Текст книги "Свадебные колокола"
Автор книги: Валентин Селиванов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)
ПОРТФЕЛЬ ИСАЧЕНКО
Больница юного посёлка Роз (такое название после длительных споров придумали химики своему будущему городу, и в этом споре принимала участие Валентина, и она отдала свой голос за розы) находилась рядом с вечерней школой.
Больница занимала весь второй этаж, а поликлиника первый.
Попытка дозвониться в город ни к чему не привела и оказалась напрасной и тщетной – нужно было звонить ночью, но Веня не расстроился.
Поликлиника и больница представляли собой уникальное явление – здесь люди в белых халатах, их было пятеро чудаков, и они все приехали с дипломами врачей из Ленинграда, но не только резали и пичкали таблетками своих пациентов. Все палаты, в которых было по шесть пустых коек, потому что никто не хотел болеть, все коридоры и кабинеты, за исключением операционной, совсем белой, как зимний бородатый Байкал, напоминали собой Эрмитаж под микроскопом.
Это был аквариум искусства.
Пять чудаков в белых халатах собрали в своём медицинском центре цветные репродукции всех художников мира, заявивших о своём существовании. Часть этих репродукций была куплена в командировках, часть прислана друзьями по почте, некоторые редкие репродукции были подарены посёлку Роз от музеев и Союза художников.
Все репродукции, как правило, были небольшие и аккуратно развешаны, застеклены.
Господи! Это был настоящий храм влюблённых в искусство людей, чудаков в белых халатах. Этот храм порой служил курсом лечения для больных. Говорили, что многим помогали такие процедуры.
Веня увидел на стенах живопись Италии, Испании и Англии, гравюры Франческо Гойи, офорты из его серии «Капричос», картины Эль-Греко, Веласкеса, работы нидерландских художников и нидерландское художественное стекло; рисунки пером Питера Брейгеля Старшего, искусство Швеции и Дании восемнадцатого века, портреты Александра Рослина; Рубенс, Ван Дейк, натюрморты Яна Фейта; голландские мастера – Ян Равенстейн, Ян Гойен, Ян Порселис, Ян Стен и Ян де Брай, гигант Рембрандт.
Веня забыл обо всём на свете, стоя перед Полем Сезанном, Полем Гогеном, Пабло Пикассо и русскими передвижниками; около Врубеля он думал о Блоке, у пейзажей Александра Иванова – о тайге, ставшей для него родным домом.
Неплохое, чёрт возьми, думал Веня, совсем неплохое чудачество.
Он не играл в просвещённого интеллигента, не притворялся – не всё нравилось, не всё было ясно, понятно, что-то подсказывало сердце, кое-что собственная голова.
Всё понять и всё принять никогда не возможно. Так уж устроен человек. Но что может быть отрадней, когда непонятное вчера становится ясным и простым сегодня? Из этих маленьких радостей и состоит познание мира.
Галка, голубоглазая медсестра, кудрявая и хорошенькая, как ветка сирени, проводила Веню к единственному больному.
Румяный, как будто щёки его были натёрты гримом, глазастый мужчина очень мало был похож на больного. Но он лежал с температурой под сорок, и Галка строго наказала Вене долго не задерживаться у него.
Исаченко, так звали больного, позапрошлой ночью перепутал брод через Волчью речку, утопил машину, сам еле выбрался из столь невесёлого приключения и получил воспаление лёгких. Он лежал в постели такой большой, неуклюжий, с огромными глазами, как у кефали, вытащенной из морской воды, и проклинал всё на свете.
Утопите новую служебную машину и подхватите двухстороннее воспаление лёгких, тогда вы легко поймёте состояние его духа и тела.
Исаченко, оказалось, знал всех в посёлке, в городе, был знаком с Гуревичем, но его не знал никто. Он работал геологом и напоминал Вене человека, который не имеет ста рублей, а имеет сто друзей и тысячу рублей.
Когда Исаченко узнал, что Веня едет в город, он обрадовался и сказал:
Заедешь по дороге, передашь тут от меня кое-что. Не надо никаких телеграмм. К лешему все телеграммы! – Он махнул рукой, тяжёлой и волосатой. – Вечером ты сядешь на пароход и к утру будешь на месте. Тебя встретят.
– Нет, я не могу, – ответил Веня. – У меня машина. Её в карман не положишь, и времени у меня нет такой крюк делать. Я тороплюсь.
– Тебе всё равно по пути, – сердито сказал Исаченко. – Брось ломаться. На машине ты всё равно до города не доберёшься все дороги размыло. – И он снова принялся проклинать свою утонувшую машину и Волчью речку и называть себя законченным и круглым идиотом.
Потом Исаченко достал из-под кровати коричневый с пятнами от влаги портфель и положил на него обе руки.
– Я опоздать могу, – начал снова отказываться Веня. – Меня тогда живо к стенке приставят.
– Что тебе нужно в городе? – спросил Исаченко. – У меня там до чёрта знакомых, провернут всё, что нужно, в два счёта.
– Ничего мне не нужно.
Мужчина вздохнул и поправил подушку.
– Зачем тогда едешь?
– В горком партии.
– Принимают, что ли?
Веня кивнул головой.
Исаченко внимательно посмотрел на Веню и тоже кивнул головой.
– Не знал, – сказал он. – Извини.
Разговор был окончен.
Веня, придерживая полы белого халата, который дала ему кудрявая медсестра, посмотрел на кожаный портфель. Его всё-таки разбирало любопытство.
А как же? Человек чуть было не отправился на курорт, с которого не возвращаются, думал Веня, а портфель не бросил. Свою машину я могу оставить здесь. Сёмка посмотрит. В таком посёлке можно оставить машину, да и не только машину.
Он поднялся и спросил:
– Что у вас там?
Исаченко похлопал по портфелю и устало отозвался:
– Золото.
На востоке уже давно не удивляются ни смерти, ни золоту, ни алмазам, ни крупнейшим комбинатам. Это сибирские будни. По мнению некоторых оптимистов, промышленный пульс времени и центр комсомольской жизни совсем скоро переместится в Сибирь. Чему же тогда удивляться?
– Много? – спросил Веня.
– Почти пуд. Хочешь, посмотри, – сказал Исаченко. Он протянул Вене портфель. – Я поставлю новые пломбы.
В портфеле в чёрных мешочках находились золотые монеты самой разнообразной чеканки. Их было больше, чем шишек на кедре, и они были разложены по странам. В этой коллекции были собраны деньги всего мира с изображением всех королей и королев за последние сто лет. Вене они показались похожими на одно лицо.
Каких только монет не было в коричневом портфеле Исаченко! Французские, итальянские, английские, португальские, испанские с изображением императора Альфонса Двенадцатого достоинством по двадцать пять песет, гинеи и луидоры, доллары и злотые, дублоны и цехины, муадоры и двойные гинеи, кроны и русские золотые десятирублёвики с изображением Николая Второго; странные восточные монеты, на которых красовались человеческие кости и высохшая трава, в них особенно трудно было разобраться; монеты были круглые, треугольные с дырками, квадратные. Чего только не придумали люди, имея в руках жёлтый металл!
Веню золото мало трогало, у него было много других забот, но ему всё-таки хотелось узнать, как эти монеты попали в руки Исаченко.
– Откуда они? – спросил он.
– Лесорубы под Чалым снесли старую заимку и начали рубить новую. Под стеной нашли два бидона с этими монетами, а наша партия была совсем рядом. – И Исаченко снова начал ругать Волчью речку, и непогоду, и утопленную машину и величал себя самым последним кретином.
Какой-нибудь жмот и балбес с полсотни лет назад, подумал Веня, спрятал там эти бидоны и больше их не увидел. А мальчишки вот нашли.
Когда Веня насмотрелся на монеты и засыпал их обратно в мешочки, Исаченко поставил новые пломбы размером с копейку и сказал:
– А теперь вот везу я это золото туда, куда нужно. Там разберутся, что делать с этими монетами.
– А сколько их? – спросил Веня.
– Две тысячи и одна штука.
– Я отвезу, – решительно сказал Веня и взял в руки вместительный коричневый портфель. – По реке мне гораздо короче.
– Я позвоню Бельчуку. Он тебя встретит, – устало ответил Исаченко на прощанье.
– А не боитесь? – тихо спросил Веня.
– А чего мне бояться? – с закрытыми глазами отозвался Исаченко и слабым голосом повторил: – Чего?
Веня посмотрел на его бледные руки и заметил на них синие ручейки вен. Он тихо сказал:
– Поправляйтесь.
– Постараюсь.
Калашников вышел из палаты, прошёл по коридору второго этажа, увешанного цветными репродукциями, простился с кудрявой медсестрой Галкой, похожей на ветку сирени, отдал ей белый халат и открыл дверь на улицу.
Он шёл по центральной улице Влюблённых (в посёлке было только две улицы и шесть переулков) и думал, что этот посёлок чем-то напоминает радугу. Здесь живут люди, у которых по две руки и даже одна голова, а они придумали праздник Первого асфальта. Каждый год они будут отмечать этот праздник и дарить друг другу подарки. И эти чудаки в белых халатах. И почта. И розы, которые когда-нибудь зацветут на первой асфальтированной улице. Могут ли расти розы в Сибири? Конечно, могут.
Три года – не такой уж большой срок для юношеского возмужания. Но за три года Веня тщательно приглядывался к людям, следил и чувствовал, как едва заметно меняются события и люди. Время упорно откладывало отпечаток на каждом из них, и Веня замечал в людях тонкие перемены и понимал, что по-иному они ведут себя в разное время. Всё это он пережил вместе с ними и закономерность времени не была для него пустой фразой.
Когда Веня вернулся на почту, Валентина передавала по телетайпу телеграммы. Он поставил тяжёлый кожаный портфель на стол и пристально смотрел на профиль девушки.
– У меня в этом месяце будет перевыполнение плана, – сказала Валентина.
– Значит, получишь премию, – ответил Веня. – Ты тогда купи кубинского рома и выпей чарку за моё здоровье.
Валентина улыбнулась и ничего не ответила.
Веня сосчитал деньги за марки, телеграммы и переводы и положил их перед Валентиной.
– Положи туда, – девушка кивнула на соседний стол.
Калашников положил деньги в железную коробку из-под монпансье и усмехнулся. Ему было непонятно, то ли деньги лежали в коробке, то ли коробка лежала в деньгах.
– Что тебе привезти из города? – спросил Веня и повернулся к Вале.
– Ты сходи в театр, а билеты привези мне на память. И программу купи обязательно.
Калашников кивнул головой, помолчал и спросил:
– Ты знаешь русский обычай, когда люди прощаются?
– Знаю, – кивнула Валя. Она покраснела к опустила голову.
Веня молчал. Он понял, что у него не хватит смелости поцеловать девушку, что он пускает пыль самому себе в глаза и ему совсем не хочется уезжать.
Веня смотрел на ключ и на вазу.
Надо что-то сказать, думал он, пошутить, вспомнить какую-нибудь весёлую историю. Ну, например, как зимой волки сожрали у меня сардельки, вывешенные за окно.
Но он не сказал ничего. Он осторожно спрятал в стол свою записную книжку и вздохнул.
Они простились, пожав друг другу руки, с улыбками, как прощаются старые добрые друзья, с твёрдой надеждой скоро увидеться.
– На пароходе я, – сказал Веня с порога.
– Счастливого пути, – ответила Валентина.
Когда Веня подошёл к складу, у которого стояла его машина, он увидел на подножке «ЗИЛа» курившего Сёмку.
– Я в город звонил. Не дозвонился, – пожаловался ему Веня, останавливаясь перёд ним с портфелем в руках.
– Что это у тебя? – Сёмка кивнул на портфель.
– Золото.
– Ты всё шутишь. Я вот новые рукавички получил.
Веня молча достал из-под сиденья серый рюкзак, с которым ходил на охоту и по грибы. В рюкзаке лежал фотоаппарат, вручённый ему Гуревичем, чёрный костюм, плащ с капюшоном, карманы которого были набиты фисташками, и засунул в рюкзак вместительный кожаный портфель.
– Ты через Таёжный поедешь? – неожиданно спросил Сёмка.
– Нет. Машину я тебе оставлю. Присмотри тут за ней. Двину на пароходе, а то, глядишь, застряну где-нибудь, как ты, и буду сидеть.
Сёмка грустно вздохнул.
– А что? – спросил Веня.
– Да так, – замялся Сёмка. Врать ему не хотелось, а правду сказать он не мог. – Нужно на пару часиков к старухе одной завернуть, – со слабой надеждой в голосе ответил Сёмка, снимая с рук новые рукавички. – Ей шестьдесят стукнет. Сын её у нас работает.
– Если смогу, заеду. Давай адрес.
– Во вторник нужно, – вздохнул Сёмка и протянул лист бумаги с адресом.
Калашников спрятал его в задний карман брюк и тихо сказал:
– А я, Сёмка, влюбился.
– Ну? – не поверил он Вене.
– Да.
– Когда?
– Сегодня.
– Где?
– На почте.
Сёмка вздохнул, помолчал и негромко сказал:
– Безнадёжное это дело у тебя. У неё парень есть, Руслан. Старший прораб на стройплощадке. Отличный парень, а не какая-нибудь обезьяна в сметане.
– Бывай, старик, – Веня протянул Сёмке руку. – Не уезжай ты отсюда. Лучше Фисенко гоните в шею.
Сёмка не ответил. Он взял в руки Венин рюкзак, втиснул в него пакет с провизией и помог надеть его на плечи Калашникова. Потом достал из кабины трубу и захлопнул дверцу машины. Он надел трубу на плечо и сказал:
– Ты не забудь про старуху. И нам когда-нибудь будет по шестьдесят.
Веня усмехнулся:
– Бери выше, по сто шестьдесят. Я родился в пятницу – девятого мая. Вот как услышим салют по радио, это, значит, мой день рождения отмечают. Можешь присоединиться.
– Пятница… – задумчиво сказал Сёмка. – Пятница – это хороший день. В пятницу родился Вашингтон. Тебе повезло, Венька. А я в понедельник известил мир о своём появлении. Паршивый день – понедельник, и не везёт мне поэтому.
– Чепуха! В понедельник двенадцатого октября тысяча четыреста девяносто второго года Христофор Колумб открыл Америку.
Веня солгал. Он отлично знал, что это произошло в пятницу. Но бывают такие минуты, когда не можешь удержаться, чтобы не соврать. Ложь-то бывает разная. В народе говорят, что за одну ложь бьют, а за другую хвалят.
– И вообще, Сёмка, всё это ерунда! Мой на ночь ноги, успокаивает нервы.
Но Колумб глубоко запал Сёмке в душу, у него разгорелись глаза и заметно поднялось настроение. Семён ласково посмотрел на Веню, словно тот принёс ему ордер на отдельную квартиру, немного подумал и стащил с головы широкую кепку дубль мастеров футбола.
– Махнёмся?
– Не против.
Веня снял с руки «Вымпел», за который филин не пожалел пятьдесят целковых, и протянул часы Сёмке.
Обмен устроил каждого из них, и каждый остался доволен.
– Идём, я провожу тебя на причал, – Сёмка подправил трубу на плече и зашагал вперёд.
Спешить им было некуда – пароход отходил через час. Они медленно шли по посёлку Роз, и Сёмка здоровался с каждым, кто попадался ему на пути. Его, видно, хорошо знали в посёлке.
Когда они вышли на причал, Веня увидел Валентину. У него заколотилось сердце, он покраснел и посмотрел на Сёмку.
Семён неловко улыбнулся и отошёл в сторону.
Веня подошёл ближе к девушке и сказал:
– Не ожидал увидеть тебя. Когда не ждёшь, вечно получаешь сюрпризы.
– Я тебя ждала, – ответила Валя. – Ты оставил у меня записную книжку.
Девушка протянула ему красную книжку с алфавитом и вкладышем, в котором был календарь на два года, адреса и телефоны внешнеторговых организаций, перевод английских и американских мер длины в метрические, из которых следовало, что в одном метре почти тридцать дюймов.
Откуда она могла знать, что Веня нарочно оставил в столе эту книжку? Оставил, чтобы самому вернуться за ней на обратном пути. Теперь у него не будет никакого предлога.
Вене снова захотелось поцеловать её крепким и долгим поцелуем, таким долгим, когда не хватает дыхания и осторожно приходится дышать через нос, а руки положить на её густые блестящие волосы и смотреть на её веснушки и дрожащие ресницы, сомкнутые при поцелуе.
– А где твоя машина? – спросила Валя. – Ты же на машине приехал?
– Я вернусь за машиной. И увезу тебя на ней.
– А если я не поеду? – спросила Валентина. В её голосе не было вопроса, а что-то совсем другое, мягкое и робкое, что Веня не мог объяснить.
– Тогда я прилечу сюда на самолёте. На большой серебряной птице. Ты разожжёшь костёр для посадки?
– А если нет?
– Тогда я поеду на Кавказ и наберусь там опыта. Вернусь и по всем правилам украду тебя среди белого дня.
Девушка улыбнулась и сказала:
– Ты как снежная вьюга, подхваченная ветром. Только ветер не холодный, а тёплый.
Она сразу заторопилась и улыбнулась Вене на прощанье. Он долго смотрел ей вслед.
Как бы её тут без меня не украли, подумал Веня. Несправедливо получится. Ищешь, чёрт возьми, ждёшь, кого бы увезти на своей машине. А когда находишь, то узнаёшь, что какой-то Руслан давно уже собирается её украсть.
– Сёмка! – позвал Веня товарища.
– Ну.
– Что же мне делать?
Сёмка пожал плечами и снял со своего плеча трубу.
– Не знаю, – хмуро сказал он. – Все считают Руслана её женихом. Около её почты много ребят крутилось, Руслан их всех разогнал. Я же тебе говорил, что у нас мало девчонок и на каждую сногсшибательный конкурс.
Веня ничего не ответил. А что он мог ответить?
Угасал день. На западе из-под гряды туч выглянуло солнце и смотрело на маленький посёлок, словно мальчишка из-под руки. А на другой половине неба уже пробивался молодой тонкий месяц.
НОЧНОЙ ПАССАЖИР
Деревянные плицы старенького маленького пароходика лениво, привычно и устало шлёпали по холодной воде. Были последние дни навигации. Старенькая «Пальма» шла по реке.
Над пароходиком вспыхнули сигнальные огни. Их свет отражался в воде, как в зеркале, густо залитом чернилами, и мелко дрожал.
Пришла ночь. Веня стоял на корме «Пальмы» и задумчиво смотрел за борт.
Бледный свет сигнальных огней мягко качался на тёмной тяжёлой осенней воде, и Вене казалось, что какие-то неясные странные тени, догоняя и наступая друг на друга, бегали по воде, словно эти неведомые тени, взявшись за руки, водили хоровод. В мачтах свистел ветер, словно кто-то дул в пустую бутылку.
Время от времени Веня клевал носом. И тогда ему чудился разъярённый Фисенко с аккордеоном в руках, который играл «Липси» на танцах, горбоносый Филин мирно играл в шашки с Сёмкой на первой асфальтированной улице в посёлке Роз, Аня-радистка судила футбольную встречу, а на Валиной почте курил кубинские сигары старший прораб Руслан.
Откуда-то из отсека послышался перезвон гитары, и Веня открыл глаза. До него долетели тихие слова песни:
На небесном синем блюде
Жёлтых туч медовый дым.
Грезит ночь. Уснули люди.
Только я тоской томим.
За бортом шумит, как цапля.
Горько хлюпает вода.
А из туч глядит, как капля,
Одинокая звезда.
Я хотел бы в мутном дыме
Той звездой поджечь леса
И исчезнуть вместе с ними,
Как зарница в небеса.
Кому-то тоже не спится, подумал Веня. Но я же везу золото. Смешно. И никто об этом не знает. А скажешь, не поверят.
Пароходик всё так же лениво шлёпал деревянными плицами вниз по реке. За бортом шелестела вода. В глубине старенькой «Пальмы» с надрывом сипели клапаны паровой машины.
Веня смотрел на тёмную воду и улыбался. Тени на воде плавно качались, и вместе с ними мерно раскачивались звёзды и тонкий красивый месяц. И Веньке вдруг захотелось раздеться, побежать босиком на ют и, звонко крикнув так, чтобы протяжное эхо полетело над рекой, прыгнуть в прохладную воду ночной реки и крепко вцепиться обеими руками в месяц.
Для чего существуют ночи, такие длинные и такие тихие? Можно услышать массу разноречивых, самых удивительных и непонятных ответов: для любви, для отдыха, для сновидений, для грёз и бессонницы, недоделанной работы и раздумий о человечестве, для обновления красоты, для доказательства своего ничтожества и своей силы, для познания неведомого и безграничного. Нет, люди пока не знают, для чего существует ночь.
А над тайгой, уснувшей на берегах сибирской реки, стояла молчаливая осенняя ночь.
Вене было немного холодно и страшно. Страшно – это не то слово, и всё-таки страшно. Такое ощущение у него было несколько раз…
Он приехал в Тайшет, когда сорок первая колонна начинала тянуть ЛЭП-500 до Братска. Гуревич взял его учеником верхолаза-высотника.
– Только помни, – сказал Гуревич Калашникову, – у нас ударная стройка, и мне лодыри не нужны.
– А лодыри никому не нужны, – ответил Веня.
А через два дня он поднялся вместе с Сашей Ротиным на провод. Первый раз в жизни.
Ротин ловко прошёл по проводу, присел около Вени и усмехнулся:
– Зырь сюда, черепаха, как ставятся распорки. – Сашины быстрые руки несколько раз показали, что нужно делать. – Понял?
– Понял, как китайскую грамоту, – невесело отозвался Веня.
– Остальное, черепаха, постигай собственной головой. Для этого она и сидит у тебя на плечах.
– Теперь понял, – ответил Веня. Он оставался один.
На первой распорке Веня возился битый час, и Саша Ротин увёл свою бригаду далеко за первый пролёт. Ребята работали крепко.
Веня старался поменьше шевелиться и не смотреть на землю. Ничего страшного там, на земле, не было, просто какое-то внутреннее чутьё подсказывало ему, что смотреть туда лучше не стоит. Но когда Веня всё-таки посмотрел вниз, он потерял равновесие и свалился с провода вниз головой. У него ещё не было сил и умения забраться обратно на провод.
И сколько Веня ни пытался подтянуться, у него ничего не получалось. Он весь вспотел от напряжения, но так и остался висеть в перевёрнутом мире с бешено колотящимся сердцем.
Было красиво и страшно. Очень страшно – его раскачивал ветер в разные стороны на монтажном поясе, и Вене всё чудилось, что он вот-вот должен свалиться с высоты на землю. А высота как-никак тридцать метров. И тогда Веня закрыл глаза.
А когда он открыл их, прямо под собой он увидел маляршу Тоську Котлярову в испачканном суриком комбинезоне, с ведром в руках.
– Страшно? – спросила она его.
Веня молчал.
– Страшно, пижон? – повторила Тоська.
– Нет, – хрипло ответил Веня. – Красиво, как в арабских сказках. Мир перевёрнут.
– Ну? – не поверила Тоська.
– Точно. Могу даже назначить свидание. Я сегодня собираюсь выйти в тайгу. Составляй компанию. Может, вместе украдём луну.
– Пижон и поплавок! – крикнула с земли Тоська. – Ты умрёшь сейчас от страха. Я по твоим глазам вижу.
Она, конечно, издевалась над ним. Венька промолчал, потому что не любил скандалить, да и упорства у него было не меньше, чем у Яна Гуса. Ему не было стыдно. Ему было страшно – в этом Тоська была права.
– Эй, поплавок! – снова крикнула Тоська. – Если ты купишь мне два килограмма винограда, я сниму тебя с этой вешалки. По рукам?
Вене надоело болтаться над землёй так позорно и чувствовать, как неприятно покалывает у него под ложечкой, и он хрипло крикнул:
– Куплю четыре килограмма.
– Нет, не пойдёт. Я не беру взяток, – засмеялась Тоська. – Ты хочешь лишить меня удовольствия. А я не люблю молчать.
– Можешь болтать сколько угодно, – со злостью ответил Веня. – Я ещё новичок. Я куплю тебе два кило за моральную поддержку и два – за помощь при вынужденной посадке.
– Это меня устраивает, – согласилась Тоська.
Но эта история с Тоськой и первым страхом была так давно, что Веня теперь вспоминал её с улыбкой. И в колонне давно забыли об этом, а Тоська, потерявшая свою любовь, не разглядевшая её, вышла замуж за первого встречного, кто предложил ей руку, сердце и хороший кошелёк, и уехала учиться в Ужгород и рожать мужу детей. Ей очень хотелось стать учительницей в начальных классах. Она очень любила детей и всегда издевалась над взрослыми.
Второй раз Веня на своих костях убедился, что страх – это не арабские сказки и каким он может быть липким и кислым до тошноты, как душок байкальского омуля.
В деревне Листвень (в его память на всю жизнь врезалось это название) Веня весь вечер танцевал с девчонкой. Девчонка как девчонка, ничего особенного. На ней был тонкий китайский свитер и чёрные гладкие туфли. Теперь Веня не помнил её имени, вспоминались только ярко накрашенные губы и тонкая гибкая талия. На руке у девчонки было обручальное кольцо. После танцев он проводил девчонку домой и, как обычно, поцеловал. Она ему ответила таким же малообещающим поцелуем.
А когда Веня возвращался в колонну, насвистывая весёлый мотив кубинской песни «Продавец орехов», четверо парней поговорили с ним по душам. «У нас не принято щупать чужих жён», – сказал в темноте чей-то голос. Веня не стал объясняться и выяснять, кто это сказал, он просто пообещал, что примет эти слова к сведению.
И тогда широкий и крепкий, как кувалда, кулак свалил его на землю. Они лупили его от души, на совесть. Молотили могучими кулаками, как цепами пшеницу, и, лёжа на сухой траве под тяжёлыми мужскими кулаками, ощущая вкус густой тёплой крови, запах пота и дыма – где-то рядом жгли костёр, – Веня вдруг испугался, что его прибьют до смерти. Веньке было и страшно, и больно, и противно, но он терпел, зная, что кричать не нужно и бесполезно. Потом он потерял сознание.
Позже он рассчитался с каждым из них по совести, но мерзость гадкого страха врезалась в память навсегда, и, во всяком случае, к чужим жёнам его больше не тянуло.
Веня стоял на корме «Пальмы» и слушал тишину.
Давно уже погасли сигнальные огни на мачтах и пропали звёзды на небосклоне. Только одна, далёкая, белая, ещё слабо дрожала на краю небосклона. Это была утренняя звезда Венера, предвестница солнца.
Небо расчистилось за ночь. Оно было безмятежно спокойно, будто застыло и приготовилось к завтраку, из тёмно-синего, стало бледно-голубым, почти белым. Странной казалась эта белизна и солнце, встающее на востоке, разрезанный пополам арбуз, и от этого прозрачного бесконечного неба, светлого и сочного, чуть забрызганного арбузным соком, вода в реке представлялась совсем чёрной.
День обещал быть хорошим.
«Пальма» повернула к берегу. Там виднелся причал.
Веня надел на плечо трубу, взял рюкзак и посмотрел на отверстия в фальшборте, которые служат для проводки снастей и для стока воды с палубы и которые зовутся шпигатами, – удивительный это народ, моряки, – и пошёл к трапу.
Странное дело, думал Веня. Прошла ночь, и ничего не случилось особенного. А мне почему-то грустно расставаться с «Пальмой».
Старенький пароходик швартовался к причалу.
Веня вдруг вспомнил о радуге. Просто так, вспомнил, и всё. А когда вспомнил, улыбнулся.
Ведь «Пальма» совсем старенькая, она давно вышла из моды земной цивилизации, доживает последние дни и, верно, служит последнюю навигацию. Весной вместо неё выйдет в рейс новый пароход, может быть, даже на подводных крыльях, и этот новый пароходик могут назвать «Радугой». А «Пальму» спишут. Её проводят на пенсию без шума и всякой музыки, моряки не любят сентиментальничать, они народ серьёзный. Её увезут куда-нибудь на речное кладбище или совсем сломают. Разрежут автогеном, и амба. Не вспомнит тогда больше «Пальма» о мешках с ливнями, о грустных ночах под молодым месяцем, не засвистит над её красной трубой раздольный прощальный гудок.
Но если всё-таки её не сломают, думал Веня, забудут или пожалеют, хорошо бы тогда вернуться к ней снова в летний отпуск и с её палубы, борт которой уже никогда больше не коснётся причала, половить тайменей. Мы придём вместе с Валей, и нам будет хорошо вдвоём. Мы поймаем с ней самую большеголовую рыбину с красными крапинками вдоль спины и сделаем из неё отличную похлёбку. Это будет наш свадебный ужин. А над рекой будут летать и кричать дикие лебеди, гордые и красивые птицы, и их крик, как звон колоколов, будет висеть в прозрачном чистом воздухе. Это будут их свадебные колокола. Самые звонкие в СССР.
Свадебные колокола. Они постоянно звенят, переливаясь, в юности, они зовут к себе, чтобы отдать в руки молодости счастье любви, без которой немыслима юность. И чем добрее сердце человека, чем шире распахнута его душа для всего мира, в котором у него до всего есть дело, тем сильнее звонят эти далёкие колокола. И тогда нужно забросить всё, собраться в дорогу и торопиться на этот нежный, зовущий к себе звон. Он не обманет.
Веня сошёл с трапа, улыбнулся и, оглянувшись назад, помахал свободной рукой в воздухе. Он прощался с «Пальмой». И старенький пароходик протяжно и резко загудел. Он тоже прощался со своим странным ночным пассажиром.
