Текст книги "Свадебные колокола"
Автор книги: Валентин Селиванов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)
КОСТЯ – КОМСОМОЛЬСКИЙ БОСС
– Салют, Венька!
– Не забудь привезти пива!
– Обнимай цивилизацию!
Такими выкриками мальчишки сорок первой колонны провожали его в город.
Все они уже приготовились к танцам и выглядели настоящими пижонами. Веня привык видеть их грязными, перепачканными, в старых пимах и изношенных сапогах, в распахнутых спецовках, срок которых давно прошёл, с маслом от провода под ногтями, и они всегда при этом грубо ругались и спорили, не щадя гордости и самолюбия друг друга.
А теперь они были совсем другими, какие-то выходные, как пёстрые обложки новых журналов. Кое-кто из них успел отдать дань глупому закону или дурацкой привычке, как хотите, – «дёрнуть по махонькой» перед танцами.
Горбоносый Филин, в чёрной пиджачной двойке, в шёлковом галстуке, который держался на месте блестящей булавкой с цепочкой в форме кинжала, с аккордеоном в руках, довольно улыбается. Это как раз про него придумали – элегантный, как рояль. Как же ему не улыбаться? Веня уедет, и Филин будет весь вечер танцевать с Аней-радисткой. Ну и пусть танцует. Ему не жалко. Только цветы достать Ане зимой в самый-то мороз может один Веня. Если она и выйдет замуж за Филина, он всё равно будет доставать ей розы. Пусть Филин ревнует. Где и как Веня достаёт цветы, это его секрет. Секрет-то очень простой.
Мне не хочется раскрывать его – обидится ещё Веня. Да и нужно беречь доверенные тайны, даже совсем меленькие и простые. И, кроме того, все чужие тайны – как буквы в книге, сами по себе они ничего не значат.
Боря Зарян, шелестя блестящим итальянским плащом, подошёл к Вене и сказал:
– Ты сигарет прихвати обязательно. Этих, с розовым фильтром. Столичных. Ящика два бери смело. Потом рассчитаемся.
Папа Чингис забросил в кузов машины помятую бочку с бензином и протянул Вене широкую тяжёлую ладонь, в которой можно было спрятать арбуз.
– Бывай, жеребёнок, – сказал он, доставая из-за пазухи внушительную пачку писем. – Все авиа отправь. И по каждому адресу ударь по телеграмме, мол, кончаем трассу, перебираемся на Саяны, шлём ноябрьские поздравления. И переводы заодно, – и папа Чингис протянул солидную пачку денег.
Подошёл и Гуревич в накинутом на плечи полушубке, из-под которого выглядывала свежая белая сорочка.
Успел уже погладить, подумал Веня. Ну и хитрая же морда этот Гуревич. Какие могут быть танцы? Его теперь до ночи за уши не вытащишь из клуба.
Начальник колонны бросил в кабину бумажный пакет и на молчаливый вопрос Вени ответил:
– Пригодится. Всё вас учить надо.
Калашников захлопнул дверь «ЗИЛа», и машина взяла разгон.
Проезжая мимо последних вагончиков, Веня увидел сквозь боковое стекло рыжего Костю с трубой на плече.
Костя Луньков, тоненький, с покатыми, как у бутылки, плечами, был в колонне комсомольским боссом, бессменным секретарём и лихим заводилой. Но если кто даст маху, тогда держись, брат! Костя беспощадно разорвёт твою душу на мелкие кусочки и развеет эти кусочки по ветру. Все очень любили Костю, хотя откровенного разговора об этом никогда не было. Это было ясно и без разговоров. Его два раза приглашали работать в обком комсомола, и каждый раз Гуревич уезжал скандалить на неделю в область. Ну и доскандалился до выговора. А как тут не скандалить? Их ЛЭП-500 – ударная стройка. В колонне шестьдесят четыре человека и пятьдесят из них – комсомольцы. Нынче уж такое время – предъявите талант и комсомольский билет.
Костя был маленький, юркий, его, как пчелу, можно было уложить одним ударом. Но ни разу на Лунькова никто не поднял руку, хотя не было в колонне ни одного человека, которому бы от него не доставалось на орехи. Костя никогда не бегал за каждым с просьбой уплатить ему взносы. В день получки все пятьдесят молодцов аккуратно рассчитывались с ним, расписываясь в ведомостях.
И никто не удивился, когда Луньков в тайге нос к носу встретил медведя, имея в руках один топор. Медведя он на санях привёз в колонну, а шапку, на которой была медвежья кровь, выбросил, не смог больше носить.
Рыжий Костя стоял у вагончика и орал во всю глотку:
– Эй! Венька! Обожди!
Он подбежал к остановившейся машине, придерживая на плече трубу, и открыл дверцу кабины. Потом он снял с плеч трубу и попросил:
– Прихвати с собой инструмент. Подлатать надо.
– Ну куда я с ней? – горько и виновато сказал Веня. – Буду я с этой дурой таскаться! – Ему так не хотелось брать эту проклятую трубу.
– Будет болтать.
– Не возьму.
Костя надел трубу обратно на плечо и обиженно сказал:
– Пищишь вечно – эстрадный джаз, культурный отдых, музыкальное кафе, а как дело… Да трубу при тебе за пять минут сделают.
Костя был в майке. Он, верно, сейчас гладился, чистился, готовился к танцам. У него всегда каждая минута была на учёте и расписана, как у министра финансов.
Веня вздохнул и ответил:
– Давай.
Машина отъезжала от посёлка, и, провожая его, в кабину к Вене донеслась издалека песня:
До свиданья, белый город,
С огоньками на весу.
Через реки, через горы
Мне на речку Бирюсу…
Они хорошо умели петь. Были бы песни, а исполнить их они смогут лучшим образом. Когда поднимешься на высоту и у твоей головы синее пушистое небо, как мягкая подушка, так и хочется положить на неё голову, а под тобой тайга, дороги, люди, разве не запоёшь?
Вене стало немного грустно. Он развернул одной рукой пакет Гуревича и увидел зелёную флягу со спиртом, буханку серого хлеба и большой кусок варёной колбасы.
Милый парень этот Гуревич, подумал Веня, он никогда не будет дерьмом. Приятно работать у такого. Вот только хитёр он, сатана. Ведь мог послать за этими уголками кого-нибудь из отдела снабжения. Сатана Гуревич. Добрый, хороший сатана. А если бы не был он сатаной, ничего хорошего у них в колонне не было. И Кости не было. А Костя – парень гвоздь. Разве мне трудно эту трубу починить? Чёрт с ней, с этой трубой. А ребята у нас все – гвозди. Это истина.
СЫН ВЫБИРАЕТ ОТЦА
Пронеслись за окном тихие безмятежные сумерки, и мягко пришла ночь.
Веня включил освещение.
Машина, подпрыгивая на колдобинах и щедро разбрызгивая лужи, шла через тайгу. Веня крутил руль.
Дорога была отвратительной. Она шла вдоль глухой трассы высоковольтной линии. Свет от ярких фар врезался в молчаливые столетние кедры. Иногда фары машины выхватывали из темноты глаза ночных птиц, которые в страхе бесшумно взлетали вверх.
В эти минуты вспомнилось многое, что, быть может, никогда не забудется, что не раз отзовётся болью в сердце и заставит ворочаться по ночам на жёсткой полке походного вагончика.
Генеральский сынок! Как часто Веня слышал за своей спиной эти насмешливые слова, брошенные, как камни, ему вдогонку. Генеральский сынок! Читал он эти слова в глазах своих однокашников, когда являлся в школу или выходил на улицу в ослепительно белых силоновых рубашках.
Но Вене Калашникову было как-то всё равно.
В семнадцать лет у него было всё, о чём может мечтать мужчина. Всё, что угодно, всё, что он хотел. А хотел Веня всегда очень многого. В семье он рос один. Над ним тряслись, дрожали и молились на него, как на икону, им гордились и баловали его. Он рос образцовым потребителем, эгоистом экстра-класса, мало над чем задумываясь. Ставка у отца на работе была что-то около восьми тысяч, и половина денег уходила на Веню. Он принимал это как должное, как испорченный официант чаевые. И если бы так продолжалось и дальше, из него и в самом деле вышел бы подобный официантик, ловкий, как жулик, и гордый, как граф.
На всю жизнь в его памяти останется целинное лето. Позабыть бы его, да оно не забудется.
Веня тогда стал старшеклассником. Подумать только – старшеклассник. Их класс собирался в колхоз на практику.
Колхоз – это серо и буднично, решил Веня. Колхозы давно вышли из моды. Никакой романтики.
И он бросил клич – на целину! Весь класс загорелся желанием поехать в казахстанские степи. Но класс отправили в колхоз, и только десять лучших отправили на целину. Веня никогда не считался лучшим. Но его отец побеседовал с директором по душам, и Веня оказался в числе лучших. На это никто не обратил внимания. Может быть, потому, что все привыкли к этому.
Они поехали на целину. Жили в степи, в палатках, и самый близкий город от них был за четыреста километров. Там, на целинном стане, работала бригада в шестнадцать человек. Каждый из шестнадцати считал себя взрослым, хотя паспорт каждого не давал им такого права – ребята были на несколько лет старше Вени.
Старшим среди целинников был Артём Хабаров. Рослый, худой, длинноногий, он мало чем был похож на бригадира. Артёма дразнили Электроном. Почему именно так, никто не знал. Дразнили, и всё тут.
Старшеклассники, как могли и умели, помогали бригаде.
Лето тогда выдалось сухое, звонкое, душное. Раньше Венька считал, что целинное лето лучше крымского. Теперь же, каждый день изнывая от жары, он был иного мнения.
Кончалась ночь. Веня проснулся рано. Он осторожно выбрался из палатки, добрался до большой бочки, в которой находилась вода, и пил долго и жадно, прямо из крана, утоляя безмерную жажду.
Прохладный воздух был пропитан слабым запахом дыма. Это рыжий Герка Семёнов готовил на кухне завтрак. С приездом ребят ему прибавилось работы, но он не унывал. Герка был дипломированным поваром, а не просто так, художественная самодеятельность.
Именно поэтому у всех в бригаде был царский аппетит.
Веня подошёл к кухне, когда из палатки выбралась Соня Гулцева. Соня была милая девчонка, с ней Веня два года сидел за одной партой, только какая-то хрупкая и часто болела.
– Слушай, Соня, – сказал Веня и посмотрел на свои золотые часы, – у нас ещё уйма времени. Целый час. Идём поклянчим у Герки воды. – Ему снова захотелось пить.
– Не хочу… Когда я окончу школу, я поеду на Таймыр, – со вздохом ответила Соня, – Там, говорят, не бывает солнца. Живут ведь люди. Я тоже об этом мечтаю.
– Не ври, Сонька, – с лёгкой усмешкой сказал Веня. – Ты мечтаешь о карьере кинозвезды. Я знаю. А две мечты иметь в жизни нельзя. Не будь такой жадной.
– Под солнцем мне не быть кинозвездой, – тихо и грустно ответила Соня. – Солнце – мой враг.
– У тебя жилые мысли, женщина, – улыбнулся Калашников. – Зачем же тогда ты читаешь нам со сцены Маяка? Не логично. Маяк и солнце – это одно и то же.
– Маяковский описался, когда сочинял про солнце. Не будь таким щепетильным. Всем людям свойственно ошибаться. Почему же Маяковский должен быть исключением? – Соня вздохнула и добавила с досадой: – И всё равно я не люблю солнце.
Веня промолчал.
Начинался рассвет. И скоро совсем неожиданно показался из-за горизонта солнечный диск. Пламенея, он повис над степью. И степь зазвенела песнями кузнечиков, приветствуя солнце.
Старшеклассники не любили солнце.
Бригада Электрона привыкла к жаре, а мальчишки ещё не успели. И они все вместе, коллективно, категорично и яро ненавидели и презирали солнечное светило. Каждый громогласно заявил об этом.
Причина была одна-единственная – в бригаде Электрона не хватало воды. Её привозили раз в сутки к вечеру вместе с газетами и наполняли железную бочку, окрашенную в жёлтый цвет. И эту бочку с водой тоже не любили старшеклассники.
В раскалённый полдень трактористы съезжались к этой бочке. Солнце дышало им в лицо, обжигало грудь и горло. Ведро за ведром выливалось на раскалённые моторы машин.
Такой был закон в бригаде Артёма Хабарова. И нарушать его никто не имел права – хлеб был дороже воды.
Каждый мог выпить в день две кружки воды. Только две. Больше воды не хватало. А в то утро Веня не выдержал и выпил столько воды, сколько смог. Никто никогда не узнал об этом. Знал только один Веня. Ему было весело и забавно тогда, что он надул всех. Его совесть заявила о себе во весь голос немного позже.
Каждое лето Веня проводил на юге, у бабушки. Она жила в Крыму, в маленьком Камыш-Буруне, тихом посёлке у моря.
С приходом каникул у Веньки начиналось славное и беззаботное время. Лишённый назойливой родительской опеки, он чувствовал себя легко и свободно. Целыми днями он пропадал с мальчишками на море. Никто не мог сказать ему, что это неприлично и опасно.
И вот окончена школа. Был праздник, был бал, а потом мерный стук колёс. Поезд увозил Веню к морю. И опять, как и каждое лето, шумели кипарисы на улицах, пахло акацией и вяленой барабулькой.
Кончена школа. Впереди голубые дороги – выбирай любую. Но над этим Веня мало думал. За него неплохо думали дома.
Здесь, в Камыш-Буруне, у него появилась первая девчонка. Девчонку звали Терезой. Её так просто дразнили мальчишки. Веня дразнил её вместе со всеми. Дразнил и не знал, как её зовут. Ему было всё равно.
Летний сезон приносил камыш-бурунским мальчишкам работу. Веня сразу полюбил её. Это была удивительная, свободная и опасная работа. Она доставляла ему много радости и спортивного азарта.
Веня работал с утра до вечера. Когда уставал, ловил с мальчишками бычков и барабульку. Но уставал Веня редко. Он любил свою работу, и никто не называл его генеральским сынком. Здесь он был равным среди равных.
Венька обследовал множество свай, старых, поржавевших, вбитых в море, причалы, купальни, затонувшую баржу. Его работа была под водой – он вместе с мальчишками искал в заливе рапаны и отдирал их перочинным ножом. Рапаны – это большие ракушки с острыми углами, серые, чуть беловатые, с гладким апельсиновым цветом внутри. Нырять приходилось глубоко, больше шести метров. Но Веня не мог себе позволить отставать от других и скоро привык. Наберёт в лёгкие побольше воздуху, перевернётся, откроет глаза в воде и, медленно выпуская воздух и загребая руками упругую воду, идёт ко дну. Там, внизу, светло и тихо.
Самым трудным делом было оторвать присосавшийся к железу рапан. В воде он был скользким, острым и до крови царапал руки. Раны потом долго и приятно ныли в морской воде. С первой попытки оторвать рапан никому и никогда не удавалось.
И чем больше был рапан, тем он был красивее, тем сильнее шумело в нём эхо моря, если рапан приложить к уху. Такие рапаны и ценились больше. Они были для отдыхающих самыми ценными сувенирами, которые мальчишки поднимали со дна моря, в память о Крыме. И эти сувениры свободно соперничали со всеми другими. В этой конкуренции мальчишки всегда побеждали. Стоило кому-нибудь из них появиться на пляже, рапаны раскупали тут же.
Море дарило мальчишкам эти ракушки. Оно же давало им работу. Может быть, поэтому они всегда дёшево продавали рапаны.
Перед Веней открылось что-то такое, чего он не понимал раньше. Он начал чувствовать в своём сердце нежность и уважение и к морю, и к мальчишкам, и к самому себе.
Как-то в посёлке появился дядя Стёпа. Это был длинноногий мужчина в сером полотняном костюме и парусиновых сандалиях. Он предложил мальчишкам продавать рапаны ему. Человеком он оказался щедрым – его цена была в два раза больше против их собственной. Но Веня отказался первым. Ему показалось, что в его охоте за рапанами пропадёт что-то самое прекрасное или, быть может, свободное. Что именно, он не мог понять до конца.
Витьке Сомову, Вениному соседу (Сомовы занимали с бабушкой один дом на двоих), так не показалось. Он рассудил по-другому. Ведь у каждого человека есть своя голова на плечах. Он продал свои ракушки дяде Стёпе. Веня не мог простить ему такого предательства и объявил Витьке бойкот.
Вот уже прошло несколько лет, думал Веня. Но я всё равно не могу забыть Витькину измену. Я не злопамятный – этому не научила меня жизнь. Но если бы завтра я встретил повзрослевшего Сомова, мне не захотелось бы провести с ним вечер ни за чашкой кофе, ни за рюмкой водки. В этом я уверен.
Раньше Веня думал точно так же. Очевидно, так думал не только он, потому что через два дня дядя Стёпа уехал из Камыш-Буруна. Он увёз с собой только Витькины рапаны.
А через несколько дней Вене повезло больше других.
На старом, поржавевшем тяжёлом якоре, на котором держался красный буй, похожий на большой поплавок, он нашёл очень редкий рапан. Этот рапан был размером в три его кулака.
Веня много раз нырял под красный буй и сломал свой перочинный нож об этот гордый рапан. Но всё равно к вечеру он справился с этой красивой и редкой ракушкой.
Был тихий июльский вечер. Садилось солнце. Его круглый шар висел над синим морем. Вода была тёплая, мутная у берега, когда Веня выбрался из моря и устало опустился на песок.
Песок на камыш-бурунском пляже был особенный. Такого песка больше не было в СССР. Во всяком случае, Веня был уверен в этом, и его невозможно было переубедить. Песок был очень мелкий, светло-рыжий, с мелкими осколками слюды. Издалека казалось, что пляж щедро усыпан золотым песком. Наверное, поэтому его когда-то и назвали Золотым. Про песок ходила молва, что в нём были какие-то лечебные свойства. Никто толком не знал, правда это или враньё. Лично Веню всё это мало волновало.
Он считал себя уже почти взрослым. Он думал, что через месяц-другой его будут называть студентом. И совсем неважно, где он будет учиться.
Веня лежал на диком пляже и пересыпал с ладони на ладонь горячий песок. Ветер приносил к морю запах акаций. Веня смотрел на свой рапан. Ему было на что смотреть. Нет, такой рапан он не мог продать никому. Даже если бы вдруг дядя Стёпа вернулся обратно и предложил Вене за этот рапан три новых кожаных футбольных мяча, ему пришлось бы подумать. Подумать и отказать дяде Стёпе. Разве мог он продать такой рапан? Нет, никогда. Веня решил, что всю жизнь эта ракушка будет с ним.
– Ой! Где ты достал? – услышал Веня за своей спиной голос и обернулся.
Сзади него стояла Тереза. Она, видно, только что вышла из моря, и на её покатых плечах переливались капельки морской воды. Веня посмотрел на Терезу и почему-то подумал, что она красивее всех московских девчонок, с которыми он был знаком. У неё были крепкие, чуть худые ноги, тонкие руки и карие глаза. Нет, не карие, тёмно-карие, почти чёрные, цыганские. А волосы соломенные, выжженные солнцем, совсем белые.
Веня ничего не ответил Терезе. Она села рядом с ним, поджав под себя ноги, и взяла в руки рапан. Она сидела очень близко к нему, касаясь его согнутым локтем своей руки. У Вени появилось желание погладить её руку – такая нежная, гладкая и загорелая кожа была у неё. А какой у неё был загар? Никто не умел загорать так, как она. Наверное, солнце любило её больше других. Все женщины, которые отдыхали в Камыш-Буруне, долго смотрели вслед Терезе, когда она шла по улице в своём открытом синем сарафане. А на пляже мужчины не сводили с неё глаз. Им, верно, очень хотелось узнать секрет Терезиного загара, но она свято берегла его.
Веня отвернулся от Терезы, сощурился и смотрел на солнце. Солнечный шар опускался в море. Ему показалось, что солнце устало за день и солнцу тоже хочется искупаться.
– Где ты достал? – снова спросила Тереза. У неё был мягкий и певучий голос.
– В море, – ответил Веня и лениво кивнул на залив. – Разве не видишь?
Она широко улыбнулась. Веня не видел ничего смешного и спросил:
– Ты чего?
– Ты сам чем-то похож на море.
Вене стало как-то неловко, и он грубо сказал:
– Не ври.
– Нет, правда-правда, – быстро проговорила она и опять улыбнулась. Улыбка у неё была открытая и добрая.
Веня промолчал. Шар уже коснулся горизонта. Песок в его ладонях был ещё тёплый. Он сыпался из ладони в ладонь и блестел.
– Тебе нравится этот рапан? – спросил её Веня.
Он не мог молчать, потому что ни одна девчонка ещё не говорила ему, что он чем-то похож на море.
– Да, – задумчиво сказала она. – Если его повесить на небо, он будет похож на звезду.
– Возьми, – спокойно сказал Веня. – Бери, Тереза. Я достану ещё.
Ему было очень жаль расставаться с рапаном. Но Веня уже не мог не отдать его ей. Наверное, потому, что поспешил сказать ей об этом. Мальчишки всегда торопятся отдать девчонкам всё самое дорогое, что у них есть. Но это не так уж и плохо.
– А я не Тереза. Меня мальчишки в школе Терезой прозвали. Меня зовут Элька, – тихо ответила она Вене и, скрестив на своей груди загорелые тонкие руки, повернула голову к морю.
Солнечный шар уже скрылся за горизонтом. Но было ещё совсем тепло, и Вене не хотелось одеваться. Он давно согрелся. Приятно было лежать на горячем песке и смотреть на море. Теперь Веня мог смотреть на него часами. Он полюбил море.
– Пойдём, – сказал Веня.
Элька кивнула ему и тихо спросила:
– Тебе не жалко рапана?
– Нет, – соврал Веня. – Я найду ещё. В море их много, ты же знаешь.
Больше Веня не нашёл такого рапана. Может быть, ему не повезло. Он не знал. Отец привёз ему из Индии белоснежные ракушки. Они были с обычные балаклавские дыни, и было им триста тысяч лет. Но Веня всегда вспоминал тот рапан, который сам отодрал перочинным ножом от поржавевшего якоря в тихом посёлке у моря.
Где ты сейчас, Элька? Бережёшь ли наш крымский рапан? Ему, верно, тоже много лет, думал Веня.
Потом, через несколько дней, случился скандал. Веня не знал, как всё это случилось. Скорее всего, Элька похвасталась девчонкам его рапаном. При этом она могла сказать, что лучше Вени никто не плавает в посёлке. Девчонки заспорили – у каждой на этот счёт имелось личное мнение. И тогда Элька под строгим секретом рассказала им, что Веня плавал из Камыш-Буруна в Керчь.
Через два дня об этом знали все. Мальчишки потребовали от Вени подтверждения Элькиных слов. Веня не знал, зачем она солгала. Даже местные мальчишки не очень любили плавать далеко в открытом море. А плыть в город было сумасшедшей затеей. Уж лучше бы сразу надеть верёвку с мешком, полным гальки, на шею и утопиться.
И в школе, и дома Вене внушили, что самоубийство – удел слабых людей. Он искренне верил в это, но не мог подвести Эльку. Ему тоже пришлось солгать, что он плавал.
На следующий день мальчишки назначили день заплыва, потому что никто не поверил Калашникову. Витька Сомов старался больше всех. Ему, верно, очень хотелось утопить Веню или убедиться в его малодушии.
Мальчишки разбились на две группы. Одна отправляла Веню в заплыв, а другая должна была встречать его вечером в городском саду, который выходил к морю.
Когда Веня разделся и отдал Эльке свою одежду, она виновато попросила его:
– Веня, доплыви. А?
Он смущённо сказал:
– Хорошо. Ты не волнуйся.
А что он мог сказать ещё?
Его проводили с песней. Веня улыбался, но ему было не очень весело.
Он плыл и думал о том, что скоро поедет домой, поступит в институт, к нему приедет Элька, и она тоже станет студенткой. А потом она выйдет за него замуж, и Веня отучит её врать. Он всё время думал об одном и том же. Вода была нежной, бирюзовой и очень чистой.
Веня выплыл из залива, когда был полдень. Солнце уже высоко стояло над посёлком.
В открытом море вода была заметно холоднее. Ему часто попадались звёзды медуз. Он решил, что где-то в Турции прошёл большой шторм баллов на восемь, не меньше. Иногда он ложился на спину и смотрел в чистое июльское небо. Плыть было далеко, и Веня всё время думал.
Он думал о том, что будет. В семнадцать лет кажется смешным думать о том, что было. Неинтересно. Вене было очень удобно и хорошо думать – никто не мешал. Ему всегда нравилось молчать и думать, потому что жизнь точно такая же – в пути и размышлениях.
Вода темнела, становилась малахитовой. Потом рапановые звёзды вышли на небо, а город мигал ему огоньками где-то очень далеко. Ещё несколько часов нужно быть в пути.
Но сил у Вени больше не было. Руки сделались какими-то немыми и слабыми. Ноги постоянно тянуло вниз. Кружилась голова, и хотелось пить. Ему не было страшно. Ему было обидно, что он не доплывёт. Он пожалел, что не поплыл берегом, – так было дольше, но надёжнее. Веня часто отдыхал – лежал, бессильно раскинув руки на тёмной и густой, как масло, воде. Снова плыл. Потом ему попался катер. Он шёл навстречу Вене, играя в море своими ходовыми огнями на мачтах. Чтобы его не заметили, Веня несколько раз глубоко нырял, вот где ему пригодился опыт подводной охоты за рапанами. Обратиться к катеру за помощью ему даже не пришло в голову – ведь на берегу Веню ждала Элька. Как он плыл дальше, Веня помнил плохо.
Когда он выбрался на берег в городском саду и, с трудом переставляя ноги, добрался до парковой скамьи, была глубокая ночь. Он сидел раздетый, мокрый и дрожал. По его телу ползли мурашки. Вене казалось, что он продолжает плыть. Это было неприятное и странное ощущение.
Потом он увидел Эльку. Она подбежала к нему заплаканная и испуганная.
– Катер… катер давно послали… – растерянно сказала она ему.
– Зачем? – На лице Вени появилась слабая улыбка.
Она не ответила.
– Поцелуй меня, – попросил Веня.
Губы у Эльки были сухие и горячие. Это была награда. Все остальные поцелуи были не в счёт. Всё, что было когда-то, было больше не в счёт.
Венька совершил маленький подвиг. Он не знал об этом. Он не знал и того, что вышел он на берег из моря уже другим человеком – сыном моря, а не генеральским сынком.
А через неделю Веня уезжал домой. Перед отъездом у них с Элькой была долгая ночь у моря. Они сидели на пляже на холодных деревянных лежаках, и перед ними в темноте шумело море.
– Завтра? – спросила Элька.
– Завтра, – медленно ответил Веня. – Ну скажи, примут меня в институт?
– Примут.
– И ты тоже приедешь ко мне?
– Нет. Я поеду на стройку, куда-нибудь далеко в тайгу, – Что-то грустное, незнакомое и чужое для Вени было в её глазах. – Институт – это скучно. Я всегда успею.
Стояла ночь. Вместе с тишиной над морем плыл молодой месяц.
– А я бы могла тебя ждать там, – совсем тихо сказала Элька.
– Я тебе напишу. Хорошо, – ответил Веня. Ему было как-то неловко.
– Ты хочешь, чтобы я тебя ждала?
– Да… хочу, Элька.
– Нет… не так. – Голос Эльки стал совсем тихим. – Совсем… как мужа.
Она не смотрела Вене в глаза. Несмотря на темноту, он почувствовал, что она покраснела.
Веня промолчал. Ему не хотелось говорить. Элька была его первой девчонкой, и он боялся её потерять. Они сидели и слушали тишину долго, пока не пропали звёзды над морем.
– Ты, наверное, счастливый, Веня, – задумчиво сказала Элька. – Счастливый? Да?
– Не знаю, – покачал головой Веня и неуверенно добавил: – Если человек не знает, тогда, очевидно, он может сказать, что нет. Ведь о счастье всегда знают, даже о гладком счастье.
– А гладкое счастье – это несчастье, – твёрдо сказала Элька.
Расстались они по-чужому. Веня не знал, что теряет Эльку, не успев полюбить её. Он только чувствовал какую-то вину перед ней.
Вина проходит со временем, оставляя только шершавый след в памяти. Но и он исчезает. Жизнь удивительна, и чуден мир. Время всё идёт, и нельзя от него отставать. Каждый человек разными дорогами идёт к счастью. Счастье выпадает каждому.
Нашла ли ты своё счастье, Элька? – подумал Веня.
В первый же вечер, когда Веня вернулся домой из Крыма, он спросил своего отца:
– Ты счастлив, отец?
– Наверное, – пожал плечами Калашников-старший. – Каждый понимает счастье по-своему. Когда у тебя всё есть и тебе хорошо – это и есть счастье. Вот кончишь институт и считай, что счастье у тебя в кармане.
В эту ночь Веня вспоминал о прошлом. Было скучно и стыдно.
Ему приснилось море, и Веня почему-то волновался, когда утром открыл глаза. Он видел во сне море и худого мальчишку на берегу. Мальчишка гладил волны и о чём-то говорил. О чём, Веня не знал. Часто мальчишка молчал и смотрел куда-то вдаль. Там, вдалеке, ничего не было видно, только море, большое, красивое и страшное. Веня понял, что мальчишка мечтал.
Как хорошо ему было мечтать у моря. Дома он не мог мечтать ни о чём.
Веня понял это поздно. Единственным утешением была мысль, что он мог понять это гораздо позднее, когда корабль, на который он вступил бы лоцманом, отошёл от берега. А мог бы и вообще не понять. Так тоже случается в жизни.
Конец месяца оказался для Вени самым чёрным днём, памятным на всю жизнь, как шрам от ножа. В этот день состоялась серебряная свадьба его родителей.
Шумела музыка, звенела кубинская гитара, и съезжались гости.
– Видишь, сынок, того лысого мужчину? Это Жемчужный, – тихо шептал Калашников-старший, обнимая сына. – Поболтай с ним немного. Произведи впечатление, не стесняйся. Когда будет уходить, подай ему плащ. У него чудесная дочка и большие связи. Он и мне, и тебе очень нужен.
Страшно потерять любимого человека, сердце которого бьётся вместе с твоим сердцем, сны которого – твои сны. Но ещё страшнее – чудовищно! – иметь отца, не имея его.
Вене было больно сознавать это.
Как пощёчины, хлопали пробки из-под шампанского, люди в белых шёлковых сорочках были как будто на одно лицо. Им было очень весело.
Произвести впечатление, думал Веня, это можно. Это не трудно. Это для меня раз плюнуть. Меня ведь к этому и приучают с детства. И я, как слепой котёнок, пытался всё время производить впечатление.
В этот вечер кончилась беззаботная Венькина юность. Она кончилась как-то сразу, внезапно, неожиданно, как сон. Бывает, проснёшься глубокой ночью и чувствуешь неприятный осадок от кошмаров, которые преследовали тебя во сне. И тогда хочется поскорее встать и сменить простыню.
Всё, что окружало Веню, тяготило его, раздражало и злило. Так рождается ненависть.
Генеральский сынок произведёт впечатление, думал Веня. В этом можно не сомневаться. Я устрою прощальный концерт. Это мне по плечу. Роскошный будет концерт, чёрт возьми.
Веня притащил из подъезда два огнетушителя. Он мало соображал, у него не было времени, чтобы пошевелить мозгами. Он торопился, торопился разогнать публику, омывающую серебро, скопленное за двадцать пять лет его родителями. Больше всех досталось невинному Жемчужному, и его костюм, вне всякого сомнения, не приняли ни в одной химчистке. И связи, верно, не помогли.
Первым огнетушителем Веня отметил прожитую проклятую жизнь, в которой начинал разбираться, вторым дал аванс на будущую.
За подобные выходки людей отдают под суд. Веня не добивался этого и в то же время жаждал возмездия. Но кто мог понять его?
Все разбежались по машинам с весёлым смехом, с тупыми глупыми шутками и сошлись во мнении, что сын весь в отца, немножко зло, но невинно пошутил. Разве знали они, что Веня тушил собственный пожар?
Утром с отцом произошёл разговор. Никакого скандала не было. Просто поговорили за жизнь-жестянку. Собственно, говорил отец, а Веня помалкивал.
Каждый живёт для себя, мой дорогой, говорил отец, и плевать тебе на всех с высокой колокольни. Друзья – ненадёжные люди. Сначала они нужны тебе, потом ты нужен им. Словом, как у обезьян: одна забралась на вершину дерева и всем остальным руку и хвост протянула. Но бананы есть – рты врозь. Невеста есть на примете. Осталось лишь познакомиться.
И всё в таком же духе – карьера и деньги. И самый прямой верный и короткий путь на вершину бананового дерева. Всё очень просто и очень серьёзно. Взаимоотношения людей построены на чёткой и ясной основе. Если ты хочешь, чтобы у тебя были друзья, надо раскошеливаться. Не жалей денег. Тогда они будут всегда рады тебе. Будут ценить и уважать тебя. Им будет приятно снова увидеться с тобой, провести с тобой вечер и помочь тебе. Это любовь искренняя и самая честная, ибо у неё разумная основа – финансовая. В конце концов, надо уметь жить. Или ты судьбу за глотку, или она тебя. Лучше, конечно, если ты её.
