Текст книги "Женская собственность. Сборник"

Автор книги: Валентин Черных

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 23 страниц)

– Я советовалась с юристом. Чтобы тебе осталась моя квартира, нам надо зарегистрировать брак.

Она надела свой лучший костюм, с киностудии приехал гример. Парик, два часа работы гримера, и она выглядела как прежде. Получив брачное свидетельство, я узнал, сколько ей лет. Она была старше моей матери.

– Я старше твоей матери? – спросила она.

– На три года.

– Замечательно! – прокомментировала Елизавета. – Теперь ты меня будешь любить как маму.

На следующий день мы были у нотариуса. Она составила завещание и выписала мне генеральную доверенность на машину. Елизавета торопилась. Еще через день мы поехали с ней в один из трех самых известных московских академических театров. Главный режиссер, старый и толстый, уже ждал нас. Они обнялись с Елизаветой.

– Это он, – представила меня Елизавета. – Попробуй его.

– Обойдемся без проб. Пусть идет оформляться. Если способный – будет работать. Если полный мудак…

– Не полный, – возразила Елизавета.

– У нас премьера. Приходите, – пригласил главный.

– Когда? – спросила Елизавета.

– В конце месяца.

– Получается, через три недели. Вряд ли. Я протяну не больше двух недель.

– Этого никто не знает.

– Я знаю. Приходи на похороны. Ты самый знаменитый из моих любовников. Бабье придет из любопытства, какая я в гробу.

Главный обнял ее и заплакал.

– Лизка, я тебя любил.

– Я знаю. И я любила. Я спала только по любви, ты же знаешь.

Она шла по театру стремительно и энергично в ярко-красном костюме, великолепном черном парике без единого седого волоса.

Мы вышли из театра, я едва ее успел подхватить. Елизавета умерла через пять дней. На похоронах было много знаменитостей.

Через неделю в крематории я получил керамический горшок – урну с ее прахом и поставил в стеклянный цветной куб, подаренный знаменитым сегодня скульптором. Я не хотел с нею расставаться. Куб я поставил перед ее портретом, написанным очень знаменитым художником. Теперь он живет в Америке. Этот портрет выставлялся на его персональной выставке в России.

Я начал работать, или, как раньше говорили, служить в театре. Главный ввел меня в спектакль. Я не показался, но играл, хотя меня можно было заменить любым молодым актером. Главный попробовал меня в новом спектакле, но заменил после нескольких репетиций.

– Сцена требует энергетики. Увлечь зрителя – это как увлечь женщину. Постоянный напор, ни секунды передышки. Когда ты это поймешь, получишь роль.

Я это понимал. Но, честно говоря, те небольшие роли, которые я получал, меня не увлекали. Все мы работали на одного или двух фаворитов. Им доставалась слава, о них писали рецензии, им аплодировали. Главный был не прав. Когда обольщаешь женщину, обольщаешь для себя. Здесь можно и постараться. А стараться для других я не хотел.

Моя театральная карьера не складывалась. Я завел роман с молодой гримершей, даже не роман, а так, переспал.

– Кто это? – спросила она, увидев портрет Елизаветы.

– Моя девушка.

– Это твоя бабушка, – рассмеялась гримерша. – На ней платье, какие носили в шестидесятые годы.

– Тогда это моя мама.

– Я не знаю, кем она тебе доводится, но она весь вечер рассматривала меня. В следующий раз, когда я приду, ты убери этот портрет.

В следующий раз ты не придешь, подумал я.

– И правильно! – подтвердила Елизавета. Она всегда со мною заговаривала, когда я опорожнял пол-литра «Столичной» ликероводочного завода «Кристалл». – И зря ты так старался.

– Ты же сама меня учила, мужчина должен делать свою работу хорошо.

– Ты становишься тщеславным.

– Немного популярности мне не повредит.

– Популярность бляди?

– Но я не блядь, ты же знаешь.

– Но можешь ею стать. К тому же она болтлива. Не связывайся с болтливыми. Завтра вся женская часть театра будет обсуждать, как ты с ней спал.

Елизавета, как всегда, оказалась права. Но это случилось не завтра, а через два дня. После спектакля, в котором я исполнял роль одного из пяти санитаров в сумасшедшем доме, ко мне подошла Прима и сказала:

– Я выпила шампанского, не могу садиться за руль, отвези меня домой!

В театре обычно две Примы: очень популярная молодая актриса и знаменитая старуха. Они главные в театре. Если в театре оказываются две молодых и популярных, то одна из них почти всегда переходит в другой театр. Старухи, ненавидя друг друга, все-таки уживаются вместе, потому что ни одна из них уже не в силах играть всех главных старух в спектаклях.

С Примами в театре стараются не ссориться. Моя Прима уже выжила из театра соперницу и царствовала одна. Она уже успела сняться в десятке фильмов, в основном в главных ролях, в телевизионном сериале, каждый вечер целый год ее смотрели миллионы и узнавали на улицах. Она трижды была замужем, а теперь ее содержал банкир, один из десяти богатейших в России. Он подарил ей «мерседес», на котором я в тот момент ее вез.

Прима приготовила легкий ужин и, выкурив сигарету, сказала:

– Давай в постель. Говорят, ты большой умелец.

Когда кинорежиссер выбирает героиню, главный критерий почти всегда один и тот же. Когда фильм будут показывать, большая часть мужчин в кинозале должна хотеть ее. Я не был исключением.

К двенадцати ночи она посмотрела на часы.

– Ты молодец! Но у меня завтра съемка на телевидении, и я должна хорошо выспаться.

Я едва успел на метро. Ужина из творога и яблока мне было явно мало, к тому же я почти два часа занимался приятной, но напряженной физической работой. Я поджарил яичницу из пяти яиц, открыл банку с маринованными огурцами и бутылку водки. Допивая остатки водки, я знал, что Елизавета обязательно заговорит. И она заговорила.

– Я слышала, ты умелец. – Елизавета передразнила Приму. – Так могут обращаться только к вокзальной бляди. Проститутка, уважающая себя, такое не позволяет.

– Я не проститутка! Проституткам обычно платят.

– Она тебе будет платить за каждый вызов.

– Никогда.

– Посмотрим, – сказала Елизавета.

– Посмотрим, – согласился я. – Извини, мне надо выспаться.

– Ты уже говоришь ее словами, – усмехнулась Елизавета. – Но между вами есть одна существенная разница. У нее с утра съемка на телевидении, а ты утром побежишь за бутылкой, чтобы опохмелиться. Ты занят в театре два вечера в месяц, и ты становишься алкоголиком.

– Я пью не больше, чем все.

– Но все пьют много.

– Но не все становятся алкоголиками.

– Не все, но очень многие.

Елизавету я никогда не мог переспорить. Я лег в нашу с нею постель и, как всегда, сказал:

– Спокойной ночи, дорогая!

– Спокойной ночи, дорогой! – ответила Елизавета. – Я очень боюсь за тебя.

– Не бойся, все будет хорошо.

И все складывалось не так уж и плохо. Прима выделила мне два вечера в неделю после спектаклей. Чем она занималась в остальные вечера и дни, когда у нее не было спектаклей, я не знал. Она не сразу мне стала платить. После третьей встречи, когда я уходил, она осмотрела мой еще вполне приличный блейзер и серые фланелевые брюки – сочетание, которое почти не выходит из моды, – и сказала:

– Возьми деньги и купи себе приличный костюм.

– В этой одежде я себя хорошо чувствую.

– А я не очень, когда рядом с тобой. Ты можешь уступить женщине?

Я ей уступил и купил модный костюм. Хотя в костюме меня она видела пятнадцать минут, когда я приходил, выпивал чашку кофе и выкуривал сигарету, прежде чем его снять, и еще пятнадцать минут перед моим уходом, когда я, уже одетый, опять пил кофе и выкуривал сигарету.

Квартиру Примы убирала пенсионерка, она же стирала, закупала продукты и постоянно жаловалась, что ей тяжело таскать сумки с едой. Прима поручила закупать продукты мне, я по-прежнему ездил на Елизаветиной машине. Я постоянно пополнял бар хорошей водкой, банкир предпочитал хороший коньяк. На презентации, на премьеры, на приемы в посольства Прима ездила с банкиром. Я выполнял постельные услуги два раза в неделю. Однажды я пропустил свою вечернюю смену, потому что ремонтировал машину Прима выдала мне пять миллионов.

– Купи новый мотор, я не могу зависеть от исправности или неисправности твоей машины.

Я купил новый мотор, потом новый кузов и покрасил его в цвет «сафари», любимый цвет Елизаветы. Она оказалась, как всегда, права. Мне платили.

Когда театр выезжал на гастроли больше чем на десять дней, Прима вызывала меня, оплачивая, естественно, и дорогу, и проживание в гостинице. Я даже побывал в Праге и Берлине. На этот раз театр целый месяц гастролировал по Сибири. Через неделю я получил телеграмму от Примы:

*** «Выезжай! Номер в гостинице „Томск“ на твое имя».

Я ответил:

«Не могу выехать Занят на съемках».

Что было правдой. Ассистентка по актерам, знакомая Елизаветы, помня, что я могу любую эпизодическую роль сделать заметной, вызвала меня на съемки.

Фильм снимали в деревне в Брянской области. Зная мои привычки, ассистентка приготовила хороший ужин и выставила бутылку качественной финской водки, за которой послали камерваген в Брянск, операторы тоже предпочитали финскую. После ужина я оказался в постели ассистентки.

– Я живу с мужем пятнадцать лет, но со мной такое впервые, – призналась она.

– Значит, ты потеряла пятнадцать лет. Надо было объяснить мужу в первый же месяц, что к тем десяти минутам, что вы занимаетесь с мужем любовью, тебе надо еще дополнительные пять минут.

– Но ты же понял все без объяснений.

– Я тоже не все и не сразу стал понимать. Но у меня была хорошая учительница.

– Елизавета?

– Да.

После моего возвращения в театр из экспедиции Прима перестала меня замечать. То ли до нее дошли слухи о моем недельном романе с ассистенткой, то ли она не прощала, когда не выполнялись ее указания. Очень скоро она отомстила мне. Я не то чтобы опоздал на спектакль, в котором играл пятого санитара, а она главную сумасшедшую, но приехал в театр за пять минут до начала спектакля. Режиссер уже решил обойтись четырьмя санитарами, но я успел сбросить костюм и натянуть желтый халат. Санитары, по замыслу режиссера, были в желтых халатах, врачи – в красных, а сумасшедшие – в белых. Цвет должен был вызывать определенные ассоциации.

На следующий день я получил второй выговор, первый я получил, когда послал режиссера словами из ненормативной лексики, как было указано в приказе, в переводе на обычный бытовой язык, я его послал матом, потому что он всю репетицию орал на меня.

Мне предложили подать заявление об уходе, что я и сделал. Безработным я был недолго, меня пригласила на эпизод в новом фильме все та же ассистентка.

По сюжету фильма театр стриптиза приезжал в районный центр и в городке буквально у всех мужиков поехали крыши.

Я вселился в двухместный номер гостиницы, что было привилегией, а вечером ко мне зашла директор фильма, ничем не привлекательная женщина, полная, грудастая, с распущенным животом, есть такая категория женщин, которые считают, что, выйдя замуж, они уже сделали главное дело в жизни, и поэтому перестают следить за собой.

– Ассистентка Вера сказала, что ты необыкновенный любовник. Я останусь у тебя. Она не возражает.

Есть девушки по вызову, я, наверное, стал мальчиком по вызову, хотя мальчиком меня можно было назвать только чисто гипотетически. Я заматерел, набрал вес и в этот фильм был приглашен на роль телохранителя, чтобы молча демонстрировать мощь и свирепость, охраняя главную стриптизерку. Меня покупали за роль. Я подумал, что проститутка в такой ситуации выразила бы возмущение и потребовала дополнительной оплаты.

В последний год я пристрастился к рыбалке и в киноэкспедиции всегда брал спиннинги и небольшой бредень. За пять съемочных дней много не порыбачишь – час на утренней заре и час перед закатом. Я молчал. Директриса занервничала, она не рассчитывала на отказ.

– Мне здесь нравится, я захватил снасти и хочу порыбачить, ты продлишь мне командировку еще дней на десять?

Директриса успокоилась. Если торгуюсь, значит, согласен.

– Это трудно будет сделать, но я сделаю, – сказала директриса.

– И второе. – Я замолчал, выдерживая паузу, а паузу держать я уже научился. – Зови и Верку. Я управлюсь с двумя.

– Нет, – сказала директриса.

– Перестань! Каждый мужик мечтает сразу с двумя, а женщины тоже хотят нестандартного. Это интересно и хорошо разогревает. Директриса молчала. Ей явно требовалась помощь.

– Ладно, – сказал я. – Сам позову.

Втроем мы поужинали, выпили, и я хорошо сделал дело, на которое был нанят. Я был раскован, остроумен, я играл роль челнока, который должен был состыковаться с космическими станциями. И директриса, и ассистентка хохотали, слушая мои комментарии. Они ушли на рассвете, и вдруг я услышал женский плач в соседнем номере. За стенкой был номер бухгалтера. Меня к ней привели, как только я приехал, получить командировочные и аванс за еще не сыгранную роль. На ее столе стояла табличка с надписью: Дарья Петровна Нащокина. Это было явным предупреждением. Никакого амикошонства. Только официально и по имени и отчеству.

Она заполняла ведомость на оплату, вписывая мои паспортные данные, а я наблюдал за ней. Более некрасивой женщины я давно не видел. Узкое лицо с огромным лбом, огромным носом, огромным пухлым ртом. Мужчина с таким лицом мог бы быть даже привлекательным. Такие лица называют мужественными, но Дарья Петровна всячески пыталась прикрыть свою запоминаемость. На лоб она начесывала челку, щеки прикрывала воланами из волос, но нос она не могла ничем прикрыть, и он торчал, как клюв птицы из гнезда. Я перевел взгляд на ее руки и поразился их красоте. Длинные и крепкие пальцы замечательной лепки, а когда она встала и пошла к сейфу, я увидел почти совершенное тело, спортивное, с упругими ягодицами, тонкой талией. В этом совсем не худом теле не было даже намека на складки жира.

Сейчас на рассвете она ходила по номеру, я слышал несколько щелчков зажигалки, она выкурила не меньше трех сигарет. Потом она включила музыку. Под незнакомую мне мелодию я уснул.

Утром я встал пораньше, чтобы успеть порыбачить, зная по опыту, что съемки начнутся не раньше десяти. В старой гостинице в номерах не было ванных. Я столкнулся с Дарьей Петровной, когда она выходила из душа, расположенного в конце коридора. Гладко зачесанные, стянутые узлом на затылке волосы открывали лицо, и меня поразила его выразительность, а такой напор ненависти я видел только один раз в жизни, когда по глупости, еще в школе, на любовное послание девочки ответил ей: «Извини, ты мне не нравишься». Тогда я еще не знал заповеди Елизаветы, которая требовала:

– Всегда говори женщинам, как замечательно они выглядят.

– А если старуха или уродина? – спрашивал я.

– Старухам надо особенно часто говорить комплименты, потому что они до конца дней своих остаются женщинами.

– А уродины? Они же понимают, что они уродливые, они комплименты могут воспринять как насмешку.

– Комплименты никогда и никто не воспринимает как насмешку. А уродливых мужчин и женщин не бывает, они просто нестандартны.

Все дни на съемках, глядя на голубоглазых блондинок-стриптизерок с большими грудями и пухлыми задницами, я вдруг понял справедливость утверждений Елизаветы. Стриптизерки привлекали внимание, как привлекают хорошие машины, своей совершенной стандартной унифицированностью. Засыпая, я представлял, что целую огромные глаза и огромный рот Дарьи, мне вдруг стало казаться, что у всех женщин носы меньше, чем должны быть.

Со съемочной площадки нас возили обедать в местную столовую самообслуживания, на дверь которой во время обеда вывешивали табличку «Спецобслуживание».

В столовой я взял овощной салат, мясо, кофе и остановился, отыскивая свободное место, когда увидел бухгалтершу, которая сидела одна за столиком в углу. Я подошел и спросил ее:

– Ты не возражаешь?

– Возражаю, – ответила она.

– Спасибо, – сказал я и сел напротив.

Она смотрела на меня, не отводя глаз, это могло означать только одно – встань и уходи. Но я не ушел, а спросил ее:

– За что ты так меня ненавидишь?

– Вы грязный развратник!

– Ты не права. Я очень чистоплотный. А то, что ты называешь развратом, это просто игра. Взрослым мужчинам и женщинам не хватает в жизни игры, вот они и играют в свои взрослые игры.

Я смотрел в ее глаза и видел только ненависть. Она ненавидела меня за ту ночь, за то, что я сел за ее стол, хотя мне было отказано, за то, что я говорю ей «ты».

– В твоих глазах столько ненависти, – сказал я. – Они так замечательно светятся, а какой свет пойдет от них, когда ты полюбишь! И еще. В то утро у душа я тебя увидел без этих дурацких буклей, открытую и прекрасную, ты не похожа ни на кого и поэтому особенно прекрасна, я думаю об этом уже несколько дней. Так влюбляются с первого раза, я это знаю и признаюсь тебе в этом. Теперь, когда я сказал все, что о тебе думаю, я выполняю твое требование и ухожу.

Я пересел за соседний столик. Я надеялся, что она посмотрит в мою сторону хотя бы один раз, но она не посмотрела и вышла из столовой.

Она курила в стороне от съемочной группы. По движению ее глаз я понял, что она отметила мое появление. И я решил сказать ей последнее. Я шел к ней и вдруг увидел ее растерянность, даже беспомощность, она не могла уйти, потому что стояла в углу, между стеной и железным забором. Но ее растерянность длилась секунды, я оценил ее решительность, она пошла на меня, надеясь, вероятно, что я посторонюсь и пропущу ее. Но я не пропустил, пока не сказал:

– И последнее. Здесь есть актеры, с которыми я учился или снимался. Они знают одну мою особенность. Я никогда не вру. То, что я сказал тебе, – правда. Я хотел это сказать.

У меня осталась одна съемочная смена, когда зарядили дожди. В экспедиции обычно снимают по двенадцать часов за смену, и, если выпадает незапланированная остановка, накопившаяся усталость требует разрядки. Кто-то спит, кто-то пьет. Я запил. Бухгалтерша не выходила из своего номера. Я пытался узнать, кто она и откуда? Директриса знала только, что она была без работы и ее кто-то рекомендовал, потому что перед самым выездом в экспедицию бухгалтеру киногруппы сделали операцию аппендицита. Никто не знал, замужем ли она, есть ли дети.

В моем номере пили и пели почти всю ночь. Под утро постучала перепуганная ночная дежурная.

– С вашей бухгалтершей плохо!

– Что случилось? – Директриса сразу стала главной.

– Недавно вышла на улицу, курила на крыльце. К ней подошел кто-то из ваших, такой маленький, полный. Я не знаю, что он ей говорил, но она вдруг закричала и упала. Я выбежала, она вроде не дышит. Надо милицию вызывать.

– «Скорую помощь» вызывай! – сказал я и бросился к выходу.

Она лежала у крыльца. Я прикрыл ее замечательные ноги полами халата и стал считать пульс. Она была в сознании, но, наверное, не могла заставить себя встать при таком скоплении людей. Я взял ее на руки и отнес в номер.

– «Скорая» уже выехала! – сообщила дежурная.

Я открыл окно и попросил всех выйти.

– Ты уже не в обмороке, – сказал я, когда все вышли. – Реши сейчас, поедешь в больницу или останешься здесь.

Я вышел, как только в номер вошел врач. Он пробыл недолго.

– Я ей сделал укол. Она уснет часа на четыре. Потом ей надо сделать еще один укол. Кто-нибудь сможет сделать или мне прислать медсестру? – спросил врач.

– Я сделаю.

– Что с ней? – спросила директриса.

– Наверное, просто истерика. Завтра может прийти в поликлинику.

– Может быть, отвезти ее в больницу? – спросила директриса.

– В больнице лежат больные, – врач достал из кармана одноразовый шприц и ампулу. – Место укола протрете водкой, судя по запаху, ее у вас достаточно.

Врач, пожилой, с серым от бессонницы лицом, не глядя на нас, пошел по коридору.

Утром я постучал в дверь номера бухгалтерши и, не услышав ответа, вошел.

– Тебе надо сделать укол, – сказал я.

Она лежала, не открывая глаз.

– Повернись на живот.

И она повернулась. Я намочил ватку в водке, задрал ей халат, она, наверное, понимала, что этой частью своего тела ей можно было только гордиться. Я быстро и, по-видимому, не больно сделал укол, я много делал уколов Елизавете, иногда по шесть в сутки. И увидел ее вздрагивающие плечи, она плакала в подушку, пытаясь натянуть простыню на голову.

– Перестань, – сказал я. – Ничто не стоит твоих слез. Я рядом, и ты можешь ни о чем не беспокоиться.

Она повернулась ко мне и плакала так, что у меня промокла рубашка. Я гладил ее волосы, плечи, говорил ласковые слова, утешая и успокаивая. Всем известно, чем заканчиваются такие утешения. Я сразу понял, что она совсем неопытна в любовных играх, и был предельно деликатным.

Я был уверен, что она будет лежать с закрытыми глазами, но она рассматривала меня без всякого стеснения. Я почему-то застеснялся и стал натягивать простыню, подумав, что сказала бы Елизавета в этой ситуации, зная, что еще накануне я спал с другими женщинами. Наверное, что-то вроде: «И мне обломилось от этого пирога!»

– Ничего не говори насчет пирога, – предупредил я ее.

– Как ты догадался? – Она задумалась. – Но если ты такой ясновидящий, то я могу сказать, о чем ты подумал, когда впервые увидел меня.

– Скажи.

– Боже мой, как ей не повезло, какая же уродливая!

Видя ее глаза, я понял, если сейчас совру, между нами все закончится, да я и отвык врать при Елизавете.

– Да, – подтвердил я. – Но я еще подумал: какая идиотка! Неужели она не понимает, что, если невозможно скрыть недостаток, его надо сделать достоинством, а когда я тебя увидел после душа без этих дурацких буклей, я понял, что ты женщина моей жизни.

Я не выходил из ее номера весь день и всю ночь.

Следующее утро было солнечным и последним для меня в этой экспедиции.

– Я заказала вам билет на завтра, – предупредила меня директриса.

– Ты нарушаешь договоренность. Ты обещала продлить командировку.

– Это ты нарушил договоренность!

– А вот я ничего не нарушал, потому что ничего не обещал.

Я вернулся в гостиницу, собрал вещи и зашел в номер Дарьи.

– Меня высылают в Москву.

– Но тебе командировку продлили на пять дней.

– Наказан за нехорошее поведение.

– Ты хочешь остаться или хочешь уехать?

– Я хочу остаться.

Дарья молча вышла и довольно скоро вернулась.

– Ты можешь остаться. Только за номер гостиницы будешь платить сам.

– Естественно. – Я хотел добавить: «За удовольствия надо платить».

Но Дарья не дала мне договорить.

– А вот банальностей типа: «За удовольствия надо платить» – говорить не надо.

Я терял форму. Елизавета сказала бы теми же словами, наверное. Такое бывает, но очень редко, когда мужчина и женщина понимают не только сказанное, но и не сказанное.

Через пять дней она провожала меня на вокзал. Мы поцеловались на перроне. Я вошел в купе. Со мной ехал такой же эпизодник, как и я.

– Не красавица, конечно, но… – начал он.

– Стоп, – сказал я. – Это моя женщина, а ты меня знаешь…

Он знал. Я не был драчливым, но у меня срабатывал боксерский автомат – на удар или оскорбление мгновенно шел прямой левый и боковой правый, левый иногда был двойным.

В первый же вечер, когда киногруппа вернулась из экспедиции, я позвонил Дарье.

– Я хочу тебя видеть.

– Приезжай, – сказала она.

Она жила одна в двухкомнатной квартире. Судя по недавнему ремонту, новой мебели и отличной аудио– и видео аппаратуре, Дарья не бедствовала.

– Да, – подтвердила она. – Я хорошо зарабатывала в совместной итало-российской компании, но мне пришлось уйти.

– К тебе приставал начальник?

– Хуже. Я приставала к нему. Итальянцы наладили десять мини-химчисток, но наши начали нарушать технологию, чтобы было легче воровать. Я предупредила, и меня уволили. Свой анализ я послала в Рим, но сейчас август, все в отпусках. Но в сентябре соберется совет директоров, и я докажу свою правоту.

– Забудь.

– Я ничего не забываю.

Я не придал значения ее словам. В следующий раз мы встретились у меня. Она остановилась у портрета Елизаветы. Я ждал расспросов, но она ни о чем не спрашивала. С первой нашей встречи прошло уже больше месяца, когда она сказала:

– Я беременна.

– Замечательно, – ответил я.

– Я буду рожать.

– Замечательно, – ответил я.

Наверное, она ждала чего-то большего, чем просто выражения моей радости. Но я не мог этого сделать, не поговорив с Елизаветой. Я выпил пятьсот граммов «Абсолюта» и спросил:

– Что мне делать?

– Жениться, конечно, – ответила Елизавета. – Ты многих сюда водил, но я впервые увидела женщину, которая тебя любит. Хотя не знаю за что.

– Но ты же меня любила?

– Конечно любила, – подтвердила Елизавета. – Но ты изменился. Ты много пьешь, ты без работы. На что вы будете жить?

– Я буду ремонтировать холодильники.

– Это разумно, – согласилась Елизавета. – Актерство для семьи с ребенком – профессия ненадежная.

– Мне придется сдать квартиру, – сказал я.

– Конечно сдай, – согласилась Елизавета. – Только не оставляй мой портрет чужим людям.

– Этого ты могла бы и не говорить…

Я сдал квартиру, забрав из нее только портрет Елизаветы, и начал работать в мастерской по ремонту холодильников. Дарья сидела дома за компьютером, готовясь к совету директоров. Наконец настал день, когда в Москву приехали президент компании и итальянская часть директоров. Уходя на заседание, Дарья перекрестилась.

– Не нервничай, – попросил я ее. – Извини, но здоровье моего будущего сына мне дороже интересов компании. И в конце концов, ты не корову проигрываешь.

– А почему корову, а не козу? – спросила когда-то Елизавета.

Дарья не спросила, о том, что ее не интересовало, она вопросов никогда не задавала.

Уже в полдень она позвонила мне в мастерскую и сказала:

– Сегодня мы ужинаем в гостинице «Славянская».

– У меня много работы.

– По протоколу я должна быть с мужем. Пожалуйста, сегодня для меня очень важный день!

Я надел свой лучший костюм, купленный на деньги Примы. Дарья ждала меня в вестибюле гостиницы. Когда мы вошли в ресторан, директора, итальянские и русские, встретили нас аплодисментами. Дарья сидела во главе стола, я рядом с ней.

– Поздравляю вас, – сказал мне молодой вальяжный мужик.

– С чем?

– С тем, что ваша жена стала вице-президентом компании. Она своего добилась.

– Она всегда своего добивается, – ответил я.

Теперь Дарья руководила всеми мини-химчистками в Москве. Она предложила мне возглавить одну из них.

– Спасибо, – сказал я. – Мне достаточно, что я имею вице-президента в постели, а если еще и на работе, будет перебор.

– Пошляк ты, Ваня! – сказала бы Елизавета.

Но Дарья промолчала.

– Ты, наверное, хотела сказать, что я пошляк? – не выдержав, спросил я.

– Хотела, но не сказала, – ответила Дарья. – Ты ведь догадливый.

Дарья родила сына, мы купили новую квартиру. В том театре, где я когда-то служил актером, поставили спектакль, о котором много писали. Дарья купила билеты, а я цветы. Прима играла великолепно. Она стала очень известной актрисой. Я поднес ей цветы, а после спектакля мы зашли в ее гримерную. Я познакомил Дарью с Примой. Она выдала ей несколько комплиментов и сказала мне:

– Пойду прогрею машину.

Мы остались с Примой вдвоем.

– Ты чего делаешь? – спросила Прима.

– Ремонтирую холодильники. А у тебя по-прежнему банк?

– Нет, теперь у меня страховая компания. А твоя жена?

– Бизнес. Итальянские мини-химчистки.

– У нее удивительное лицо. Откуда она?

– Она родственница голландской королевы.

Я сказал и засомневался, есть ли в Голландии королева. Я знал только, что в Швеции есть король.

– Не жалеешь, что ушел из театра?

– Нисколько. Ну, еще большей удачи тебе, Прима!

– И тебе тоже.

Мы обнялись.

Когда мы ехали, Дарья сказала:

– Не вздумай снова завести роман с Примой.

– Послушай, я ведь не твоя собственность.

– Почему не моя? Моя! Ты же говоришь «моя жена», «моя машина»…

– Кстати, мы едем на твоей машине.

Я продолжал ездить на старой Елизаветиной «шестерке».

– Правильно. Я и говорю: мой муж, моя машина. Да. Это собственность. А собственность надо беречь!

Может быть, она и права? Но на этот вопрос могла мне ответить только Елизавета. Я с ней не говорил уже два года. Ее портрет висел в гостиной нашей квартиры. Однажды я не выдержал и спросил Дарью:

– А почему ты не спрашиваешь, кто эта женщина?

– А я знаю. Мне нравится, что она здесь. Мне с ней спокойнее.

Она только не знала, что я уже приготовил бутылку «Абсолюта» и сейчас задам Елизавете несколько накопившихся вопросов. Мы с ней никогда не говорили о собственности. Но, к сожалению, я уже знал, что она ответит словами Дарьи.