Текст книги "Свадебные колокола"

Автор книги: Валентин Селиванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

Поели они на славу. Венины солёные прожаренные фисташки, которыми когда-то были набиты карманы его плаща, пришлись Лене по вкусу. Женька отказался от своей порции. Ну что же, им больше досталось.

Потом они помыли котелки и ложки.

Лена осталась сидеть у костра. Ночь обещала быть прохладной, и она не спешила уйти от тепла.

А Веня забрался в тесную палатку и увидел бородатого Женьку, развалившегося, усталого, сонного.

– Подвинься, – сказал Веня и опустился на колени.

– Я в середине, – тихо ответил бородатый, не открывая век.

– Вот ещё новости, – тихо прошептал Веня. Ему не хотелось, чтобы Лена слышала их разговор. – А ну двигай на фланг. Ишь ты – посередине. Тебе и помёрзнуть можно. Она будет спать посередине. Или тебе как-то всё равно?

Женька неловко засмеялся и сказал, отодвигаясь в угол:

– Пожалуйста. И пошутить, что ли, нельзя?

Голос у бородатого был виноватый, и Веня ничего ему не ответил. Что ему ответишь? Что его шутки как кнут у пастуха? Сам во всём разберётся, не маленький.

Ночью Веня спал плохо. Он замёрз и ворочался с боку на бок. Просыпаясь, он слышал, как дышит Лена, которой было тепло посередине, как шумит за палаткой осенняя тайга, как ворочается Женька и что-то бормочет во сне, как потрескивают сучья в костре, и Вене казалось, что этот костёр разговаривает с бородатым.

А утром они снова шли по тайге.

Идти было трудней, чем вчера. Они попали в болото, и ноги засасывала почти до колен. И опять пошёл дождь.

Женя уверенно шёл впереди.

Он проснулся бодрым и всё время насвистывал «Бабушка, научи танцевать чарльстон». Женька кое-что придумал, не зря он всю ночь разговаривал с костром. Но бородатый никому не сказал, что он придумал.

Он бойко перескакивал с кочки на кочку, но ноги его всё равно проваливались в жидкую болотную грязь. Иногда на пути оказывались длинные поваленные сосны, и он шёл по стволам деревьев. Это у него получалось легко, красиво и ловко.

Стволы были мокрые, и резиновые сапоги скользили по ним в разные стороны, как по замшелым морским валунам, покрытым зелёным мокрым мхом. Лена несколько раз чуть не упала.

После вчерашнего дождя покорно сникли листья грустных берёз. Берёзы не шумели, когда прошёл дождь, они молчали и думали, наверное, о том, что скоро ударят первые заморозки, что солнце будет теперь холодное, а дни совсем короткие.

Веня плохо выспался и скоро устал. Ноги были тяжёлыми, рюкзак оттягивал плечи, а трубу, которая настойчиво колотила его по спине, хотелось выбросить.

Ничего, успокаивал себя Веня. Ничего страшного. Но если после таких пыток Костя Луньков не организует эстрадный оркестр, пусть уматывается работать в обком комсомола! Я ему так и скажу.

Лена догнала бородатого и пошла с ним рядом. Молчали они недолго.

– Скоро кончится это болото? – спросила Лена.

– А что? – зло усмехнулся Женька.

Он теребил бороду с прилипшей к ней хвоей. Он был доволен. Страшно доволен – всё шло по его задуманному плану. Ещё через несколько часов он их загонит в доску, как лошадей. Тогда у них не будет сил флиртовать и трепаться о высоких материях. Он их проучит.

– Мне кажется, что он устал. Ты бы взял у него эту дурацкую трубу, – попросила Лена, глядя себе под ноги.

Женька нахмурился. Он не умел далеко смотреть и не знал сибирской житейской мудрости – пусть будет плохо тому, кто подумает плохо.

– Ничего, пусть привыкает, – сказал он и с радостью соврал: – Ещё сорок километров, и тридцать из них по болоту.

Лена молча шла рядом.

И Женя с пылом заговорил, выдрав наконец из своей бороды таёжную хвою, опутанную паутиной:

– Навязался этот чёрт на нашу голову! Корчит здесь из себя… А кому нужно всё это? Все эти фокусы и жареные фисташки? Скажи? Здесь ноги нужны хорошие! Дорога людям нужна!

Лена остановилась, чтобы дождаться Веню, и ничего не сказала бородатому.

Женька оглянулся на неё, грубо выругался про себя и снова быстро зашагал вперёд. Он их сегодня измотает. Только зачем он соврал ей? Ведь они скоро будут на месте и разойдутся своими дорогами. Венька же не лезет к ней целоваться и ведёт себя довольно трезво.

Лена дождалась Веню, и они пошли рядом на некотором расстоянии, чтобы не забрызгать друг друга болотной грязью, чавкающей и летевшей из-под ног.

– Ты давно не был дома? – спросила его девушка.

– Мой дом теперь здесь. Смотри, разве плохой дом? – И Веня оглянулся но сторонам.

Мелкий дождь прошёл, и снова проглядывало из-за верхушек деревьев солнце, и берёзы возбуждённо зашумели своими пятиалтынными листьями.

– Разве тебя не тянет в Москву?

– Пожалуй, по праздникам, – усмехнулся Веня, незаметно вытирая лоб от пота и протягивая к девушке руку. – Давай твой рюкзак.

– Вот ещё. Мне привыкать надо. Ты совсем не хочешь в Москву?

Лена смотрела на Веню. Ей было интересно, поэтому она и привязалась к нему с этой Москвой.

– Больше, разумеется, чем в Рио-де-Жанейро. Но жить я хочу в другом городе.

– Каком?

– Своём собственном.

– Не понимаю, – пожала плечами Лена.

– Я и сам плохо понимаю, – улыбнулся Веня. – Это совсем новый город, и в нём скоро на главной улице будут расти розы. Как ты считаешь, красиво?

– Конечно, только их можно и дома разводить.

– Солнце же для всех светит. И радуга для всех, – задумчиво ответил Веня.

Несколько шагов они прошли молча. Под их резиновыми сапогами хлюпала болотная вода.

– Ты устал? – спросила Лена.

– Нет. С чего мне уставать? – Веня снова незаметно вытер потный горячий лоб. – На мне воду возить можно, всё нипочём.

А Лена думала совсем о другом. Она повернула голову к Вене и неожиданно сказала:

– В Сибири не могут расти розы. Они тепло любят.

– Тепла им здесь хватит. Тепло ведь разное бывает, – сказал Веня. Он вспомнил девчонку с веснушками. Любит ли она этого прораба Руслана?

Они остановились у странной высокой сосны, у которой было три ствола. Неизвестно, что случилось когда-то с этой красивой и сильной сосной, раскинувшей в разные стороны три могучих отростка. Может быть, сосна три раза выходила замуж? Каждый ствол был не похож друг на друга, по-своему стройный, крепкий, здоровый. Отростки тянулись к свету, они пробивали себе дорогу наверх, и там высоко под солнцем им было тесно среди пушистых крон и неба.

Веня подошёл к девушке, снял с неё рюкзак и забросил на своё плечо.

– Зачем? – тихо спросила девушка. Её синие глаза снова спросили его «зачем?», но, кроме вопроса, в них не было больше ничего.

Веня пожал плечами – сразу не нашёлся что ответить. Он посмотрел в её синие глаза, словно синие подснежники, и серьёзно сказал:

– Пусть Женька ревнует.

Лена молчала и смотрела на странную сосну. О чём она думала перед этой сосной?

– Это ему на пользу, – успокоил её Веня и твёрдо повторил: – На пользу. От этого ещё никто не умирал.

Лена подошла к сосне, положила руку на один из её стволов и предложила:

– Давайте здесь пообедаем.

Между стволами, которым было тесно и которые рвались к небу, можно было смастерить удобный обеденный стол. Поэтому Веня кивнул девушке, соглашаясь с ней, и закричал на всю тайгу:

– Женька! Обед!

Веня соорудил стол и разжёг костёр.

Они сидели молча вокруг сосны, напоминающей вазу, и обедали. Бородатый обиженно молчал, безразлично копался раскладной вилкой в тушёнке. Он придерживался своего плана действий.

Лена быстро поела и начала ставить на карте отметки.

Веня смотрел через её плечо на карту и думал о бородатом Женьке.

– Нам придётся вернуться, Женя, – сказала Лена и вздохнула? – Ведь этот участок нам надо пройти заново.

– Вернёмся. Делов-то куча. Только вот проводим этого друга.

Веня не обиделся. Он улыбнулся и спросил бородатого:

– Ты какие больше любишь ножки от курицы – правые или левые?

– Мне всё равно, – хмуро отозвался Женя.

– А мне нет, – Веня поднялся и облокотился на один из трёх стволов. – Поскольку петухи и курицы спят на правой ноге, значит, левая нога у них вкуснее и мягче. Закон природы. Соображать надо.

Лена улыбнулась, а бородатый продолжал лениво и молча копаться в тушёнке. Все эти остроты были ему до лампочки – по своему железному плану он не должен был улыбаться, а смеяться он будет последним.

А Веня тогда неожиданно сказал:

– Знаешь, Лена… я могу тебя полюбить.

Наступило неловкое молчание.

Женька разом был выбит из седла – он с мрачным видом бросил тушёнку вместе с вилкой, потом хрипло засмеялся и поднялся на ноги.

Лена удивлённо повернулась к Вене и своими синими-синими глазами смотрела на него. И в этих широко раскрытых глазах Веня не увидел моря, в котором можно было искупаться. А разве он хотел этого?

Женька перестал смеяться и испуганно спросил:

– Как?

– Не знаю, – пожал плечами Веня и вздохнул. – Я никогда никого не любил. Захочу – полюблю. И всё. Всё очень просто в жизни. Мы сами всё усложняем.

– Но я? – с удивлением спросил бородатый.

Дело принимало серьёзный оборот. Искренность бородатого не вызывала у Вени никаких сомнений. Но надо было держать марку до конца, и Веня сделал вид, что не понял товарища.

– А при чём здесь ты? Я же не тебя буду любить.

– Но Лена?

– А что Лена?

– Она… – Женька ничего не мог сказать, словно у него отнялся язык или он проглотил его вместе с тушёнкой.

– Она будет теперь знать всё. Раньше мне казалось, что об этом стыдно говорить при посторонних. – Веня скромно улыбнулся. Ему показалось, что нужна была именно такая улыбка. – Ошибся вот.

Лена по-прежнему ничего не понимала и странно глядела на Калашникова синими, широко открытыми глазами. Ей не обязательно было понимать.

– Это кто посторонний? Я? – возмутился Женя. – Я посторонний?

– Не кричи, – успокоил его Веня. – Если ты в тайге, то и орать можешь, что ли, во всю глотку?

– Ничего себе игрушки – я посторонний, – удивился бородатый и снова закричал: – Лена, почему ты молчишь?

– А почему ты кричишь? – осадил бородатого Веня. – Я же не кричу. А я тоже умею кричать. Когда я на свадьбе у Лёшки Пахомова кричал «горько», я испортил всю охоту в тайге. Охотники подали на меня в товарищеский суд и только за отсутствием вещественных доказательств меня отпустили на поруки.

– Лена, – тихо сказал Женя.

Перед Калашниковым стоял уже другой человек. Такой не сядет никогда вам на шею. А Лена покраснела от смущения: она всё поняла.

– Бросьте, ребята. Нам пора идти, – торопливо сказала девушка и поднялась.

Женька отобрал у неё рюкзак, но ничего не сказал, и Лена, не оглядываясь, ушла вперёд.

– Ты любишь её? – спросил у Евгения Веня, стараясь казаться удивлённым.

Бородатый посмотрел вслед уходящей Лене и повернул к товарищу возмущённое лицо:

– У тебя что, глаз нет?

– В том-то и дело, что есть, – сухо ответил довольный Веня.

Он надел на плечо трубу и взял рюкзак, а Женя встал перед ним и со злостью заговорил:

– Заруби у себя на носу, что роман с ней у тебя не получится. Понял? Бросай свои фокусы. Только через мой труп. И давай сюда твою идиотскую трубу! – Женя сорвал с плеча Калашникова инструмент и добавил: – Ящик мозолей, наверное, натёр, упрямый чёрт.

Веня, прощаясь, посмотрел на странную сосну с тремя могучими стволами и сказал бородатому:

– Я знал одного хорошего старика, у которого был ящик мозолей. Он работал носильщиком… Тронулись, что ли, Женя.

Они шли втроём через чащовку, рассказывая по очереди всякие небылицы. Все забыли о послеобеденном разговоре, и каждому было легко и свободно. Болото скоро кончилось.

Женя травил студенческие анекдоты, и они заливались весёлым смехом. Когда они устали смеяться и у них заболели животы от смеха, они втроём присели передохнуть.

Женя открыл было рот, но Веня тихо сказал:

– Молчи, – и показал рукой в сторону.

Из-за деревьев гордо и медленно вышел рогатый олень. Он был совсем рядом с ними. Его крепкое бронзовое тело лоснилось под лучами солнца. Олень повертел большой тяжёлой головой, принюхиваясь, потом нагнулся, потянувшись толстыми губами к луже, и напился воды. И так же медленно и гордо ушёл за деревья.

А вечером у костра Веня вспоминал этого гордого оленя. Он играл на губной гармошке, а Лена слушала и смотрела на огонь.

– Когда долго смотришь на костёр, – сказала она, обнимая руками колени, согнутые у самого её подбородка, – можно придумать свою сказку и увидеть её в костре. Правда, Веня?

– Правда.

Можно увидеть и услышать всё, что хочешь, думал Веня. Нужно только очень хотеть. И думать о ней нужно. И чего бы там ни говорили учёные о телепатии, она всё равно существует. Сидишь вот так где-нибудь у костра у чёрта на куличках и думаешь.

«Салют, Валюня!»

А она думает, отвечая:

«Здравствуй. Устал? Соскучился?»

«Да нет, – думаешь, – не устал. Соскучился только».

«Я тоже».

«А почему ты такая красивая?»

«Так я же на почте работаю».

«А старший прораб Руслан тебе нравится?»

«Нет, – думает она для тебя. – Ты же знаешь об этом».

«Как у тебя с планом?»

«Всё хорошо. Продала десять тысяч марок и приняла восемьсот телеграмм».

Нет, что-то не так. К чему тогда марки и телеграммы? Почты, как и телефоны, будут на замках. Люди будут просто думать. А как же быть с теми, кто подслушивает чужие мысли? Сидит какой-нибудь делец при науке и записывает мысли своего коллеги. Не годится. Или те мысли, которые потеряются, или те, которые не найдут адреса. Для этого будет нужна почта, для координации мыслей.

Веня снова заиграл на губной гармошке, очень довольный тем, что нашёл для почты работу этак-так через полсотни лет.

К ним подошёл бородатый и устало спросил:

– Дети, вы куда дели мою карту?

– Она в журнале. Ты её сам туда положил, – ответила Лена. Она сидела в прежней позе, обняв руками колени, и смотрела на огонь.

– Пошли спать. Хватит грезить о любви, – сказал Женя.

– Мы звёзд ждём, – Веня оторвался от гармошки и поднял глаза на Евгения. – Можешь составить компанию, если хочешь пойти по звёзды.

– С лукошком? – серьёзно спросил Женя.

– Форма одежды по выбору, – сказал Веня и снова заиграл на гармошке.

– Ты не хочешь кушать? – спросила бородатого Лена.

– Спасибо, я сыт. Я думаю, что здесь где-то рядом есть совхоз или колхоз. Точно, помню, – отозвался Женя и присел к огню.

Он взял Ленину руку и спросил её:

– Хочешь, погадаю?

Веня незаметно поднялся и ушёл в палатку.

Он зажёг фонарик и сразу увидел карту, которую искал Женя. Она лежала на одеяле, и он, верно, долго изучал её. Он же за старшего у них.

Костёр был совсем рядом с палаткой, и к Вене доносился тихий шёпот.

– Я люблю тебя, Ленка. Слышишь? Давно… когда мы ещё с тобой бегали в школу. Помнишь, я закрывал тебя на ключ, чтобы ты опоздала в школу, и ждал тебя за дверью, ждал, когда ты начнёшь стучаться. А ты убегала на уроки через окно. И потом. Всегда.

– Тише, – ответил голос девушки, – Веня услышит.

– Пусть слышит. Он и так знает всё. Я люблю тебя.

Стало тихо. Только шелестели листья деревьев.

– Почему ты молчишь? – спросил голос Жени.

– Я слушаю тебя. Ты никогда мне об этом не говорил. Только, мне кажется, об этом не нужно кричать и громко говорить.

– Я могу говорить громко. Я хочу кричать, – упрямо ответил Женя. – Я имею на это право.

– Когда получается плохая кинокартина, её рекламируют, как могут. Я против афиш.

– Лучшая реклама фильма – дети до шестнадцати лет не допускаются, – медленно ответил бородатый. – А мы с тобой уже вышли из этого возраста. И ты знаешь, Лена, ещё вчера я чувствовал себя чем-то вроде пластинки, да, да, на которой записана только одна песня. А вот сегодня эта пластинка разбилась. И мне как-то легко. У меня теперь много песен. И все эти песни про тебя.

Стало тихо. Сквозь палатку было видно неясное пятно, костра. О полог палатки уныло бился слабый ветер.

– Пойдём походим? – спросил голос Жени.

– Пойдём, – согласилась Лена.

Венька улыбнулся и с головой накрылся тонким одеялом. От него пахло сухарями.

Всё идёт совсем хорошо, подумал Веня. И Женька, честное слово, славный малый, когда он не корчит из себя Иисуса Христа.

Неожиданно ему почудилось, что над тайгой закричали дикие лебеди. Веньке даже показалось, что он услышал взмах крыльев. И лебединый крик звенел, как далёкий звон колоколов. Веня привстал и прислушался. Было тихо, только шелестели листья.

Гулко упала на палатку шишка. Выходит, ему действительно почудилось.

Спал Веня крепко и спокойно, и сны к нему не являлись. Утром он проснулся позже всех.

Он немного понежился под тонким одеялом и, вылезая наружу, сказал:

– Я проспал. Не сердитесь, таёжные люди.

Небо было совсем не осенним, не ноябрьским. Оно проступало сквозь верхушки сосен и кедров неровными голубыми квадратами. В одном из таких квадратов Веня заметил тонкую белую полоску, оставленную реактивным самолётом.

Ни Жени, ни Лены он не увидел.

Костёр догорал, а их нигде не было видно.

Веня присел у потухающего огня и стал слушать мелодичный звон капель, опадающих с деревьев. Ночью, верно, тоже прошёл короткий дождь. Некоторые капли падали в тлеющий костёр и, негромко вскрикнув, испарялись.

Веня вздохнул и посмотрел на появившегося из палатки второго Калашникова. Парень завязывал на белой сорочке чёрный галстук и смотрел на Веню.

– Они ушли? – спросил Веня.

– Конечно, ушли, – заговорил второй Веня, надевая пиджак. – Я видел собственными глазами. И рюкзаки прихватили с собой. Тоже мне москвичи. Я так и решил ночью, что они убегут от тебя, когда этот бородатый тип всю ночь болтал фонариком.

– Но Лена? – удивился Веня.

– Все люди – эгоисты. И влюблённые тоже и даже больше, чем все остальные, – вздохнул второй Калашников. – Собирайся.

– Куда? – тихо спросил Веня.

Но ему больше никто не ответил. Веня оглянулся кругом (приснилось, что ли, или показалось?) и поднялся. Прислушался. Было тихо. То здесь, то там раздавался печальный звон капель.

Веня ушёл в палатку и начал укладываться в дорогу. Он старательно уложил свой рюкзак и в раздумье съел несколько ванильных сухарей.

Он начал вылезать из палатки. Откинув полог, прямо перед собой увидел маленькие сапожки, по которым сбегала таёжная грязь. Держа в руках рюкзак, Веня выпрямился.

– Уже встал? – ласково спросила девушка и улыбнулась усталой доброй улыбкой.

Веня просто кивнул ей и ответил:

– А я думаю, где это вы гуляете?

– Мы в деревню ходили. С самого рассвета её искали.

Веня внимательно посмотрел на Лену, в её синие глаза, не глаза, а синие подснежники, и спросил:

– У тебя подозрительные глаза. С чего бы это?

Лена обняла Веню и ответила:

– Это бывает только два раза в жизни.

Веня с удивлением смотрел на девушку.

– Это как раз второй случай, – громко сказал бородатый Женя, приближаясь к палатке. Он, верно, слышал конец их разговора. Евгений шёл к ним с рюкзаками в обеих руках и широко улыбался.

– Хватит при мне обниматься, – сказал он, когда подошёл к палатке и положил рюкзаки на землю. – Постесняйтесь, честное слово, дети, и побойтесь бога. – Женя посмотрел на Веню. – Нашли мы всё-таки твой проклятый совхоз. Он совсем рядом. Можешь топать. Там дадут тебе машину, и считай, что ты уже в городе. Сегодня среда.

– Среда? – переспросил Веня.

– Среда, – улыбнулся Бородатый. – То, что и требовалось доказать. А насчёт скандала, помнишь, мы говорили, я устрою. Пусть займутся лесом, в самом деле. Дело не только в восьмом квадрате. Пора менять старые порядки.

Веня вытащил из рюкзака флягу со спиртом и протянул её бородатому.

– Держи. У тебя, ты говорил, спирт кончился. А мне он всё равно теперь не нужен. Лечитесь от гриппа и вспоминайте врача.

Женя трогательно улыбнулся, раньше он не умел так улыбаться, и тихо сказал Вене:

– Это очень кстати, отец. Мы с Леной расписались в сельсовете.

– Ночью очередь, что ли, занимали? – нахмурился Веня.

– Нет, – улыбнулся Женя, – в семь часов утра, как только открылся сельсовет. Принимаем цветы и поздравления.

– Никаких поздравлений! – сухо и резко ответил Веня.

Он сердито, скорее даже обиженно, смерил их взглядом, забросил за плечи рюкзак и молча снял с соснового сука трубу.

– Ишь чего захотели – поздравления! Вы меня взяли свидетелем? А? Я ни разу в жизни не видел, как узакониваются на земле браки. Этого я вам никогда не прощу, пока вы не напишете мне объяснительную записку в письменном виде. Мой адрес нацарапан на фляге со спиртом. Можете целоваться. Я побежал.

Потом Веня ткнул каждого из них в бок и синеглазую Лену тоже, пусть привыкает к таёжным ласкам, молча улыбнулся и пошёл в тайгу.

А двое, крепко обнявшись, провожали его взглядом. Они ничего не сказали ему, всё и так было ясно каждому из них, но что-то им всё-таки хотелось ему сказать. А слов – их так много, хороших тёплых русских слов, которые теперь изучает весь мир, – не находилось.

Веня был уже далеко. Его смешная фигура едва виднелась за деревьями, и труба блестела под солнцем, когда бородатый не выдержал, сложил руки рупором и закричал:

– Венька-а-а! Пух и перо тебе-е-е!

Калашников порывисто обернулся и помахал им рукой. Разве мог он промолчать, оставляя их вдвоём? И его звонкий задорный голос, удаляясь, полетел над тайгой:

– Таёжного-о мёда-а-а!

Через минуту он исчез за стволами сосен, которые теснились и подступали к палатке со всех сторон.

Было девять часов утра. Двое остались совсем одни.

Впереди у них был длинный путь по тайге и её болотам, очень много работы и брачная ночь под тихий шёпот столетних кедров. Но долго ещё они будут вспоминать упрямого и доброго Веньку, который открыл календарь их таёжного медового месяца.