Текст книги "Том 7. Пьесы"

Автор книги: Валентин Катаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)

Бурьянов. Почему разные? Почему чужие?

Надя. Нет, нет, не в том смысле чужие, что чужие, и не в том смысле разные, что разные, а отдельные. Ты меня понимаешь?

Бурьянов. А как же!

Надя. И вдруг эти два человека уже не чужие, не разные и не отдельные. Разве это не удивительно?

Бурьянов. Удивительно, удивительно.

Надя. И страшно. Я тебя сегодня ужасно люблю. Люблю до слез. И немножко боюсь почему-то…

Бурьянов. Не бойся. Я хороший.

Целуются.

Твоя мама говорит, что мне нужно попасть в надежные руки. У тебя надежные руки? Лапки?

Надя. Как ты думаешь, мы будем с тобой счастливы?

Бурьянов. Что за вопрос! Конечно. Ого! Все предпосылки. Тем более если отдадут нам старую дачу. Я уверен, что они отдадут. Это будет наша база. Главное, иметь в жизни крепкую базу. Ты со мной согласна?

Надя. Я не понимаю, о чем ты говоришь?

Звонит телефон.

Да. Квартира Корнеплодова. Его нет дома. Подождите минуточку. Мама, иди сюда, по срочному делу из клуба.

Корнеплодова (входит). Бегу, бегу. У телефона жена Евтихия Федоровича. Да. Послезавтра? Так быстро? Вот это я понимаю, молодцы! Правильно сделали, что уже разослали. Да вы не беспокойтесь, народ придет. Народ любит Евтихия Федоровича. Спасибо. Будем держать связь. (Кладет трубку.)Оказывается, юбилейный вечер назначен на послезавтра. Уже разосланы пригласительные билеты, а заметки появятся завтра. Красивый вид будет иметь Сироткин!

Корнеплодов входит.

А, Евтихий! Ты слышал? Юбилей послезавтра. Наденешь черный двубортный костюм, голубую сорочку и синий галстук, как у Горького. Ну что, всех застал? Подал заявление? Как они тебя приняли?

Корнеплодов. Приняли хорошо. Заявление подал. Всех застал.

Корнеплодова. Ты им сказал, что нужно срочно?

Корнеплодов. Сказал.

Корнеплодова. А что они?

Корнеплодов. Сказали – хорошо. Поставят на ближайшее заседание приемочной комиссии.

Корнеплодова. Когда?

Корнеплодов. Послезавтра.

Корнеплодова. А членский билет когда выдадут?

Корнеплодов. Тогда же.

Бурьянов. Видите, а вы нервы себе трепали.

Корнеплодова. Ну, Сироткин! Теперь участок наш. Надеюсь, они были с тобой любезны? Чувствовалось уважение?

Корнеплодов. Чувствовалось.

Корнеплодова. Да что ты, Евтихий Федорович, по одному слову цедишь. Когда не надо – тебя не остановишь, а когда надо – тебя буквально приходится доить, как корову.

Корнеплодов. Устал я, Софьюшка. Семинар в Литературном институте – передавал молодым людям свой опыт, секреты мастерства, так сказать… Потом редсовет. Потом публичная лекция… Вот теперь, по поводу этого билета, в союз пришлось… Думаешь, легко мне в союз ходить? Пойду отдохну.

Корнеплодова. После юбилея отдохнешь. А теперь не время. Ступай готовься к юбилейному выступлению. Я там тебе набросала. Только не перепутай страницы. Народ ждет от тебя настоящего, большого, честного, горячего писательского слова. И не вздумай там спать. А то я тебя знаю. Тебя только оставь одного с подушкой. Ступай.

Корнеплодов уходит.

Вера, поди сюда!

Вера входит.

Рукописи все прочитала?

Вера. Две прочитала. Дрянь. А третью – эпопею – вот дочитываю.

Корнеплодова. Ладно, можешь не дочитывать, тоже, наверное, дрянь. (Перелистывает и взвешивает на ладони рукописи.)Длинно пишут, дай бог им здоровья. (Вере.)Вот тебе еще две штуки на вечер. Да своему ветеринару дай почитать вот эту трилогию. Кстати, где он? Я его не вижу.

Вера. Машину в гараже моет.

Корнеплодова. Как бы кузов не поцарапал. Что там в кухне за голоса?

Вера. Это папина мать с дачи приехала. Привезла сливки и кислую капусту. С Феней разговаривает.

Надя. Бабушка приехала!

Корнеплодова. Только ты ее, пожалуйста, в комнаты не тащи. Евтихий Федорович работает, а мне тоже не до нее. Накорми ее чем-нибудь от обеда. Да узнай, как там: расплатились Соловьевы за молоко или еще не расплатились? Если нет, то пусть им больше не отпускают молока. Впрочем, я потом сама зайду.

Надя. Миша, пойдем поздороваемся с бабушкой. Я ее очень люблю. А ты ее любишь?

Бурьянов. Чудесная старуха. Крепкая. Не каждый мужчина так яблони окопает. Орловских кровей.

Надя и Бурьянов уходят.

Вера. Надя мне торжественно сообщила, что собирается замуж за Мишу.

Корнеплодова. Могла бы не сообщать. У нее все на носу написано. Да и Мишенька наш сияет. Я рада. Я думаю отдать им нашу старую дачу.

Вера. Я так и знала!

Корнеплодова. Ты, Вера, в общем, довольно красивая женщина, но когда ты начинаешь злиться, то у тебя лицо делается как вымя. Конечно, мы могли бы отдать эту дачу вам, но посуди сама, какой же хозяин твой ветеринар? Не мужчина, а недоумение. Даже вагон дранки до сих пор не сумел получить. Но я тебя не виню. Это наша общая ошибка.

Вера. Вообрази, у него навязчивая идея, что ветеринария его призвание.

Корнеплодова. Я ничего не имею против ветеринарии. Упаси бог! Даже напротив. Недавно вот появился на горизонте один ветеринар, который лечит людей от всех болезной особо приготовленной жидкостью из мертвых лягушек. Берет по триста пятьдесят рублей за пол-литра. С приезжих дороже. Так возле его дома еще с вечера такая очередь, что приходится вызывать конную милицию. Вот это ветеринар. Нам бы в дом такого ветеринара. А твой не добытчик. Спасибо, хоть на шофера-любителя выучился.

Вера. К сожалению, ты совершенно права.

Корнеплодов (входит). Софьюшка, ты одна?

Корнеплодова. Что тебе? Вера, пойди к бабке на кухню.

Вера уходит.

Ну?

Корнеплодов. Я тебе совсем забыл сказать. Они требуют, чтобы я представил свои труды.

Корнеплодова. Какие труды?

Корнеплодов. Сочинения.

Корнеплодова. Чьи сочинения?

Корнеплодов. Мои.

Корнеплодова. Твои сочинения? Для чего это им понадобилось?

Корнеплодов. Не знаю. Такое правило. Иначе они не выдадут членского билета.

Корнеплодова. Вот как? И что же ты им сказал?

Корнеплодов. Ничего не сказал. Сказал, что представлю.

Корнеплодова. Так. Что же ты им представишь?

Корнеплодов. Софьюшка, почему ты на меня так странно смотришь? Может быть, ты сердишься? Честное слово, я им больше не сказал ничего лишнего. Я почти все время молчал.

Корнеплодова. Погоди. С кем ты разговаривал?

Корнеплодов. Сначала с ними, а потом они меня направили в приемочную комиссию, причем знаешь, что самое смешное?

Корнеплодова. Ну?

Корнеплодов. Самое смешное, что ответственный секретарь этой самой приемочной комиссии – Сироткиы.

Корнеплодова. Этот Сироткин?

Корнеплодов. Нет, слава богу, не он, однофамилец. Периферийный писатель, откуда-то с Дальнего Востока, Сироткин-Амурский. Даже что-то такое написал. Говорят, не так плохо. Во всяком случае, его выдвигают. Анекдот, правда?

Корнеплодова. Всюду Сироткины! Евтихий, тогда это очень серьезно.

Корнеплодов. Ты думаешь? А что?

Корнеплодова. Не понимаешь?

Корнеплодов. Не понимаю.

Корнеплодова. Тогда я тебе объясню. Это они сделали нарочно. Вопрос о твоей принадлежности к союзу будет стоять на комиссии. Выяснится, что у тебя нет произведений. И они тебя просто не примут.

Корнеплодов. Меня?

Корнеплодова. Да, именно тебя.

Корнеплодов. Ты шутишь?

Корнеплодова. Не до шуток. Надо смотреть на вещи трезво. Они тебя на совершенно законном основании не примут. В «Литературке» появится заметка. Маленькая заметка в хронике, напечатанная крошечными муравьиными буквами… И… И я не представляю себе, что мы будем делать. Неслыханный скандал.

Корнеплодов. Ты меня пугаешь? А как же в таком случае с участком в зеленой зоне?

Корнеплодова. С участком? Евтихий, я начинаю подозревать, что ты просто дурак. Какой там участок! Об участке уже и речи нет! Черт с ним. Пусть он провалится, этот злосчастный участок. Надо спасать юбилей. Надо спасать семью. Нельзя допустить, чтобы вопрос о тебе стоял на комиссии. Надо сию же минуту, пока еще не поздно, взять обратно твое заявление. (Набирает номер.)Алло? Приемочная комиссия? Попросите, пожалуйста, товарища Сироткина-Амурского. Уже ушел? В таком случае технического секретаря. Тоже ушел? Досадно. Ну, кого-нибудь, очень вас прошу. Все ушли? Ах, как обидно! А вы кто? Уборщица? Вот что, лапушка, скажите, пожалуйста, золотко, когда приходит на работу товарищ Сироткин-Амурский? В десять утра? Спасибо, солнышко. (Кладет трубку.)Завтра же с утра хватай машину – и к Сироткину-Амурскому в комиссию.

Корнеплодов. Завтра, Софьюшка, воскресенье.

Корнеплодова. Ну так послезавтра, в понедельник.

Надя вбегает вместе с Бурьяновым.

Почему ты врываешься как безумная?

Надя. Предки, я выхожу замуж, Миша, подтверди!

Бурьянов. Софья Ивановна… Евтихий Федорович…

Корнеплодова. Потом, потом.

Бурьянов. У вас какие-нибудь неприятности?

Корнеплодова. Идите. В другой раз. Не до вас.

Надя. Мишка, ты видишь – всем не до нас. Даже обидно. Уйдем из этого дома и будем всю ночь бродить по городу. Прощайте, предки. Пойдем, моя радость.

Бурьянов. Видите, Софья Ивановна, я уже попал в надежные руки. Исчезаем.

Уходят.

Корнеплодова. В понедельник с утра хватай машину, отправляйся в комиссию и забирай обратно заявление.

Корнеплодов. А членский билет?

Корнеплодова. Жили до сих пор, оказывается, без билета и дальше проживем. Тем более что его никто и не спрашивает. Главное не билет, а главное – состоять в списках. А в списках мы, слава богу, состоим с самого начала – и ладно. И все пойдет по-старому.

Корнеплодов. Нет, Софьюшка, все-таки это оскорбительно. Лучше давай я им представлю «Овсы цветут». Как-никак крупное полотно. Роман в четырех частях. Я уверен, что они примут.

Корнеплодова. Не обольщайся. Бывают такие романы в четырех частях, что за первую часть автору дают первую премию, за вторую – вторую, за третью – третью, а за четвертую – дают по шее.

Корнеплодов. Ты сгущаешь краски.

Корнеплодова. Не сгущаю. Ты же видишь. Всюду Сироткины. Нет, нет! Одним словом, в понедельник утром ты поедешь и возьмешь назад заявление. Или все рухнет и мы пропали. Понял?

Занавес.

Действие третье

Обстановка первого действия. Корнеплодова. Входит Могилянский в пальто и шапке.

Могилянский. Здравствуйте. Не пугайтесь – Могилянский. Извините, я не буду раздеваться, так как у меня еще масса всяких организационных дел. Я только позволил себе снять в передней калоши, чтобы не наследить. У вас, я вижу, недавно натирали паркет. Хорошая библиотека.

Корнеплодова. Вы откуда?

Могилянский. Из клуба. Не пугайтесь. По поводу сегодняшнего юбилея товарища Корнеплодова. Обычно юбилеями у нас занимается Ольга Капитоновна, но она гриппует, и это мероприятие поручено провести мне. Самого товарища Корнеплодова, вероятно, нету дома, так как я его только что видел в коридоре возле приемочной комиссии, но я думаю, мы его можем не беспокоить. Вы, по-видимому, вдова юбиляра, простите, супруга, так я вам сейчас доложу, как у нас обстоят дела.

Корнеплодова. Садитесь.

Могилянский. Можно. Только как бы не ободрать обивку вашего кресла. Это шелковый репс? Очень хорошая материя. Я буду сидеть корректно. (Вынимает бумаги.)Значит, обстановка такая.

Корнеплодова (подходит к двери и кричит). Кто там? Вера! Пришел человек из клуба, принеси, что полагается.

Могилянский. Средств на юбилей отпустили, как вы, наверное, уже догадываетесь, но очень много, так что юбилей пойдет, в общем, по второму разряду. Но пусть это вас не огорчает. Все будет в лучшем виде, хотя это и не моя специальность.

Вера вносит водку и закуску, ставит это все перед Могилянским.

Но если я взялся, я сделаю. Все будет как по первому разряду.

Вера. Водки хотите?

Могилянский (кланяется, привстав). Могилянский. Полтораста граммов, не больше. Благодарствуйте. (Выпивает.)Земля пухом. Значит, сначала я вам доложу, что у нас есть, а потом – чего у нас нет. Есть духовой оркестр четвертого ремесленного училища. Потом есть пятнадцать вазонов папоротника и по углам четыре настоящих живых пальмы хамеропс по два с четвертью метра высотой из треста зеленых насаждений. Затем четыре венка – от издательства, от Бюро выступлений, от Литинститута и от кукольного театра.

Корнеплодова. Позвольте, почему венков?

Могилянский. Я сказал – венков? Извините. Это я по привычке. Не венков, а приветственных адресов.

Вера. А почему от кукольного театра?

Могилянский. Там у меня служит двоюродный брат помощником администратора.

Корнеплодова. Не задавай глупых вопросов. Иди.

Вера уходит.

Могилянский. Это дочь юбиляра? Красивая женщина. Затем. Восемь поздравительных телеграмм с периферии. Уже организовано. Шесть ожидаются. Остальные – что бог даст. Самотеком. Хотели в голубой гостиной развернуть выставку произведений Евтихия Федоровича на языках братских народов, но не успели подобрать материалов.

Корнеплодова. Это совсем не нужно. Не скромно.

Могилянский. Тем более что их и нету. Труднее всего было организовать вступительное слово, так как все заняты, а кто не занят, у того грипп, а остальные в командировках. Вы, конечно, знаете критика Мартышкина? В прошлом году он у меня замечательно выступал на Новодевичьем кладбище.

Корнеплодова. Удивительно талантливый человек.

Могилянский. Так он отказался.

Корнеплодова. Да? Наверное, уже что-нибудь разнюхал. Абсолютно беспринципная личность.

Могилянский. Но я его уговорил.

Корнеплодова. Это замечательно. Хоть и беспринципный, зато какой талантливый. Пейте, пожалуйста. Закусывайте.

Могилянский. Полтораста граммов, не больше. На работе я стараюсь не пить. Зато уж потом. Когда все вернутся домой. Ваше здоровье. Затем – концерт, но пусть это вас уже не беспокоит. Один народный, два заслуженных и четыре обыкновенных. Пенье, скрипка, художественное чтение, скетч. Это все то, что у нас есть. Теперь чего у нас нет. У нас нет, во-первых, приветствия от союза…

Корнеплодова. Вот где у меня этот союз!

Могилянский. Я вам вполне сочувствую, но надо нажать. Без этого все равно как без двух академиков в почетном карауле.

Корнеплодова. Вы знаете, как на них трудно нажимать? Но я нажму!..

Могилянский. Пожалуйста. И наконец, необходим большой фотопортрет покойника.

Корнеплодова. Какого покойника?

Могилянский. Тысяча извинений. Юбиляра. Это я по привычке, так как в основном я занимаюсь вопросами организации похорон. А юбилей – это для меня вещь не типичная. Но вы не волнуйтесь. Все будет в лучшем виде. Конечно, кинохроника. Звукозапись. Фотокорреспонденты…

Корнеплодов (входит). Софьюшка, Сироткин-Амурский не хочет.

Корнеплодова. Что?

Пауза.

Это никому не интересно. Ты видишь, что сидит человек по поводу юбилея. Принеси твой фотопортрет.

Корнеплодов уходит.

Только самого большого формата. Пейте.

Корнеплодов приносит портрет.

Такой вас устраивает?

Могилянский. Вполне. Мы его поставим среди папоротников. А что касается банкета, то на банкет средств не отпустили. Но если вы захотите на собственные средства…

Корнеплодова. Хорошо, хорошо. Ступайте.

Могилянский. Видимо, юбиляр хочет немного отдохнуть. Я понимаю. До вечера. Я восхищен вашей квартирой. (Уходит.)

Корнеплодова. Что ты сказал? (Запирает дверь.)

Корнеплодов. Сироткин-Амурский не хочет возвращать заявление. Сегодня вечером мой вопрос будет обсуждаться на комиссии.

Корнеплодова. Они знают, что сегодня вечером юбилей?

Корнеплодов. Я думаю, знают. Во всяком случае, Сироткин-Амурский был очень любезен и даже улыбался.

Корнеплодова. Улыбался? Тогда это действительно катастрофа. Если ты не представишь своих произведений, они тебя уничтожат. А представить нечего.

Корнеплодов. Может быть, представить свои лекции?

Корнеплодова. Ах, какие там лекции! Всего и есть одна лекция «Моя встреча с Бернардом Шоу в ВОКСе», с которой ты выступаешь уже двадцать пять лет.

Корнеплодов. Тогда, – только ты, ради бога, Софьюшка, на меня не кричи! – может быть, все-таки «Овсы», а? Рискнуть? Или, может быть, заболеть и отменить юбилей?

Корнеплодова. Отказаться от юбилея?! Ни за что! Лучше умереть. Юбилей – единственный выход из положения. Давай сюда «Овсы цветут». Посмотрим.

Корнеплодов. Вот, Софьюшка, последнее издание, двадцать пять лет назад издано, библиографическая редкость…

Корнеплодова (перелистывает книгу и из разных мест читает). «На большие миллионы верст вокруг, словно ядреная баба-вековуха, разметалось море овсов. И цвели те овсы истово и буйно. Рыжемордое, бородатое и задастое солнце всходило над теми неуемными овсищами…» Боже мой! «В Яругах сладко сочилась весенняя тягомотина». Нет, нет! «Митрич потянул Васку за упругие груди и хлобыстнул по уху тальянкой…» «Ахти, бабоньки! – истошно голосила Кирибеевна полосатым голосом…» Кошмар!

Корнеплодов. Что, не годится?

Корнеплодова. Евтихий, ты ребенок.

Ольга Николаевна входит.

(Быстро пряча книгу.)Лапушка! Золотко! Наконец. Скорей идите сюда. Ну что, что там слышно?

Ольга Николаевна. Сейчас все расскажу. Но сперва позвольте поздравить Евтихия Федоровича с днем пятидесятилетия. Желаю вам счастья, здоровья, долгих лет жизни и дальнейшего творческого роста. Народ ждет от вас новых выдающихся произведений. Умоляю вас, не откладывайте, чтобы раз и навсегда заткнуть рот всем вашим врагам и завистникам.

Корнеплодова. А теперь ступай.

Корнеплодов. Все-таки, Софьюшка, как же будет?

Корнеплодова. Так и будет, как я сказала. Наденешь новый костюм, голубую сорочку и ультрамариновый галстук. Ступай переоденься и потом покажешься мне.

Корнеплодов уходит.

Эй, кто там, Вера или Надя!

Вера и Надя (из-за двери). Мы переодеваемся к юбилею.

Корнеплодова. Скажите папиной матери, чтобы водку убрала и подала нам кофе. Когда переоденетесь, покажитесь мне. Ну, рассказывайте, рассказывайте же.

Ольга Николаевна. Я вырвалась из союза буквально на пять минут. Сейчас же обратно.

Корнеплодова. Но торопитесь, золотко. Вас подбросит на машине наш ветеринар. Прежде всего скажите: приветствие от союза будет?

Ольга Николаевна. Я не имею права разглашать, но по секрету скажу – не будет. Видите ли, Максим Максимович сейчас в отъезде, а Степан Степанович занял такую позицию – раз уж так случилось, что каким-то образом юбилей разрешили, то пускай себе будет, но союз, как таковой, устраняется и от приветствия воздержался. Между нами говоря, у нас в руководстве союза все прямо-таки посходили с ума. На первом плане высокий идейно-художественный уровень. Мастерство, разнообразие форм и жанров, острая, актуальная тематика. Жуткие требования!

Корнеплодова. Это они специально подкапываются под Евтихия…

Ольга Николаевна. Безусловно. Они просто завидуют, но повторяю, они сказали, что юбилей пусть себе будет. Это их частное дело, и каждый советский гражданин, как таковой, имеет право справлять свой день рождения в своем клубе, тем более если это пятидесятилетие.

Корнеплодова. Досадно.

Ольга Николаевна. Конечно. Но могло быть и хуже. Вы не знаете, какие в президиуме жуткие установки! Между прочим, курьез: заседание приемочной комиссии назначено, так же как и юбилей, в клубе, только в другой комнате.

Корнеплодова. Понятно. Это они нарочно.

Бабушка вносит кофе и убирает водку.

Пейте, лапушка, кофе со сливками. Берите торт.

Ольга Николаевна. Мерси. Я ужасная кофейница, вы знаете. Короче говоря, с юбилеем все утряслось. Это главное. Но все-таки какие злые, завистливые люди. Эта история с членским билетом, с комиссией по приему, все эти кулуарные разговоры – жуть!

Корнеплодова. Кто там орудует?

Ольга Николаевна. Я не имею права, но вам могу по секрету. Все орудуют! Я удивляюсь, как у них может подняться рука на такого человека, как Евтихий Федорович.

Корнеплодова. Личные счеты.

Ольга Николаевна. А что касается Мартышкина, то он занял двойственную позицию.

Корнеплодова. Он дал согласие сделать на юбилее вступительное слово.

Ольга Николаевна. А у меня другая информация. У Мартышкина работает машинисткой одна моя приятельница, которая сказала мне под большим секретом, что сегодня утром Мартышкин продиктовал ей две свои речи по поводу Евтихия Федоровича: одну резко отрицательную, просто убийственную, – для заседания приемочной комиссии, а другую весьма пристойную, даже, я бы сказала, восторженную, – для юбилея. И обе речи безумно талантливые.

Корнеплодова. Какую же речь он произнесет, как вы думаете?

Ольга Николаевна. Может быть, первую. Может быть, вторую. А может быть, и обе. Это никто не может предсказать. Даже я. Только бюро погоды.

Корнеплодова. Ну, если только этот фрукт посмеет попытаться сорвать наш юбилей, тогда я сама выступлю!

Надя (входя с Верой в новых, «юбилейных» платьях). Ну, что? Заметно, что мы дочери юбиляра?

Ольга Николаевна. Восхитительно! Это правда, что вы выходите за начинающего беллетриста Бурьянова? Поздравляю.

Надя. Благодарю вас. Откуда это известно?

Ольга Николаевна. У нас известно все, что касается литературы.

Корнеплодова. Ну, идите, идите же. Я вас позову.

Вера. Один вопрос. Неужели и папина мать поедет с нами на юбилей?

Корнеплодова. Обязательно.

Ольга Николаевна. Мать юбиляра! Что вы!

Вера. Как же мы все влезем в машину?

Надя. Обо мне не беспокойся. За мной заедет начинающий беллетрист, и мы с ним торжественно прибудем на торжество.

Корнеплодова. Вера, скажи ветеринару, чтобы он не завозил машину в гараж. Надо отправить нашу лапушку в союз. Позови его сюда. Пусть покажется. Я хочу посмотреть, как он одет.

Вера. Хорошо.

Надя. Значит, одобряете наши туалеты? Очень приятно. Удаляемся.

Уходят.

Ольга Николаевна. Между прочим. Усиленно распространяется версия, что Евтихий Федорович протащил через редсовет серую и посредственную повестушку Бурьянова только потому, что тот женится на Надюшке. Говорят, что скоро в комиссии они хотят публично обвинить Евтихия Федоровича в семейственности и беспринципном кумовстве. Учтите это.

Корнеплодова. Ах, подлецы! Ах, подонки!

Васин (входит). Вы мне приказали явиться?

Корнеплодова. Да. Во-первых, подбросьте Ольгу Николаевну, а затем возвращайтесь и приведите себя в приличный вид, так как вы поедете сегодня вместе с нами на юбилей. И будьте добры, побрейтесь.

Васин. Слушаюсь. Больше ничего?

Корнеплодова. Пока ничего, идите.

Васин. Стричься не надо? Вошел к парикмахеру, сказал спокойный: «Будьте добры, причешите мне уши».

Корнеплодова. Что?

Васин. «Гладкий парикмахер сразу стал хвойный»…

Корнеплодова. Позвольте, да он совершенно пьян. (Кричит.)Вера!

Вера. Что случилось?

Васин. Ровно ничего. Меня потребовали – и я явился. И пусть вас это не удивляет. Прошу прощенья. Меня напоили шоферы, отличные ребята. Полтораста граммов с прицепом. (Подмигивает.)

Вера. Этого с ним раньше никогда не было.

Васин. Потому что раньше я был человек науки, почти ученый, я мечтал об открытиях в области ветеринарии, но мои мечты поломались, и теперь я мальчик на побегушках, человек без индивидуальности, доставало. Понимаете, я доставало. Толкач! Вот что вы все со мной сделали, и я вас всех очень люблю. И презираю.

Корнеплодова. Вера, скажи этому человеку, чтобы он сию минуту вышел вон. Извините, лапушка.

Вера. Ступай вон и проспись.

Васин. Слушаюсь. Я сейчас пойду и просплюсь. Только вряд ли.

Вера. Ступай!

Васин. Я просплюсь. Но имейте в виду, когда я проснусь… О!.. К чертовой матери! Хватит! Поездили! Я живой человек, я творчески мыслящая личность! А вы кто такие? Лабазники! Хуторяне!

Корнеплодов входит и стоит, молчаливый, как монумент.

Корнеплодова. Евтихий, выгони его прочь.

Ольга Николаевна. Как вам не стыдно в такой день!

Васин. В какой такой день?

Ольга Николаевна. В день юбилея вашего тестя, всеми нами любимого и уважаемого писателя.

Васин. Кто писатель? Я не вижу. Где? Вот это? А что он написал? Он такой же писатель, как я геоботаник. Даже еще меньше. Удивляюсь, чего смотрит ваш союз!

Корнеплодов. Вон!

Васин. Хорошо. А кто вас на юбилей повезет? Вы думаете, я ничего не понимаю, а я все понимаю. Вы любите на всех ездить. Даже на собственной бабушке ездите верхом.

Корнеплодова. Евтихий, ударь его.

Васин. Что? Меня бить? Впрочем, вы совершенно правы. Бейте меня. Лупите прямо по морде. Я заслужил. Я польстился… Польстился на все это… Свое будущее, свою науку я променял на вашу гнусную чечевичную похлебку. Да знаете ли вы, жалкие, ничтожные личности, что такое ветеринария? Не подходите ко мне! Расшибу!

Корнеплодова. Позвоните в милицию!

Васин. Да знаете ли вы, что такое наша родная отечественная эпизоотологическая школа, возглавляемая Вышелесским? Вы знаете, что этой школой установлены этиология, патогенез и мероприятия по борьбе с инфекционным энцефаломиэлитом лошадей? В изучении инфекционной анемии лошадей, сапа и других заболеваний советские патологоанатомы значительно опередили буржуазную науку! А я? Боже мок, а в это время я… Но нет… Кончено!

Бурьянов (входит). Что происходит?

Васин. А! Еще один любитель чечевичной похлебки. Присаживайтесь. Сейчас вас будут запрягать. А лично я – извиняюсь. Сыт по горло. Вера, пойдем!

Вера. Ты с ума сошел.

Васин. Веррра! Я твой муж, и я тебе велю. Ну, без разговоров. А то знаешь… Может быть, ты не хочешь? Так ради бога. Тем лучше. Оставайся и можешь всю жизнь перелистывать эти пресные рукописи по сорок рублей за печатный лист.

Вера. Ну, негодяй, я с тобой поговорю, когда ты проспишься.

Васин. Я уже проспался. То есть проснулся. Желаю вам дальнейшего процветания… Хуторяне! (Уходит.)

Ольга Николаевна. Я так перепугалась… У меня дрожат руки…

Корнеплодова. Это даже… смешно, не правда ли? Ради бога, простите, лапушка. Это наш общий недосмотр. И пожалуйста… Я надеюсь на вашу скромность.

Ольга Николаевна. Что вы! Что вы! Ничего и не было, я ничего не видела и не слышала. Где этого не случается. По-видимому, машины не будет, так я побегу. Не провожайте меня. До вечера. (Быстро уходит.)

Корнеплодова. Вот плоды нашего либерального отношения к людям. Евтихий, успокойся. Не забудь, что у тебя давление, а вечером юбилей. (Вере.)А ты не расстраивайся и не ломай руки. Далеко не уйдет. Видали мы и не таких. Мишенька, ты водить машину умеешь?

Бурьянов (довольно грубо). Нет.

Корнеплодова. Жаль. Ну тогда сбегаешь за такси.

Входит портниха, неся в воздушном большом свертке платье.

А, юбилейное платье. Несите его, милочка, туда. Вера, ступай помоги мне, будешь держать зеркало сбоку.

Вера и портниха уходят.

А ты, Евтихий, тоже ступай переодевайся, – я тебе что сказала?

Корнеплодов уходит.

Надя, проследи, чтобы мать твоего отца надела желтый платок и новую кофту с оборочками. (Уходит.)

Надя. Они бабушку хотят превратить в какую-то сказительницу. Миша, тебе нравится мое платье?

Бурьянов. Да, но мне не нравится, что ваш нетрезвый родственник позволил себе назвать меня любителем чечевичной похлебки. Что это значит? И вообще мне многое не нравится.

Надя. Что за тон? В доме праздник, а все злые как собаки. Только что не кусаются. И ты тоже. Поцелуй меня, ведь мы еще с прошлой ночи не виделись.

Бурьянов. Это лишнее.

Надя. Что-нибудь случилось?

Бурьянов. Оказывается, против твоего отца ведется сильная кампания. Сегодня на заседании приемочной комиссии его собираются с треском провалить, причем в это дело впутали и меня. Кричат, что Евтихий Федорович протащил мою повесть потому, что якобы я собираюсь на тебе жениться! Ты понимаешь, чем это пахнет? Семейственность, беспринципность. А Сироткин-Амурский прямо заявил, что моя повесть посредственная, серая, не имеет никакой художественной ценности, а сам я молодой карьерист, Растиньяк и состою у твоего отца в холуях.

Надя. Но ведь это неправда! Какие жестокие, злые люди!

Бурьянов. Злые не злые, а факт тот, что моя повесть стоит под ударом, и я этого не допущу. Я буду за нее драться. Прежде всего надо развеять глупенькую легенду, что я на тебе женюсь и что вообще имею какое-то отношение к вашей семье. А я еще, дурак, послал сегодня поздравительную телеграмму Корнеплодову.

Надя. Миша, опомнись, что ты говоришь! Ты меня больше не любишь?

Бурьянов. Не до любви, милая, на карте стоит вся моя карьера. Это понять надо.

Надя. Подожди. Я не понимаю. Ты от меня отказываешься?

Бурьянов. Надо срочно поправлять дело.

Надя. Ты отказываешься? Да? После того, что между нами было? Как же я теперь буду смотреть людям в глаза? Родителям, ребятам из института?

Бурьянов. Не говори примитивных вещей. И я надеюсь, что у тебя еще сохранилось ко мне достаточно чувства, чтобы не делать мне неприятностей и не давать пищи для нежелательных обобщений. И пожалуйста, не делай из этого трагедии.

Бабушка (входит, переодетая в новое). Ну вот, я пришла показаться. Так будет ладно?

Надя (бросается к ней). Бабушка?

Бурьянов. Не буду вас больше задерживать и надеюсь на твое, в общем, хорошее ко мне отношение. С твоей наружностью ты еще вполне найдешь себе приличного партнера. (Уходит.)

Надя (рыдая). Бабушка… милая бабушка!

Бабушка. Не знаю, что тут у вас случилось, а только знаю, что не нужно было все это затевать в понедельник.

Звонит телефон.

Надя. Алло? Из приемочной комиссии? Лично? Хорошо, я сейчас позову. (Зовет.)Папочка! Милый папочка! Корнеплодов входит в новом костюме, но еще без галстука. Возьми трубку…

Бабушка. Ну как, Евтюша, так ладно? Похожа я на сказительницу? Для юбилея гожусь?

Корнеплодов. Ступай, мать, ступай. Когда надо, тебя позовут.

Бабушка уходит.

Корнеплодов у аппарата. Нет, не собираюсь. Хорошо. Учту. (Кладет трубку. Болезненно.)Ох!

Надя. Что, папочка?

Корнеплодов. Так как я до сих пор не представил своих сочинений, они требуют моего личного присутствия. А если я не явлюсь, то они… Будут решать сами… Ох!.. Я не могу. Я не пойду. Пусть выгоняют. Я болен. У меня юбилей. Я совершенно болен.

Надя. Папочка, выслушай меня. До сих пор я ничего не понимала. А сегодня поняла.

Корнеплодов. Что ты поняла?

Надя. Я все поняла. Папочка, умоляю тебя. Родненький! Старенький мой! Я же вижу, как тебе тяжело. Мне самой так тяжело, так мучительно трудно. Мне сегодня плюнули в душу.

Корнеплодов. Надежда, не пори дичь.

Надя. Я уже давно начала замечать. Только я не верила себе. А сегодня я вдруг как будто проснулась. И все увидела.

Корнеплодов. Что ты увидела?

Надя. Папа, не надо со мной так говорить. Я не маленькая. Прости меня, но я должна тебе сказать все, что думаю. Мы потребители. Папа, пойми, мы только потребители.

Корнеплодов. Что ты этим хочешь сказать?

Надя. Ты же сам знаешь. В нашей прекрасной, удивительной стране все люди трудятся, творят, создают какие-то новые ценности. Материальное, духовные. Дома, симфонии, удивительные машины… А мы… А ты? Что делаешь ты?

Корнеплодов. Я писатель.

Надя. Ах, боже мой, господи, ты так привык называть себя писателем, что сам в это поверил. Ну какой же ты, папочка, прости меня, писатель? Сколько я тебя помню, ты ничего не написал. Да и раньше – тоже. У тебя только шуба и шапка как у Некрасова. А на самом деле ты никто. Ты фикция.

Корнеплодов. А, понимаю. Отцы и дети. Критикуешь? Ну, критикуй, критикуй, я не боюсь критики.

Надя. Не боишься, потому что у тебя нечего критиковать. И если тебя сегодня… уволят из писателей, то это будет только справедливо.