Текст книги "Филумана"

Автор книги: Валентин Шатилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 35 страниц)

– Болит? – спросила я.

– Не-а. – Он помотал головой.

– Промывать будем? – злорадно поинтересовалась я.

– Надо бы… – обреченно вздохнул Бокша.

– Нет уж, не надо, – отрезала я. – Будем надеяться, что всю инфекцию от стрелы кровотечение само вынесло наружу, за пределы твоего организма.

Бокша не понял, но поверил на слово.

– Если только эти меткие стрелки не мазали наконечники какой-нибудь особо злостной гадостью, – добавила я, рассматривая «этих метких стрелков».

Они сбились в кучу метрах в десяти и все еще опасливо таращились на нас. А мы – на них.

Зрелище было, надо сказать, не отрадное. Мы-то еще туда-сюда. Хоть и подраненные, изгвазданные зеленью, но большие и решительные. А эти…

Малорослые, худые —даже на лицах, из-под бороденок, одна кожа да кости. Да ввалившиеся глаза. А одежка! Какое-то тряпье пополам с плетением из камыша, осота…

– Ну и кто вы такие? – тоскливо поинтересовалась я. Не забывая их мягко поглаживать по извилинам мозга, убаюкивая потихонечку страх.

Один из стрелков нерешительно выступил вперед.

– Шаце-луй-ку-сми-ся-ку-по-ку-жа-гос-хер! – торопливо произнес он тонким, умоляющим голосом. – Шаце-ко-лак-са-крас-но-ры-би ца-ку-ла-при-ка-ку-за-ку-лять-стре-хер!

– Чего? – оторопела я. И повернулась к Бокше: – Ты что-нибудь понял?

– Понял, – чинно кивнул он. – Это они на отвернице разговаривают. Их, госпожа, понять никак нельзя!

– Ну, при желании-то понять все можно, – вглядевшись в мысли переднего говоруна, не согласилась я. – Он сказал: «Смилуйся, госпожа! Колакса Краснорыбица приказала стрелять!» у Бокши отвисла челюсть: – Вы, госпожа, и отвернипу знаете?

– Не то чтобы знаю, – скромно сказалая. – Но понимать – понимаю. А что такое отверница?

– Это нехороший язык, – убежденно сообщил Бокша. – Воровской. Специально, чтоб чужие не поняли. Когда слова берут вроде обычные, но в этих словах все так попереставляют… Какого-то паскудства, прости Господи, напихают… И получится, что ничего понять нельзя. Как сами-то разбирают?

– Разбирают как-то, – хмыкнула я. – Приходится, видно, если другой речи не знаешь! А эти явно не знают. И сдается мне, что они не просто анты, а анты, у которых в господах нечисть.

– Да разве так может быть? – усомнился рассудительный Бокша. – Так быть не может! Нечисть – это нечисть, господа– это господа. Как может быть наоборот?

– В жизни чего только не бывает, – вздохнула я, вспомнив господ волхвов, служащих нечисти. Повернулась к стрелкам, спросила: – По-че-му?

Вопрос понят был не сразу. Стрелки посовещались, все тот же говорун опять вышел на шаг вперед, уточнил вопрос: – Шаце-му-по-че-хер? Я кивнула.

Он приободрился и замолотил на своей отвернице, а я, как толмач, принялась бегло переводить Бокше: – Госпожа Краснорыбица предуведомила нас, слуг своих, что придут страшные господа, ликом чистые, а душой чер —ные, всех нас перебьют, поэтому мы их должны первые перебить, а если ослушаемся, то госпожа Краснорыбица нас перебьет! Уф!

Последнее я добавила уже от себя. И пошевелила пальцами на раненой руке. Все-таки туговато Бокша завязал рану!

– Бокша, – попросила, – ослабь узел, попробуем, может, кровотечение уже прекратилось?

Бокша с готовностью повиновался. Кровь уже и вправду не текла. Я повернулась к стрелкам: – Крас-но-ры-би ца-сдох-ла!

– Шаце-ла-сдох-хер? – уточнил полпред-говорун. Авмыс-лях у него был ужас пополам с горем.

– Сдохла, – подтвердила я. – Каюк Краснорыбице!

Анты повалились на траву, принялись кататься, голосить, плакать – и все это совершенно искренне. Они кричали, ка-кая она была добрая, как позволяла им оставлять себе треть всех выращенных ими кореньев, как заботилась о них, как наказывала по праздникам, а некоторым даже разрешала жениться!

Сцены ее доброты так и мелькали в их памяти, вызывая у меня подташнивание. Почему-то особо поразил меня праздничный мордобой – и, в частности, покорность, с которой анты укладывались навзничь, чтобы их малорослой госпоже удобно было лупить по их лицам своей грязной полуобезьяньей ногой.

Когда же Краснорыбицыны слуги докричались до того, что жизни им теперь без госпожи нет, что они пойдут отнесут эту горестную весть в деревню, а потом вместе с детьми и женами отправятся прямо в самую глубокую топь, – тут уж я не выдержала.

– Мол-чать-твою-мать! – заорала я. Внизу стало тихо. Из травы показалось пять пар заплаканных глаз.

– Я! – ткнула я пальцем себе в грудь. – Ваша! – ткнула в них. – Гос-по-жа!

Уже знакомый мне говорун встал на четвереньки. Спросил с надеждой: – Шаце-по-ку-жа-гос-хер?

– Шаце-по-ку-жа-гос! – грозно кивнула я головой. – Без последнего.

Свою внушительность я не уставала подкреплять ласковыми поглаживаниями.

– Шаце-по-ку-жа-гос-хер! Шаце-по-ку-жа-гос-хер! – радостно загомонили бывшие Краснорыбицыны анты.

Слабы были запоры, поставленные нечистью в их мозгах, ничего они не значили против княжеской воли. Потрескались, полопались, антовская любовь потекла через них в мою сторону, заструилась горячим восторженным ручейком. И уже новые русла, которые прокладывала любовь в их извилинах, быстро твердели, каменели, превращались в нерушимые железобетонные каналы – куда там жалким бороздкам, пропаханным нечистью! А я в ужасе смотрела на своих новых подданных и думала: «Да что же я наделала?! Беглая, бесприютная, беспомощная – и повесила себе на шею еще и эту слабосильную команду! А с другой стороны, как их оставишь? И вправду, утопятся ведь!…»

– Ну и где ваша деревня? – обреченно спросила я.

Говорун смотрел непонимающе.

– До-мой! – приказала я.

Говорун закивал головой, но на всякий случай переспросил: – Шаце-мой-до-хер?

– Вот именно туда, – горестно вздохнула я.

* * *

Деревенька оказалась еще та! Такой убогости и нищеты я и представить не могла. Вернее, представить все можно, но жить-то как тут? Не дома, даже не землянки – норы. Вот и все жилье.

Горестная весть разнеслась мгновенно. Человек пятьдесят вылезло из своих нор-берлог. Все истощенные, практически не одетые, на голых рахитичных детей с огромными, на поллица, глазами вообще страшно смотреть. Но рыдали и катались по земле, оплакивая тварь, доведшую их до этого состояния, они исправно.

Горе сменилось радостью, от которой мне совсем заплохело. «Шаце-по-ку-жа-гос-хер!» – вот какие позывные были у их счастья. Целый колхоз – да что ж мне с ними делать?

Первым делом хотелось их накормить.

Подозвав говоруна, как самого боевого, я приказала: – Утка-стре-ляй!

Он ойкнул, отшатнулся, запричитал про запрет, про «зя-нель» с добавлением известной частицы, но я была нумолима: – Стре-ляй!

Снарядили на болото перепуганную экспедицию cvлуками, предназначенными, как я уже знала из их коротеньких мыслишек, только для одной цели – отстрела страшных, ликом чистых господ. Охота же строго воспрещалась. Ослушники должны были быть покараны смертью. Но где их в этой деревеньке было взять – ослушников? По крайней мере до тех пор, пока я не появилась.

Бокше было поручено устройство ночлега – не в норы же антовские лезть? А также подготовка костров. Дело в том, что ни дымка, ни следа от костров в этой так называемой деревне не было видно. Из чего я заключила, что прежняя хозяйка довела своих подданных до абсолютно животного состояния – отобрав даже огонь. Так и оказалось.

Когда понурые охотники вернулись, сложив у моих ног десятка два хороших, жирных уток, и я велела Бокше зажигать костры для приготовления жаркого, это привело моих новых подданных в замешательство, граничащее с умопомешательством.

Я их быстро привела в чувство, заставив заниматься делом: ощипывать перья, потрошить и даже жарить уток на вертеле.

Звезды в темном небе заблестели, когда мы сидели за ужином. Тут, правда, была еще одна морока: как сделать так, чтобы мои новые подданные не обожрались с непривычки до заворота кишок? Пришлось Бокше разрезать каждую утку на небольшие порции, которые я самолично раздавала обитателям норной деревни, предварительно построив их в длинную очередь.

Получилось замечательно. Однако такая забота со стороны госпожи в дальнейшем грозила новыми осложнениями: в мозгах моих поселян как-то незаметно утвердилась мысль, что с новой хозяйкой они могут получить вкусную еду, но только лишь из ее заботливых рук. Я же, со своей стороны, вовсе не планировала превращать это в ежедневный ритуал. «Ладно, придумаем что-нибудь!» – с этой мыслью я и уснула.

* * *

Сны мне снились странные.

Болото, через которое мы брели, кипело и плевалось раскаленными брызгами. Однако пройти его я была обязательно должна, потому что со всех сторон раздавались умоляющие крики: «Госпожа, госпожа!»

Крики были бордово-красные, как костюм Георга. А сам Георг сверху, со своего черного коня, ронял медленные презрительные слова: «Сначала – женой, а уже потом…» – и многозначительно замолкал. Но это был не Георг, а другой лыцар, которого все почему-то называли «господин Покойный». Но он был жив! Он улыбался, махал мне рукой, приглашая к себе на озеро.

«Там прохладно, – говорил он. – Там вы найдете свою гривну!»

«У меня она есть», – отвечала я, показывая Филуману, которая извитой змейкой лежала у меня на ладони.

«Но это же Филумана! – смеялся лыцар. – А я говорю про вашу гривну!»

«Вы правы, княгиня, – подключался к разговору серебристо-зеленый Михаил, облитый лунным сиянием, как хрусталем. – И прав я. Получается – мы оба правы!»

«Вы не можете так говорить, – возмущался лыцар Покойный. – У вас в шее дырка!»

«Но я говорю про княгиню!» – не отступал Михаил.

«А почему вы не спросите меня саму?» – удивлялась я.

Но меня никто – совсем никто! – не слышал, потому что все спали, а странное звездное небо не умело разговаривать.

И это уже был не сон.

Звезд на небе осталось совсем мало, оно светлело. Костер уютно потрескивал, и хотелось заснуть вновь. Но неужели Бок-ша не погасил все костры? Так и до пожара недолго!

Я хотела встать, но не смогла даже приподнять голову. Только повернула ее чуть в сторону.

Возле чуть теплящегося костра спал, свернувшись калачиком, какой-то полуголый, неряшливый человек. «Один из моих новых подданных?» – предположила я.

К черту подданных – почему я не могу встать?!

«Бокша!» – решила позвать я, но услышала только свой тихий, хриплый стон.

Меня связали! И засунули в рот кляп! Но кто, когда? Неужели преследователи догнали нас и захватили во сне?

Я еще раз попыталась шевельнуться и позвать Бокшу.

На мой стон человек у костра поднял голову, потом на четвереньках подполз, заглянул в мои открытые глаза и обра-дованно заорал прямо в ухо какую-то тарабарщину.

Он ликовал. И сообщал всем, что госпожа очнулась.

Вокруг стало очень много народу, все тарахтели не переставая, а я хотела видеть одного – Бокшу.

С большим трудом мне удалось совладать со своим голосом настолько, что я прошептала: – Бокша…

Несмотря на всеобщий гомон, человек рядом со мной услышал шепот и замахал руками так, что все смолкли. А потом начал долго и путано объяснять мне, что мой слуга ушел, что его нет, что звать его не надо…

«Как это ушел?» – не поверила я. Но уже только мысленно, опять проваливаясь в сон.

«Этого просто не может быть! Ант не может сбежать от хозяина!» – с этой мыслью я проснулась уже днем, когда ярко светило солнце.

– Этого не может быть! – сказала я громко. Ко мне подбежали, усадили, и я увидела гору дареных уток у моих ног. От горы шел ощутимый душок гнили.

– Нет, их делить и есть нельзя, – жестко сообщила я собравшимся. – Их нужно срочно выбросить, пока кто-нибудь не отравился.

Но оказалось, что уток никто из антов и не собирается есть. Нестройный хор мыслей вокруг меня свидетельствовал, что это моя, и только моя, еда.

– Значит, тогда отравлюсь я! – сказала я, – Не буду есть!

И снова оказалась неправа.

Выяснилось, что по их представлению эта еда мною уже была съедена – должна же была я чем-то питаться, пока лежала больная?

Интересное дело – «лежала больная…»

Судя по тому, что я и сидеть-то сейчас могу с трудом, я действительно лежала… Но сколько же это я провалялась, если приготовленное жаркое успело завонять?

Найденный в антовских головах ответ был таков: пятый день пошел.

Ох, ничего себе!

– Ну а свеженького вы мне поесть дадите теперь?

Без проблем! Мне тут же притащили двух подгорелых уток

Я ткнула пальчиком. Еще даже горячие. Но уж больно грязны были ручонки, которые мне их преподнесли… Придется на всякий случай снимать утиную кожу. В этом был и дополнительный смысл: конечно, утиные перья выдергивали – это было заметно, но выдергивали не настолько тщательно, как хотелось бы. Утки выглядели небритыми, как запойный алкоголик.

Я все-таки взяла одну из них. И выронила. Хотя ронять вовсе не собиралась.

«Что еще за чертовщина?» – успела подумать я, прежде чем обратила внимание, что, оказывается, пыталась взять утку только одной рукой – левой Вернее, мозг отдал команды обеим рукам, но откликнулась только левая.

Я скосила глаз на правую руку. Она была на месте. Голая – рукав платья почему-то оборван до плеча.

Я пошевелила плечом. Плечо исправно шевелилось. Пошевелила рукой. Никакого эффекта. Еще раз подергала плечом. От этого движения моя правая рука, до сих пор мирно лежавшая на каком-то валике из трав, соскользнула с него и брякнулась ладонью вверх на землю.

Я отчетливо видела ее ленивое падение, но ровным счетом ничего не почувствовала. Только плечо дернулось от тяжести руки, но опять-таки ощущение было совершенно с рукой не связано. Если б я не смотрела так пристально, решила бы, что кто-то сзади, невидимый, слегка тряхнул меня за правое плечо.

А сама-то рука!… Я только теперь разглядела, насколько она стала уродлива: в черных полосках вен, морщинистая дряблая кожа свисает с локтя складками… И волоски – боже мой! Отдельными кустиками по всей поверхности руки! Из каждого кустика торчат длинные седые пряди, слегка вьющиеся и от этого еще более отвратительные…

– А… а… – разевала я рот, не в силах сказать, не в силах понять и примириться.

Кто-то серый и грязный, подскочивший слева, залопотал что-то утешительное: мол, не страшно это, просто руки не будет, но жить можно. И жить долго – до самой зимы, а то, глядишь, может, и до весны дотянуть удастся!

– Я не хочу жить так долго с такой рукой, – пробормотала я. Язык заплетался, а мутный взгляд был пригвожден к изуродованной конечности, свешивающейся с плеча.

Некто сбоку продолжал тарахтеть не переставая, до меня доходило, что я должна поесть, тогда мне станет легче.

Перед моим лицом возникла заботливо поднесенная утка. Она ткнулась своим горелым боком в щеку, уколола губы щетиной. Я послушно открыла рот, прикусила утку зубами – и меня, наверное, вырвало бы, если б желудок не был так пуст. Забившись в сухих рвотных конвульсиях, я повалилась на бок, на эту свою отвратительную правую руку…

Жалобный гвалт, забурливший вокруг, я воспринять была уже не в состоянии.

Только когда меня вновь подняли и посадили, привалив спиной к чему-то твердому и выпуклому – похоже, просто к дереву, я разобрала, что им тоже хочется дожить до зимы А если повезет, то и до весны. Госпожа хорошая, она должна кушать, и тогда они все будут радоваться и пировать, наедаясь вволю жареными утками. И умрут только вместе со мной.

Опять этот идиотский кошмар! Ну почему я не могу умереть спокойно, в одиночестве? Почему я должна тащить за собой на тот свет целую ораву доверчивых полудурков?!

Я глубоко вздохнула пять раз, просчитала до десяти, открыла глаза и громким, четким голосом спросила: – Где Бокша?

Их мыслишки, иллюстрировавшие бессвязное лопотание, показывали Бокшу во всей красе: вот он утром склоняется надо мной, беспамятной, вот запрещает антам промывать воспалившуюся от стрелы рану на моей руке. Категорически запрещает – а ведь ил-то целебный! В нем водятся волшебные червячки-игрунцы, от них человек или умирает быстро и спокойно, или выздоравливает окончательно! Но раз большой человек, пришедший с госпожой (со мной, то есть), сказал: «Шаце-льзя-не-хер « – то они и не стали этого делать.

Я воздала Бокше благодарность за памятливость: стоило мне один раз возразить против местных методов самолечения, как он внес это правило в перечень законов, устанавливаемых госпожой княгиней, и уже ни сам не пытался прикасаться к моей ране, ни другим не давал!

А мне продолжали тарахтеть, захлебываясь в бесконечных «шаце-ку-хер», о том, как большой человек хватался за голову, долго сидел возле госпожи, пристально глядя на нее, потом вскакивал и бегал вокруг… А потом вдруг остановился, приказал, чтоб госпожу берегли и не лечили ни в коем случае, повернулся и умчался в сторону болота.

«Надеюсь, хоть этот-то не додумался срочно топиться при первых симптомах моего пакостного заболевания?» – вяло подумала я.

Впрочем, более вероятным представлялось, что растерянный ант бросится искать помощь для своей госпожи. Вопрос: куда?

Мы забрались, по-видимому, в самую глухомань заветного леса, в его сердцевину, где тварь, известная под наименованием Колакса Краснорыбица, держала секретную деревню, а вернее, стадо из одичалых, но по-прежнему верных ей антов. До ближайшего цивилизованного поселения отсюда, верно, шагать и шагать! И не просто шагать, а лезть через чащобу, плутать по запутанным тропам… И еще неизвестно, куда выйдешь.

Бокша, конечно, соображает не быстро, но такое он не мог не сообразить. И если все-таки побежал за помошью, то, видимо, туда, где помощь эту, как он слышал, оказывают. То есть? Да к нашим радушным хозяевам-волхвам!

Вот мы и приплыли. Когда он приведет сюда такого душевного старца, как дед Орей, срок моей жизни уже никак не удастся растянуть до осени. Не говоря уж о весне. Все закончится сейчас – быстро и, надеюсь, безболезненно.

Ввиду этой перспективы даже горелая утка не казалась мне уже такой отвратительной. Но стремление к гигиене было все-таки сильнее, чем даже страх смерти. Ну не могла я есть в грязи и из грязных рук! Где они, стерильные лабораторные дистилляты?..

Я внимательно огляделась. Дистиллированная вода – это, конечно, сказочные фантазии. Реальность не могла мне предложить даже просто кипяченой воды. Костер-то горел – Бокша, как я поняла из обрывочных мыслей-образов в головах окружающих, очень доходчиво и подробно показал и объяснил им, как поддерживать огонь, чтобы он никогда не гас. Но ни одной плошки, чтобы налить туда воду для кипячения, вокруг не наблюдалось.

– Где ручей? – спросила я. – Родник где у вас? Должны же быть у вас родники! Помогите мне подняться!

Поддерживая с крайней осторожностью, меня всей гурьбой повели к местному водопою.

Родничков тут оказалось сразу несколько. Я выбрала один с наименее затоптанными краями. С трудом нагнулась, тщательно ополоснула пальцы на единственной теперь руке. При этом правая рука, бестолково качаясь, мешала неимоверно. «Надо будет ее подвязать как-то, что ли…» – мелькнула мысль.

И началась трапеза.

Неудобно, неловко, неприятно было с одной рукой! Но то, что это первая трапеза почти за неделю, я почувствовала сразу. Зубы не успевали отрывать куски, рот – пережевывать, а горло– глотать. Утиное мясо падало в меня, как в пропасть, как в никуда. Хотелось еще и еще. Только огромным усилием воли я заставила себя остановиться на половине утки. Уговорила. Пообещала своему оголодавшему организму, что скоро – может, через час, ну хорошо, через сорок минут – мы вновь приступим к обжорству.

Организм побурчал животом, выражая недовольство, но успокоился. Расслабилась и я. Прилегла в тенечке, задремала, несмотря на постоянный гомон моего сопровождения, которое не покидало меня ни на минуту.

Дремота сменилась жаждой. Жажда – голодом. Насыщение – сном. Сон – естественными потребностями. И снова – жаждой.

Все это время десятки пар глаз смотрели на меня безотрывно. Даже… Это не вызывало у них ни отвращения, ни брезгливости. Потому что дети природы, это раз. Второе же– я была для них чем-то вроде божества. Следовательно, и мои естественные отправления были божественны…

Появление ночных звезд я отметила очередным циклом удовлетворения всех физиологических потребностей и уснула почти уже как здоровый человек. По крайней мере – как выздоравливающий.

Теперь спать сразу после еды уже не хотелось. Я сидела, слушая под гомон своих подданных журчание родничка, и пыталась предугадать дальнейшее развитие событий.

Если Бокша помчался к болоту позавчера… Как выяснилось – он отправился в дорогу совсем незадолго до моего первого, ночного пробуждения… И если он поперся к волхвам, то сколько времени у него может уйти на дорогу? Сюда мы шли меньше одного светового дня. Сделаем поправку на то, что дороги обратно, после встречи с лесовином, который его запутал, Бокша не знает. Хорошо, если сам не потеряется окончательно в лесу и выйдет к волхвам… когда? Ну, к примеру, сегодня. К вечеру. Значит, уже завтра наш дражайший Орей может нанести мне визит.

Не приказать ли антам, чтоб засыпали его стрелами? Тоже мысль.

Я вздохнула.

Но главная головная боль – князь.

С большим трудом, с помощью верных антов, я поднялась, еле-еле добрела до волокуши, сдвинула повязки, глядя на такое милое и родное лицо Михаила. Никаких изменений. Даже борода не выросла. Что с ранением шеи – трудно сказать. Под Витвиной след от стрелы плохо различим. Сама же Витвина по-прежнему зияла все той же рваной дырой.

Я улеглась сверху прямо на кокон князя. Стоять, нагнувшись, было трудно, а помочь чем-то хотелось. Вдруг моя Фи-лумана все-таки поддержит как-то его Витвину?

Толпа антов замерла вокруг в благоговейном молчании. Хорошо хоть не лезли к хрустальному кокону – обстоятельный Бокша и на этот случай дал им все необходимые разъяснения с указаниями.

Вид княжеского лица напомнил о мо»их болезненных видениях.

Какой-то лыцар. Почему-то Покойный. «Моя» гривна – в противовес Филумане, которая как бы сама по себе. И «моя» гривна была на озере.

– У вас тут есть озеро? – спросила я у антов, все еще лежа лицом к лицу с Михаилом.

Разгорелась дискуссия. Сначала устанавливали смысл моего вопроса. После нескольких уточнений поняли.

Потом принялись обсуждать уже непосредственно озерную проблему. Близость болота и прочих открытых водоемов позволяла трактовать этот вопрос достаточно широко.

Я села в траву рядом с князем и, смежив веки, вслушивалась и вглядывалась в спор антов о том, какое озеро я имею в виду. Каждый предлагал свое любимое, с пеной у рта отстаивал его… Но при этом какая-то смутная тень, какая-то недоговоренность, граничащая с боязнью даже думать в том направлении, неясным светящимся облаком витала над мыслями спорящих.

– Стоп! – сказала я. Все разом смолкли.

– Есть у вас запретное озеро? На которое Краснорыбица запрещала ходить?

Испуг, отразившийся на их бородатых рожицах и в толчее куцых мыслишек, подтвердил подозрение.

– Туда ведите! – приказала я, делая неудачную попытку подняться на ноги самостоятельно.

* * *

Озеро, на которое привели меня понурые от страха анты, внешне ничем не отличалось от остальных озер, предлагавшихся на выбор в ходе устной дискуссии. Та же водная гладь, те же камыши. Озерцо небольшое. Но и немаленькое.

Я перевела взгляд на толпу антов, сбившихся рядом боязливой кучкой, – А куда именно Краснорыбица запрещала ходить?

Сначала вопроса не поняли («Куда? Сюда!»), но я настаивала. Не говоря ни слова, в ожидании другого, более интересного ответа.

Анты суматошно переглядывались, тужась постигнуть: чего же от них хочет госпожа?

Наконец в чьем-то мозгу мелькнуло «Колаксин взлобок». Ничего сексуального – просто маленький каменистый пригорок где-то рядом.

Название прозвучало вслух, быстро овладело умами, и через минуту образ взлобка стал так отчетлив, что я и сама бы нашла дорогу к нему. Но меня повели, осторожно поддерживая. И это было кстати – силы были на исходе и быстро таяли.

Путь к взлобку преграждали густолиственные заросли.

Я прилегла в травку передохнуть, а мое сопровождение рьяно кинулось на зеленую стену, мирно шевелящуюся под дуновением ветерка. Когда я минут через десять подняла голову, треск сучьев и шелест отламываемых веток сменились относительной тишиной – путь для меня через заросли был проложен.

Пришлось идти, хотя желания уже не было никакого.

– Ну и что здесь? – недовольно пробурчала я, выбравшись на лысую вершину взлобка.

Ничего, кроме редких тонких травинок, мелких камешков и желтой, потрескавшейся земли.

Я присела на ее теплую поверхность, вымотанная окончательно.

– Чего стоите? – устало спросила я свой почетный эскорт. – Копайте. Ройте, разгребайте. Не зря же эта тварь запрещала вам сюда соваться!

Вопросительно поглядывая на меня, анты принялись жилистыми заскорузлыми ладонями снимать верхушку бугорка.

Дело шло туго. Сухая глинистая почва поддаваться не хотела, камешки больно били по пальцам – я это чувствовала, хотя никто из антов и виду не подавал. Как-то все выходило неловко. Так обычно получается, когда сначала делаешь, а только потом думаешь.

– Перекур, – остановила я взмокших антов. – Перерыв на раздумья.

Они тут же спустились ко мне и сели ожидающим кружком.

Думать не хотелось. Но пришлось – уж больно сильно верил в меня народ!

«Не может это быть глубоко, – принялась размышлять я. – Силенок у этой малорослой нечисти не хватило бы серьезно запрятать то, что она так хотела скрыть. Вон люди – и то упарились. А она одна тут старалась. Или не одна?»

Я вспомнила помощников Колаксы, напавших на нас, приподнялась на локте и приказала: – Ищите нору. Засыпанную, заваленную. Но нора должна быть.

Мои подданные разбежались по взлобку, а я решила еще маленько отдохнуть. Было тепло, хорошо, мелькнула мысль: «Может, от Орея куда-нибудь спрятаться? Сюда, например. Он поищет-поищет да и уйдет…» – Шаце-ра-но-хер! – раздался возбужденный крик. Пришлось подниматься.

Нору заваливали старательно, утаптывали как могли. Уже что-то.

– Раскапывайте, – распорядилась я, присаживаясь в сторонке.

Для лисы нора была широка, для человека – узка. Большинство антов остались стоять в стороне. Они только вытягивали шеи, глазея на работающих.

– Поменялись! – скомандовала я. – Кто копает – вылезли, кто стоит – залезли!

Нора ушла глубже. Пришлось организовывать длинную цепочку по выборке грунта. Когда из недр взлобка раздалось приглушенное бормотание, а в голове очередного копальщика – восторженный возглас, я не сомневалась, что на свет божий будет извлечена шейная гривна Покойного лыцара.

– Ну, давайте, – протянула я руку. В которую легла перчатка.

– Что за новости? – возмутилась я.

Вокруг виновато молчали, озадаченные моей реакцией.

– Уважаемый лыцар Покойный, вы что, шутки тут вздумали шутить? – громко спросила я, сама понимая, насколько глупо это звучит. Кого надумала обвинять? Свои собственные сны? И в чем? В том, что сны – это только сны? Следовало, конечно, сюда притаскиваться, чтобы узнать эту немудрящую истину!

В полном расстройстве я кинула старую, полуистлевшую матерчатую перчатку на кучу извлеченного грунта и зашагала вниз по косогору.

– Шаце-по-ку-жа-гос-хер! Шаце-по-ку-жа-гос-хер! – умоляюще неслось сзади.

Анты огорчили свою госпожу и просили наказать их.

– Вы сами – наказание господне! – в сердцах крикнула я. Но это было совсем уж нехорошо. Они ж не виноваты, что такие…

– Ладно, идите сюда, – позвала я, демонстрируя милостиво-вымученную улыбку.

Достойное завершение утомительной и бессмысленной экспедиции, устроенной мною в последний, может быть, день жизни: теперь я должна еще и утешать собственных подданных… Кто б саму утешил?

Они прискакали, второпях оступаясь и спотыкаясь на склоне. Тот, что несся впереди всех, радостно протягивал злополучную перчатку.

Пришлось взять и ее. Но на большее меня уже не хватило. Я повернулась и молча поковыляла назад, в деревеньку.

* * *

Бокша не явился ни на следующий день, ни через день.

Мои анты пировали, пользуясь разрешением Госпожи брать новую, господскую пищу самостоятельно, а не только из ее рук. Их утиный стол расширился за счет рыбы, которую Госпожа также разрешила ловить. Это можно было делать в озерах прямо руками, а особо ленивым – просто накалывать на стрелы.

Я же проводила дни ожидания над князем, прощаясь с ним каждую минуту. Щеки мои были мокры от слез, как у царевны Несмеяны.

Единственным развлечением был осмотр перчатки, добытой в Колаксином тайнике. Зачем-то ведь она ее оберегала?

Перчатка как перчатка. Когда-то синяя (с изнанки цвет еще можно было различить), маленькая, почти дамская. Я даже вытряхнула земляные комочки и надела. Сначала на одну руку, потом на другую, парализованную и обезображенную. Не про изошло ровным счетом ничего…

Так бы я и осталась в недоумении, если б не нашпапа уплотнение на тыльной стороне перчатки. Маленькое, квадратное. Пришлось вспарывать антикварную ткань.

Оттуда извлечена была пластиночка, и по размеру, и по толщине напоминающая почтовую марку. Только металлическую. Очень легкую. Ассоциацию с лезвием для бритвенных станков я отмела: края у пластиночки были вовсе не острые. Зато поверхность неоднородно-волокнистая.

Я взглянула вниз, на шею князя.

Ну конечно! Это же фрагмент гривны! Где были мои глаза?!

И где были мои руки…

Это наконец произошло: я уронила найденный квадратик. Выронила из неумелой левой руки прямо на хрусталь княжеского кокона. Доигралась…

Мигнула вспышка – и моей находки не стало.

Я застонала, кляня себя за неуклюжесть. Но, приглядевшись, решила, что поторопилась с обвинениями. Пластиночка не сгорела. Пройдя некий невидимый барьер, она вновь материализовалась – уже внутри. И теперь медленно планировала, слегка покачиваясь, будто плыла в неспешных потоках невидимой жидкости.

Вязкие струи явно имели какую-то цель и направление. Подождав немного, я поняла эту цель: мою находку как магнитом тянуло от груди князя, куда она свалилась, к его голове. Медленно, но верно.

Я наблюдала за передвижением пластиночки до тех пор, пока не проголодалась.

Поела рыбы, которую сама себе поджарила (с кулинарами из местных пока связываться было опасно). Попила родниковой водички. Вернулась.

Пластиночка все плыла.

Только к закату солнца она достигла княжеской шеи. И остановилась. Прямо над рваной дырой Витвины. Зависла сантиметрах в пяти над ней.

Больше ничего не происходило.

Я напрягала зрение до самой темноты. А потом решила вернуться к наблюдениям завтра. Спозаранку.

Однако крики Бокши: «Госпожа! Госпожа княгиня!» – разбудившие меня ни свет ни заря, заставили позабыть обо всех планах.

«Началось…» – подумала я тоскливо.

В голове у Бокши была сплошная радость – ведь он вез мне лекаршу, которая обещала помочь!

Лекарша?

Чем ближе подбегал Бокша, тем яснее становился ее образ – Меланья! А почему не сам волхв?