Текст книги "Туунугур (СИ)"

Автор книги: Вадим Волобуев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

– Я вот говорю Кирееву, – жаловалась она, – "Ваша студентка не знает утилитаризации. Как так можно?". А он мне знаете, что ответил? "В философии есть утилитаризм, а нет никакой утилитаризации". Вареникин ещё и в интернет залез, нашёл там какие-то ссылки про утилитаризацию военной формы. Представляете? Но это же ничего не меняет. Утилитаризм, утилитаризация – какая разница? Вместо сути придираются к мелочам.

Слепцов вежливо кивал и, полузакрыв глаза, блаженствовал. Вареникин и Голубев охмуряли кафедральных дам, те смеялись, брызгали в них водой. Белая растирала себе плечи, задумчиво поглядывая в сторону леса. Киреев глотал минералку, подставив рот под нависшую над бассейном трубу.

Водитель принёс купальщикам шашлык, и все принялись жевать, чувствуя себя миллионерами в джакузи. Потом примчался какой-то местный цербер и разрушил идиллию, запретив жрать в бассейне. Пришлось бежать в сушилку, пока мясо не успело остыть. Румяные, распаренные люди смеялись, на какое-то время забыв о своём статусе. Особенно преобразился Слепцов, начавший вдруг пить с Голубевым на брудершафт. Вареникин Мефистофелем кружился рядом с ними, держа в одной руке початую бутылку, а в другой – пластиковую тарелку с шашлыком. Даже Салтыкова, задумчиво поглощая сочные куски, разродилась признанием, что здесь, пожалуй, бушуют энергии не хуже, чем в дацане хамбо-ламы Итигелова.

Когда поехали обратно, Белая, поглядывая на Киреева, вдруг затянула вместе с товарками песню "Чем же я не такая?", но тот не упустил случая поглумиться, и включился в жалостный девичий хор. Когда дошли до строчки "если с любушкой на постелюшке", Киреев напрягся изо всех сил, и негодующее женское "накажи его, боже" было перекрыто его торжественным "помоги ему тоже", после чего дамское общество показало ему несколько кулаков, а киреевские акции серьезно упали.

Голубев уговорил приезжую звезду продолжить общение в музее. Было уже темно, когда они добрались до института, где долго прощались с женской частью делегации и жали руку водителю.

По дороге в музей Киреев зачем-то рассказал Слепцову историю о Джибраеве, которого однажды по дороге на экзамен полиция загребла в "обезьянник", приняв за пьяного.

– Прямо на дороге и забрали. А в отделении ещё и евреем обозвали, когда прочитали в паспорте имя и отчество. Фрейдун Юханович обещал им страшные кары и обложил на четырёх языках, включая древнеассирийский. Потом звонил брату – главврачу больницы. В полиции вообще обалдели.

Вареникин вдруг спохватился.

– А который нынче час? Кровавый режим запретил торговать спиртным после восьми.

Голубев смерил его презрительным взглядом.

– Преподаватели! Никакого понимания жизни.

– А, так у вас припасено, – стушевался политолог. – Так бы и сказали.

Музей находился в правом крыле ДК "Геолог". Голубев открыл ключом деревянную дверь с облупленной белой краской, прошёл по тёмному коридору мимо дремлющей в застеклённой кабинке вахтёрши. Из кабинки, мигая, изливался свет от включенного телевизора.

– Коллеги, – вполголоса сказал Голубев. – Проводите Георгия Николаевича в зал. Я сейчас.

Киреев наощупь стал подниматься по деревянной лестнице. За его спиной Вареникин тихо говорил гостю:

– Тут невысоко, Георгий Николаевич. Прелестное местечко. Вам понравится. Склоняет к размышлениям, и вообще.

Вдруг он споткнулся и с грохотом упал на лестницу, разбудив вахтёршу.

– Кто тут? Что? – закричала та, врубая свет.

Вся троица замерла на лестнице. Голубев выскочил из бокового коридора, замахал руками.

– Свои, Изольда Марковна.

Вахтёрша прищурилась, поджала губы.

– Ведь не мальчик уже, Анатолий Сергеевич. А ведёте себя...

Она покачала головой и вернулась в кабинку, а Киреев с товарищами поднялся в зал с экспонатами, снял пуховик и кинул его на чучело оленя. Вареникин заплясал вокруг Слепцова.

– Позвольте вашу одежду. У нас тут без шика, но очень уютно. Впрочем, сами увидите.

Слепцов великодушно скинул ему в руки крутку с меховым воротником, передал пышную соболью шапку, прошествовал к стулу, который для него поставил Киреев. Вскоре появился Голубев с двумя бутылками водки.

– Анатолий Сергеевич, – сказал он. – Не в службу, а в дружбу – там у меня консервы в кабинете и колбаса. Будьте добры, принесите. – Он поставил водку у ног Слепцова и крикнул Кирееву вслед: – Нож и вилки – в нижнем ящике.

Опрокинули первую рюмку – за философию. Потом вторую – за русско-якутскую дружбу. Пышноусый Вареникин вдруг поплыл. Перейдя на "ты", он начал выговаривать Голубеву за какие-то фонды, неправильно, по его мнению, распределённые между кафедрой и музеем.

– Обещали-то поровну, а вышло? Хапнул наши денежки, прохиндей? А ведь мы для тебя сборник делаем, живоглота такого.

Голубев поморщился.

– Распределял по степени участия в деле. Конференцию организовывал музей, помещения выделяли мы. Какие претензии?

– Небось, с Белой снюхался, выжига? – неистовствовал политолог, демонстрируя хорошее знание малоупотребительных слов.

Кирееву пришлось вмешаться.

– Александр Михайлович, будете буянить – позвоню вашей жене.

Вареникин с горечью уставился на него, обвиснув усами.

– И ты – такой же. Сталина на тебя нет.

Он тяжело поднялся и, шатаясь, отошёл к экспозиции с мамонтовыми бивнями. Шмякнулся там на пол и стал что-то угрожающе бурчать, нюхая выставленные реликвии.

После третьей рюмки размяк уже Слепцов.

– Творчества не хватает. Полёта нет! – разглагольствовал он. – Всё одно и то же, по кругу. Среда одолевает! И хотелось бы вынырнуть, да не могу – поздно! Но у вас ещё есть шанс. Да! На какую тему хотите писать?

– Какую дадите, на ту и буду, – пожал плечами Киреев.

– Ну вот вы защититесь, будет ещё один безликий кандидат. А зачем? К чему всё?

Киреев молчал, краем глаза следя за Вареникиным, который от занюхивания перешёл к закуске и сосредоточенно грыз бивень мамонта.

– Никаких философских проблем нет! – рявкнул вдруг Голубев, вскакивая и сжимая виски в трагическом жесте. – Есть только анфилада лингвистических тупиков, вызванных неспособностью языка отразить истину.

– Да, это – цитата из Пелевина, насквозь пропахшая Витгенштейном, – бесстрастно констатировал Киреев, которому почему-то ужасно захотелось курить.

– Ну вот же, – просиял Слепцов. – Ведь знаете! Не лезьте вы в эту трясину. Назад выхода уже не будет.

– А куда же мне лезть?

– Беритесь за то, что вам интересно.

Интересно Кирееву было играть в стратегии и смотреть Формулу-1. Впрочем, философия тоже была интересна. В разумных пределах.

В желтоватом свете лицо Слепцова приобрело восковой оттенок. Он смотрел на Киреева, как Прометей на только что созданных им людишек – умилённо и с родительской теплотой.

– Истина... – пробормотал Киреев, сосредоточенно глядя на дно пустой рюмки. – Я бы занялся проблемой истины.

– Вот и пишите о ней.

– А как же...

– Да плюньте вы на всё! – сказал разошедшийся гость. – Нам дана величайшая драгоценность – жизнь! А мы тратим её на всякую дре-бе-день. На мусор! Плодим заманчивые миражи. Занимаемся душевным онанизмом. А когда приходит старость, оглядываешься назад – и вспомнить нечего.

– Мне есть что вспомнить, – промычал Вареникин, копошась возле бивней. – Я медучилище возглавлял. Та ещё работёнка.

– А, медучилище ваше, – пренебрежительно отмахнулся Слепцов. Потом задумался и вдруг произнёс, глядя в одну точку: – Пифагор был гей, и Платон тоже... все они были эгоисты. Это ещё Диоген заприметил, когда платонову рвоту рассматривал. Гордыни в ней не было...

Стало ясно, что профессора пора транспортировать в гостиницу. Голубев вызвал по мобильнику такси, затем вместе с Киреевым помог Слепцову одеться. Тот всё никак не мог попасть в левый рукав, затем вдруг заинтересовался имитацией охотничьей стоянки и подбежал к ней, волоча за собой половину куртки. Обнял кинувшегося за ним Голубева и, пустив слезу, принялся уговаривать его завязать с диссертацией.

– Погубите себя! Погубите.

Киреев и Голубев снесли философа вниз (Вареникин мирно спал в обнимку с бивнем), потом возле крыльца минут пять держали его под руки, пока не подкатила машина. Слепцов хохотал, запрокидывая голову, приплясывал и напевал какую-то якутскую песню. Когда его усадили в такси, Голубев дал водителю сотку и пошёл будить Вареникина.

С политологом вышло тяжелее. Тот ни в какую не хотел вставать, орал и обзывал собутыльников пендосами и оппортунистами.

– Может, всё-таки жене его позвонить? – предложил Киреев.

– Ни в коем случае! Ещё не хватало, чтобы она узнала, какие вещи тут творятся.

– А то она не знает! – сказал Киреев.

Голубев вызвал второе такси и, поглядывая на мирно дремлющего Вареникина, сказал:

– Навеяло. Я тут ремонт в квартире затеял, нанял по знакомству рабочего. Мужик – золотые руки. Но повёрнут на политике, хоть святых выноси. Цитирует Прилепина, трещит о нашем величии и гибели западного мира, вывалил на меня ворох мыслей Вассермана и Старикова. Сил уже нет.

– Небось, на порнолабе забанили, вот и гоняет шершавого на "Тополя" – "Искандеры", – мрачно прокомментировал Киреев. – Надеюсь, невидимая рука рынка дала ему по харе?

– Каким образом? Выгнать на хрен?

– Именно. Нехай идет работать на госпредприятие.

– А что, Вассерман и Стариков за огосударствление?

– Ну уж точно не за либерализм.

Вареникина тащили, сдавленно матерясь.

– Здоровый, оказывается, боров, – пыхтел Голубев. – А так и не скажешь.

Из кабинки на них с молчаливым осуждением взирала вахтёрша.

– Пора вам тут открывать клуб для интеллигенции, – сказал Киреев – Чтобы можно было бухать на законных основаниях.

– Налогами задавят. А так мысль, конечно, хорошая.

Вареникина впихнули в такси, Голубев нахлобучил на взлохмаченного политолога упавшую шапку.

– Довезёте, Анатолий Сергеевич?

– А куда деваться? – ответил Киреев, ёжась в предчувствии неприятного разговора с вареникинской женой.

– Удачи вам!

Директорская грива мерцала под звёздным небом, точно осыпанная инеем.

Киреев сделал ему ручкой и захлопнул дверцу.

Вареникин жил в панельной многоэтажке рядом с барачным кварталом, известным в Туунугуре под названием "Харбин". Когда-то там селили первых строителей города, потом – новоприбывших геологов, затем – всех подряд, кого течение жизни прибило к стылым берегам Туунугура. Квартал задумывался как временный, его давно должны были снести, но на строительство нового жилья средств не было, и в итоге он превратился в якутский вариант фавел. Жители остального города считали обитателей Харбина сплошь алкоголиками и бандитами, а те их – бездельниками и чистоплюями. С вареникинского балкона весь Харбин лежал как на ладони. Не худший вариант: окна кафедры вообще смотрели на помойку.

Выволакивать раскисшего политолога из машины оказалось даже труднее, чем втаскивать внутрь. Таксист лишь усмехался, наблюдая за потугами Киреева в зеркало заднего вида. Киреев дотащил Вареникина до приподъездной лавки и попытался привести в чувство. На какое-то мгновение ему это удалось. Вареникин открыл глаза и, сфокусировав взгляд на коллеге, заявил:

– Всё равно наша возьмёт. Ни хрена у вас не выйдет, суки натовские.

После чего снова уронил голову на грудь.

Киреев, матерясь сквозь зубы, потащил его в подъезд. Подумал: "Увидит меня сейчас кто – чёрт-те что вообразит". Потом ещё подумал: "А если студенты заметят?". Но тут же успокоился – студенты и не такое видали. В конце концов, в студенческом общежитии жил Джибраев, а уж его-то во хмелю им доводилось наблюдать не раз.

Жена Вареникина – костлявая и короткостриженая – увидев их, хотела разораться, но сдержалась – боялась разбудить детей. Однако прошила Киреева таким испепеляющим взглядом, что тот почёл за лучшее сразу ретироваться.

По пустынной, освещённой фонарями улице, гуляла позёмка. Пряничным домиком смотрелась автобусная остановка, выкрашенная в цвета жвачки "Love is". За ней протянулось пластинчатое щупальце теплоцентрали, а дальше, в переулке, густился мрак. Киреев вышел из подъезда, потёр стынущий нос, огляделся вокруг. Трясина, трясина... и выхода нет. А есть только этот город и тайга. И ещё где-то далеко – Якутск, откуда прилетают деньги и идиотские распоряжения. "Оставь надежду всяк сюда входящий" – это про Туунугур. Коцит во плоти. Либо торгуешь, либо копаешь железную руду. Либо идёшь в услужение Степанову.

"Надо валить", – решил Киреев.

Провожать Слепцова в аэропорт тоже выпало Кирееву. По пути, сидя в машине, они болтали о разных пустяках, всячески избегая затрагивать тему Усалги и пьянки в музее. Но в здании аэровокзала, катя за профессором чемодан, Киреев всё же осведомился:

– Так как, примете у меня тему об истине?

– Конечно. У вас уже есть намётки?

– Есть, – соврал Киреев.

– Наведайтесь ко мне через месяцок. Обсудим, в каком направлении вам работать.

На том и расстались.

Глава четвёртая

Федеральная трасса

Вечерами Киреев корпел над диссертацией дражайшего Фрейдуна Юхановича. Джибраев со свойственной восточным народам страстью смело лепил в диссертацию любую чушь, лишь бы уязвить ненавистных турок. Киреев, сцепив зубы, вычёркивал, правил и дополнял. А для солидности подкреплял свои слова источниками на английском. Так что, если бы кто-то захотел выудить из работы Джибраева редакторский текст, сделать это было бы нетрудно – в тех местах, где стояла ссылка на англоязычную книгу, фрагмент однозначно писал Киреев.

Подлатав содержательную часть, он взялся за список литературы. Тут у него уже имелся опыт. В бытность свою студентом туунугурского филиала института водного транспорта, Киреев писал курсовую по теме "Проектирование портов и причалов". Читать данную дисциплину в Туунугур приезжал из Хабаровска декан Духнов, который сам же и диктовал для курсовой список литературы. Киреев не смог отказать себе в удовольствии включить в этот список придуманную им книгу "Проектирование портов и причалов на несудоходных реках Якутии", приписав её авторство Духнову же. Никто, естественно, не просёк.

Проканало тогда – проканает и сейчас. Трудность, однако, заключалась в том, что теперь нужна была литература на айсорском, курдском и армянском. Ну и что? На то нам и даны google и онлайн-словари. Аллилуйя тебе, мировая сеть! Три дня работы – и список литературы засиял как бриллиант, обогатившись такими бесценными трудами как "6000 лет ассирийскому сопротивлению" и "Абдула Оджалан – реинкарнация Ленина".

Грянуло 1 мая. Совсем недавно в этот день коммунисты митинговали на центральной площади у памятника Ленину, вспоминая былое величие и пророча неизбежный крах антинародного режима. Потом горадминистрация прикрыла сей праздник демократии, выгнав коммунистов в детский парк. С тех пор туунугурская организация КПРФ агитировала на фоне резвящейся ребятни, служа бесплатным развлечением для скучающих мамаш. Сами по себе эти несломленные революционеры были никому не страшны, но являлись единственной в городе оппозицией, чем и привлекали к себе симпатии недовольных жизнью. Киреев тоже смотрел на них с теплотой, искренне надеясь, что мамбет осенью пролетит на выборах. Поэтому он решил посетить краснознамённую маёвку, чтобы свести более близкое знакомство с естественными противниками Степанова. С собой он, как обычно, прихватил фотоаппарат.

Компанию ему составил вечный бунтарь Фрейдун Юханович Джибраев.

Пока они шли на митинг, Джибраев переживал за свою судьбу, висящую на волоске из-за грядущего сокращения часов и ставок. Главным соперником в эволюционной борьбе ему виделся Вареникин.

– Вы знаете, что он договорился с какой-то шишкой из Томска насчёт диссертации? Слепцов ему нужен как запасной вариант. У него же со времён медучилища куча знакомых в научных сферах. Ох, чувствую, пролечу я, как фанера над Парижем.

Жизнь у Фрейдуна Юхановича не складывалась. В свои сорок с гаком он оставался холост, ютился в студенческом общежитии, получал маленькую зарплату, да ещё никак не мог совладать с письменной речью. К счастью, у него была масса родственников по всей России, которые не давали ему пропасть. Родился он в Азербайджане, образование получил в Хабаровске, а в Туунугуре оказался благодаря брату – главврачу больницы. Теперь это дитя жарких стран наводило шорох среди отпрысков скотоводов, бегая за студентками и пропагандируя среди них духовные ценности "Домостроя" – книги, из которой Джибраев неустанно черпал вдохновение для своего будущего (как он верил) семейного строительства. Эмансипированные дочери снегов, однако, не разделяли его восторгов, что приводило Фрейдуна Юхановича в глубокую печаль. А тут ещё это соперничество с Вареникиным за место под Солнцем... О завтрашнем дне Джибраев думал с содроганием.

– У Вареникина ведь жена и дети, – продолжал он ныть. – Его попробуй уволь – по судам затаскает. А меня-то – запросто.

Киреев, тоже не обременённый супругой, лишь посмеивался – переживания по поводу работы в шараге Политехнического института казались ему сущей ерундой.

Коммунисты митинговали возле статуи богини Ники, которую какой-то шутник из городского руководства в незапамятные времена возвёл посреди столицы железорудного края. Речь держал бодрый дядька в красной рубахе, с алой ленточкой, приколотой к куртке (как выяснилось позже, глава местной организации КПРФ по фамилии Песец). С двух сторон дядьку сторожили две тётки средних лет, одна из которых радостно поблёскивала золотыми зубами, другая же – бледная и сухая – взирала на собравшихся с пронзительностью бывалой гебистки.

Слушателей было немного, человек тридцать. Они косились на Киреева с Джибраевым как Ленин на фотокорреспондента либеральной газеты или как на агента царской охранки. Последние, кстати, тоже вертелись рядом, пытаясь осуществлять скрытую съемку: из-под стыдливо сложенной газетки предательски бликовал объектив видеокамеры.

В промежутке между речами, раздачей слонов и развешиванием умалатовских медалек Песец вручил нескольким подозрительным личностям партийные корочки. Одного, похожего на зубрилу, очкарика главный коммунист города представил как "нашего юриста, много помогавшего нам в нашей деятельности... бла-бла-бла... борьба за права трудящихся... бла-бла-бла...". Киреев навострил уши. Ему показалось, что где-то в небесах прозвучал звоночек. Юрист?

Памятуя о своём давнишнем визите к юристу, Киреев не очень доверял этому племени, но тут-то – боец, оппозиционер с холодной головой и пламенным сердцем, отрекомендованный лично Песцом. Сама судьба шла в руки Кирееву.

Дождавшись, пока красный юрист освободится, он приблизился к нему и кратко обрисовал ситуацию с эксплуатацией трудящихся в институте. Юрист, представившись как Бажанов Павел Сергеевич, глянул на Киреева мужественными глазами сквозь благородные очки и продиктовал номер телефона. Птички вокруг щебетали песнь победы, в воздухе разливался весенний аромат удачи. Будущее переливалось всеми оттенками кумача и где-то очень далеко шелестели купюры компенсации за сверхурочные, которые, плача и ругаясь, выплачивал ему туунугурский Ким Чен Ын.

Май – единственный месяц, когда жители Туунугура могут насладиться весной. Обычная якутская зима длится до Дня солидарности трудящихся, потом начинает резко теплеть, в годовщину победы уже вовсю журчат ручьи, а спустя две недели приходит лето во всей своей сибирской красе, принося в затопленный внезапной жарой город пыль и духоту. В Политехническом институте тоже идут горячие деньки – в самом разгаре экзамены и зачёты. Преподаватели в последний раз измываются над студентами, чтобы со спокойной душой разойтись по отпускам.

Киреев решил не ждать этого времени и наведаться в Якутск, чтобы на случай нового визита директора на кафедру уже иметь на руках тему диссертации и план работы. Он действовал в двух направлениях: выполнял взятые на себя обязательства и одновременно, на случай, если начальство снова начнёт закручивать гайки, готовил плацдарм для удара в тыл любимому вузу.

Просто так в Якутск его, конечно, никто не отпустил. Визит к научному руководителю ни в коей мере не являлся уважительной причиной для отсутствия на рабочем месте, и Кирееву пришлось, склоня выю, наведаться к Белой. Та долго мурыжила его недомолвками, тянула резину, пока Киреев, вскипев, не пригрозил опять положить заявление об уходе. Завкафедрой, скрепя сердце, дала добро, но потребовала залог.

– У вас контракт заканчивается. Институт уже объявил конкурс на замещение вакантной должности. Срочно заполняйте документы.

Киреев побрёл в учёный совет.

Конкурсные бланки были старые, оставшиеся ещё с советских времён, и содержали в себе такие экзотичные пункты как "участвовали ли вы в партизанской борьбе?" и "были ли вы на оккупированной территории?" (в обеих графах Киреев принципиально поставил "да").

Денег на самолёт у нищего преподавателя, конечно, не было. Поезд в столицу республики не ходил за отсутствием железной дороги. Вернее, дорога была, но поезда ходили лишь до Томмота, а оттуда всё равно надо было добираться на машине, да ещё маяться на переправе через Лену в ожидании парома.

В республике то и дело оживали слухи, будто начальство наконец услышало вопли страждущих и решило построить мост через великую сибирскую реку, дабы в Якутске, как во всякой уважающей себя столице, был не только аэропорт, но и вокзал. Кто-то якобы даже видел проект этого моста – утверждалось, что он станет чудом инженерной мысли. Из высоких кабинетов просачивались разговоры, будто руководство уже поднимает пары. Особо продвинутые перехватили в интернете новость, что премьер лично поручился за успех дела. Известие это окрылило якутян, приунывших было после крушения надежд на предыдущего премьера, который давал ровно такие же обещания. И деньги уже вроде бы пошли, но в последний момент внезапно вырос мировой престиж России, чья защита потребовала перевода средств на западные рубежи. Когда центральные СМИ подтвердили эту информацию, казалось, вся республика издала матерный выдох.

Таким образом, не считая авиации, единственной постоянно действующей артерией, как и прежде, оставалась федеральная трасса "Лена", о которой говорили, будто её специально провели для тренировки российских участников ралли Париж – Дакар. Двадцать часов в битком набитом микроавтобусе – вот что предстояло пережить всякому, отважившемуся навестить столицу алмазного края. Киреев решил сократить хотя бы часть пути и купил билет на поезд до Томмота. Восемь часов езды в общем вагоне – ничто в сравнении с прелестями "дороги жизни" из Туунугура в Якутск.

Так он думал. Но жизнь показала, что он переоценил плюсы железнодорожного транспорта. Вагон не сильно отличался от микроавтобуса – здесь люди тоже сидели впритирку друг к другу, да ещё теснились в проходе. Киреев, к счастью, успел занять одно из последних свободных мест – как раз напротив какого-то колдыря, который пил водку из горла и всем громко рассказывал, что едет в Верхнюю Амгу на похороны отца.

Колдырь проявил себя балагуром, травил байки о службе в Чечне, хвастал званием героя России (которое было ему присвоено секретным указом), намекал, что владеет именным Стечкиным и живописал, как однажды вытащил из пожара дочь хозяина ресторана "Таёжный" – самого пафосного заведения Туунугура. Двум подросткам, сидевшим напротив, он торжественно вручил визитки благовещенских жриц любви, свой опыт общения с которыми подробно расписывал. В конце концов утомлённый балабол задремал, и Киреев перевёл дух.

Но веселье только начиналось. Главные приключения ждали его впереди. Выйдя на томмотском вокзале, чьи жёлтые купола издали казались похожими на три огромных яйца, Киреев перво-наперво озаботился вопросом еды. Вокзальный буфет не привлекал ценами и ассортиментом, и Киреев по совету местных отправился в кафе "Драйвер", стоявшее у трассы минутах в десяти ходьбы от вокзала. Войдя туда, он сразу наткнулся на давешнего колдыря. Тот был свеж, бодр и, разумеется, нетрезв.

– О, какие люди! Заходи, чо!

Киреев хотел было ретироваться, но колдырь был настойчив.

– Да ты чо, лучше всё равно не найдёшь. Меня Андрюхой зовут. Чо, хряпнем по маленькой, а?

– Не, не хочу, – отозвался Киреев, вглядываясь в лежащий на стойке внутри заляпанного файла лист бумаги, на котором маркером было расписано меню.

– Ладно, чо ты? Я силком не заставляю. Не будешь – не пей. Ты ж в Якутск едешь, да? Тарантас отваливает через час. Я с водилой поговорил – трындец чо творится на дороге.

Киреев взял себе сосиски с пюре и примостился за столиком.

Скоро в кафе завалилась кампания из пяти половозрелых оболтусов, разбавленных двумя ссыкухами. Помещение наполнилось густым запахом перегара. Оглядевшись на местности, компания заняла соседний столик и начала галдеть и ржать. Киреевский спутник безошибочным чутьём алкоголика мгновенно настроился на общую волну и завёл с вновь пришедшими деловой разговор.

– Ну чо там, как у вас в Томмоте?

В Томмоте было неплохо. Дальнобойщики, железка, все дела. Жить можно. А в Туунугуре чо?

– А хрен знает! – радостно делился Андрюха. – Я вообще из Джебарики-Хая. Там рыба – во! Хариуса с локоть!

Одна из ссыкух внезапно тоже оказалась из этого рыбного села. Разговор пошёл более предметный – друзья, знакомые, родственники. Скоро Андрюха уже сидел за одним столом с весёлой компанией и вещал о том, как его чуть не взяли в кремлёвский полк. Киреев торопливо уплетал свой обед, спеша поскорее отделаться от неприятного соседства. Но не тут-то было. Каким-то труднообъяснимым образом Андрюха умудрился и его вовлечь в разговор, так что скоро Киреев обнаружил себя сидящим в окружении юных гопарей, один из которых – плотный и скуластый (судя по всему – вожак стаи) – настойчиво выспрашивал у него: "Значит, преподаешь, да? Наверно, умный? Чо преподаёшь-то? Экономику? Миллионер, что ли? Они в экономике секут. Не миллионер? А на хрена тогда преподаёшь? Знал бы, как заработать, небось не сидел бы в Туунугуре, га-га! Чо, обиделся? Да ладно, не парься. Андрюха, чо он у тебя такой шуганый? Я, может, тоже учиться пойду. Машины буду чинить. Свою мастерскую заведу".

Киреев бросил взгляд на часы и начал вылезать из-за стола. Андрюха заорал:

– Ты куда? Времени ещё вагон.

Киреев молча показал ему циферблат. Андрюха всплеснул руками.

– Оба-на, пора нам, значит.

– Да погодь ты, – сказал вожак. – Чего закипишили? Тут короткий путь есть. Я покажу.

Киреев ничего не ответил и вышел. За ним вывалился Андрюха в компании шпанюков.

– Эй, Толян, куда втопил? Скороход, что ли? Щас нас Серёга по короткой дороге проведёт.

Коренастый Серёга повёл их по лесной тропинке. Солнце было ещё высоко, вокруг стояла тишина, и только рядом, за деревьями, с шипением проносились машины.

Беда пришла, откуда не ждали. Андрюха, совсем расслабившись, начал толковать с гопниками насчёт того, с кем из местных авторитетов он тут на короткой ноге, но нашёл оболтусов прискорбно легкомысленными в отношении правильных понятий (заодно обнаружив своё тюремное прошлое). Попытался объяснить Серёге суть бытия и внезапно получил в глаз.

– Ты чо, чухан, офигел? – заорал он, но тут в дело вступили подручные Серёги.

Скоро Андрюха лежал на земле и, закрыв голову ладонями, вопил:

– Хорош, хорош, я понял!

– Чо ты понял? – рявкнул Серёга, раззадорившись. – Гони пять кусков. Быстро!

– Да какие пять кусков? Ты башкой ударился? У меня только штука.

– А у кореша твоего? – Серёга повернулся к Кирееву, который крепко держался за сумку с лежащим в ней фотоаппаратом (неразлучным своим спутником). – Будем проверять или сам отдашь?

– У меня только две, – быстро сказал Киреев.

– А если найду?

– Ищи, – пожал плечами Киреев

Серёга приблизился к нему, заглянул в глаза – снизу вверх. Процедил:

– Давай две.

Киреевские деньги перекочевали в жилистую, с мозолями, ладонь вожака, и гоп-компания, обчистив ещё и Андрюху, с гоготом отвалила.

Знаток томмотских авторитетов, отряхиваясь, поднялся с земли.

– Не, ты видал отморозков? Ну не суки ли? А эта шмара... землячка моя... в гробу я видал таких землячек.

Он ещё что-то говорил, выплёскивая возмущение, но Киреев не слушал – молча обошёл его и медленно двинулся по тропе.

– Ты куда? – спросил его в спину колдырь.

– В полицию.

– Во, это правильно, Толян! Мусора должны их знать. Повяжут тёпленькими. Не, ну ты видел, какой беспредел? На зоне посидели бы разок...

Не умолкая, он семенил за Киреевым, а тот, не оборачиваясь, шагал по тропе и думал: "Врезать бы ему сейчас с ноги, уроду".

Отделение полиции нашли быстро – встреченная на выходе из леса женщина, с материнским сочувствием поглядывая на стремительно опухающую рожу Андрюхи, взялась проводить туда обоих гостей, по пути поделившись своими соображениями насчёт криминогенной обстановки в Алданском районе.

Отделение МВД размещалось в дощатом двухэтажном бараке с высоким крыльцом. Здесь же, в бараке, находился и суд. Киреев испугался было, что говорливая тётка проследует за ними, но та быстро распрощалась и утопала.

Скучающий дежурный принял у них заявления.

– Вы подождите пока в коридоре. Может, нападавших сейчас задержат. Вы их опознаете.

Этого волнующего момента пришлось ждать час. Отдельное помещение двум пострадавшим никто не выделил, поэтому они слонялись из коридора на улицу и обратно. Стульев в коридоре не было, зато в его конце находилась груда наваленных столов. Андрюха присел было на краешек одного из них, но дежурный заорал: "Слезь быстро! Как только кто-нибудь на него садится, так у нас – труп". И точно. Вскорости прибежал его коллега с сообщением, что нашли утопленника. Дежурный бросил в сторону пострадавших красноречивый взгляд, Киреев же вздохнул и пошёл в туалет. Состояние отхожего места в здании МВД соответствовало состоянию МВД в целом. Судя по всему, полиция жгла в унитазе секретные документы. По выходе из нужника Киреев позвонил Слепцову, предупредил, что опоздает.

Шпанюков и обеих девиц взяли тёпленькими. Когда всю компанию вели по коридору, Андрюха принялся мстительно задирать землячку на предмет ранних половых связей. К удивлению Киреева это вызвало у той шок. Девка впала в истерику и начала голосить, что ещё невинна. В дальнейшем на обоих жертв ограбления она реагировала исключительно громким матом.

Оставалось дождаться следователей, но те ехали аж из Алдана. Киреев с Андрюхой, осатанев от безделья, скучали на крыльце. Туда же вышел покурить один из полицейских.

В этот момент к отделению подлетела серая "шоха", из которой вылезло четверо парней в спортивных костюмах. Они заметили на крыльце гостей Томмота и решительно зашагали к ним. Киреев напрягся, с осторожной надеждой покосившись на мента – тот оставался безучастен. Но волнение было напрасным. Приехавшие оказались парламентёрами. Не стесняясь присутствия стража порядка, они затеяли со Киреевым и Андрюхой переговоры. "Мы понимаем, за парнями косяк. Мы тут деньжат собрали. А вы заберите заявы. Чо пацанов мариновать?". Мент продолжал спокойно курить, нисколько не удивляясь происходящему.