Текст книги "Женская собственность. Сборник"

Автор книги: Валентин Черных

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 23 страниц)

Бурцев продолжал идти вперед. Поток на улицах то редел, то уплотнялся. То ли от выпитого пива, то ли от волнения Бурцеву давно хотелось помочиться. Теперь рези в мочевом пузыре становились нестерпимыми. Как и во всех столицах мира, в Токио должны были быть общественные туалеты. Однажды в Берлине он не дотерпел до гостиницы и зашел в платный туалет. У него не оказалось пфеннигов, мелкой монеты, и он дал старухе десять марок. Старуха улыбнулась, поблагодарила, но сдачи не дала. А у него не хватало немецких слов, чтобы выяснить, сколько это стоило. Если бы сейчас сразу попался туалет: треугольник вниз – это для мужчин, углом вверх – это для женщин, он не пожалел бы и тысячи йен, но туалета не было, были сплошные витрины со спортивной одеждой, аудио– и видеоаппаратурой. Он ведь собирался купить видеомагнитофон. Все его знакомые уже купили видеомагнитофоны. Поездка в Японию – это единственная возможность приобрести видео. Командировочных при нормальной экономии – а он запасся и сигаретами, и краснодарским чаем – должно хватить на видеомагнитофон. Рези в мочевом пузыре все усиливались, он готов был заплатить сколько угодно, только бы облегчиться. И вдруг он увидел переулок, в который никто не сворачивал. Он свернул и стал считать. Только через десять секунд двое пожилых японцев свернули в этот переулок. Еще через пятнадцать секунд прошли мимо три девушки, по возрасту явно школьницы старших классов. Он больше не мог терпеть. Прислонился почти вплотную к стене дома, стал считать. Но уже на пятой секунде услышал стук женских каблуков. Он повернул голову. К нему приближались две японские пары. Один из японцев помахивал переносным телефоном – чуть утолщенной телефонной трубкой в кожаном футляре и встроенной антенной. Они не могли не видеть, что он совершал. Струя его мочи стекала с тротуара на проезжую часть, по которой шли японцы. Что они сделают? Закричат от возмущения? Начнут ругаться японским матом или вызовут полицию? Японцы были низкорослыми, с двумя такими он бы справился, если они не каратисты. А то положат его на тротуар и будут тыкать носом в его же собственную мочу. У нас бы тоже обругали, но и понять бы тоже могли: ну приперло, ну что же поделаешь, бывает.

Но японцы прошли мимо. Они даже не оглянулись. Прошли, и все. «Культурная нация», – подумал он о японцах с благодарностью. На всякий случай он все же бросился назад по подземному переходу, перебежал на противоположную сторону улицы, прошел несколько кварталов назад и свернул на другую улицу.

Теперь Бурцев шел легко, самое страшное уже позади, о том, что впереди, думать не хотелось. Он почувствовал, как промок от пота пиджак, он мечтал хотя бы о нескольких секундах прохлады, но пиджак все-таки не снял. За последние годы у него живот стал переваливаться через ремень. Пиджак скрывал живот, поэтому он ходил в пиджаке, причем всегда застегнутом, поэтому его считали педантом и занудой, хотя он таким никогда не был.

Бурцев достал из пачки последнюю сигарету, хорошо бы, конечно, сигарету приберечь – неизвестно, сколько ему еще шляться по этому Токио, – но не выдержал и закурил, может быть, чем меньше у него останется возможностей, тем быстрее он примет решение.

И тут он увидел полицейского. Он заметил движение – надо бы свернуть, не исключено, что проходящие мимо японцы с переносным телефоном сообщили в полицию, что на улице мочился большой белый человек. Полицейский приближался. Приземистый, с револьвером в полуоткрытой кобуре, наручниками, баллончиком с газом, дубинкой, вооружение дополняли мощные ботинки, которыми можно запросто перебить ноги. Он даже не шел, он почти плыл, как небольшой, но очень хорошо вооруженный корабль. Полицейский прошел мимо, даже не скосив своего косого глаза на Бурцева. Он докурил последнюю сигарету, и от этого стало еще тоскливее, ему хотелось уже есть, но особенно пить. Всюду стояли автоматы, заполненные сигаретами, кока-колой, пивом. Он внимательно осмотрел автомат и не понял, как им пользоваться. Подошел японец, бросил несколько монет, нажал на клавишу снизу, и автомат выбросил в желоб пачку «Мальборо». Но у него не было монет. Он ходил по Токио уже три часа: если в среднем по пять километров в час, значит, он прошел около пятнадцати километров, столько было от его деревни Блины до райцентра Опочка.

И вдруг он понял, что дальше идти не может, ему необходимо присесть или прилечь. Когда он шел от Блинов в Опочку, он сворачивал с дороги, ложился в прохладную траву, лежал и смотрел в серо-голубое, неяркое небо с проплывающими облаками.

Но сесть было негде. Если бы вспомнить название отеля!.. Он точно помнил, что название напоминало какую-то нашу птицу. Он уже много раз перебирал в памяти названия птиц, но отель не мог называться ни вороной, ни воробьем, ни голубем или кукушкой, ни дроздом. О том, что название отеля напоминает птицу, он подумал сразу, как только увидел название отеля. Надо только вспомнить птицу.

Бурцев вытер платком лицо. Он потел уже три часа, а пот все не кончался. Возле него остановилась крупная, почти одного роста с ним европейка с белыми волосами и голубыми глазами. Финка или шведка, решил он. Она тоже обливалась потом, хотя на ней, кроме шорт и легкой кофточки, ничего не было. На тротуаре стояла вешалка с кофтами. Японцы перебирали кофты, и, что самое удивительное, они совсем не потели. А он и шведка обливались потом. «Не для этого климата мы созданы, – подумал Бурцев, рассматривая шведку. – Мы для зимы, для лесоповалов, когда и рост нужен, и сила, и лишний жирок не помешает как предохранение от морозов».

Шведка выбрала кофту, о чем-то спросила продавца, по-видимому не поняла, переспросила, продавец написал цену на листке бумаги. Шведка расплатилась, пересчитала сдачу, тут же, не отходя, сняла свою мокрую от пота кофту, выкатив огромные белые груди; надела новую кофту, а только что снятую сунула в урну для мусора, улыбнулась продавцу, ему, Бурцеву, и он улыбнулся ей – очень уж все это поразило его.

И тут он увидел небольшой скверик с тремя скамейками, четырьмя деревьями и фонтанчиком. На одной скамейке расположилась молодая японская пара, на второй спал пожилой японец, он спал уютно, сняв башмаки. Третья скамейка была свободной. Он спешно направился к ней, боясь, что, если на нее сядут двое японцев, он уже на скамейке не поместится.

Он успел сесть, снять башмаки, носки, чувствуя подошвами ног уже прохладный асфальт. «Полежу немного», – решил он. Бурцев лег, подогнул ноги по длине скамейки, и получилось, что он свернулся калачиком, совсем как в детстве. Он закрыл глаза и мгновенно уснул.

Он проснулся только через два часа. Первое, о чем он подумал: все, ботинок нет, ботинки хорошие, чешские, твердоватые, но прочные. Он глянул вниз. Ботинки стояли там, где он их поставил.

Бурцев сел, вытянул ноги, откинулся на спинку скамейки, с тоской подумал, что придется вставать и снова идти по этому бесконечному Токио. «Не пойду, – решил он. – Буду сидеть, пока не найдут». И тут он услышал, что совсем рядом говорили по-русски. Говорок был московский, быстрый. Один тенористый матерные слова вставлял пару раз. Бурцев и сам матерился, когда бывал за границей. И все наши матерились: никто же не понимает, всегда хочется на стороне высказать вслух то, чего нельзя сказать дома. Можно и козлом обозвать, зная, что тебе не ответят «сам козел», а только улыбнутся в ответ на непонятное слово.

Теперь Бурцев разглядел двух молодых парней в шортах и кедах, у одного из них на шее болталась зеленая сумка из-под противогаза.

– Ребята! – позвал Бурцев. Но, по-видимому, Бурцев сказал слишком тихо, парни, не услышав, уже проходили мимо. – Ребята! – почти крикнул Бурцев.

Парни остановились, увидели его.

– Вроде нам, – сказал один.

– Надрался, – сказал второй.

– Ребята, помогите, – попросил Бурцев. – Я не пьяный, я заблудился.

– Надо помочь россиянину, – сказал первый, и они подошли к Бурцеву.

Парни оказались аспирантами из Московского университета и проходили стажировку в Токийском университете. Одного звали Кириллом, другого Никитой. Из интеллигентных семей, подумал Бурцев. Лет двадцать назад интеллигенты стали называть своих детей исконно русскими именами – Иванами, Филиппами, Евдокиями. Свою фамилию и имя Бурцев не назвал. На всякий случай. Но честно рассказал аспирантам, как он отстал, не называя фамилий Серегина и Шишова и Института консервов; рассказал, как оставил карточку гостя в отеле, а название отеля забыл.

Аспиранты попросили вспомнить район, где находится гостиница. В Токио нет привычного центра, есть районы со своими центрами. Бурцев ничего не помнил, он только помнил, что название отеля, как он это прочел, напоминало какую-то птицу, но какую, он тоже забыл.

– Отведем его в полицию, – предложил Никита, тот, что с противогазной сумкой. Он сказал так, будто Бурцев был иностранцем и не понимал даже по-русски. «Я тебе это припомню», – решил Бурцев и сказал:

– Нет. Я не пойду в полицию.

Он не стал объяснять им, что, если полиция найдет его гостиницу, об этом узнают все: и в посольстве, и на фирме, и в институте, и тогда уж точно никто к нему не будет относиться всерьез.

– Ну, попытайтесь сосредоточиться, – попросил Кирилл. – Вот вы подходите к отелю, смотрите на вывеску и решаете, что название отеля напоминает название птицы. Почему?

Бурцев сосредоточился. Вот он подошел к отелю, задрал голову и прочел название, все-таки он когда-то изучал немецкий и латинские буквы еще помнил. Вывеска была на фронтоне последнего этажа, дальше было небо, почти такое же, как дома: голубовато-белесое, и тогда он подумал, что хорошо бы сейчас лечь в прохладную траву, смотреть вверх… И тут он вспомнил.

– Пиздрик! Так называется птица. Пиздрик!

Увидев некоторое недоумение на лицах аспирантов, Бурцев объяснил:

– Это у нас на Псковщине так называется чибис. Он то взлетает вверх, то опускается вниз. И кричит: Пиз! Пиз! Вот его и прозвали пиздриком.

– Нет, – сказал Кирилл, – без компьютера не обойдешься. Это же десятки тысяч вариантов. И непонятно, по какой ассоциации искать, по чибису или по пиздрику… Пойдемте в полицию.

– Нет, – сказал Бурцев. – Вы что-то должны придумать!

Когда у него в доме ломался телевизор, из мастерской всегда приходили такие же молодые, вынимали какие-то приборы, что-то заменяли, и телевизор начинал работать.

– Ладно, – сказал Никита. – Есть идея. Последняя. Только слушайте очень внимательно и рассказывайте подробно. Вы вошли в свой номер. Что вы сделали?

– Попробовал открыть окно – не получилось. Потом хотел включить кондиционер – не получилось.

Он не стал рассказывать, как хотел принять душ и едва не ошпарился, зачем уж так позориться-то.

– Потом вы сели за стол, – напомнил Никита. – На столе лежала папка. В ней открытки и шариковая ручка. Дайте ручку!

– Ручка без колпачка, в карман не положишь. Я не взял.

– В пепельнице лежали спички, – продолжал Никита. – Вы же взяли их?

– Вообще-то я пользуюсь зажигалкой, но спички взял. Как сувенир.

– Дайте мне спички.

Бурцев достал спички и протянул их Никите, тот, глянув на них, протянул Кириллу.

– Как ты догадался? – удивился Кирилл.

– Да они все семьдесят лет подворовывали. Не мог не прихватить.

«Значит, мы подворовывали, – обиделся Бурцев. – А вы совсем другие, что ли?» Он почему-то вспомнил, что, выезжая в командировки от ЦК читать лекции, он всегда говорил, что у нас нет конфликта поколений. Конфликта, может быть, и нет, они нас просто вытесняют.

– Ваш отель называется «Айбис». Район Рапонги.

– А как вы узнали? – поразился Бурцев.

– Так на них же написано. – Кирилл протянул Бурцеву спички. – И станция метро указана. Но айбис действительно птица, это как фламинго, только поменьше. Но как вы это прочитали – вы же не знаете английского?

Бурцев взял коробок со спичками.

– Я прочел как ибис, а ибис напоминает чибис, а чибис и есть пиздрик.

– Да, – сказал Кирилл, – с такими русскими ассоциациями ни один современный компьютер не справится. Спускайтесь в метро.

– А где метро?

– А вон. – И Кирилл ткнул в сторону подземного перехода, над которым светилась латинская буква «М», как в Москве.

И ребята, помахав ему, растворились в японской толпе. «Даже не довели до метро, – обиделся Бурцев, – и не спросили, где я работаю. Ведь им после окончания университета придется устраиваться на работу, и я мог бы позвонить. А звонить-то некому, – тут же подумал он. Те, что все решали, уже ничего не решают. – И чего им помогать? Со знанием английского и японского и после стажировки в Японии не они будут искать место, а их будут искать места».

И весь его опыт и знания номенклатуры уже невозможно использовать. И от этого Бурцеву стало совсем грустно, успокаивало единственное: теперь он знал, где метро.

Бурцев спустился вниз. На платформе спросил у пожилой японки, ткнув в приближающийся поезд:

– Рапонга?

Японка заулыбалась и согласно закивала. Бурцев вышел на третьей остановке. Слева был табачный киоск. Это он помнил. Он повернул налево, посмотрел наверх. Ярко светилась неоном вывеска «Айбис». На лифте он поднялся на пятый этаж. Написал на бумажке номер своей комнаты и получил ключ. Еще не очень веря, он открыл дверь – в комнате стоял его чемодан.

Бурцев разделся и лег в постель. «Никуда больше по заграницам не поеду, – решил он. – И вообще уеду домой, в деревню. Поговорю в райкоме, подберут ведь какую-нибудь работу». Но тут он вспомнил, что райкомов больше нет. С его-то опытом он, конечно, мог бы стать председателем колхоза, но отец писал, что колхоз в их деревне вроде бы собираются ликвидировать. В конце концов, он может и просто пахать, косить, скирдовать, силы еще есть. С этими мыслями он и уснул. И снилось ему, что лежит он на прохладной траве и смотрит в не очень голубое, но все-таки голубое небо, и там, в вышине, вьется пиздрик, то спускаясь, то взмывая вверх, и кричит, кричит: «Пиз, пиз». И ему стало хорошо и спокойно впервые за многие, многие годы…

ОЧЕНЬ СЛАБЫЙ МУЖЧИНА
Рассказ

Прошел всего год, как началась, вернее, уже и закончилась эта странная история. Мы, а точнее, моя жена поменяла нашу квартиру с улицы Новаторов. Почему эту улицу назвали так торжественно, я не знаю, да и никто, наверное, не знает. Кто придумывает новым улицам названия, может быть, какой-то служащий, а вернее, служащая Моссовета. Как известно, в учреждениях у нас в основном женщины, а эта, что придумала, наверное, была особой весьма романтической и в возрасте – нормальный молодой мужчина так торжественно мыслить не может.

Да и никакие новаторы не могли ни жить, ни строить эти пятиэтажные блочные дома, которые, говорят, были рассчитаны на двадцать лет, чтобы потом их снести и на их месте построить нормальные дома, но их, наоборот, капитально отремонтировали, и они простоят, может быть, и все пятьдесят лет, у нас ведь могут взять почин – увеличить срок годности жилья и до ста лет.

В общем, моей жене надоело жить в доме, в котором зимой холодно, летом душно, лифта нет – почему-то раньше считалось, что пятиэтажке лифт не положен, – и она поменяла нашу трехкомнатную малогабаритную квартиру на нормальную в кирпичном доме, естественно с приплатой, недалеко от Речного вокзала.

В принципе, ничего мы не выиграли, только потолки повыше и прихожая пошире. В этом доме архитекторы лестницу вынесли вбок, поэтому лестницей практически никто не пользовался, наверное, она служила пожарным выходом. В прежнем доме я, каждый день спускаясь и поднимаясь по лестнице, знал всех жильцов: с одними здоровался, с другими даже дружил. В этом доме я никого не знал и здоровался только с седой, грузной, с большим крючковатым носом женщиной, и то только потому, что она постоянно сидела на лавочке у двери в подъезд. Я ее назвал ведьмой. Когда вот так поздороваешься с человеком несколько раз, всегда наступает момент, когда или сам заговоришь о погоде, или с тобой заговорят.

– Кем вы работаете? – спросила она.

– Инженером по холодильным установкам, – ответил я.

Еще я рассказал, что мне сорок лет, что жена у меня технолог, что сыну пятнадцать лет и он учится в техникуме в городе Кимры, где живет моя мать.

– А приятели или друзья у вас есть? – спросила ведьма.

– Есть, конечно, – я человек компанейский, или, как сейчас говорят, коммуникабельный.

– А среди них неженатые есть?

– Есть и неженатые, – ответил я, хотя тогда же, прикинув, вспомнил только одного своего неженатого приятеля, потому что если тебе сорок лет, то твоим приятелям примерно столько же, и если в этом возрасте мужчина не женат, значит, это явно какая-то аномалия.

– У меня дочь не замужем, – сообщила ведьма. – Учительница. А в школе, сами знаете, женский коллектив. И красивая, и хорошо зарабатывает, у нас трехкомнатная квартира, живем мы с ней вдвоем. Может, вы познакомите ее со своим приятелем?

– Обязательно познакомлю, – пообещал я. И, конечно, забыл о своем обещании, потому что если дочь похожа на мать, то даже знакомиться с ней не имело смысла. Но через день ведьма предложила уже вполне категорично:

– В субботу вечером заходите к нам с приятелем.

– Обязательно зайдем, – пообещал я.

На следующий день я попытался созвониться с Назаровым, но не застал его. Поэтому вечером я специально задержался на работе, чтобы не встречаться с ведьмой. Но когда я возвращался, то увидел, что она все еще сидит у подъезда. Я прошелся по нашему микрорайону, ходил совершенно бессмысленно, магазины уже закрылись. Я проголодался, а ведьма все еще сидела у подъезда. В нашем доме архитекторы спланировали единственный подъезд, был, правда, запасной выход, но этот выход никогда не открывали. Наконец я все-таки не выдержал, стремительно двинулся к дому, заранее продумав, как я кивну ведьме, не обязательно же каждый раз останавливаться и разговаривать, – мы люди малознакомые.

– Так я вас жду в субботу, – напомнила она, когда я проходил мимо, кивнув ей.

На следующий день я вышел из дома на целый час раньше, но ведьма уже сидела у подъезда. Она ласково со мной поздоровалась и даже приподнялась со скамейки. Конечно, настроение у меня испортилось. На комбинате у меня ремонтировалась одна из установок, дело сложное, мое присутствие обязательно, но тем не менее через каждые пятнадцать минут я бегал в коридор к телефону, пытаясь дозвониться Назарову. Наконец я его застал и бодро пригласил к себе в субботу. Он сказал, что в субботу не может и, посчитав разговор законченным, положил трубку. Назаров работал на автобазе начальником колонны и дозвониться ему было трудно, к тому же он сидел у себя в кабинете только с утра. Да и как по телефону объяснишь, в какую историю влип, к тому же в коридоре, откуда я звонил, сидели семь женщин, пять из них явно не были замужем, и, естественно, возник бы вопрос, почему я знакомлю своего приятеля с какой-то учительницей, когда рядом мои коллеги тоже не могут разрешить точно такую же проблему. Я решил подъехать к Назарову на автобазу, чтобы попытаться его уговорить. В конце концов, я ведь заботился и о его судьбе. Но это так, для собственного оправдания, какая уж тут забота, я даже этой учительницы в глаза не видел. Помня, что Назаров умеет четко ставить вопросы, я примерно прикинул свои ответы. Можно не говорить, блондинка она или брюнетка, какого размера она носит юбку, можно поговорить об интеллигентности, в основном ведь учительницы женщины интеллигентные.

Пока я доехал, пока мне выписали пропуск, пока я нашел Назарова, прошло полдня. Увидев задерганного, усталого Назарова, я честно ему все рассказал.

– Нет, – сказал Назаров.

– Почему? – спросил я.

– Я в Сокольниках, она на Речном вокзале. Слишком хлопотно. Разные концы города.

– Но ведь жен находят даже в других городах, – возразил я.

– Жениться я не собираюсь, а женщина, с которой я… – Назаров поискал подходящее выражение, – с которой я хожу в театр, у меня есть.

– Но это знакомство тебя ни к чему не обязывает, – обосновывал я.

– Как не обязывает, – устало возразил Назаров. – Разные концы Москвы. У меня нет времени на это.

– Она к тебе может приезжать, – убеждал я.

– Все равно надо провожать. А машина у меня сейчас в ремонте. Не могу. Скажи что-нибудь. Уехал, мол, в командировку.

– Они подождут.

– Женился.

– Всегда был не женат, а сегодня женился – тоже не подходит.

– Скажи, что скоропостижно скончался.

– Типун тебе на язык, – возмутился я.

– Извини, – сказал Назаров. – Конец месяца. У меня запарка. – И ушел.

Я решил, что придумаю что-нибудь по дороге домой, но отвлекся, не придумал, а ведьма уже поджидала меня.

– Значит, в субботу, в девятнадцать часов, – напомнила она и начала подниматься со скамейки.

– Да-да, – сказал я и кинулся к лифту.

У меня оставались еще одни сутки до субботы. Я достал записную книжку и пошел выписывать по алфавиту. И вдруг выяснилось, что все, кроме Назарова, женаты. Некоторые уже по два раза. И никто вроде уходить от жен не собирался. Тогда я для сравнения выписал незамужних женщин. Их набралось двенадцать, среди них были и совсем молодые, слегка за двадцать, и под тридцать, и слегка за тридцать, тех, кому за сорок, я не выписывал. С замужними женщинами проблем не было. И красивые, и с квартирами, некоторые уже с машинами. Какие возможности для неженатого мужчины! Но все мои приятели были женаты, я тоже, а Назаров жениться не собирался.

Всю пятницу я занимался ремонтом установки и ничего предпринять не успел. Наступила суббота.

У меня был субботний ритуал. Обычно с утра я шел в булочную за французскими батонами, именно с утра, потому что их хватало на первые сорок минут после открытия булочной. Потом я шел в универсам за кефиром, молоком, потом я заходил в хозяйственный и промтоварный магазины. Еще можно было сдать бутылки, и вообще за неделю накапливалось достаточно дел, и я приходил, уходил: все-таки работа у меня в основном малоподвижная, и я знаю по своим знакомым, к чему приводит гиподинамия.

Я с утра распланировал свои передвижения, но вспомнил о Вере Игоревне и понял, что выход мне перекрыт. Я никогда не сидел в тюрьме, даже на гауптвахте в армии, но именно тут я впервые понял, что такое лишиться свободы. Я, конечно, мог выйти, но тогда надо было признаться, что у меня ничего не получилось, правда, у меня еще оставалось несколько часов, и, как говорится, битва не проиграна, пока полководец не отказался победы. Я снова открыл записную книжку, нашел одного знакомого, который, как мне недавно рассказывали, ушел от жены, но у меня был записан только их общий телефон, и я не решился позвонить жене. Куда ушел муж – вопрос, как вы сами понимаете, не самый деликатный. Я пропылесосил всю квартиру, вбил все гвозди, которые собирался вбить уже несколько недель, посмотрел телепередачу «Здоровье», «Музыкальный киоск», прокрутил через соковыжималку несколько килограммов моркови, чего никогда не делал, просмотрел накопившиеся за неделю газеты. Время встречи приближалось, но я так ничего и не придумал. Конечно, я мог отсидеться дома, Вера Игоревна не знает, на каком этаже и в какой квартире я живу, но твердой уверенности, что меня не обнаружат, все-таки не было. Эта ведьма могла знать тех, с кем мы познакомились. В конце концов, выяснить номер квартиры не так уж сложно, если расспросить нескольких жильцов и дать мой словесный портрет.

А мне не хотелось, чтобы жена узнала о моем легкомысленном обещании. Когда до назначенной встречи оставалось минут пятнадцать, я надел куртку, сказал жене, что решил погулять, и спустился на лифте. У подъезда сидели незнакомые мне старухи. Я поколебался.

Я позвонил в их квартиру. Открыла мне невеста. Конечно, я пытался ее представить, когда шел сюда, почему-то мне виделась стройная блондинка в темно-синем платье с белым воротничком – такими я запомнил учительниц, которые меня когда-то учили, – да и вообще мне нравились спортивного вида молодые блондинки, хотя, впрочем, они всем нравятся. Но невеста была в малиновом трикотажном платье и не очень молодая, лет тридцати пяти, не моложе, а как выяснилось впоследствии, даже старше моей жены, и не худенькая, а скорее полноватая, во всяком случае, я сразу отметил едва заметные жировые валики под кушаком чуть ниже талии – от глаз сорокалетнего мужчины уже трудно что-то скрыть, как, впрочем, и сорокалетние женщины все секут, как выражается мой сын. Конечно, она была еще привлекательной, но уже на грани, и еще я тогда подумал, что если она родит и располнеет, то при ее небольшом росте она превратится в бочкообразную женщину, которых у нас почему-то довольно много, впрочем, как и мужчин после сорока. И еще я тогда с удовлетворением, а может быть, даже с гордостью отметил, что моя жена стройна, как и семнадцать лет назад, когда мы с ней поженились, и на нее по-прежнему оглядываются мужчины. Конечно, и у невесты было много привлекательного. Жениться я на ней, конечно, не стал бы, но от романа, пожалуй, не отказался, тем более что она беспечно улыбнулась, когда я сообщил, что Назаров срочно уехал к больной матери в Кимры.

– Катерина, – представилась она и сказала: – Давай к столу.

Сказала так, будто мы с ней всегда были знакомы. Она достала бутылку «Столичной», а это в самый разгар нашей борьбы с алкоголизмом обрадовало даже меня, хотя и пил редко, к сорока годам я, как любой мужчина, который половину жизни провел в командировках, имел уже стойкий гастрит.

Вера Игоревна за столом молчала, демонстрировала свое раздражение, а китайские шампиньоны, и копченый угорь, и говядина с чесноком, и свежие помидоры предназначались явно не для меня.

– Так что, мне не ехать к сестре? – спросила он свою дочь.

– Ехать, – ответила Катерина и посмотрела на мать так, что та тут же встала из-за стола.

– Расскажите о своем друге, – попросила Катерина.

– Инженер, – начал я.

– Сейчас почти все инженеры, – прервала Катерина. – Расскажите о нем так, как вы рассказываете о женщине.

– Рост чуть меньше моего…

– Размер талии? – спросила Катерина.

– Уже без талии…

– Грудь? – спрашивала Катерина.

– Средней ширины.

– Вес?

– Под восемьдесят.

– В общем, не Аполлон, – вздохнула Катерина. – Когда поправится его мама, хотя я предпочитаю сирот, можете зайти к нам! Но я бы предпочла познакомиться с таким, как вы.

– Как это? – не понял я.

– А так. С такими физическими данными, как у вас. Да и с характером таким.

– А какой у меня характер? – спросил я, всегда ведь интересно про себя послушать.

– Мне подходит. С вами легко.

Катерина включила музыку. Магнитофон у нее был советский, среднего очень класса, «Ока».

– Потанцуем, – предложила она. И я пошел с ней танцевать.

И мы стали танцевать, совсем как показывают в кино, когда мужчина и женщина остаются одни. Катерина выключила свет, включила торшер.

– А я сегодня настроилась на безумство, – сказала Катерина.

– В каком смысле? – не понял я.

– В прямом, – ответила Катерина. – Даже мать отправила, и не к сестре, сестры у нее никакой нет, а в свою квартиру У меня отдельная, кооперативная. Очень хочется безумства, – вздохнула Катерина и обняла меня.

– Если очень хочется, – сказал я, – то надо совершать.

И мы совершили это безумство. Я не люблю, когда мной руководит женщина, но Катерина была настойчива, и я, совершив это безумство дважды, как мне казалось, незаметно посмотрел на часы – моя прогулка явно затягивалась.

– Иди домой, – сказала Катерина. – Жене будет трудно объяснить прогулку в три часа двадцать минут. – Она тоже посмотрела на часы.

Я ее поцеловал, как это полагается, когда мужчина и женщина становятся любовниками, вышел во двор, чтобы выветрился запах ее духов, мне даже повезло: сосед по лестничной площадке возился со своим автомобилем, я ему в чем-то помог с радостью, потому что жена знала: я любил возиться со всякими механизмами, а запах бензина и машинного масла перебивает любые духи.

Дома я сказал, что помогал чинить машину; умылся в ванной и лег спать, решив, что на этом мои безумства закончились, в конце концов, я не обязан знакомить перезрелых учительниц со своими приятелями.

На следующий день меня беспокоила встреча с Верой Игоревной, но мне повезло – она на этот раз не сидела у подъезда. И вообще я ее перестал видеть. Но дня через два я услышал знакомый голос Катерины.

– Назаров, – окликнула она. И хотя моя фамилия не Назаров, я оглянулся. – Я же не знаю твоей фамилии, – сказала Катерина, подходя.

Мы с ней прошли от метро, не торопясь, тем более что жена позвонила мне на работу и предупредила, что она задержится: у какой-то их сотрудницы отмечали день рождения внука.

– Зайдешь? – спросила Катерина, когда мы вошли в подъезд.

– А мать? – спросил я.

– Я ее отправила в пансионат, – сказала Катерина. И мы снова совершили безумство. На следующий день я уехал в командировку, потом мы с женой пожили у тестя на даче, потом уехали в отпуск в Кимры к моей матери. Но в первый же вечер, когда я возвращался с работы, Вера Игоревна, не ответив на мое «здравствуйте», сказала:

– Зайдите. Вас ждет моя дочь.

– Обязательно при случае, – начал было я.

– Случай уже есть, – сказала Вера Игоревна и предупредила: – И вы за него несете полную ответственность.

Я зашел, чтобы узнать, за что же я несу полную ответственность, и выяснил, что Катерина беременна и собирается рожать.

Я сказал, если она хочет иметь ребенка, то лучше все-таки рожать от человека, за которого можно выйти замуж.

– Таких, как видишь, нет, – ответила Катерина. – Поэтому я рожу от тебя.

– Но я не собираюсь бросать жену, – твердо заявил я.

– А я и не собираюсь выходить за тебя замуж, – заявила она. – И даже требовать от тебя алименты.

– Ну, требовать алименты от меня бессмысленно, – ответил я. – Если юридически, то общего хозяйства мы с тобой не вели.

– Ты прав, – оборвала меня Катерина. – Ты мне обещаний не давал. Можешь быть спокоен. Я ни на что не претендую, выращу ребенка сама, зарабатываю я достаточно. Сложность только в одном: слишком поздно я рожаю. Врачи меня предупредили: вынашивать буду трудно, может быть, придется ложиться на сохранение, в общем, надо всячески беречься. Как ты знаешь, у матери больные ноги и она дальше подъезда не отходит, мне нельзя будет таскать даже малейшую тяжесть. Поэтому у меня к тебе единственная просьба: хотя бы раз в неделю привозить с рынка овощи и фрукты. За мои деньги, естественно. В конце концов, такую помощь можно оказать и просто соседке, а уж матери твоего будущего ребенка и подавно.

Я не стал обещать ничего, хотя, правда, категорически и не отказывался, просьба была вполне выполнимой. И если раньше я ездил на рынок раз в месяц, то теперь я это делал каждую неделю. Я привозил свежие помидоры, парниковые огурцы, картошку, цветную капусту: одну большую сумку Катерине с матерью, отдельную для себя и жены. Катерина со мной расплачивалась, я брал деньги, потому что на зарплату инженера невозможно покупать парниковые огурцы и помидоры. К тому же бесплатный привоз продуктов мог быть расценен как согласие на содержание хоть и будущего, но моего ребенка. Если у лифта скапливались жильцы, я поднимался на этаж выше, пережидал, а потом, убедившись, что меня никто не видит, звонил им в квартиру и заносил сумку.