Текст книги "Женская собственность. Сборник"

Автор книги: Валентин Черных

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)

С Катериной я не разговаривал: только «здравствуйте» и «до свидания». Но когда она ушла в декретный отпуск и стала прогуливаться возле дома с выпирающим под пальто животом и я стал ее видеть каждый день, а иногда и по два раза в день: и когда ехал на работу, и когда возвращался, я понял, что попал в ловушку. Выход один – срочно меняться из этого района в другой. Как известно, переезд не легче пожара, а мы сравнительно недавно менялись, и убедить жену переехать еще раз шансов практически не было.

Я перебрал все варианты. Один из моих приятелей недавно уехал на три года в Африку, но работать за границу меня никто не приглашал.

Мне стыдно признаться, но иногда я думал: хорошо бы, она споткнулась, упала и произошел выкидыш. Или если бы у ее приятеля, который был давно влюблен в нее, умерла жена и этот приятель мог тоже жениться на Катерине. И забрал ее в свою квартиру. Или если бы ребенок, которого родит Катерина, оказался негром – у нас ведь сейчас много негров и учатся, и работают, – и тогда-то каждому станет ясно, что это не мой ребенок.

Но ничего не случилось – Катерина по-прежнему гуляла возле подъезда. Я подсчитал, и вышло, что Катерина должна родить в ближайшие дни. И этот день, вернее, вечер наступил. Жена позвала меня к телефону.

– Это с работы, – сказала она. – Какая-то новая установка поломалась.

И я сразу все понял, потому что мои установки были на профилактике, а если что и поломалось бы, есть дежурные слесаря.

– У меня начались схватки, – сообщила Катерина. – Срочно ищи такси.

– Но есть же дежурные слесаря… – начал было я.

– Этим дежурным слесарем будешь ты, – сказала Катерина и положила трубку.

Я чертыхнулся, оделся, сказал жене, что буду не поздно, в конце концов, есть дежурные слесаря, и спустился вниз. Такси я нашел быстро, Катерина сидела уже в передней в шубе. Я отвез ее в родильный дом и вернулся домой. Утром, как всегда, у подъезда я встретил Веру Игоревну.

– Поздравляю, – сказала она, – с дочерью.

– Вас с внучкой, – ответил я. А что еще я мог сказать.

– Ей нужны соки, – сказала Вера Игоревна и достала из-под скамьи сумку с соками. – Отвезите сейчас же.

– Я сейчас иду на работу.

– Рождение ребенка важнее любой работы, – заявила Вера Игоревна.

Из подъезда выходили соседи. Я схватил сумку, естественно, поехал на работу, но в обеденный перерыв отвез соки в роддом.

Из роддома привез Катерину тоже я и тоже в обеденный перерыв. И мне удобно, и соседи на работе. Я внес свою дочь, положил ее в кроватку, которую сам купил накануне.

Вера Игоревна быстро собрала на стол, и я пообедал с ними, потому что в нашу столовую на комбинате я уже не успевал. Я даже выпил рюмку водки, поздравил Катерину с рождением дочери.

– Значит, так, – сказала Катерина. Она всегда начинала с этих слов, будто объявляла у классной доски условия задачи. – На днях приезжает мой отец.

– Какой отец? – не понял я.

– В отличие от моей дочери у меня есть муж, – гордо заявила Вера Игоревна. – Он зарабатывает себе пенсию на Севере и специально прилетает, чтобы посмотреть на внучку.

– Очень рад, – сказал я.

– Я тоже, – сказала Катерина. – Но вчетвером в однокомнатной квартире будет тесновато, поэтому я с дочерью завтра перебираюсь в свою квартиру и буду рада, если ты мне поможешь с переездом. Конечно, одной будет трудновато, но у меня там хорошие соседи.

– И мы тебя не оставим, – заявила Вера Игоревна.

Ее не будет рядом. Это уже счастье. Заканчивался мой девятимесячный кошмар, когда каждый выход из дома был страхом.

Назавтра я заказал такси – «Волгу»-пикап, которую таксисты называют сараем, – погрузил кроватку, чемоданы с бельем, и мы поехали в Коньково-Деревлево. Как водится, в квартире, где не живут больше года, скопилась пыль. Я помыл пол, что дома никогда не делал, натянул в ванной и на балконе веревки для сушки пеленок, отремонтировал стиральную машину, влажной тряпкой протер книги, сходил в магазин, и наступила минута расставания.

– Садись, – сказала Катерина. Я понял, что разговор предстоит не из приятных, но это последний разговор, можно и выдержать.

– Будем рассуждать логично, – предложила Катерина, когда я сел. – Твой сын уже вырос. А эту крошку надо еще поднимать и поднимать. Я не прошу тебя ее удочерять. Но хотя бы до года ты просто обязан мне помочь ее вырастить.

– Хорошо, я помогу, – согласился я. Я готов был согласиться выращивать эту девочку хоть до десяти лет, лишь бы мне уйти из квартиры.

– Вот и хорошо, – устало улыбнулась Катерина. – Ты же знаешь, что после родов женщина и мужчина некоторое время не спят вместе, извини, я тебе постелю на раскладушке.

– Извини и ты. Уже поздно. Я могу не успеть в метро. На раскладушке я посплю как-нибудь в следующий раз, – сказал я, зная, что уже никогда сюда не приду. Катерина скорбно молчала. Я оделся, сказал еще раз: – Извини, – и пошел к двери. Дверь оказалась закрытой на ключ.

– Открой, – попросил я.

Катерина отрицательно покачала головой.

– Открой двери, – уже потребовал я.

– Не открою, – ответила Катерина. И по тому, как ответила, я понял, что она не откроет.

– Но у тебя нет телефона, я хотя бы должен позвонить жене, она же будет беспокоиться.

– Она не будет беспокоиться, – сказала Катерина. – Я ей позвонила днем и предупредила, что ты не придешь ночевать и что это справедливо, если ты год поживешь у меня, чтобы помочь мне с дочерью.

– Я не хочу жить у тебя, – сказал я. – Я тебя ненавижу. Дай мне ключ. – И я пошел на нее. Я понимал, что если не вырвусь сейчас, то, возможно, уже не вырвусь никогда. Я намеревался обыскать всю квартиру сантиметр за сантиметром, но найти ключи, а обыск я решил начать с нее.

Катерина это поняла, бросилась к окну и выкинула ключи в форточку, квартира находилась на девятом этаже.

Я осмотрел замки, стал искать топор, отвертку, монтировку, любой железный предмет побольше. Но из железных предметов обнаружил только мясорубку, утюг, несколько пилочек из косметического набора и небольшой кухонный нож, который тут же переломился. Наверное, за ночь обломком ножа можно было выковырять замок из двери, ведь люди, когда им угрожает смерть, и подкопы рыли, и потолки разбирали. Сейчас понимаю, что не должен был отступать, но я тогда сказал себе: это временное отступление, откроют же дверь когда-нибудь.

Утром Катерина постучала соседям – у них были запасные ключи, – и я поехал на работу, не сказав ни слова Катерине, не выпив чаю, хотя позавтракать при моем гастрите просто необходимо, иначе после первой же сигареты у меня начиналось жжение в животе.

Я сразу же позвонил жене на работу, извинился перед ней и сказал, что вечером все объясню.

– Мне объяснили уже, – сказала жена. – Вчера весь вечер у меня просидела Вера Игоревна…

– И ты поверила этой ведьме? – возмутился я.

– Я собрала твои вещи, – сказала жена. – Можешь заехать и забрать их у соседей.

– Ты должна выслушать меня…

– Поздно… – сказала жена. – Ты оказался человеком с двойным дном.

– Каким двойным? У меня и одного нет. Я попал в ловушку.

Жена положила трубку. Я решил, что вечером все равно приеду домой, буду умолять жену, чтобы простила. Но и этот последний мой выход оказался перекрытым. Позвонила Катерина и сообщила:

– Мама привезла твои вещи. Я подумала, что тебе, наверное, будет неприятен разговор с бывшей женой.

– Она моя настоящая жена и всегда ею останется, – сказал я с яростью.

– Я так не думаю, – спокойно сказала Катерина и тоже повесила телефонную трубку.

Закончился рабочий день, я вышел за проходную комбината и остановился, не зная, что делать дальше. На метро я добрался до улицы Горького, зашел в несколько магазинов, было холодно – я взял билет в кино, посмотрел немецкий фильм из жизни американских индейцев, но какое-то решение надо было принимать. Жена, конечно, уже дома, но наверняка закрыла дверь на цепочку, и глупо биться в собственную квартиру, к самым близким друзьям мне ехать тоже не хотелось: пришлось бы рассказывать о ловушке, в которую я попал. Я позвонил Назарову, но на эту ночь у него осталась приятельница, и, разозленный, я поехал в Коньково-Деревлево, чтобы жестко поговорить с Катериной. Но жестко поговорить не удалось, потому что жестко я мог говорить, только повышая голос, а повысить голос я не мог: девочка спала, я бы разбудил ее. Катерина молча собрала на стол, и я поужинал, потому что очень хотелось есть. Постелила она мне на раскладушке. И на следующий день я снова вернулся сюда, решив, что поживу несколько дней: где-то мне нужно жить…

С тех пор прошло больше года. Я ушел из своего комбината, где проработал больше пятнадцати лет, и перешел в научно-исследовательский институт биохимии. В институте самые совершенные холодильные установки, напичканные электроникой, в которой я ничего не понимаю, меня считают плохим специалистом и при первом сокращении штатов наверняка сократят. От всех переживаний у меня открылась язва желудка, я уже дважды лежал в больнице, и меня, как хронического больного, поставили на диспансерный учет в поликлинике, и я, как стоящий на диспансерном учете, с большим основанием могу брать больничный лист и поэтому чаще всего сижу с дочерью дома, когда она болеет…

Я получил бутылочки с детским питанием, завернул их в старый свитер, уложил в коляску и пошел домой.

Я выкатил коляску со своей дочерью из подъезда и двинулся к пункту «Детское питание». Меня нагнал старикан в короткой дубленке, тоже с коляской.

– Внук, внучка? – спросил он бодро.

И я как будто получил нокаут, все соображал, но ответить сразу не мог. Значит, меня приняли за деда. Конечно, я был в старом полушубке, в валенках, не побрился, а в последние полгода я сильно поседел. А старик заглядывал в коляску и ждал ответа.

– Девочка, – ответил я.

– Недавно на пенсии? – спрашивал старик.

Я кивнул. Он шел рядом и предлагал обменяться телефонами: пенсионеры должны объединяться.

Но я уже не мог ему сказать, что мне всего сорок лет и что это не внучка, а дочь: я его возненавидел сразу, мгновенно, я его готов был убить.

Навстречу нам шел молодой милиционер с рацией и пистолетом. Я вдруг подумал: можно напасть на милиционера, отобрать у него пистолет и застрелить вначале пенсионера, а потом выстрелить в себя. Но тут же решил, что вряд ли справлюсь с молодым массивным милиционером, да и если у меня окажется пистолет, я не знаю, как им пользоваться. Я служил в армии в строительных частях и несколько раз стрелял только из автомата, а как стреляют из пистолета, видел только в кино. Как я понимал, любое оружие должно быть предельно простым в обращении, но пистолет наверняка на предохранителе, а чтобы определить, где предохранитель, даже для технически образованного человека, как я, надо какое-то время.

Милиционер шагнул в сторону, пропуская нас с колясками, снисходительно улыбнулся нам: гуляйте, мол, старики, гуляйте, ваше дело теперь гулять с внуками.

ОСНОВНОЙ ИНСТИНКТ
Рассказ

Он любил спать в кровати матери и ненавидел свой диванчик: узкий и жесткий. Отец же верил, если мальчик будет спать на твердом, то привыкнет к будущим превратностям суровой мужской жизни. К тому же жесткая постель не должна располагать к онанизму, за этим занятием родители застали его в шесть лет. Но когда отец и мать развелись, он по утрам в субботу и воскресенье, когда мать спала до полудня, приходил к ней досыпать. Постель пахла материнскими духами, он заползал в ватную нору, прижимался к матери, горячей и чуть влажной, понимая, что это и есть счастье. Он просыпался так трудно и неохотно, что мать, прежде чем уйти на работу, поднимала его, тащила в ванную и подставляла под струю холодной воды. Мать всегда торопилась, не застилала постель, и, когда она уходила, он, уже одетый, ложился в ее постель и обычно просыпал первый урок. Учителя пропуски отмечали в его дневнике, вызывали мать, и она стала отводить его в школу, и отводила так все десять лет.

Других недостатков у него не было. Он ходил в магазин за продуктами, вечерами сидел дома читал книги или смотрел с матерью телевизионные сериалы. Он помогал готовить обед, борщ у него получался лучше, чем у матери, особенно ему удавались котлеты, сочные и воздушные.

Мать любила вязать у телевизора, и он без обучения, перенимая движения спиц, научился вязать. Ему вообще нравилась механическая работа, он любил вскапывать землю на дачном огороде, к двенадцати годам он стал рослым и сильным, но его били более худые и маленькие мальчишки. Он не любил драться. Мальчишки, наверное, получали удовольствие, что били его, он был на голову выше их и килограммов на десять тяжелее.

– Ты почему не даешь им сдачи? – спрашивала мать. – Ты ведь сильнее их!

Он не возражал матери и по-прежнему приходил домой с синяками.

Мать не выдержала, вышла во двор с битой, довольно тяжелой палкой, которой выбивают городки, и отделала драчунов. От него отстали.

Учился он хорошо и поступил в авиационный институт, но не стал специалистом по плазменным двигателям, которые вносят коррекцию в полет ракеты, потому что так и не смог заставить себя вставать, и пропускал лекции. Экзамены за первый курс он не сдал. Его отчислили и призвали служить в армию.

В армии, учитывая короткий срок службы, уже научились использовать хоть и небольшие, но все-таки навыки, накопленные за первые восемнадцать лет. Их выстроили на плацу, и майор начал опрос:

– Кто умеет водить автомобиль, два шага вперед!

С десяток парней вышли из строя.

– Кто хоть что-то понимает в телевизионной и радиоаппаратуре, и может ее ремонтировать?

Вышли из строя пятеро.

– Кто умеет готовить пищу?

Вышел только он. Его послали на трехмесячные курсы поваров. Вначале он работал в солдатской столовой, потом в офицерской для летчиков, через полгода он стал старшим поваром и заимел сразу двух любовниц.

В офицерской столовой официантками, посудомойками, уборщицами работали вольнонаемные женщины. Когда официантка, перед тем как уйти из столовой, положила в свою сумку брусок масла и пачку какао, он потребовал вернуть продукты.

– Я поняла, – сказала официантка.

Она прошла в подсобку, сняла трусики и легла на стол. До этого дня у него не было женщины. То ли он свою первую мужскую акцию совершал не очень умело, то ли официантка торопилась домой, но она предложила поменяться местами. Теперь он был внизу, а она сверху. Ему даже понравилось, что все за него делали женщины, он лежал, закрыв глаза, и ждал восхитительных моментов накатывания оргазма.

После демобилизации из армии он месяц отдыхал, спал до полудня, готовил для матери и себя обед и ужин, в булочной покупал еще горячие булки, в пункте видеопроката брал кассету с новым фильмом. Он не любил фильмы с погонями и стрельбой, предпочитая комедии и любовные истории, чтобы в конце фильма хороший герой женился на голубоглазой блондинке.

В авиационный институт он не вернулся, а пошел работать в «Русское бистро».

Он предпочитал вечерние смены, по утрам он по-прежнему плохо вставал. Он заставлял себя вставать, пил кофе, читал газету, снова ложился и вставал уже после полудня.

Он всегда был высоким, а в армии он еще подрос и раздался в плечах, а сейчас, отпустив бороду, напоминал викинга. Когда он шел по улице, маленькие девочки на него даже оглядывались, таких красивых дядей они видели только в кино.

Как всякий русский мужчина, он считал, что жизнь у него начнется только после армии, ношение военной формы – это рубеж между детством и взрослой жизнью и, конечно, появится голубоглазая блондинка, у них будет любовь, сексуальные отношения с официанткой и подсобницей он любовными не считал. Ожидая любви каждый день, он пропустил ее появления, но она его увидела сразу. И потому, что был новым работником в закусочной, и потому, что он возвышался среди низкорослых поваров. Некоторое время она рассматривала его и, может быть, в эти секунды решила, что он будет отцом ее детей. Она почти не пересматривала решений, если их принимала.

Он увидел ее рядом, маленькую, худую, остроносенькую, тонкогубую, в очках с тяжелыми линзами, и пожалел: надо же родиться такой некрасивой. Когда он жалел женщин или детей, то всегда гладил их по голове, он гладил подсобниц и официанток в армии, когда те плакали от нормальных женских бед: то муж бил, то дети болели. И ее он погладил. Как бы утешая за некрасивость.

– Ты чего меня гладишь? – спросила она.

– Захотелось, – ответил он. Это был почти искренний ответ.

– Он что, идиот? – спросила она старшего повара.

– Он хороший парень, – ответил старший повар.

– Хороший парень, нагни голову, – попросила она.

Он нагнул голову, но она все равно не могла дотянуться.

– Присядь, – попросила она. – Я тебя тоже поглажу.

Он присел, и она его погладила.

– Кто она? – спросил он старшего повара, когда она ушла.

– Технолог.

Но и она спрашивала, когда приезжала:

– А как хороший парень?

– По-прежнему хороший, – отвечал старший повар.

Через месяц старшего повара перевели в другое бистро, старшим назначили его, хотя были повара и более опытные.

Бистро закрывалось сразу после полуночи, чтобы повара успели на метро, к тому же, как только закрывалось метро, в бистро переставали заходить клиенты.

Она приехала перед самым закрытием и предложила ему:

– Я тебя подвезу.

Он сел в ее маленькую чешскую «фелицию» и с трудом разместил свои ноги.

– Большой рост – большие затраты, – сказала она.

– Не понял, – сказал он.

– Тебе придется покупать большой автомобиль.

Если и придется, то очень нескоро, – подумал он тогда и попросил остановить машину у метро.

– И все-таки ты идиот, – сказала она.

Он не понял, почему она это сказала, но не стал переспрашивать, потому что до закрытия метро оставалось три минуты.

В следующий раз она заехала в бистро перед его выходным днем.

– Я купила два билета в кинотеатр «Россия» на новый американский фильм. Начало сеанса в три часа дня. Жди меня на лестнице у входа.

Он хотел спросить, можно ли взять маму, билеты с небольшой переплатой всегда можно купить с рук, но она торопилась, он не успел спросить и пришел один.

Он ждал ее на лестнице. Она осмотрела его и сказала:

– Понятно.

Это слово она всегда произносила, когда была чем-то недовольна в работе бистро.

В кинотеатре он спросил ее:

– Не хотите ли пепси-колу?

Он любил пепси-колу.

– Кофе и тарталетку, – сказала она. Он понял, что у них разные вкусы.

После фильма, когда они вышли из кинотеатра, она снова осмотрела его, и теперь он понял, что ее недовольство вызывает его пиджак. Пиджак был коротковат и узковат, покупали еще до армии.

– Пойдем погуляем, – предложила она.

Но гуляли они недолго, она вошла в первый же магазин, один из самых дорогих на Тверской. Продавец сразу определил, кто из них главный, и подошел к ней.

– Слушаю вас, сударыня.

– Хороший клубный пиджак на него, – сказала она.

Продавец вынес три блейзера: черный, синий и серый.

– Примерь, – сказала она ему.

Он примерил синий. Блейзер сидел на нем идеально.

– На размер больше, – сказала она. Наверное, она уже тогда думала о будущем, предполагая, что у него появится животик. Пока продавец подбирал блейзер большего размера, он рассмотрел ценник. Пиджак стоил три его месячных зарплаты.

– Не потяну, – сказал он. – Мне еще пальто надо покупать.

– Потянешь, я тебе одолжу.

– Я могу отдать только через полгода.

– Куда денешься! Отдашь. Все отдашь, – сказала она.

Тогда он не понял смысла ее слов.

С блейзером не смотрелся его пестрый сирийский галстук. Галстук она выбрала сама в синюю, желтую и красную полосу. Теперь выпирали его коричневые ботинки на микропоре. Она сама сняла с полки черные легкие итальянские ботинки, по цене не намного дешевле пиджака. Зато на долгие годы, утешил он себя. Его пиджак и ботинки положили в красивую картонную сумку с надписью «Босс».

Они шли по улице, и мужчины и женщины смотрели на них. Мужчины, наверное, завидовали его блейзеру и галстуку, каждый хотел бы иметь такое, а женщины наверняка завидовали ей, ни одна бы не отказалась, чтобы рядом с нею шел такой элегантный мужчина.

Она остановила такси, он сел рядом с ней, не очень понимая, куда они поедут, но спросить не решился.

Вышли они у старого доходного дома, построенного еще в конце прошлого века, в котором оказался суперсовременный лифт.

– Что будешь пить? – спросила она, как только они вошли в ее квартиру.

– Что-нибудь холодненькое.

Он надеялся, что в холодильнике окажется пепси-кола, которую он очень любил, или хотя бы фанта, которую любил меньше. Она достала из холодильника кубики льда, бросила их в стакан и залила лед виски. В свободное время он ходил по магазинам и знал цены. В ее двухкомнатной квартире все было дорогое и высокого качества. И шведский холодильник, и виски, и мебель из настоящего дерева, а не из прессованных опилок, как у них с матерью.

– Жарко, – сказал она. – Я в душ.

Из душа она вышла в шелковом халате. Конечно, ей не помешало бы чуть больше попки, и чтобы грудь была хотя на размер побольше, но шелк хоть что-то выделял.

Когда мужчина и женщина оказываются вдвоем в квартире и когда мужчина выпил стакан виски со льдом, а женщина приняла расслабляющий душ и прикрыта только тонким шелком, происходит то, что происходит у миллионов мужчин и женщин, оказавшихся в подобной ситуации. Но и в любви она оказалась руководителем технологического процесса.

– Да, да, – подтверждала она. – Хорошо, очень хорошо. Чуть медленнее. Не спеши. А теперь можно быстрее. Еще! Все! Молодец!

Несколько секунд она лежала, выравнивая дыхание, потом ушла в душ, вернулась уже одетой в брюки и кофту. Дала ему журналы мод, чай с крекерами и начала просматривать папки с документами, делая пометки.

– Я поеду, – сказал он.

– Сейчас закажу такси.

– Не надо, – начал он отказываться. – Доберусь на метро.

Она набрала номер телефона диспетчерской, не заглядывая в записную книжку. Или у нее была хорошая память, или она часто пользовалась такси. Когда он уходил, она протянула ему сто рублей.

– Ну уж нет, – сказал он. – На такси у меня есть.

Она засунула кредитку в верхний карман его блейзера и подтолкнула к двери.

– Ты был замечателен!

– Ты тоже, – ответил он. Она чему-то усмехнулась.

Они встречались еще дважды, потом она перестала за ним заезжать перед закрытием закусочной.

– Я беременна, – сказала она через два месяца после их первой любовной встречи. – От тебя. В последнее время кроме тебя я ни с кем не спала.

Все женщины беременели: и поварихи, и подсобницы, и уборщицы. Если женщина три дня не выходила на работу, и не спрашивая, все знали, что отлеживается после аборта. Когда болели гриппом, то выходили на работу не раньше чем через неделю.

– Поговорим чуть позже, – сказал он. – Я тебе позвоню, и договоримся о встрече.

– Позвони, позвони, – сказала она.

Он не позвонил, надеясь, что она все уладит сама, ведь аборт надо делать как можно раньше.

Обычно беременность у женщин замечают после пяти месяцев. У нее живот начал выпирать после трех. Когда она приезжала в закусочную, он уходил с кухни и отсиживался в подсобке с продуктами, зная, что больше получаса она не задерживается, за день она объезжала все десять закусочных фирм. Но она сама вызвала его в офис. Усадила за стол переговоров, подождала, пока секретарша принесет кофе, и сообщила ему:

– Я была на ультразвуковом исследовании. У меня двойня. Мальчики или девочки – врачи определят чуть позже. А вдруг сын и дочь! Сразу осуществится моя мечта. К тебе никаких претензий. Я подниму детей и одна. Иди, работай и больше не прячься от меня.

Она вышла из-за стола и поцеловала его, на этот раз ему не пришлось приседать: когда он сидел, а она стояла, они были вровень.

– Не переживай. Все будет хорошо!

Она его еще и утешала. Ее стало так жалко, что он, как и при первой встрече, погладил ее по голове.

– Я хотел бы оформить наши отношения, – сказал он.

– Зачем? – спросила она. – Формальности меня не интересуют.

– У детей должен быть отец.

– Совсем не обязательно, – возразила она. – Сегодня у половины детей в школе нет отцов, я узнавала. Я сама выросла без отца.

– Ты не хочешь за меня выходить замуж?

– А ты хочешь на мне жениться?

– Хочу.

– Я старше тебя на восемь лет.

Значит, ей уже под тридцать. Он быстро перебрал возраст жен своих приятелей. Все женщины были моложе. И только у одного старше на год.

– Ты меня за это будешь попрекать всю жизнь.

Он всегда считал, что попрекать глупо, поэтому так и ответил:

– Я не буду попрекать.

– Ладно, – согласилась она. – Давай попробуем. Не получится – разбежимся.

Свадьба была деловой и малолюдной в небольшом кабинете ресторана Дома журналистов. Два повара – свидетели с его стороны, два менеджера с ее и его мать. Свою мать вызывать из Хабаровска она не стала. Так он узнал, что она провинциалка и живет в Москве только двенадцать лет, считая и время учебы в институте. После свадьбы его жизнь практически не изменилась, кроме места жительства, он переехал в ее квартиру, и рядом была не мать, а другая женщина. Он так же поздно вставал, когда она, как и мать, уходила на работу, завтракал и, отяжелев, снова ложился, чтобы встать после полудня. Собирался он неторопливо, выходил из автобуса за две остановки до своего бистро и шел, разглядывая витрины магазинов. Возвращался он после часа ночи, когда она уже спала. В ее жизни тоже ничего не изменилось, она только перенесла свой выходной, чтобы их свободные дни совпадали.

Она работала в своем офисе до самых родов. Схватки у нее начались, когда она вела переговоры о поставке холодильных камер. Ее отвезли в родильный дом, с которым у нее была договоренность и ее уже ждали. Он узнал, что у него родились две дочери, когда вернулся домой и прослушал автоответчик. У нее был с собой мобильный телефон, он позвонил ей в палату и поздравил. У нее были какие-то проблемы с родами, какие – она ему не рассказывала. Ей пришлось провести в больнице почти две недели, девочки родились слабенькими, их общий вес едва дотянул до четырех килограммов.

Дома она провела всего неделю и вышла на работу. Она приезжала кормить девочек, конечно, была и няня, но она не справлялась с двумя детьми. Девочки постоянно плакали и почему-то успокаивались, когда он брал их на руки.

– Посиди дома с девочками, – предложила она. – Все равно твоя зарплата на наш семейный бюджет не влияет.

Конечно, он обиделся. Жена-учительница или жена-медсестра только бы радовались такому заработку.

Он уволился из бистро, вернее, она за него написала заявление, и трудовую книжку ему привезли домой.

В первые месяцы ему помогала няня, приходила патронажная медицинская сестра, но он довольно быстро освоил технологию выращивания детей. Девочки спали, ели, писали, какали, пытались выбраться из кроватей, расползались по квартире. Он менял памперсы, и, хотя многое из белья было одноразовым, стирать приходилось каждый день. Естественно, он готовил обеды и ужины, покупал продукты. Дважды в день он гулял с девочками, еще были походы за детским питанием, в поликлинику. Он запоминался: высокий, бородатый с двухместной детской коляской. У него появились знакомые матери с такими же маленьким или еще грудными детьми. Обсуждали детские болезни, детскую еду, что, кто и где покупал. Он выслушивал советы и сам советовал.

К его советам особенно прислушивалась одна его ровесница. Ее недолюбливали подруги по совместным гуляниям в местном парке, может быть чувствуя опасность, которая от нее исходила.

Его девочки и ее сын спали в колясках в тени деревьев, он пересказывал ей содержание серии мексиканского телефильма, которую она пропустила. Она слушала и загорала, подтянув подол платья, демонстрируя ноги до самых бедер. Он рассказывал и поглядывал на ее ноги.

– Нравятся? – спросила она.

– Нравятся, – ответил он.

– Можешь иметь, – сказал она. – Надо только обсудить условия.

Она рассказала, что родила без мужа, пока на содержании родителей, денег не хватает на самое необходимое, и, если он будет ей платить, она готова днем приходить к нему домой, они будут заниматься любовью, а потом, как сейчас, гулять с детьми в парке. И назвала ежемесячную сумму, которая ее бы устроила. Таких денег у него не было. Ему оставляли деньги на расходы, никогда не спрашивая отчета о потраченном, но оставляли каждый день небольшими суммами, потому что основные закупки они делали на оптовом рынке раз в неделю, по воскресеньям. Он прикинул, сколько он может сэкономить за месяц, разделил на количество встреч, получалось, что он мог оплатить только три ее посещения.

Он сказал, что подумает, но при следующей встрече она сказала ему, будто все было решено:

– Пошли. Родителей сейчас нет, уехали на выставку.

Они дошли до ее дома. Вначале она поднялась на лифте с коляской и стала ждать его на площадке. Потом поднялся он с девочками. Ему показалось, что она слишком долго открывает дверь и могут выглянуть соседи.

Его девочки уже спали, а ее мальчика пришлось укачивать. Наконец мальчик уснул. Она быстро разделась и стала помогать раздеться ему… В этот вечер он слишком поздно вернулся домой.

Вскоре он перестал вывозить девочек в этот парк, выбрав другой маршрут для прогулок. К тому же его сексуальная жизнь была довольно интенсивной. Она, перестав кормить девочек, пополнела, у нее увеличилась грудь и попка, и она стала соблазнительной, особенно при сегодняшней моде, когда надевала обтягивающие брюки и короткое платье. Вероятно, ей после напряженного дня требовалась сексуальная разрядка. Она не ждала его предложений, а предлагала сама:

– Готов ли ты выполнить свой супружеский долг?

Он был готов, но его немного раздражало, что она по-прежнему давала ему указания по ритму и темпу. Однажды он не выдержал, поднял ее и поместил сверху, теперь сексуальным процессом управляла она. Она начинала любовную игру и, разгораясь сама, зажигала его. Ему нравилось подчиняться, он впервые осознал, что приятно не только брать, но и отдаваться тоже.

Она, наверное, понимала, что работа по дому и выращивание дочерей, конечно, доставляют радость, но утомительны и монотонны, если заниматься только ими, и поэтому каждый вечер чем-нибудь его радовала. Она приносила конфеты, он любил сладкое. Она покупала ему рубашки, запонки, галстуки, дорогие сигареты, зажигалки. У него уже было больше пятидесяти рубашек и тридцать галстуков. Он менял рубашки каждый день. Он укоротил бороду, очень известный парикмахер сделал ее аккуратной, но теперь за бородой приходилось следить каждый день: подбривать, подравнивать, и на его полке в ванной появились кремы, гели, лосьоны. Он любил запах французской туалетной воды «Живанши», и она покупала ему только эту воду. Сигареты он курил английские, обувь предпочитал итальянскую. Он покупал журналы для мужчин, анализировал рекомендации кутюрье, в его одежде появился стиль, и он радовался, что теперь не отличается от самых обеспеченных мужчин. Это занимало почти все его время, к тому же он днем смотрел не меньше трех телевизионных сериалов.