под дверью! – сообщил князь, отсмеявшись.

– А он не так подглядывает, – пригладила я мокрые вихры на княжеской голове, – Хотя, может быть, я и ошибаюсь

Но я не ошибалась.

Когда около полудня к нам явился рында из придворных даровых оруженосцев, мы уже сидели полностью готовые к дворцовой «уединенции». При всем параде, на низком старте.

Рында – молодой холеный отрок – сделал вид, что не удивился нашей готовности, снял в дверях свой замечательный головной убор, который назывался, насколько я могла понять из его горделивых мыслей, «клобук со шлыком», и торжественно провозгласил: – К царову величию пожаловать князю кравенцовскому Квасурову Михаилу и княгине (тут он чуть поперхнулся, уставившись на Филуману)… и княгине сурожской Шагировой Наталье! Нынче же!